— гадал Гус. Обычно он будто ссыхался под ее строгим тяжелым взглядом.
— Думаешь прижиться на нашей работе? — спросил Гус, сворачивая на Главную улицу и размышляя о том, что прогулка по трущобам наверняка ее впечатлит. С большинством полицейского бабья так оно и бывает.
— Мне она нравится, Гус, — сказала та. — Прелесть, что за работа. Тем более здесь, в подразделении по делам несовершеннолетних. Вряд ли с ней сравнится, к примеру, работа в женской тюрьме.
— И я так считаю. Не могу представить себе, как ты шпыняешь тамошних буйволиц.
— Я тоже, — лицо ее исказила гримаса, — но рано или поздно, пожалуй, получу туда назначение.
— Может, и нет, — сказал Гус. — Ты и для нас ценный кадр, сама ведь знаешь. А если учесть, что ты всего несколько недель как из академии, я бы сказал, кадр ты просто незаурядный. Тебя могут отсюда и не отпустить.
— О да, конечно, без меня здесь никак не справиться, — засмеялась она.
— Ты ловка, проворна, и, по правде говоря, ты первая женщина, от работы с которой я получаю удовольствие. Обычно с вашим «братом» никто не любит работать. — Произнося это, он притворился, что внимательно следит за дорогой: карие глаза уже жгли его. Говорить то, что сказал, он не собирался. Было только семь вечера, стемнеть еще не успело, так что меньше всего он желал сейчас залиться краской и позволить ей это заметить. Хотя, с другой стороны, своими зрачками чужой румянец она разглядит и в кромешной тьме.
— Прекрасный комплимент, Гус, — сказала Люси. — Все это время ты был терпеливым учителем.
— Ну уж… Я еще и сам-то здесь далеко не дока, — ответил он, изо всех сил стараясь не покраснеть, и, пока они болтали, заставлял себя думать о посторонних вещах: о том, где они перекусят, и о том, что надо бы пройтись по автобусной станции на Главной улице, возможно, удастся встретить кого из тех подростков, что находятся в розыске, и о том, что не мешает прошвырнуться и по Елисейскому парку: пацанята в выходной наверняка попивают там пиво на травке. Лейтенант Дилфорд любит, когда их арестовывают за малейшую каплю алкоголя в крови, и почитает такие аресты ничуть не меньше, чем дежурные офицеры патруля — аресты за полновесное тяжкое преступление.
А вообще, воскресный вечер — долгий вечер.
— Ты здесь уже полгода, если не ошибаюсь? — спросила Люси.
— Почти пять месяцев. Но научиться еще должен многому.
— А перед тем где служил? В полиции нравов Центрального округа?
— Уилширского.
— А я вот никак не могу представить тебя в этой роли, — сказала она со смехом. — Когда по уик-эндам я работала в линкольн-хайтской тюрьме, этих ребят я навидалась. Всю ночь напролет шныряли туда-сюда. Нет, не могу представить тебя сотрудником полиции нравов.
— Понятно. Не слишком, значит, не слишком-то я похож на мужика, верно?
— Ох, я вовсе не то имела в виду, — сказала она, расцепив лодыжки и сверля его карими глазами. Стоило им в тебя вот так впиться, как тут же лицо ее, спокойное и белое, моментально темнело и делалось мрачным. — Совсем не то. В сущности, они мне не нравились. Слишком шумные, а с женским персоналом беседуют так, словно болтают со своими проститутками. Мне и тогда не казалось, что бравада, хвастовство или напускная храбрость — называй как хочешь — придают мужественности. По мне, быть потише, понежнее да поскромнее — в том она и есть, мужественность, но среди «нравов» что-то я не много таких встречала.
— Им просто надобно изобретать какую-то защиту от всей той грязи, в которой они вынуждены купаться, — сказал Гус, ликуя оттого, что она едва не признала, что увлечена и чуть ли не бредит им. Но тут же испытал к себе омерзение и подумал со злостью: ах ты, гнусный маленький кретин. Лучше сотри с физиономии глупую ухмылку. Потом подумал о выздоравливающей после операции аппендицита Вики и понадеялся, что эту ночь она проспит спокойно. Он поклялся, что прекратит детский флирт прежде, чем он зайдет дальше хотя бы на волосок: пусть Люси и не слишком робка и стеснительна, чтобы обращать внимание на подобную чушь, но скоро и ей все станет ясно. И в конце концов она наверняка повторит: я не то имела в виду, я имела в виду совсем другое. Гнусный маленький кретин, подумал он снова и украдкой взглянул в зеркальце на свои соломенные, заметно поредевшие волосы. Через пару лет он облысеет, как коленка, неужто и тогда будет грезить о блистательной девушке с белой кожей и карими глазами, которая, узнай только она его мысли, непременно усмехнется — жалостливо или даже с отвращением!
— Когда нам нужно отметиться в том доме под снос? — спросила Люси, и Гус обрадовался, что она сменила тему.
Какой-то шагавший по Хилл-стрит мужчина обернулся и, пока они не скрылись из виду, провожал Люси глазами. Гус не мог удержаться от улыбки. Он вспомнил, как вот так же в первые месяцы после ее замужества оглядывались мужчины на Вики. Тогда она не была тяжелой и неуклюжей. Он размышлял о том, за кого их — его и Люси — можно сейчас принять. Двое молодых людей — он в костюме, белой рубашке и при галстуке, она в скромненьком, но очень удачно скроенном зеленом платье. Быть может, они направляются пообедать, на концерт или на Спортивную Арену? Конечно, любой бродяга сразу определит в их одноцветном четырехдверном «плимуте» полицейскую машину и узнает в них сотрудников отдела по делам несовершеннолетних, — но для всех остальных они просто любовники.
— Так как там у нас со временем, Гус?
— Двадцать восьмого.
— Не то, — засмеялась она. — Когда мы заглянем в тот дом под снос, о котором упоминал лейтенант?
— Ах, вот оно что! Да хоть сейчас. Прости, я замечтался.
— Как твоя жена? Поправляется? — спросила Люси.
Гус терпеть не мог говорить с ней о Вики, но она, как то и подобает напарникам, всегда интересовалась его семейными делами. Чаще всего такие разговоры заводят в ранние и тихие утренние часы, когда маловато работы.
— Да вроде все в порядке, держится молодцом.
— А как твой меньшенький? Уже балакает?
— Щебечет, — улыбнулся он. Беседовать с ней о своих детях он никогда не стеснялся и был уверен, что ей это и впрямь интересно.
— На фотографиях они такие хорошенькие. Мне очень хочется их как-нибудь увидеть.
— Это было бы просто здорово, — сказал Гус.
— Надеюсь, ночь выдастся спокойная.
— Почему? Спокойная ночь длится целую вечность.
— Верно, но зато я смогу тебя разговорить, — весело сказала она. — Когда мне это удается, я узнаю гораздо больше о том, что такое быть полицейским ночной смены.
— Ты имеешь в виду, когда я пересказываю тебе уроки Кильвинского? — улыбнулся он.
— Да, только держу пари, ты куда лучший учитель, чем был твой друг.
— Э-э, нет. С Кильвинским никто не сравнится, — сказал Гус, и лицо его вновь запылало. — Кстати, мне нужно ему написать. Что-то он давненько не отвечал на мои письма, мне это не нравится. Молчит с тех самых пор, как съездил на Восток повидаться с бывшей женой и детьми.
— Может, он еще не вернулся?
— Нет, я получил одно письмецо как раз после его возвращения, но в нем он ничего толком не говорит.
— Разве не странно, что до того он ни разу не повидался с детьми?
— Должно быть, у него были на то веские причины, — сказал Гус.
— Не думаю, чтобы ты на его месте смог отказаться от своих детей.
— Он от них и не отказывался, — быстро ответил Гус. — На Кильвинского это не похоже. Загадочный он тип, только и всего. Должно быть, у него были свои резоны.
— Если бы от тебя, Гус, когда-нибудь ушла жена, ты бы не отказался от своих детей. Ты — нет. И причины бы такой не нашлось.
— В любом случае я не имею права его осуждать, — сказал Гус, притормозив у светофора и радуясь тому, что над городом сгустилась темень.
— Бьюсь об заклад, он совсем не тот отец, не такой, как ты, — сказала Люси. Она опять не спускала с него глаз.
— Да нет же, ты ошибаешься, — сказал Гус. — Из Кильвинского вышел бы прекрасный отец. Лучшего отца никто б себе и не пожелал. Когда он что-нибудь объяснял, ты и не сомневался в его правоте. Все моментально становилось на свои места, так он здорово это делал.
— Уже темнеет.
— Поехали, глянем на тот дом, — предложил Гус, начиная чувствовать неловкость от умаляющего величие Кильвинского разговора.
— Идет. Это где-то на Уэст-Темпл?
— Похоже на ложный звонок.
— Анонимный?
— Да, какая-то женщина позвонила дежурному и сообщила, что ее сосед из двадцать третьего номера мало того, что превратил свою квартиру в грязную конуру, но еще и постоянно оставляет в ней своего маленького ребенка, оставляет совершенно одного.
— Никогда еще не бывала в настоящем доме под снос, — сказала Люси. — Всякий раз тревога оказывалась ложной.
— Помнишь, как его отличать? — улыбнулся Гус.
— Разумеется. Надо только притопнуть ногой, и, если тараканы настолько обкурились анашой и одомашнились, что даже не разбегаются, значит, это и есть настоящий дом под снос.
— Точно, — усмехнулся Гус. — А если к тому же повезет и ты учуешь запашок да соберешь его в бутылку с пробкой, считай, что дело в суде тобой уже выиграно.
Гус проехал туннель на Второй улице, миновал Портовое шоссе, свернул на север, затем на запад к Темпл. Закатное солнце опалило горизонт грязно-розовым заревом. День был туманный.
— Вон тот белый дом, спорим? — спросила Люси, кивая на трехэтажное оштукатуренное здание с фасадом из поддельного камня.
— Восемнадцать-тринадцать. Приехали, — сказал Гус, останавливая машину и размышляя о том, хватит ли у него деньжат на приличный обед. Обычно во время дежурств он пробавлялся гамбургерами или бутербродами, принесенными с собой в пакете. Но Люси — Люси любила вкусно поесть «чего-нибудь интересного да погорячей». Притворяясь, что ему самому по нраву обеды в ресторане, он безропотно ее сопровождал, несмотря на то что до получки у него не оставалось порой даже пятерки, да и бак в его автомобиле бывал залит лишь наполовину. В понедельник вечером у них с Вики разгорелся спор из-за ежемесячного чека, отсылаемого его матери. Цифры на нем «усохли» до сорока пяти: Джон — благодарение Богу! — был в армии.
Ссора случилась яростная, не в силах обуздать ее, он попросту заболел. На следующий вечер Люси заметила его подавленность, и он ей все разболтал. Ему было стыдно. И стыдно сейчас. Но она оказалась такой доброй… У него тогда даже настроение поднялось. Кстати сказать, с тех пор она ни разу не предложила зайти в какой-нибудь стоящий ресторан и вместо того настаивала — куда чаще, чем следовало, — ограничиться чашечкой кофе да бутылкой колы.
Дом был выстроен отнюдь не на века. Таких домов много в южной Калифорнии. Прежде чем попасть на второй этаж, пришлось одолеть две дюжины ступенек. Гус обратил внимание, что металлические перила сильно расшатаны. Отдернув руку, он представил себе, как в один прекрасный день какой-нибудь пьянчужка, доковыляв нетвердой поступью от своей квартиры до лестницы, рухнет на перила, нырнет вниз на двадцать футов и врежется лбом в бетон, да еще небось отделается легкими ссадинами. На то он и пьянчужка…
Двадцать третья квартира была расположена в тыльной части дома. Шторы задернуты, дверь закрыта. Гус решил, что внутри никого нет: во всех остальных квартирах двери были распахнуты. Ловя как спасение в жаркий, отравленный смогом день легкий вечерний ветерок, жильцы отгородились от внешнего мира лишь москитными сетками.
Гус постучал, позвонил в крохотный колокольчик и постучал опять. Наконец Люси пожала плечами, и они повернулись, чтобы уйти. Такому обороту событий Гус даже обрадовался. Сейчас он не был склонен заниматься привычной рабочей волокитой, но совсем был не прочь прокатиться по Елисейскому парку и, притворившись, что выискивает потенциальных юных алкоголиков, глядеть на Люси и говорить, говорить с ней, очутившись где-нибудь на Ист-Сайдском шоссе близ водохранилища, похожего при лунном свете на черный лед…
— Полицейские? — шепотом произнесла женщина, внезапно выросшая за пыльной москитной сеткой квартиры номер двадцать два.
— Да. Это вы звонили? — спросил Гус.
— Было дело, — сказала она, — только я сразу сказала, что не желаю, чтоб кто-то об этом разнюхал. Их сейчас дома нету, но малыш там, внутри.
— И что же тут, по-вашему, не так? — спросил Гус.
— Хм, ладно уж, входите. Похоже, я все-таки вляпалась в историю, — пробурчала она, приоткрыв сетку и облизнув нелепо накрашенные губы. Помадой было измазано поллица, и только нос, казалось, избежал этой участи. Весь грим был наложен так, словно она готовилась выйти на сцену, отделенную от зрительного зала по меньшей мере четырнадцатью милями. — Я разговаривала с вашим лейтенантом — как там его? — и сказала ему, что здесь не только свиньи живут, а и мальчишка торчит в доме один-одинешенек, и я еще ни разу не видела, чтобы ему дозволили хоть пяткой за дверь сунуться. А прошлой ночью визжал, и визжал, и визжал. Если меня спросите, так я скажу, что это его папаша лупил, потому как мамаша тоже вопила.
— Вы с ними знакомы? — спросил Гус.
— Господи, нет, конечно. Это же отбросы, — сказала женщина и тряхнула жесткой метелкой светлых волос, обнажив их седые корни. — Квартируют здесь не больше месяца и чуть не каждую ночь куда-то сматываются. Бывает, заместо няньки тут остается ихняя кузина, или кто там она им. Но бывает, что с ним не остается никто. Не думайте, я давным-давно выучилась не вмешиваться в чужие дела, но сегодня стояла такая жарища, что дверь их была нараспашку, а я совершенно случайно проходила мимо — внутри все выглядело так, словно они вырыли там длиннющую траншею, а уж мне известно, что такое длиннющая траншея, не зря же я люблю военные романы… А в ней валялось дерьмо от ихнего терьеришки, и еда, и другая всякая хреновина по всему полу разбросана, и, только ушли они и мальчишку одного заперли, я себе и говорю: какого дьявола, позвоню-ка я куда нужно, но называться и не подумаю, сохраню то есть свою анонимность, да только теперь вроде как не очень это у меня получается, а?
— Сколько лет ребенку? — спросил Гус.
— Три. Малыш еще. Почти и не выходит никогда. Папаша — еще тот пропойца. Мамаша будто бы ничего. Этакая чушка-мышка, ну, вы меня понимаете. Пропойца да мышка — вот семейка! По-моему, старикан, как нахрюкается, так уж дает ей жару, но оно для нее будто не больно-то важно: обычно она ничуть не трезвее его. За-ме-чательные соседи. О-о-о, еще каких-нибудь пару лет назад этом дом числился по высшему разряду! А теперь… Нет, съеду, съеду-ка я отсюда.
— Сколько им лет? Родителям?
— Молодежь. Думаю, не больше тридцати. Не думаю, чтоб больше тридцати. А уже такие грязные людишки!
— Вы уверены, что мальчик там один? Что он один там сейчас?
— Начальник, я видела, как они уходили. Уверена. Там он. Этакий тихий маленький мужичок. Никогда и не пикнет. Он там, внутри.
— В каком номере проживает хозяйка дома? Нам понадобится запасной ключ.
— Сегодня вечером Марта пошла в кино. Предупреждала, что в кино собирается. О ключе я и не подумала.
Она укоризненно покачала головой и уцепилась за обтрепанный поясок своих безразмерных штанов оливкового цвета, однако, как видно, их «безразмерность» тоже имела свои пределы.
— Мы не имеем права взламывать дверь, исходя только лишь из вашей информации.
— Это почему же? Мальчишке всего три годика, и он там один-одинешенек.
— Нет, — сказал Гус, в свою очередь качая головой. — Может, он и там, а может, они незаметно для вас забрали его с собой, вы ведь тоже пусть на миг, а хоть изредка отвлекались. Может быть все что угодно. Нам придется просто вернуться попозже и постараться застать их дома, а потом постараться получить от них приглашение войти, чтобы постараться хорошенько все там осмотреть.
— Проклятье, — сказала женщина. — Единственный раз за целую жизнь звоню в полицию и хочу совершить порядочный поступок, так нет же! Гляди-ка, как оно оборачивается.
— Дайте я попробую открыть дверь, — сказал Гус. — Может, она не заперта.
— Единственный раз звоню в полицию, — повторила женщина Люси. Гус отступил от них и шагнул к соседней квартире. Он распахнул москитную сетку и повернул круглую ручку. Дверь тихонько отворилась.
— Люси, — позвал он и вошел в душную прихожую, осторожно озираясь в поисках «терьеришки», который не станет особо церемониться, прежде чем ухватить непрошеного гостя за лодыжку. Обойдя влажную вонючую кучку посреди пола, он решил, что для терьера многовато, услышал, как по виниловым плиткам прошлепали чьи-то лапы, и тут же из ванной появилась исхудалая длинная псина. Посмотрев на Гуса, она вильнула коротким хвостом, зевнула и зашлепала обратно в ванную. Гус заглянул в пустую спальню и, когда вошла Люси, показал ей на «мину» под ногами, она обошла ее и направилась вслед за ним в гостиную.
— Грязные людишки, — сказала женщина, не отставая от Люси.
— Совсем не плохо для стандартов дома под снос, — принялся объяснять Гус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Думаешь прижиться на нашей работе? — спросил Гус, сворачивая на Главную улицу и размышляя о том, что прогулка по трущобам наверняка ее впечатлит. С большинством полицейского бабья так оно и бывает.
— Мне она нравится, Гус, — сказала та. — Прелесть, что за работа. Тем более здесь, в подразделении по делам несовершеннолетних. Вряд ли с ней сравнится, к примеру, работа в женской тюрьме.
— И я так считаю. Не могу представить себе, как ты шпыняешь тамошних буйволиц.
— Я тоже, — лицо ее исказила гримаса, — но рано или поздно, пожалуй, получу туда назначение.
— Может, и нет, — сказал Гус. — Ты и для нас ценный кадр, сама ведь знаешь. А если учесть, что ты всего несколько недель как из академии, я бы сказал, кадр ты просто незаурядный. Тебя могут отсюда и не отпустить.
— О да, конечно, без меня здесь никак не справиться, — засмеялась она.
— Ты ловка, проворна, и, по правде говоря, ты первая женщина, от работы с которой я получаю удовольствие. Обычно с вашим «братом» никто не любит работать. — Произнося это, он притворился, что внимательно следит за дорогой: карие глаза уже жгли его. Говорить то, что сказал, он не собирался. Было только семь вечера, стемнеть еще не успело, так что меньше всего он желал сейчас залиться краской и позволить ей это заметить. Хотя, с другой стороны, своими зрачками чужой румянец она разглядит и в кромешной тьме.
— Прекрасный комплимент, Гус, — сказала Люси. — Все это время ты был терпеливым учителем.
— Ну уж… Я еще и сам-то здесь далеко не дока, — ответил он, изо всех сил стараясь не покраснеть, и, пока они болтали, заставлял себя думать о посторонних вещах: о том, где они перекусят, и о том, что надо бы пройтись по автобусной станции на Главной улице, возможно, удастся встретить кого из тех подростков, что находятся в розыске, и о том, что не мешает прошвырнуться и по Елисейскому парку: пацанята в выходной наверняка попивают там пиво на травке. Лейтенант Дилфорд любит, когда их арестовывают за малейшую каплю алкоголя в крови, и почитает такие аресты ничуть не меньше, чем дежурные офицеры патруля — аресты за полновесное тяжкое преступление.
А вообще, воскресный вечер — долгий вечер.
— Ты здесь уже полгода, если не ошибаюсь? — спросила Люси.
— Почти пять месяцев. Но научиться еще должен многому.
— А перед тем где служил? В полиции нравов Центрального округа?
— Уилширского.
— А я вот никак не могу представить тебя в этой роли, — сказала она со смехом. — Когда по уик-эндам я работала в линкольн-хайтской тюрьме, этих ребят я навидалась. Всю ночь напролет шныряли туда-сюда. Нет, не могу представить тебя сотрудником полиции нравов.
— Понятно. Не слишком, значит, не слишком-то я похож на мужика, верно?
— Ох, я вовсе не то имела в виду, — сказала она, расцепив лодыжки и сверля его карими глазами. Стоило им в тебя вот так впиться, как тут же лицо ее, спокойное и белое, моментально темнело и делалось мрачным. — Совсем не то. В сущности, они мне не нравились. Слишком шумные, а с женским персоналом беседуют так, словно болтают со своими проститутками. Мне и тогда не казалось, что бравада, хвастовство или напускная храбрость — называй как хочешь — придают мужественности. По мне, быть потише, понежнее да поскромнее — в том она и есть, мужественность, но среди «нравов» что-то я не много таких встречала.
— Им просто надобно изобретать какую-то защиту от всей той грязи, в которой они вынуждены купаться, — сказал Гус, ликуя оттого, что она едва не признала, что увлечена и чуть ли не бредит им. Но тут же испытал к себе омерзение и подумал со злостью: ах ты, гнусный маленький кретин. Лучше сотри с физиономии глупую ухмылку. Потом подумал о выздоравливающей после операции аппендицита Вики и понадеялся, что эту ночь она проспит спокойно. Он поклялся, что прекратит детский флирт прежде, чем он зайдет дальше хотя бы на волосок: пусть Люси и не слишком робка и стеснительна, чтобы обращать внимание на подобную чушь, но скоро и ей все станет ясно. И в конце концов она наверняка повторит: я не то имела в виду, я имела в виду совсем другое. Гнусный маленький кретин, подумал он снова и украдкой взглянул в зеркальце на свои соломенные, заметно поредевшие волосы. Через пару лет он облысеет, как коленка, неужто и тогда будет грезить о блистательной девушке с белой кожей и карими глазами, которая, узнай только она его мысли, непременно усмехнется — жалостливо или даже с отвращением!
— Когда нам нужно отметиться в том доме под снос? — спросила Люси, и Гус обрадовался, что она сменила тему.
Какой-то шагавший по Хилл-стрит мужчина обернулся и, пока они не скрылись из виду, провожал Люси глазами. Гус не мог удержаться от улыбки. Он вспомнил, как вот так же в первые месяцы после ее замужества оглядывались мужчины на Вики. Тогда она не была тяжелой и неуклюжей. Он размышлял о том, за кого их — его и Люси — можно сейчас принять. Двое молодых людей — он в костюме, белой рубашке и при галстуке, она в скромненьком, но очень удачно скроенном зеленом платье. Быть может, они направляются пообедать, на концерт или на Спортивную Арену? Конечно, любой бродяга сразу определит в их одноцветном четырехдверном «плимуте» полицейскую машину и узнает в них сотрудников отдела по делам несовершеннолетних, — но для всех остальных они просто любовники.
— Так как там у нас со временем, Гус?
— Двадцать восьмого.
— Не то, — засмеялась она. — Когда мы заглянем в тот дом под снос, о котором упоминал лейтенант?
— Ах, вот оно что! Да хоть сейчас. Прости, я замечтался.
— Как твоя жена? Поправляется? — спросила Люси.
Гус терпеть не мог говорить с ней о Вики, но она, как то и подобает напарникам, всегда интересовалась его семейными делами. Чаще всего такие разговоры заводят в ранние и тихие утренние часы, когда маловато работы.
— Да вроде все в порядке, держится молодцом.
— А как твой меньшенький? Уже балакает?
— Щебечет, — улыбнулся он. Беседовать с ней о своих детях он никогда не стеснялся и был уверен, что ей это и впрямь интересно.
— На фотографиях они такие хорошенькие. Мне очень хочется их как-нибудь увидеть.
— Это было бы просто здорово, — сказал Гус.
— Надеюсь, ночь выдастся спокойная.
— Почему? Спокойная ночь длится целую вечность.
— Верно, но зато я смогу тебя разговорить, — весело сказала она. — Когда мне это удается, я узнаю гораздо больше о том, что такое быть полицейским ночной смены.
— Ты имеешь в виду, когда я пересказываю тебе уроки Кильвинского? — улыбнулся он.
— Да, только держу пари, ты куда лучший учитель, чем был твой друг.
— Э-э, нет. С Кильвинским никто не сравнится, — сказал Гус, и лицо его вновь запылало. — Кстати, мне нужно ему написать. Что-то он давненько не отвечал на мои письма, мне это не нравится. Молчит с тех самых пор, как съездил на Восток повидаться с бывшей женой и детьми.
— Может, он еще не вернулся?
— Нет, я получил одно письмецо как раз после его возвращения, но в нем он ничего толком не говорит.
— Разве не странно, что до того он ни разу не повидался с детьми?
— Должно быть, у него были на то веские причины, — сказал Гус.
— Не думаю, чтобы ты на его месте смог отказаться от своих детей.
— Он от них и не отказывался, — быстро ответил Гус. — На Кильвинского это не похоже. Загадочный он тип, только и всего. Должно быть, у него были свои резоны.
— Если бы от тебя, Гус, когда-нибудь ушла жена, ты бы не отказался от своих детей. Ты — нет. И причины бы такой не нашлось.
— В любом случае я не имею права его осуждать, — сказал Гус, притормозив у светофора и радуясь тому, что над городом сгустилась темень.
— Бьюсь об заклад, он совсем не тот отец, не такой, как ты, — сказала Люси. Она опять не спускала с него глаз.
— Да нет же, ты ошибаешься, — сказал Гус. — Из Кильвинского вышел бы прекрасный отец. Лучшего отца никто б себе и не пожелал. Когда он что-нибудь объяснял, ты и не сомневался в его правоте. Все моментально становилось на свои места, так он здорово это делал.
— Уже темнеет.
— Поехали, глянем на тот дом, — предложил Гус, начиная чувствовать неловкость от умаляющего величие Кильвинского разговора.
— Идет. Это где-то на Уэст-Темпл?
— Похоже на ложный звонок.
— Анонимный?
— Да, какая-то женщина позвонила дежурному и сообщила, что ее сосед из двадцать третьего номера мало того, что превратил свою квартиру в грязную конуру, но еще и постоянно оставляет в ней своего маленького ребенка, оставляет совершенно одного.
— Никогда еще не бывала в настоящем доме под снос, — сказала Люси. — Всякий раз тревога оказывалась ложной.
— Помнишь, как его отличать? — улыбнулся Гус.
— Разумеется. Надо только притопнуть ногой, и, если тараканы настолько обкурились анашой и одомашнились, что даже не разбегаются, значит, это и есть настоящий дом под снос.
— Точно, — усмехнулся Гус. — А если к тому же повезет и ты учуешь запашок да соберешь его в бутылку с пробкой, считай, что дело в суде тобой уже выиграно.
Гус проехал туннель на Второй улице, миновал Портовое шоссе, свернул на север, затем на запад к Темпл. Закатное солнце опалило горизонт грязно-розовым заревом. День был туманный.
— Вон тот белый дом, спорим? — спросила Люси, кивая на трехэтажное оштукатуренное здание с фасадом из поддельного камня.
— Восемнадцать-тринадцать. Приехали, — сказал Гус, останавливая машину и размышляя о том, хватит ли у него деньжат на приличный обед. Обычно во время дежурств он пробавлялся гамбургерами или бутербродами, принесенными с собой в пакете. Но Люси — Люси любила вкусно поесть «чего-нибудь интересного да погорячей». Притворяясь, что ему самому по нраву обеды в ресторане, он безропотно ее сопровождал, несмотря на то что до получки у него не оставалось порой даже пятерки, да и бак в его автомобиле бывал залит лишь наполовину. В понедельник вечером у них с Вики разгорелся спор из-за ежемесячного чека, отсылаемого его матери. Цифры на нем «усохли» до сорока пяти: Джон — благодарение Богу! — был в армии.
Ссора случилась яростная, не в силах обуздать ее, он попросту заболел. На следующий вечер Люси заметила его подавленность, и он ей все разболтал. Ему было стыдно. И стыдно сейчас. Но она оказалась такой доброй… У него тогда даже настроение поднялось. Кстати сказать, с тех пор она ни разу не предложила зайти в какой-нибудь стоящий ресторан и вместо того настаивала — куда чаще, чем следовало, — ограничиться чашечкой кофе да бутылкой колы.
Дом был выстроен отнюдь не на века. Таких домов много в южной Калифорнии. Прежде чем попасть на второй этаж, пришлось одолеть две дюжины ступенек. Гус обратил внимание, что металлические перила сильно расшатаны. Отдернув руку, он представил себе, как в один прекрасный день какой-нибудь пьянчужка, доковыляв нетвердой поступью от своей квартиры до лестницы, рухнет на перила, нырнет вниз на двадцать футов и врежется лбом в бетон, да еще небось отделается легкими ссадинами. На то он и пьянчужка…
Двадцать третья квартира была расположена в тыльной части дома. Шторы задернуты, дверь закрыта. Гус решил, что внутри никого нет: во всех остальных квартирах двери были распахнуты. Ловя как спасение в жаркий, отравленный смогом день легкий вечерний ветерок, жильцы отгородились от внешнего мира лишь москитными сетками.
Гус постучал, позвонил в крохотный колокольчик и постучал опять. Наконец Люси пожала плечами, и они повернулись, чтобы уйти. Такому обороту событий Гус даже обрадовался. Сейчас он не был склонен заниматься привычной рабочей волокитой, но совсем был не прочь прокатиться по Елисейскому парку и, притворившись, что выискивает потенциальных юных алкоголиков, глядеть на Люси и говорить, говорить с ней, очутившись где-нибудь на Ист-Сайдском шоссе близ водохранилища, похожего при лунном свете на черный лед…
— Полицейские? — шепотом произнесла женщина, внезапно выросшая за пыльной москитной сеткой квартиры номер двадцать два.
— Да. Это вы звонили? — спросил Гус.
— Было дело, — сказала она, — только я сразу сказала, что не желаю, чтоб кто-то об этом разнюхал. Их сейчас дома нету, но малыш там, внутри.
— И что же тут, по-вашему, не так? — спросил Гус.
— Хм, ладно уж, входите. Похоже, я все-таки вляпалась в историю, — пробурчала она, приоткрыв сетку и облизнув нелепо накрашенные губы. Помадой было измазано поллица, и только нос, казалось, избежал этой участи. Весь грим был наложен так, словно она готовилась выйти на сцену, отделенную от зрительного зала по меньшей мере четырнадцатью милями. — Я разговаривала с вашим лейтенантом — как там его? — и сказала ему, что здесь не только свиньи живут, а и мальчишка торчит в доме один-одинешенек, и я еще ни разу не видела, чтобы ему дозволили хоть пяткой за дверь сунуться. А прошлой ночью визжал, и визжал, и визжал. Если меня спросите, так я скажу, что это его папаша лупил, потому как мамаша тоже вопила.
— Вы с ними знакомы? — спросил Гус.
— Господи, нет, конечно. Это же отбросы, — сказала женщина и тряхнула жесткой метелкой светлых волос, обнажив их седые корни. — Квартируют здесь не больше месяца и чуть не каждую ночь куда-то сматываются. Бывает, заместо няньки тут остается ихняя кузина, или кто там она им. Но бывает, что с ним не остается никто. Не думайте, я давным-давно выучилась не вмешиваться в чужие дела, но сегодня стояла такая жарища, что дверь их была нараспашку, а я совершенно случайно проходила мимо — внутри все выглядело так, словно они вырыли там длиннющую траншею, а уж мне известно, что такое длиннющая траншея, не зря же я люблю военные романы… А в ней валялось дерьмо от ихнего терьеришки, и еда, и другая всякая хреновина по всему полу разбросана, и, только ушли они и мальчишку одного заперли, я себе и говорю: какого дьявола, позвоню-ка я куда нужно, но называться и не подумаю, сохраню то есть свою анонимность, да только теперь вроде как не очень это у меня получается, а?
— Сколько лет ребенку? — спросил Гус.
— Три. Малыш еще. Почти и не выходит никогда. Папаша — еще тот пропойца. Мамаша будто бы ничего. Этакая чушка-мышка, ну, вы меня понимаете. Пропойца да мышка — вот семейка! По-моему, старикан, как нахрюкается, так уж дает ей жару, но оно для нее будто не больно-то важно: обычно она ничуть не трезвее его. За-ме-чательные соседи. О-о-о, еще каких-нибудь пару лет назад этом дом числился по высшему разряду! А теперь… Нет, съеду, съеду-ка я отсюда.
— Сколько им лет? Родителям?
— Молодежь. Думаю, не больше тридцати. Не думаю, чтоб больше тридцати. А уже такие грязные людишки!
— Вы уверены, что мальчик там один? Что он один там сейчас?
— Начальник, я видела, как они уходили. Уверена. Там он. Этакий тихий маленький мужичок. Никогда и не пикнет. Он там, внутри.
— В каком номере проживает хозяйка дома? Нам понадобится запасной ключ.
— Сегодня вечером Марта пошла в кино. Предупреждала, что в кино собирается. О ключе я и не подумала.
Она укоризненно покачала головой и уцепилась за обтрепанный поясок своих безразмерных штанов оливкового цвета, однако, как видно, их «безразмерность» тоже имела свои пределы.
— Мы не имеем права взламывать дверь, исходя только лишь из вашей информации.
— Это почему же? Мальчишке всего три годика, и он там один-одинешенек.
— Нет, — сказал Гус, в свою очередь качая головой. — Может, он и там, а может, они незаметно для вас забрали его с собой, вы ведь тоже пусть на миг, а хоть изредка отвлекались. Может быть все что угодно. Нам придется просто вернуться попозже и постараться застать их дома, а потом постараться получить от них приглашение войти, чтобы постараться хорошенько все там осмотреть.
— Проклятье, — сказала женщина. — Единственный раз за целую жизнь звоню в полицию и хочу совершить порядочный поступок, так нет же! Гляди-ка, как оно оборачивается.
— Дайте я попробую открыть дверь, — сказал Гус. — Может, она не заперта.
— Единственный раз звоню в полицию, — повторила женщина Люси. Гус отступил от них и шагнул к соседней квартире. Он распахнул москитную сетку и повернул круглую ручку. Дверь тихонько отворилась.
— Люси, — позвал он и вошел в душную прихожую, осторожно озираясь в поисках «терьеришки», который не станет особо церемониться, прежде чем ухватить непрошеного гостя за лодыжку. Обойдя влажную вонючую кучку посреди пола, он решил, что для терьера многовато, услышал, как по виниловым плиткам прошлепали чьи-то лапы, и тут же из ванной появилась исхудалая длинная псина. Посмотрев на Гуса, она вильнула коротким хвостом, зевнула и зашлепала обратно в ванную. Гус заглянул в пустую спальню и, когда вошла Люси, показал ей на «мину» под ногами, она обошла ее и направилась вслед за ним в гостиную.
— Грязные людишки, — сказала женщина, не отставая от Люси.
— Совсем не плохо для стандартов дома под снос, — принялся объяснять Гус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48