Конечно, есть здесь и юридические тонкости типа предполагаемых мотивов и пробного осмотра, но я расскажу тебе о них, когда будем составлять рапорт по аресту — если, разумеется, кого-то поймаем. Порой мы используем электронику и запускаем в капкан какого-нибудь парня с рацией, если он засекает в сортире непотребство, то шепчет нам в микрофон, тут-то мы и являемся. Хочу предупредить тебя насчет голубых. Не знаю, кого ты рассчитываешь увидеть, но могу сообщить тебе, что голубь частенько не отличается от обычного мужика. Он может быть здоровенным лбом с мужественной физиономией, собственной женушкой, детьми и отличной работой, может быть интеллигентом, профессиональным спортсменом, адвокатом и военным, священником и даже полицейским. В эти капканы попадались люди самых разных занятий, представляющие все уровни общественного положения. У каждого свои причуды, и, если желаешь услышать мое мнение, любой паренек с такой вот «голубенькой» причудой, которой он вынужден время от времени потакать, рано или поздно примется искать подходящую общественную уборную или какой другой вонючий пятачок, где шастают гомики. По-моему, это вроде прелюдии к любовной игре, способ распалить похабный трепет. В свое время я перебеседовал с миллионом голубков, так вот, многие из них признавались, что, даже имея возможность получить удовольствие наедине с осмотрительным и неболтливым дружком, тем не менее от случая к случаю ощущали настоятельнейшую необходимость отправиться на поиски приключений в подобное местечко. Не знаю почему, но только знаю, что так оно и есть. Беда в том, что тут, как я уже говорил, можно нарваться на совершенно добропорядочного с виду парня, респектабельного супруга и все такое, и, если он раскусит, что ты из полиции, сукин сын делается невменяем. Вдруг в его башке рисуется крупный скандал, а мамочка с детишками и все знакомые уже читают на первой странице «Лос-Анджелес таймс» про то, что старина Херби оказался на поверку грязным педом. Вот что творится в его расплавившихся от страха мозгах. Так что с ним надо держать ухо востро. Бери ты его за убийство, он бы и близко так не паниковал. И не был бы столь опасен. Этот хрен буквально готов тебя прикончить, лишь бы убраться подобру-поздорову. И слушай мой совет: нечего рисковать своей шкурой ради какого-то паршивца, за поимку которого в суде тебя никто не наградит даже плевком. Знаешь, что причитается голубю, угодившему на скамью подсудимых? Около пятидесяти долларов штрафа, только и всего. Иначе ему пришлось бы ждать сотни лет, прежде чем суд разберется с его предшественниками и дойдет очередь до него. Но они, голуби, ни о чем таком даже не подозревают, а если не подозревают, значит, и не думают об этом тогда, когда ты их арестовываешь, а вместо этого каждый из них думает лишь о том, как бы от тебя улизнуть. Короче, все они чокнутые, если б было не так, они бы вообще никогда не очутились в этих чертовых сортирах и не угодили бы в наш капкан. А потому будь осторожен, когда расставляешь голубям силки.
— Буду, — сказал Рой, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Он не был готов к тем опасностям, что подстерегали его на службе в полиции нравов. Когда он прознал, что получает сюда назначение, он смутно представлял себе лишь девчонок да выпивку. Сейчас он вспомнил, что за два года работы полицейским ему, по сути, так и не доводилось участвовать в сколько-нибудь приличной драке. Несколько раз пришлось помогать напарнику валить кого-нибудь на землю и без особого труда надевать на него наручники. Но он никогда по-настоящему не ударил человека и никогда не был избит сам. А у сотрудника полиции нравов нет даже дубинки при себе.
— Ты носишь с собой кастет? — спросил Рой.
— Уж будь уверен, — сказал Гэнт, задирая рубашку и показывая черный кастет с зазубренными краями, торчавший у него из-за пояса.
— Может, и мне стоит прикупить, — сказал Рой.
— Думаю, совсем не помешает, — кивнул Гэнт. — Иногда наши парни уясняют на собственной шкуре очень полезные вещи. То, к примеру, что захват, который учат тебя в академии выполнять на счет раз-два, похоже, никак не применим, если ты скользишь, изгибаясь, будто змея, по облитому мочой кафельному полу в каком-нибудь сортире заодно с потным, как боксерская подмышка, голубком; или если борешься в темном гостиничном коридоре со сводником какой-нибудь стервы, а твой напарник знать не знает, где тебя черти носят.
— После всего, что ты порассказал, эта работка не кажется чересчур приятной, — слабо улыбнулся Рой.
— Я только говорю о худшем из того, что может стрястись, — сказал Гэнт. — Обычно такое случается с юными горячими головами, с дикими борзыми, вроде Ранатти и Симеоне. Ну а ты держись старых бывалых псов, вроде меня, и все обойдется. Пусть мы не повяжем стольких, скольких успеют эти ребята, зато домой каждую ночь будем возвращаться целыми и невредимыми.
Гэнт остановил служебную машину неподалеку от парка, и они пошли к живой изгороди, окаймлявшей пруд с южной стороны. Там они нашли Ранатти и Симеоне. Растянувшись на травке, те курили и швыряли жареными кукурузными зернами в шипящего черного гусака, который хоть и принимал их подношение, но откровенно презирал обоих за чересчур назойливое милосердие.
— Всем на дармовщинку наплевать, — сказал Ранатти, указывая сигаретой на свирепого гуся, пресытившегося кукурузой и враскачку направившегося к дальней кромке воды.
— Ну что, поохотимся или проверим капканы? — спросил Гэнт.
— Как пожелаешь, — пожал плечами Симеоне.
— А как пожелаешь ты, Рой? — спросил Гэнт.
— Черт, почем я знаю, я ведь еще зеленый, — сказал тот. — Шляться по парку, прикидываясь педиком, — это и есть «охотиться»?
— Нужно лишь притвориться доступным товаром, — сказал Симеоне. — Вовсе не обязательно носиться по всему парку и звенеть монетами в кармане брюк. Просто разгуливай себе и трави байки с голубками, что клюнут на тебя. Обычно один или двое из нас охотятся под деревьями, а еще парочка где-нибудь выжидает. Если тебе сделают предложение, веди голубя к месту встречи, точнее — к засаде. Скажи, что у тебя здесь рядом машина или квартирка, или наври с три короба чего-нибудь еще. Только доставь его к нам, а там уж мы навалимся всей гурьбой. Никто никогда не берет голубя в одиночку.
— Я уже ему объяснял, — сказал Гэнт.
— Ну а коли брезгуешь играть роль гомика, за что я, кстати, нисколько тебя не виню, сам того не выношу, — что ж, в таком случае можно проверить капканы, — сказал Ранатти. — Тут тебе понадобится только глядеть на то, как они меж собой распутничают. Фактически ты с ними и не общаешься, не то что во время охоты.
— Давайте проверим капканы, — сказал Рой.
— Вы как предпочитаете, сидеть внутри или снаружи? — спросил Симеоне у Гэнта.
— Снаружи. А ты как думаешь?
— Ты хотел от него чего-то другого? — спросил Ранатти.
— Он уважает старших, — сказал Гэнт, и они побрели через парк. Вечер был теплым и по-настоящему летним, легкий ветерок, бегущий от пруда, приятно холодил Рою лицо. Почти все утки уже спали. Здесь, в стороне от неукротимого потока машин и уличного шума, было тихо и покойно.
— Красивое место, — сказал Рой.
— Парк? — спросил Ранатти. — Конечно. Только кишмя кишит гомиками, ворами и всякими задницами. После наступления темноты никто из порядочного люда тут прогуляться не отважится.
— Кроме нас, — сказал Симеоне.
— Он ведь сказал «порядочного люда», — напомнил ему Гэнт.
— Периодически затемно сюда забредают всей семьей какие-нибудь простачки, приехавшие в наши края совсем недавно, но очень скоро они понимают, что почем. Прежде уборные запирались на ночь, но потом один мозговитый администратор парка решил оставлять их открытыми. Открытые сортиры приманивают голубей, словно мух.
— Голубых мух, — сказал Симеоне.
— Раньше по ночам их здесь крутилось не больше сотни. Теперь — не меньше тысячи, тьма-тьмущая. Возможно, мы закроем сортиры опять.
— Вон он где, — сказал Гэнт Рою и показал на большое оштукатуренное строение, расположившееся у рощицы из вязов, шелестевших листвой на крепчавшем ветру. — Там-то мы с тобой и переждем, Рой, за теми деревьями, — сказал Гэнт. — Когда они выйдут из капкана, мы их увидим, подбежим и поможем.
— Как-то раз, — сказал Симеоне, — мы тут вдвоем словили восемь голубков. Один из них жрал у другого, а еще шестеро окружили их и ласкали им все, что только попадало под руку.
— Настоящая цирковая акробатика, — сказал Ранатти. — Мы незаметно выбрались из капкана и ломали голову над тем, что же, черт подери, делать со всей этой восьмеркой. В конце концов Сим замечает около сарая с инструментами связку черепицы, тогда он засовывает к тем свою башку и орет: «Эй вы, голуби, все арестованы!» Потом захлопывает наглухо дверь и несется обратно к связке с черепицей, а как только кто-то из них пытается выйти наружу, начинает метать черепицей в дверь. По-моему, он забавлялся от души. Сам я побежал к телефонной будке, что на углу, и вызвал подмогу, и, когда сюда понаехали зебры, все восемь голубков так и торчали в нужнике. Ну а у стенки вид был такой, словно ее атаковал взвод пулеметчиков.
— Понял, почему я говорил держаться меня и тогда беда пройдет стороной? — сказал Гэнт, шагая к рощице, где им предстояло ждать. — Почему бы тебе не сходить с ними внутрь на какое-то время, а, Рой? Лучше один раз увидеть…
Ранатти вытащил из кармана кольцо с ключами и отпер висячий замок на двери огромного сарая с инструментами, пристроенного к боковой стене. Рой вошел в него, за ним последовал Ранатти. Он придержал дверь и после прикрыл ее за ними. Внутри было темно и мрачно, только в шести футах над землей, прямо под самой крышей, на стене виднелось пятно света. Ранатти взял Роя за локоть, повел его сквозь темень и указал на ступеньку и лестницу длиной фута в три, ведущую к светлому лоскуту. Рой поднялся по ней и заглянул через тяжелую решетку из толстой проволоки в уборную. Футов тридцать на двадцать, прикинул он. Если ему когда-либо придется предстать перед судом и отвечать на вопросы защиты по поводу произведенного ареста, среди них может оказаться и вопрос о размерах помещения. Четыре писсуара отделены от четырех стульчаков металлическими перегородками. Рой обратил внимание, что ячейки спереди не имеют дверей, а в перегородках между туалетами просверлено несколько глазков.
Какое-то время они ждали в полной тишине, затем Рой услыхал направлявшиеся по бетонной дорожке к уборной шаркающие шаги. В дверь ввалился старый сгорбленный бродяга, в руке он держал узел, который тут же, не успев войти, принялся открывать. Из грязного пакета он достал четыре винные бутылки и осушил каждую до дна, едва ли нацедив в общей сложности больше чем с полглотка. Потом сложил бутылки обратно в пакет, и Рой с удивлением подумал, какую они еще могут иметь для него ценность? Старик прошел, шатаясь, к последнему стульчаку, снял грязнющий пиджак, его качнуло, он врезался боком в стенку, выпрямился и стащил с огромной лохматой головы давно поникшую шляпу. Потом бродяга снял штаны и одним махом приземлился на стульчак. Эхо могучего взрыва потрясло уборную.
— О Господи, — прошептал Симеоне. — Повезло же нам с этой газовой атакой!
Мгновенно комната задохнулась зловонием.
— Боже ты мой, — произнес Ранатти, — тут запахи как в нужнике.
— А ты что, думал, сидишь в цветочном магазине? — спросил Симеоне.
— Эта работа просто унизительна, — буркнул Рой и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха.
— Смотри-ка, у старого негодяя столько патронов, что хватит продержаться целую неделю, — сказал громко Симеоне.
Рой снова заглянул в уборную и увидел, что бродяга все еще сидит, притулившись к боковой стене, но теперь уже звучно храпит, а из-под дырявой майки его торчит увесистый моток туалетной бумаги.
— Эй, — позвал Симеоне. — Просыпайся, старый барахольщик. Вставай!
Бродяга шевельнулся, пару раз мигнул, но тут же опять закрыл глаза.
— Эй, он еще не успел крепко заснуть, — сказал Ранатти. — Эй! Старина! Проснись! Поднимай свою задницу и убирайся вон!
На этот раз бродяга вздрогнул, хмыкнул и, тряхнув головой, поднял веки.
— Ты, старая сволочь и мразь, ну-ка, катись отсюда к дьяволу! — закричал Симеоне.
— Кто это сказал? — спросил бродяга, склонившись вперед на стульчаке и пытаясь быстро оглядеть перегородку.
— Я сказал, Господь, — откликнулся Ранатти. — Убирайся к дьяволу!
— Ишь какой выискался, — сказал бродяга. — Ладно, обожди минутку.
Пока он с трудом влезал в свои штаны, Рой услышал шаги. В уборной появился бледный и нервный мужчина с залысиной на лбу и в темных очках с зелеными стеклами.
— Голубь, — шепнул Ранатти Рою в ухо.
Мужчина заглянул в каждую из ячеек и, увидев в последней только бродягу, явно не представлявшего для него интереса, подошел к писсуару в дальнем конце комнаты.
Бродяга не стал застегивать ремень на пряжку, а попросту обвязал его вокруг талии. Он водрузил свою поникшую шляпу на место, поднял сверток. Затем заметил у писсуара человека и опять положил сверток на пол.
— Здорово, Боже, — сказал он.
— Простите, не понял? — произнес мужчина, по-прежнему не отходя от писсуара.
— Разве ты не Боже? — спросил бродяга. — Разве ты не говорил, чтоб я убирался отсюда к дьяволу? Оно, может, я выгляжу и не очень, да только ни один сукин сын не скажет мне, чтобы я вынес свой зад из общественного нужника, слышишь, сучье отродье?
Пока тот в ужасе застегивал молнию на брюках, бродяга не спеша согнулся над свертком. Мужчина помчался, оскальзываясь, по мокрому полу уборной к двери. Бродяга швырнул в него пустой бутылкой. Разбившись о дверной косяк, она осыпала мужчину осколками. Бродяга заковылял к выходу и поглядел вслед спасавшемуся бегством врагу, потом вернулся за своим свертком и положил его себе на плечо. Шатаясь, но с торжествующей беззубой ухмылкой на устах, он вышел вон.
— Иногда на этой работе удается удружить людям, — сказал Симеоне, закуривая сигарету.
Рой предпочел бы, чтобы он не делал этого в душном и темном сарае.
Прошло еще минут пять, и снова послышались шаги. Высокий мускулистый мужчина лет тридцати вошел в туалет и направился к раковине, неторопливо и не оглядываясь по сторонам причесал вьющиеся каштановые волосы, тщательно исследовал широкий воротник зеленой спортивной рубашки, поверх которой был надет легкий свитер лимонного цвета, сидевший на нем ладно, как влитой. Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило.
Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал:
— Ты слишком стар.
Рой недоверчиво зашептал Ранатти:
— Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик!
— Какая, к черту, разница! — сухо ответил тот. — Голуби тоже стареют, представь себе.
Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии.
— Ничего в действительности непристойного он не совершил, — шепнул Симеоне Рою. — Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно.
Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту — чистая прохладная трава, бодрящий воздух! — как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто — или что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Буду, — сказал Рой, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Он не был готов к тем опасностям, что подстерегали его на службе в полиции нравов. Когда он прознал, что получает сюда назначение, он смутно представлял себе лишь девчонок да выпивку. Сейчас он вспомнил, что за два года работы полицейским ему, по сути, так и не доводилось участвовать в сколько-нибудь приличной драке. Несколько раз пришлось помогать напарнику валить кого-нибудь на землю и без особого труда надевать на него наручники. Но он никогда по-настоящему не ударил человека и никогда не был избит сам. А у сотрудника полиции нравов нет даже дубинки при себе.
— Ты носишь с собой кастет? — спросил Рой.
— Уж будь уверен, — сказал Гэнт, задирая рубашку и показывая черный кастет с зазубренными краями, торчавший у него из-за пояса.
— Может, и мне стоит прикупить, — сказал Рой.
— Думаю, совсем не помешает, — кивнул Гэнт. — Иногда наши парни уясняют на собственной шкуре очень полезные вещи. То, к примеру, что захват, который учат тебя в академии выполнять на счет раз-два, похоже, никак не применим, если ты скользишь, изгибаясь, будто змея, по облитому мочой кафельному полу в каком-нибудь сортире заодно с потным, как боксерская подмышка, голубком; или если борешься в темном гостиничном коридоре со сводником какой-нибудь стервы, а твой напарник знать не знает, где тебя черти носят.
— После всего, что ты порассказал, эта работка не кажется чересчур приятной, — слабо улыбнулся Рой.
— Я только говорю о худшем из того, что может стрястись, — сказал Гэнт. — Обычно такое случается с юными горячими головами, с дикими борзыми, вроде Ранатти и Симеоне. Ну а ты держись старых бывалых псов, вроде меня, и все обойдется. Пусть мы не повяжем стольких, скольких успеют эти ребята, зато домой каждую ночь будем возвращаться целыми и невредимыми.
Гэнт остановил служебную машину неподалеку от парка, и они пошли к живой изгороди, окаймлявшей пруд с южной стороны. Там они нашли Ранатти и Симеоне. Растянувшись на травке, те курили и швыряли жареными кукурузными зернами в шипящего черного гусака, который хоть и принимал их подношение, но откровенно презирал обоих за чересчур назойливое милосердие.
— Всем на дармовщинку наплевать, — сказал Ранатти, указывая сигаретой на свирепого гуся, пресытившегося кукурузой и враскачку направившегося к дальней кромке воды.
— Ну что, поохотимся или проверим капканы? — спросил Гэнт.
— Как пожелаешь, — пожал плечами Симеоне.
— А как пожелаешь ты, Рой? — спросил Гэнт.
— Черт, почем я знаю, я ведь еще зеленый, — сказал тот. — Шляться по парку, прикидываясь педиком, — это и есть «охотиться»?
— Нужно лишь притвориться доступным товаром, — сказал Симеоне. — Вовсе не обязательно носиться по всему парку и звенеть монетами в кармане брюк. Просто разгуливай себе и трави байки с голубками, что клюнут на тебя. Обычно один или двое из нас охотятся под деревьями, а еще парочка где-нибудь выжидает. Если тебе сделают предложение, веди голубя к месту встречи, точнее — к засаде. Скажи, что у тебя здесь рядом машина или квартирка, или наври с три короба чего-нибудь еще. Только доставь его к нам, а там уж мы навалимся всей гурьбой. Никто никогда не берет голубя в одиночку.
— Я уже ему объяснял, — сказал Гэнт.
— Ну а коли брезгуешь играть роль гомика, за что я, кстати, нисколько тебя не виню, сам того не выношу, — что ж, в таком случае можно проверить капканы, — сказал Ранатти. — Тут тебе понадобится только глядеть на то, как они меж собой распутничают. Фактически ты с ними и не общаешься, не то что во время охоты.
— Давайте проверим капканы, — сказал Рой.
— Вы как предпочитаете, сидеть внутри или снаружи? — спросил Симеоне у Гэнта.
— Снаружи. А ты как думаешь?
— Ты хотел от него чего-то другого? — спросил Ранатти.
— Он уважает старших, — сказал Гэнт, и они побрели через парк. Вечер был теплым и по-настоящему летним, легкий ветерок, бегущий от пруда, приятно холодил Рою лицо. Почти все утки уже спали. Здесь, в стороне от неукротимого потока машин и уличного шума, было тихо и покойно.
— Красивое место, — сказал Рой.
— Парк? — спросил Ранатти. — Конечно. Только кишмя кишит гомиками, ворами и всякими задницами. После наступления темноты никто из порядочного люда тут прогуляться не отважится.
— Кроме нас, — сказал Симеоне.
— Он ведь сказал «порядочного люда», — напомнил ему Гэнт.
— Периодически затемно сюда забредают всей семьей какие-нибудь простачки, приехавшие в наши края совсем недавно, но очень скоро они понимают, что почем. Прежде уборные запирались на ночь, но потом один мозговитый администратор парка решил оставлять их открытыми. Открытые сортиры приманивают голубей, словно мух.
— Голубых мух, — сказал Симеоне.
— Раньше по ночам их здесь крутилось не больше сотни. Теперь — не меньше тысячи, тьма-тьмущая. Возможно, мы закроем сортиры опять.
— Вон он где, — сказал Гэнт Рою и показал на большое оштукатуренное строение, расположившееся у рощицы из вязов, шелестевших листвой на крепчавшем ветру. — Там-то мы с тобой и переждем, Рой, за теми деревьями, — сказал Гэнт. — Когда они выйдут из капкана, мы их увидим, подбежим и поможем.
— Как-то раз, — сказал Симеоне, — мы тут вдвоем словили восемь голубков. Один из них жрал у другого, а еще шестеро окружили их и ласкали им все, что только попадало под руку.
— Настоящая цирковая акробатика, — сказал Ранатти. — Мы незаметно выбрались из капкана и ломали голову над тем, что же, черт подери, делать со всей этой восьмеркой. В конце концов Сим замечает около сарая с инструментами связку черепицы, тогда он засовывает к тем свою башку и орет: «Эй вы, голуби, все арестованы!» Потом захлопывает наглухо дверь и несется обратно к связке с черепицей, а как только кто-то из них пытается выйти наружу, начинает метать черепицей в дверь. По-моему, он забавлялся от души. Сам я побежал к телефонной будке, что на углу, и вызвал подмогу, и, когда сюда понаехали зебры, все восемь голубков так и торчали в нужнике. Ну а у стенки вид был такой, словно ее атаковал взвод пулеметчиков.
— Понял, почему я говорил держаться меня и тогда беда пройдет стороной? — сказал Гэнт, шагая к рощице, где им предстояло ждать. — Почему бы тебе не сходить с ними внутрь на какое-то время, а, Рой? Лучше один раз увидеть…
Ранатти вытащил из кармана кольцо с ключами и отпер висячий замок на двери огромного сарая с инструментами, пристроенного к боковой стене. Рой вошел в него, за ним последовал Ранатти. Он придержал дверь и после прикрыл ее за ними. Внутри было темно и мрачно, только в шести футах над землей, прямо под самой крышей, на стене виднелось пятно света. Ранатти взял Роя за локоть, повел его сквозь темень и указал на ступеньку и лестницу длиной фута в три, ведущую к светлому лоскуту. Рой поднялся по ней и заглянул через тяжелую решетку из толстой проволоки в уборную. Футов тридцать на двадцать, прикинул он. Если ему когда-либо придется предстать перед судом и отвечать на вопросы защиты по поводу произведенного ареста, среди них может оказаться и вопрос о размерах помещения. Четыре писсуара отделены от четырех стульчаков металлическими перегородками. Рой обратил внимание, что ячейки спереди не имеют дверей, а в перегородках между туалетами просверлено несколько глазков.
Какое-то время они ждали в полной тишине, затем Рой услыхал направлявшиеся по бетонной дорожке к уборной шаркающие шаги. В дверь ввалился старый сгорбленный бродяга, в руке он держал узел, который тут же, не успев войти, принялся открывать. Из грязного пакета он достал четыре винные бутылки и осушил каждую до дна, едва ли нацедив в общей сложности больше чем с полглотка. Потом сложил бутылки обратно в пакет, и Рой с удивлением подумал, какую они еще могут иметь для него ценность? Старик прошел, шатаясь, к последнему стульчаку, снял грязнющий пиджак, его качнуло, он врезался боком в стенку, выпрямился и стащил с огромной лохматой головы давно поникшую шляпу. Потом бродяга снял штаны и одним махом приземлился на стульчак. Эхо могучего взрыва потрясло уборную.
— О Господи, — прошептал Симеоне. — Повезло же нам с этой газовой атакой!
Мгновенно комната задохнулась зловонием.
— Боже ты мой, — произнес Ранатти, — тут запахи как в нужнике.
— А ты что, думал, сидишь в цветочном магазине? — спросил Симеоне.
— Эта работа просто унизительна, — буркнул Рой и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха.
— Смотри-ка, у старого негодяя столько патронов, что хватит продержаться целую неделю, — сказал громко Симеоне.
Рой снова заглянул в уборную и увидел, что бродяга все еще сидит, притулившись к боковой стене, но теперь уже звучно храпит, а из-под дырявой майки его торчит увесистый моток туалетной бумаги.
— Эй, — позвал Симеоне. — Просыпайся, старый барахольщик. Вставай!
Бродяга шевельнулся, пару раз мигнул, но тут же опять закрыл глаза.
— Эй, он еще не успел крепко заснуть, — сказал Ранатти. — Эй! Старина! Проснись! Поднимай свою задницу и убирайся вон!
На этот раз бродяга вздрогнул, хмыкнул и, тряхнув головой, поднял веки.
— Ты, старая сволочь и мразь, ну-ка, катись отсюда к дьяволу! — закричал Симеоне.
— Кто это сказал? — спросил бродяга, склонившись вперед на стульчаке и пытаясь быстро оглядеть перегородку.
— Я сказал, Господь, — откликнулся Ранатти. — Убирайся к дьяволу!
— Ишь какой выискался, — сказал бродяга. — Ладно, обожди минутку.
Пока он с трудом влезал в свои штаны, Рой услышал шаги. В уборной появился бледный и нервный мужчина с залысиной на лбу и в темных очках с зелеными стеклами.
— Голубь, — шепнул Ранатти Рою в ухо.
Мужчина заглянул в каждую из ячеек и, увидев в последней только бродягу, явно не представлявшего для него интереса, подошел к писсуару в дальнем конце комнаты.
Бродяга не стал застегивать ремень на пряжку, а попросту обвязал его вокруг талии. Он водрузил свою поникшую шляпу на место, поднял сверток. Затем заметил у писсуара человека и опять положил сверток на пол.
— Здорово, Боже, — сказал он.
— Простите, не понял? — произнес мужчина, по-прежнему не отходя от писсуара.
— Разве ты не Боже? — спросил бродяга. — Разве ты не говорил, чтоб я убирался отсюда к дьяволу? Оно, может, я выгляжу и не очень, да только ни один сукин сын не скажет мне, чтобы я вынес свой зад из общественного нужника, слышишь, сучье отродье?
Пока тот в ужасе застегивал молнию на брюках, бродяга не спеша согнулся над свертком. Мужчина помчался, оскальзываясь, по мокрому полу уборной к двери. Бродяга швырнул в него пустой бутылкой. Разбившись о дверной косяк, она осыпала мужчину осколками. Бродяга заковылял к выходу и поглядел вслед спасавшемуся бегством врагу, потом вернулся за своим свертком и положил его себе на плечо. Шатаясь, но с торжествующей беззубой ухмылкой на устах, он вышел вон.
— Иногда на этой работе удается удружить людям, — сказал Симеоне, закуривая сигарету.
Рой предпочел бы, чтобы он не делал этого в душном и темном сарае.
Прошло еще минут пять, и снова послышались шаги. Высокий мускулистый мужчина лет тридцати вошел в туалет и направился к раковине, неторопливо и не оглядываясь по сторонам причесал вьющиеся каштановые волосы, тщательно исследовал широкий воротник зеленой спортивной рубашки, поверх которой был надет легкий свитер лимонного цвета, сидевший на нем ладно, как влитой. Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило.
Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал:
— Ты слишком стар.
Рой недоверчиво зашептал Ранатти:
— Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик!
— Какая, к черту, разница! — сухо ответил тот. — Голуби тоже стареют, представь себе.
Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии.
— Ничего в действительности непристойного он не совершил, — шепнул Симеоне Рою. — Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно.
Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту — чистая прохладная трава, бодрящий воздух! — как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто — или что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48