Только Гус ничего не понимал. Ноги едва держали его, когда он спускался по лестнице и брел к своей машине. Он выехал со стоянки и выбрался на шоссе, ведущее к дому, и только теперь наконец зарыдал и подумал о Кильвинском. Он рыдал, оплакивая его. Голова его склонилась в муке, и он вне всякой связи подумал о сегодняшнем мальчишке и обо всех детях, лишенных отцов. Он перестал различать впереди дорогу и начал думать о себе, своем горе, стыде, позоре и гневе. Слезы хлынули из глаз потоком. Он подрулил к обочине, а слезы жгли его, и тело содрогалось конвульсиями, исходя рыданиями по всей этой безмолвной и ничтожной жизни. Он уже не знал, кого оплакивает, он больше не заботился об этом. Он рыдал, он был одинок…
18. Торгаш
— Я рад, что меня послали на Семьдесят седьмую улицу. Очень даже, — сказал Дьюгэн, румяный щупленький новобранец, вот уже целую неделю бывший напарником Роя. — Чему я только не выучился, пока работал в негритянском округе! К тому же меня натаскивали отличные партнеры.
— Семьдесят седьмая ничуть не лучше и не хуже других районов, — сказал Рой, размышляя о том, что его черед радоваться наступит тогда, когда солнце опустится за Портовую автостраду, когда начнет спадать жара и когда форма не будет так противно липнуть к телу.
— Ты сам здесь уже порядочно. Рой?
— Месяцев пятнадцать. Дел тут хватает. Вечно что-нибудь случается, так что дел хватает. Посидеть да подумать здесь некогда, потому и время летит. За это я его и люблю, этот округ.
— А в белом когда-нибудь работал?
— В Центральном, — кивнул Рой.
— Ну и как? Есть разница?
— Там все идет медленнее. Преступность пониже, потому и медленнее. И время медленно ползет. А так — то же самое. Все люди — кровожадные ублюдки, просто тут они чуть смуглее.
— Ты давно вернулся в строй, Рой? Можешь не отвечать, если неприятно вспоминать. Не успел я сюда перевестись, тут только и было разговоров, что о твоем ранении. Не думаю, чтоб многим удавалось выкарабкаться после того, как они получали в живот такой заряд дроби.
— Да, удавалось немногим.
— По-моему, ты терпеть не можешь об этом рассказывать.
— Не то чтобы терпеть не могу, просто осточертели все эти разговоры. За пять месяцев, что я сидел за конторкой и плевал в потолок, единственной моей обязанностью было пересказывать эту долбаную историю каждому встречному-поперечному. Тысячу раз объяснял всякому любопытному полицейскому, как же меня угораздило так оплошать и подставить кишки под целый пуд черных шариков. Мне попросту осточертело. И если ты не настаиваешь…
— Ох, да нет же, Рой. Я тебя прекрасно понимаю. Ну а сейчас-то, сейчас с тобой все о'кей? То есть, я хочу сказать, что, если тебе вздумается когда-нибудь передохнуть, я с удовольствием не только сяду за руль, но заодно поведу и всю документацию.
— Со мной все о'кей, Дьюгэн, — засмеялся Рой. — На прошлой неделе я сыграл три игры в гандбол, в настоящий гандбол, а не в какие-то там поддавки. Физически со мной все в полном ажуре.
— По мне, я просто счастлив, что рядом такой опытный напарник, прошедший и огонь и воду… Случается, я задаю слишком много вопросов, так это оттого, что порой мне в одиночку бывает не совладать с огромной ирландской пастью, что у меня под носом.
— Ладно-ладно, напарник, — улыбнулся Рой.
— Когда пожелаешь, чтоб я заткнулся, просто обмолвись словечком и…
— Ладно, напарник.
— Двенадцать-А-Девять, Двенадцать-А-Девять, ищите женщину, рапорт четыре-пять-девять, южная Вермонт-авеню, восемьдесят-три-двадцать-девять, квартира «Б» — «Базар».
— Двенадцать-А-Девять, вас понял, — сказал Дьюгэн, и Рой свернул в расчерченный смогом оранжево-красный закат и неторопливо направился по нужному адресу.
— Раньше, еще на гражданке, я считал, что большинство ограблений происходит по ночам, — сказал Дьюгэн. — А теперь думаю, что львиная доля приходится на дневное время, когда никого нет дома.
— Так и есть, — сказал Рой.
— Мало кто из воришек решается залезть в квартирку, набитую народом, верно?
— Слишком опасно, — подтвердил Рой, закуривая сигарету, теперь, когда стало прохладнее, вкус ее оказался приятней, чем у предыдущей.
— Хотел бы я прищемить хвост какому-нибудь наглому воришке. Может, сегодня повезет?
— Может быть, — ответил Рой, сворачивая с Флоранс на Вермонт-авеню.
— Собираюсь продолжить учебу, — сказал Дьюгэн. — С тех пор как демобилизовался из флота, я спихнул несколько зачетов, но теперь всерьез возьмусь за ум, а как получу диплом, подамся в полицейскую науку. Сам-то ты учишься, Рой?
— Нет.
— И никогда не учился?
— Прежде — да.
— А как с дипломом? Есть хороший задел?
— Зачетов двадцать.
— И все? Потрясающе. На этот семестр запишешься?
— Слишком поздно.
— Но заканчивать ты все же намерен?
— Ну конечно, — сказал Рой, и снова у него в желудке вспыхнул костер, затем подступила тошнота. Несварение всегда теперь вызывало приступы тошноты. На желудок уже надежды нету, думал он, а тут еще этот новичок с горящими глазами. От его занудства меня скоро понос прихватит. И эта невинность. От нее же рехнуться можно…
Ничего, это у него пройдет, размышлял Рой. Не вдруг, но постепенно. Время, главный воришка, понемногу, каплю за каплей, выцедит из души всю невинность; вот так же таскает сова из гнезда птенца за птенцом, покуда оно, гнездо, не захлебнется ужасом в собственной пустоте.
— Похоже, напарник, приехали, — сказал Дьюгэн, надевая фуражку и распахивая дверцу прежде еще, чем Рой затормозил.
— Хотя бы дождись, когда колеса остановятся, — сказал Рой. — Мне вовсе не хочется, чтобы ты ломал себе ногу. Куда спешить? Обычный вызов по рапорту.
— Прости, — улыбнулся, краснея, Дьюгэн.
Квартира была расположена под самой крышей в глубине дома. Подражая Роевой привычке, днищем фонарика Дьюгэн легонько постучал по двери. Подражал он ему не только в этом, успел уже, к примеру, перейти на ту же марку сигарет и раскошелиться на новый трехбатареечный фонарь-головастик, хотя прежнему его, пятибатареечному, не исполнилось и нескольких недель. Я всегда хотел иметь сына, язвительно подумал Рой, глядя на то, как Дьюгэн барабанит по двери и осторожно отступает в сторону. Именно так Рой его и учил: всегда, везде, в любое время суток и по любому вызову нужно действовать в том же порядке. И непременно правая рука должна быть свободна, блокнот да фонарь можно и в левой подержать. И не снимай фуражку с головы, пока не уверишься в том, что здесь все в порядке. Только тогда, войдя в дом, можно присесть, снять фуражку и расслабиться. Правда, самому Рою расслабиться уже не удавалось, даже тогда, когда он старался изо всех сил. Если он еще надеется, что желудок его все-таки заживет, научиться расслабляться он обязан. Сейчас он не может позволить себе такую роскошь, как язва. И никогда не сможет. Потому он и хочет расслабиться. Да только Дороти… Дороти буквально ходит за ним по пятам, настаивая на том, чтобы он разрешил новому ее великовозрастному мужу-толстяку удочерить Бекки. Рой сказал, что сперва он похоронит их обоих, а раньше — нет, раньше никак невозможно; тогда та попыталась воздействовать на него через мать, его мать, в которой всегда находила заступницу.
Он стоял и думал о Бекки. О том, как произносит она слово «папочка», и о том, как она прекрасна. Она так прекрасна, что даже не верится. И думал о том, что волосы у нее цвета чистого золота. Когда открылась дверь, он думал о Бекки. За дверью была девушка. Она не была прекрасна, и золотых волос у нее не было тоже, но Рой моментально решил про себя: она привлекательна. Шоколадная кожа, слишком темная, подумал он, хоть глаза светло-карие, в черную крапинку. Они напомнили ему глаза дочери. Его ровесница, может, чуть постарше. Дикий фонтан волос на голове. Как бы Рой ни презирал мужчин с такой вот африканской прической, черным женщинам она к лицу. По крайней мере она не подвешивает к шее костяшки да нет железных серег в ушах, подумал он. По крайней мере она обходится без африканских вычурностей. Всего-то лишь прическа. Да и с ней все в порядке. Будто иной и быть не могло.
Она жестом пригласила их войти и небрежно кивнула На ограбленную квартиру. Рой заметил, что дверная лепка взломана отверткой, которую затем использовали для того, чтобы поддеть дверь.
— Эти замки — все равно что кусок сургуча, они не годятся, — сказал Рой, касаясь замка фонарем.
— Теперь-то можете мне об этом не рассказывать, — сказала она с улыбкой и печально покачала головой. — Меня обчистили. Полностью, до последней пылинки.
Он обратил внимание, что она на удивление высока. Стоя рядом с ним, ей не нужно было даже особо запрокидывать лицо, чтобы заглянуть ему в глаза. Не меньше пяти футов и шести дюймов, отметил он про себя. И великолепно сложена.
— Вы что-нибудь трогали? — спросил Дьюгэн.
— Нет.
— Ну-ка, ну-ка, поглядим, есть ли здесь гладкие вещицы, с которых можно снять славные отпечатки пальцев, — сказал Дьюгэн, отложив в сторону свой блокнот и словно крадучись обходя всю квартиру.
— Вы были на работе, когда это произошло? — спросил Рой, садясь на высокий стул у кухонного буфета.
— Да.
— Где работаете?
— В деловой части города, я зубной техник.
— Живете одна?
— Да.
— Что же исчезло?
— Цветной телевизор, наручные часы, фотоаппарат «полароид», вещи. Короче, все, что представляло хоть какую-то ценность.
— Досадно, — сказал Рой, размышляя о том, что сложена она ве-ли-ко-леп-но и что у него никогда не было черной женщины, а с тех пор, как он оправился после раны, не было женщины вообще, не считая Вельмы, грузноватой косметички; с ней он познакомился через соседку матери, миссис Смидли. Вельма была ему интересна ровно настолько, чтобы заманивать его к себе раз в две-три недели, чаще у нее никак не получалось. Он уж подумывал о том, не наделала ли проклятая дробь с ним чего такого, что резко снизило его мужскую энергию. Коли так, дело дрянь, не удивительно, если он лишится возможности щедро вкушать одну из очень немногих радостей, что жизнь, похоже, дарует любому сукину сыну, дабы чуть потешить беднягу, прежде чем расправиться с ним окончательно.
— Каковы шансы заполучить телевизор обратно? — спросила она.
— Знаете его серийный номер?
— Боюсь, что нет, — ответила она.
— Тогда не слишком-то велики.
— Выходит, большинство краж со взломом остаются нераскрытыми?
— Отчасти так оно и есть. Формально — да. Украденные вещи не возвращаются к владельцу, потому что ворам удается их тут же перепродать скупщикам краденого, заложить в ломбард или толкнуть прямо на улице тем, кто не любит задавать лишних вопросов. Рано или поздно, но воришек ловят, и, случается, следователям совершенно ясно, что за ними тянется длиннющий список дел, причем счет грехов может идти когда на десятки, а когда и на сотни, но обычно заполучить вещи обратно не удается.
— Значит, виновного рано или поздно ловят, да только жертве от этого нет никакого проку, так?
— Приблизительно.
— Негодяи, — тихо молвила та.
Почему она не переедет, размышлял Рой. Почему не переедет дальше на запад, к границе этого черного округа? Если и не выберется из него, так хоть жила бы не в таком «веселеньком» месте; на окраине преступность пониже. А впрочем, какого дьявола, сказал он себе. Какого дьявола, если и там есть грабители, а влезь к ней ночью в окно какой-нибудь белый псих — чем оно лучше — быть придушенной в собственной постели? От зла не спрячешься. Ему не страшны никакие барьеры, включая и расовые.
— Порядочно у вас уйдет времени, чтобы восстановить убытки, — сказал Рой.
— Это уж как пить дать, — сказала она и отвернулась, застеснявшись выступивших слез, блеском увлажнивших тяжелую бахрому ресниц. — Хотите кофе?
— Очень, — сказал Рой, радуясь тому, что Дьюгэн по-прежнему роется в спальне. Наблюдая за тем, как она идет от плиты к шкафу, он думал: может, мне и стоило бы… Может, не все еще животные утехи утрачены для меня навсегда…
— А себе я сделаю покрепче, — сказала она, протягивая ему на блюдце чашку с золотым ободком, кувшинчик со сливками и сахарницу. Потом возвратилась к шкафу, достала непочатую бутылку канадского бурбона, распечатала ее и щедро плеснула в свой кофе. — Никогда не пью в одиночестве, — сказала она, — но сегодня, пожалуй, напьюсь. Погано себя чувствую!
Блуждая глазами, переводя их с девушки на бутылку и обратно, Рой втолковывал себе, что покамест он вне опасности. Пьет он только потому, что ему нравится пить, и потому, что ему нужно расслабиться, и уж если выпивка для его желудка совсем не бальзам, то целебные свойства виски-транквилизатора с лихвой компенсируют приносимый ему вред. По крайней мере он не сходит с ума по наркотикам. А увлечься ими в больнице было легче легкого. Так оно и случается с множеством из тех, кто месяцами страдает от болючих ран и держится на одних лишь медицинских препаратах. Но во время работы он может и не пить. Он знал, что мог бы. Но ведь он никому не вредит… К тому же от нескольких унций виски у него и мозги лучше варят, и пока ни одному напарнику в голову не приходило, что он прикладывается к бутылке. А малышу Дьюгэну — так меньше всех.
— Не будь я на дежурстве, я бы тоже к вам присоединился, — сказал Рой.
— Какая жалость, — произнесла она, не поднимая глаз. Отпила глоток, состроила гримасу, но тут же глотнула опять, решительней прежнего.
— Не будь я на дежурстве, я бы не позволил вам пить в одиночку, — сказал он и встретил ее взгляд. Она отвернулась и, ничего не ответив, снова отхлебнула кофе.
— Может, начнем составлять рапорт? — спросил Дьюгэн, возвращаясь в гостиную. — Там есть шкатулка из-под драгоценностей да кое-что еще, возможно, на них имеются четкие отпечатки. Я сложил их в углу. Не сегодня, так завтра приедет наш специалист и снимет следы с шифоньера и всего остального.
— Завтра меня здесь не будет. Днем я работаю.
— Ну, если он не слишком занят, может, вырвется к вам и сегодня, — сказал Дьюгэн.
— Вырвется. Я о том позабочусь. Скажу, что вы мой близкий друг, — вставил Рой, и она опять на него посмотрела. Взгляд ее ничего не выражал.
— Что ж, тогда займемся составлением рапорта, мэм, — сказал Дьюгэн. — Могу я узнать ваше имя?
— Лаура Хант, — сказала она, но на этот раз Рою показалось, что в ее глазах что-то мелькнуло.
На обратном пути в участок Рой начал нервничать. В последнее время это случается с ним куда реже, внушал он себе. Да и трясет его совсем не так скверно, как прежде, когда он несколько месяцев торчал за конторкой. Скверно было тогда. Периодически боль возвращалась, пошаливали нервишки. Бутылку он держал в багажнике своей машины и совершал частые прогулки к автостоянке. Он мучился подозрениями, что лейтенант Кроу, их дежурный командир, о чем-то догадывается, однако Роя никто никогда ни о чем таком не расспрашивал. Впрочем, он и не переусердствовал. Пил ровно столько, сколько необходимо было для того, чтобы расслабиться, смягчить, задобрить боль и бороться с депрессией. Лишь дважды он сорвался, не в силах дотянуть до конца смены. В таких случаях он притворялся больным — «приступ тошноты», объяснял он, — а потом отправлялся в свою одинокую квартирку, тщательно следя за тем, чтобы стрелка спидометра не скакнула за отметку в тридцать пять миль, и сосредоточив взгляд на скользкой, неуловимой белой линии, бегущей вдоль шоссе. Ну а сейчас, когда он снова сидит в дежурной машине, сейчас ему куда как легче. Легче во всем. И хорошо, здорово, что он вернулся в прежнюю квартиру.
Те месяцы, что жил он у родителей, вредили ему ничуть не меньше, чем изощреннейшая пытка, будь она к нему применена. А Карл — со своими пухлыми маленькими детьми, со своей безупречной супругой Марджори, со своей новой машиной и чертовым брюхом, в неполные тридцать лет свисавшим над ремнем, — Карл был просто невыносим: «Мы все еще можем подыскать для тебя местечко, Рой. Разумеется, ты не станешь рассчитывать на то, что сразу войдешь вдело как равный партнер, но со временем… В конечном счете это ведь семейное дело, а ты мне брат … Я всегда полагал, что из тебя мог бы получиться бизнесмен — если б ты только твердо решил повзрослеть, и вот теперь я надеюсь, что твоя стычка со смертью заставила тебя образумиться и осознать свои истоки и оставить свои причуды помнишь Рой ребенком я тоже хотел стать полицейским и пожарником но я это перерос ты же признал что не слишком-то любишь свою работу и если дело так и обстоит ты не можешь помышлять о том чтобы сделаться удачливым полицейским если только такое бывает удачливый полицейский и тебе Рой пора бы уж понять что ты никогда больше не соберешься с духом и не получишь диплом по криминологии. Да у тебя Рой и желания-то нет снова корпеть над книжками и я тебя не виню потому что какого черта хотеть тебе быть криминологом и ох ты ведь и не хочешь больше им быть что ж Рой это лучшая новость какую я когда-либо от тебя слышал что ж мы можем пристроить тебя куда-нибудь в нашем деле и когда-нибудь в один прекрасный день и даже скоро можно сменить вывеску на «Фелер и сыновья» и рано или поздно Рой на ней будет надпись «Братья Фелеры» и видит Бог папа с мамой будут очень довольны а я сделаю все от меня зависящее я поднатаскаю тебя и сотворю из тебя бизнесмена достойного нашей фамилии и знаешь это будет совсем не то что работа на босса на безликого надсмотрщика я ведь знаю твои недостатки Рой твои грешки и слабинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
18. Торгаш
— Я рад, что меня послали на Семьдесят седьмую улицу. Очень даже, — сказал Дьюгэн, румяный щупленький новобранец, вот уже целую неделю бывший напарником Роя. — Чему я только не выучился, пока работал в негритянском округе! К тому же меня натаскивали отличные партнеры.
— Семьдесят седьмая ничуть не лучше и не хуже других районов, — сказал Рой, размышляя о том, что его черед радоваться наступит тогда, когда солнце опустится за Портовую автостраду, когда начнет спадать жара и когда форма не будет так противно липнуть к телу.
— Ты сам здесь уже порядочно. Рой?
— Месяцев пятнадцать. Дел тут хватает. Вечно что-нибудь случается, так что дел хватает. Посидеть да подумать здесь некогда, потому и время летит. За это я его и люблю, этот округ.
— А в белом когда-нибудь работал?
— В Центральном, — кивнул Рой.
— Ну и как? Есть разница?
— Там все идет медленнее. Преступность пониже, потому и медленнее. И время медленно ползет. А так — то же самое. Все люди — кровожадные ублюдки, просто тут они чуть смуглее.
— Ты давно вернулся в строй, Рой? Можешь не отвечать, если неприятно вспоминать. Не успел я сюда перевестись, тут только и было разговоров, что о твоем ранении. Не думаю, чтоб многим удавалось выкарабкаться после того, как они получали в живот такой заряд дроби.
— Да, удавалось немногим.
— По-моему, ты терпеть не можешь об этом рассказывать.
— Не то чтобы терпеть не могу, просто осточертели все эти разговоры. За пять месяцев, что я сидел за конторкой и плевал в потолок, единственной моей обязанностью было пересказывать эту долбаную историю каждому встречному-поперечному. Тысячу раз объяснял всякому любопытному полицейскому, как же меня угораздило так оплошать и подставить кишки под целый пуд черных шариков. Мне попросту осточертело. И если ты не настаиваешь…
— Ох, да нет же, Рой. Я тебя прекрасно понимаю. Ну а сейчас-то, сейчас с тобой все о'кей? То есть, я хочу сказать, что, если тебе вздумается когда-нибудь передохнуть, я с удовольствием не только сяду за руль, но заодно поведу и всю документацию.
— Со мной все о'кей, Дьюгэн, — засмеялся Рой. — На прошлой неделе я сыграл три игры в гандбол, в настоящий гандбол, а не в какие-то там поддавки. Физически со мной все в полном ажуре.
— По мне, я просто счастлив, что рядом такой опытный напарник, прошедший и огонь и воду… Случается, я задаю слишком много вопросов, так это оттого, что порой мне в одиночку бывает не совладать с огромной ирландской пастью, что у меня под носом.
— Ладно-ладно, напарник, — улыбнулся Рой.
— Когда пожелаешь, чтоб я заткнулся, просто обмолвись словечком и…
— Ладно, напарник.
— Двенадцать-А-Девять, Двенадцать-А-Девять, ищите женщину, рапорт четыре-пять-девять, южная Вермонт-авеню, восемьдесят-три-двадцать-девять, квартира «Б» — «Базар».
— Двенадцать-А-Девять, вас понял, — сказал Дьюгэн, и Рой свернул в расчерченный смогом оранжево-красный закат и неторопливо направился по нужному адресу.
— Раньше, еще на гражданке, я считал, что большинство ограблений происходит по ночам, — сказал Дьюгэн. — А теперь думаю, что львиная доля приходится на дневное время, когда никого нет дома.
— Так и есть, — сказал Рой.
— Мало кто из воришек решается залезть в квартирку, набитую народом, верно?
— Слишком опасно, — подтвердил Рой, закуривая сигарету, теперь, когда стало прохладнее, вкус ее оказался приятней, чем у предыдущей.
— Хотел бы я прищемить хвост какому-нибудь наглому воришке. Может, сегодня повезет?
— Может быть, — ответил Рой, сворачивая с Флоранс на Вермонт-авеню.
— Собираюсь продолжить учебу, — сказал Дьюгэн. — С тех пор как демобилизовался из флота, я спихнул несколько зачетов, но теперь всерьез возьмусь за ум, а как получу диплом, подамся в полицейскую науку. Сам-то ты учишься, Рой?
— Нет.
— И никогда не учился?
— Прежде — да.
— А как с дипломом? Есть хороший задел?
— Зачетов двадцать.
— И все? Потрясающе. На этот семестр запишешься?
— Слишком поздно.
— Но заканчивать ты все же намерен?
— Ну конечно, — сказал Рой, и снова у него в желудке вспыхнул костер, затем подступила тошнота. Несварение всегда теперь вызывало приступы тошноты. На желудок уже надежды нету, думал он, а тут еще этот новичок с горящими глазами. От его занудства меня скоро понос прихватит. И эта невинность. От нее же рехнуться можно…
Ничего, это у него пройдет, размышлял Рой. Не вдруг, но постепенно. Время, главный воришка, понемногу, каплю за каплей, выцедит из души всю невинность; вот так же таскает сова из гнезда птенца за птенцом, покуда оно, гнездо, не захлебнется ужасом в собственной пустоте.
— Похоже, напарник, приехали, — сказал Дьюгэн, надевая фуражку и распахивая дверцу прежде еще, чем Рой затормозил.
— Хотя бы дождись, когда колеса остановятся, — сказал Рой. — Мне вовсе не хочется, чтобы ты ломал себе ногу. Куда спешить? Обычный вызов по рапорту.
— Прости, — улыбнулся, краснея, Дьюгэн.
Квартира была расположена под самой крышей в глубине дома. Подражая Роевой привычке, днищем фонарика Дьюгэн легонько постучал по двери. Подражал он ему не только в этом, успел уже, к примеру, перейти на ту же марку сигарет и раскошелиться на новый трехбатареечный фонарь-головастик, хотя прежнему его, пятибатареечному, не исполнилось и нескольких недель. Я всегда хотел иметь сына, язвительно подумал Рой, глядя на то, как Дьюгэн барабанит по двери и осторожно отступает в сторону. Именно так Рой его и учил: всегда, везде, в любое время суток и по любому вызову нужно действовать в том же порядке. И непременно правая рука должна быть свободна, блокнот да фонарь можно и в левой подержать. И не снимай фуражку с головы, пока не уверишься в том, что здесь все в порядке. Только тогда, войдя в дом, можно присесть, снять фуражку и расслабиться. Правда, самому Рою расслабиться уже не удавалось, даже тогда, когда он старался изо всех сил. Если он еще надеется, что желудок его все-таки заживет, научиться расслабляться он обязан. Сейчас он не может позволить себе такую роскошь, как язва. И никогда не сможет. Потому он и хочет расслабиться. Да только Дороти… Дороти буквально ходит за ним по пятам, настаивая на том, чтобы он разрешил новому ее великовозрастному мужу-толстяку удочерить Бекки. Рой сказал, что сперва он похоронит их обоих, а раньше — нет, раньше никак невозможно; тогда та попыталась воздействовать на него через мать, его мать, в которой всегда находила заступницу.
Он стоял и думал о Бекки. О том, как произносит она слово «папочка», и о том, как она прекрасна. Она так прекрасна, что даже не верится. И думал о том, что волосы у нее цвета чистого золота. Когда открылась дверь, он думал о Бекки. За дверью была девушка. Она не была прекрасна, и золотых волос у нее не было тоже, но Рой моментально решил про себя: она привлекательна. Шоколадная кожа, слишком темная, подумал он, хоть глаза светло-карие, в черную крапинку. Они напомнили ему глаза дочери. Его ровесница, может, чуть постарше. Дикий фонтан волос на голове. Как бы Рой ни презирал мужчин с такой вот африканской прической, черным женщинам она к лицу. По крайней мере она не подвешивает к шее костяшки да нет железных серег в ушах, подумал он. По крайней мере она обходится без африканских вычурностей. Всего-то лишь прическа. Да и с ней все в порядке. Будто иной и быть не могло.
Она жестом пригласила их войти и небрежно кивнула На ограбленную квартиру. Рой заметил, что дверная лепка взломана отверткой, которую затем использовали для того, чтобы поддеть дверь.
— Эти замки — все равно что кусок сургуча, они не годятся, — сказал Рой, касаясь замка фонарем.
— Теперь-то можете мне об этом не рассказывать, — сказала она с улыбкой и печально покачала головой. — Меня обчистили. Полностью, до последней пылинки.
Он обратил внимание, что она на удивление высока. Стоя рядом с ним, ей не нужно было даже особо запрокидывать лицо, чтобы заглянуть ему в глаза. Не меньше пяти футов и шести дюймов, отметил он про себя. И великолепно сложена.
— Вы что-нибудь трогали? — спросил Дьюгэн.
— Нет.
— Ну-ка, ну-ка, поглядим, есть ли здесь гладкие вещицы, с которых можно снять славные отпечатки пальцев, — сказал Дьюгэн, отложив в сторону свой блокнот и словно крадучись обходя всю квартиру.
— Вы были на работе, когда это произошло? — спросил Рой, садясь на высокий стул у кухонного буфета.
— Да.
— Где работаете?
— В деловой части города, я зубной техник.
— Живете одна?
— Да.
— Что же исчезло?
— Цветной телевизор, наручные часы, фотоаппарат «полароид», вещи. Короче, все, что представляло хоть какую-то ценность.
— Досадно, — сказал Рой, размышляя о том, что сложена она ве-ли-ко-леп-но и что у него никогда не было черной женщины, а с тех пор, как он оправился после раны, не было женщины вообще, не считая Вельмы, грузноватой косметички; с ней он познакомился через соседку матери, миссис Смидли. Вельма была ему интересна ровно настолько, чтобы заманивать его к себе раз в две-три недели, чаще у нее никак не получалось. Он уж подумывал о том, не наделала ли проклятая дробь с ним чего такого, что резко снизило его мужскую энергию. Коли так, дело дрянь, не удивительно, если он лишится возможности щедро вкушать одну из очень немногих радостей, что жизнь, похоже, дарует любому сукину сыну, дабы чуть потешить беднягу, прежде чем расправиться с ним окончательно.
— Каковы шансы заполучить телевизор обратно? — спросила она.
— Знаете его серийный номер?
— Боюсь, что нет, — ответила она.
— Тогда не слишком-то велики.
— Выходит, большинство краж со взломом остаются нераскрытыми?
— Отчасти так оно и есть. Формально — да. Украденные вещи не возвращаются к владельцу, потому что ворам удается их тут же перепродать скупщикам краденого, заложить в ломбард или толкнуть прямо на улице тем, кто не любит задавать лишних вопросов. Рано или поздно, но воришек ловят, и, случается, следователям совершенно ясно, что за ними тянется длиннющий список дел, причем счет грехов может идти когда на десятки, а когда и на сотни, но обычно заполучить вещи обратно не удается.
— Значит, виновного рано или поздно ловят, да только жертве от этого нет никакого проку, так?
— Приблизительно.
— Негодяи, — тихо молвила та.
Почему она не переедет, размышлял Рой. Почему не переедет дальше на запад, к границе этого черного округа? Если и не выберется из него, так хоть жила бы не в таком «веселеньком» месте; на окраине преступность пониже. А впрочем, какого дьявола, сказал он себе. Какого дьявола, если и там есть грабители, а влезь к ней ночью в окно какой-нибудь белый псих — чем оно лучше — быть придушенной в собственной постели? От зла не спрячешься. Ему не страшны никакие барьеры, включая и расовые.
— Порядочно у вас уйдет времени, чтобы восстановить убытки, — сказал Рой.
— Это уж как пить дать, — сказала она и отвернулась, застеснявшись выступивших слез, блеском увлажнивших тяжелую бахрому ресниц. — Хотите кофе?
— Очень, — сказал Рой, радуясь тому, что Дьюгэн по-прежнему роется в спальне. Наблюдая за тем, как она идет от плиты к шкафу, он думал: может, мне и стоило бы… Может, не все еще животные утехи утрачены для меня навсегда…
— А себе я сделаю покрепче, — сказала она, протягивая ему на блюдце чашку с золотым ободком, кувшинчик со сливками и сахарницу. Потом возвратилась к шкафу, достала непочатую бутылку канадского бурбона, распечатала ее и щедро плеснула в свой кофе. — Никогда не пью в одиночестве, — сказала она, — но сегодня, пожалуй, напьюсь. Погано себя чувствую!
Блуждая глазами, переводя их с девушки на бутылку и обратно, Рой втолковывал себе, что покамест он вне опасности. Пьет он только потому, что ему нравится пить, и потому, что ему нужно расслабиться, и уж если выпивка для его желудка совсем не бальзам, то целебные свойства виски-транквилизатора с лихвой компенсируют приносимый ему вред. По крайней мере он не сходит с ума по наркотикам. А увлечься ими в больнице было легче легкого. Так оно и случается с множеством из тех, кто месяцами страдает от болючих ран и держится на одних лишь медицинских препаратах. Но во время работы он может и не пить. Он знал, что мог бы. Но ведь он никому не вредит… К тому же от нескольких унций виски у него и мозги лучше варят, и пока ни одному напарнику в голову не приходило, что он прикладывается к бутылке. А малышу Дьюгэну — так меньше всех.
— Не будь я на дежурстве, я бы тоже к вам присоединился, — сказал Рой.
— Какая жалость, — произнесла она, не поднимая глаз. Отпила глоток, состроила гримасу, но тут же глотнула опять, решительней прежнего.
— Не будь я на дежурстве, я бы не позволил вам пить в одиночку, — сказал он и встретил ее взгляд. Она отвернулась и, ничего не ответив, снова отхлебнула кофе.
— Может, начнем составлять рапорт? — спросил Дьюгэн, возвращаясь в гостиную. — Там есть шкатулка из-под драгоценностей да кое-что еще, возможно, на них имеются четкие отпечатки. Я сложил их в углу. Не сегодня, так завтра приедет наш специалист и снимет следы с шифоньера и всего остального.
— Завтра меня здесь не будет. Днем я работаю.
— Ну, если он не слишком занят, может, вырвется к вам и сегодня, — сказал Дьюгэн.
— Вырвется. Я о том позабочусь. Скажу, что вы мой близкий друг, — вставил Рой, и она опять на него посмотрела. Взгляд ее ничего не выражал.
— Что ж, тогда займемся составлением рапорта, мэм, — сказал Дьюгэн. — Могу я узнать ваше имя?
— Лаура Хант, — сказала она, но на этот раз Рою показалось, что в ее глазах что-то мелькнуло.
На обратном пути в участок Рой начал нервничать. В последнее время это случается с ним куда реже, внушал он себе. Да и трясет его совсем не так скверно, как прежде, когда он несколько месяцев торчал за конторкой. Скверно было тогда. Периодически боль возвращалась, пошаливали нервишки. Бутылку он держал в багажнике своей машины и совершал частые прогулки к автостоянке. Он мучился подозрениями, что лейтенант Кроу, их дежурный командир, о чем-то догадывается, однако Роя никто никогда ни о чем таком не расспрашивал. Впрочем, он и не переусердствовал. Пил ровно столько, сколько необходимо было для того, чтобы расслабиться, смягчить, задобрить боль и бороться с депрессией. Лишь дважды он сорвался, не в силах дотянуть до конца смены. В таких случаях он притворялся больным — «приступ тошноты», объяснял он, — а потом отправлялся в свою одинокую квартирку, тщательно следя за тем, чтобы стрелка спидометра не скакнула за отметку в тридцать пять миль, и сосредоточив взгляд на скользкой, неуловимой белой линии, бегущей вдоль шоссе. Ну а сейчас, когда он снова сидит в дежурной машине, сейчас ему куда как легче. Легче во всем. И хорошо, здорово, что он вернулся в прежнюю квартиру.
Те месяцы, что жил он у родителей, вредили ему ничуть не меньше, чем изощреннейшая пытка, будь она к нему применена. А Карл — со своими пухлыми маленькими детьми, со своей безупречной супругой Марджори, со своей новой машиной и чертовым брюхом, в неполные тридцать лет свисавшим над ремнем, — Карл был просто невыносим: «Мы все еще можем подыскать для тебя местечко, Рой. Разумеется, ты не станешь рассчитывать на то, что сразу войдешь вдело как равный партнер, но со временем… В конечном счете это ведь семейное дело, а ты мне брат … Я всегда полагал, что из тебя мог бы получиться бизнесмен — если б ты только твердо решил повзрослеть, и вот теперь я надеюсь, что твоя стычка со смертью заставила тебя образумиться и осознать свои истоки и оставить свои причуды помнишь Рой ребенком я тоже хотел стать полицейским и пожарником но я это перерос ты же признал что не слишком-то любишь свою работу и если дело так и обстоит ты не можешь помышлять о том чтобы сделаться удачливым полицейским если только такое бывает удачливый полицейский и тебе Рой пора бы уж понять что ты никогда больше не соберешься с духом и не получишь диплом по криминологии. Да у тебя Рой и желания-то нет снова корпеть над книжками и я тебя не виню потому что какого черта хотеть тебе быть криминологом и ох ты ведь и не хочешь больше им быть что ж Рой это лучшая новость какую я когда-либо от тебя слышал что ж мы можем пристроить тебя куда-нибудь в нашем деле и когда-нибудь в один прекрасный день и даже скоро можно сменить вывеску на «Фелер и сыновья» и рано или поздно Рой на ней будет надпись «Братья Фелеры» и видит Бог папа с мамой будут очень довольны а я сделаю все от меня зависящее я поднатаскаю тебя и сотворю из тебя бизнесмена достойного нашей фамилии и знаешь это будет совсем не то что работа на босса на безликого надсмотрщика я ведь знаю твои недостатки Рой твои грешки и слабинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48