Глядя вверх на лестницу, по которой спускалась, переговариваясь с посланным за ней сынишкой, женщина, Серж ощутил, как чьи-то пальцы легко коснулись кольца с ключом. Когда он перевел взгляд, ребенок все так же смотрел на него, руки, казалось, все время оставались на месте.
— Ну-ка, мальчуган, — сказал Мильтон, снимая свисток с кольца. — Возьми его с собой за дверь и дуй там до тех пор, пока не выдуешь себе мозги. Только, когда я соберусь уходить, верни мне его, слышишь?
Мальчишка улыбнулся и взял у Мильтона свисток, но не ступил еще и за порог, как летнюю ночь уже пронзила резкая назойливая трель.
— Господи, теперь посыпятся жалобы от соседей, — сказал Серж, двинувшись к двери, чтобы кликнуть мальчишку.
— Да пусть его, — сказал Мильтон, хватая Сержа за руку.
— Что ж, ты сам ему дал, — пожал плечами Серж. — И это твой свисток.
— Угу, — сказал Мильтон.
— Не слишком удивлюсь, если он стянет эту чертову штуковину, чтобы свистеть в нее и после твоего ухода, — сказал Серж с неприязнью.
— Не удивлюсь, если ты окажешься прав. Это меня в тебе и привлекает — твой реализм, мальчуган.
Дом был старый, в два этажа, на каждом — по семейству, догадался Серж. В гостиной, где они стояли, лишь две спаренные кровати, отодвинутые к дальнему углу. В глубине дома кухня и вторая комната, заглянуть туда ему не удавалось. Наверно, еще одна спальня. Дом был старый и большой, чересчур большой для одной семьи. По крайней мере чересчур большой для семьи, живущей на подачки, а эта, похоже, на них и жила: во всем доме не было и следа мужского присутствия, одни детские да женские вещи.
— Поднимитесь, пожалуйста, сюда, — сказала женщина, стоя в темноте на верхних ступенях лестницы. Беременная, она держала на руках младенца, тому было не больше годика. — Ступеньки не освещаются. Извините, — сказала она.
Щелкнув фонариками, они шагнули по скрипучей и ненадежной ветхой лестнице.
— Прошу вас, вот сюда, — сказала та и прошла в комнату налево от лестничной площадки.
Комната почти не отличалась от той, что внизу: комбинация из гостиной и спальни, рассчитанной как минимум на пару детей. Телевизор, в котором едва теплилась жизнь, стоял на низком столике. Перед ним, взирая на нелепого ковбоя с яйцевидной головой на огромном туловище, точно срисованного с плода авокадо, сидели три девочки и тот малыш, которого посылали наверх.
— Телевизор не мешало б починить, — сказал Мильтон.
— О да, — улыбнулась женщина. — На днях снесу в починку.
— Знаете «Телеателье Джесси», что на Первой улице? — спросил Мильтон.
— Кажется, да, — кивнула она, — близ банка?
— Вот-вот. Снесите туда. Джесси не обманет. Он уж заправляет там лет двадцать — это только на моей памяти.
— Спасибо, я так и сделаю, — сказала она, передавая пухлого младенца старшей девочке лет десяти, сидевшей на краю застеленной одеялом кушетки.
— А что все-таки произошло? — спросил Серж.
— Моего старшого сегодня избили, — сказала женщина. — Он там, в спальне. Стоило мне сказать, что я вызову полицию, он как вошел туда, так и не выходит. Голова в крови, а он не разрешает отвести себя в больницу, ничего не разрешает. Может, хоть вы ему втолкуете, а? Пожалуйста, сделайте что-нибудь.
— Если он не откроет дверь, мы вряд ли сможем ему что-то втолковать, — сказал Серж.
— Он откроет, — сказала женщина. Огромный живот распирал по швам бесформенное черное платье. Босиком она зашлепала в конец неприбранного коридора к запертой двери. — Нахо, — позвала она. — Нахо! Открой! Уж такой упрямец, — сказала она, оборачиваясь к двум полицейским. — Игнасио, немедленно открой!
Видать, давно не лупила своего Нахо по заднице, решил Серж. Пожалуй, что и никогда. Если здесь и жил когда-нибудь настоящий отец, он тоже не слишком утруждал себя подобной работой. Я бы не осмелился вот так же ослушаться матери, подумал Серж. Она вырастила нас практически сама, без отца. А в доме всегда было опрятно и чисто, не то что тут, сплошная грязь. Мать работала не покладая рук, и очень хорошо, что работала: если б в те дни раздавали подачки так же щедро, как сейчас, скорее всего, они бы тоже привыкли их получать, кто ж откажется от денег!
— Ну хватит, Нахо, открывай, кончай дурачиться, — сказал Мильтон. — Да поторопись! Мы не намерены торчать здесь ночь напролет.
Щеколду откинули, и дверь отворил коренастый, голый по пояс парнишка лет шестнадцати. Поворотившись к ним спиной, он прошел через всю комнату к плетеному стулу, на котором, по-видимому, и сидел все это время. К голове он прикладывал испачканное махровое полотенце, между пальцами на руках засохла кровавая корка и чернели разводы от машинного масла.
— Так что с тобой стряслось? — спросил Мильтон, входя в комнату и поднимая настольную лампу, проверяя, что там у мальчишки с головой.
— Упал, — ответил тот, угрюмо взглянув сперва на Мильтона, а потом на Сержа. От взгляда, брошенного им на мать, Серж пришел в бешенство. Вытряхнув из пачки сигарету, он закурил.
— Послушай-ка, мы здесь не затем, чтоб выяснять, заболеешь ты столбняком или нет, — сказал Мильтон. — И если ты желаешь оставаться дураком и позволяешь шайке пускать себя на бифштекс — нам плевать, как плевать на то, хочешь ты или нет подыхать на улице, как какой-нибудь болван. Это твое дело. Но советую пораскинуть мозгами. Мы даем тебе на это целых две минуты, решай: или ты дозволишь отвезти себя в больницу, где тебе зашьют башку, и расскажешь, что произошло; или предпочтешь улечься спать, а наутро проснуться с гангреной на извилинах. Чтобы убить человека, этой заразе обычно хватает трех часов. Я и то вижу, что твоя рана уже начала покрываться зелеными хлопьями. Верный признак.
Мгновение парнишка, словно буйвол, глядел на Мильтона без всякого выражения на лице.
— Ладно, вы так и так можете потащить меня в больницу, — сказал он, срывая со спинки кровати измазанную тенниску.
— Так что стряслось? «Рыжие» стали твоими должниками? — спросил Мильтон, поворачиваясь боком, чтобы спуститься по узкой скрипучей лестнице заодно с Нахо.
— А обратно его привезете? — спросила женщина.
— Мы доставим его в приемное отделение линкольн-хайтской больницы, — ответил Серж. — А вот забирать его оттуда придется вам самой.
— Но у меня нет машины, — сказала женщина. — И полон дом детей. Может, удастся уговорить Ральфа, соседа. Обождите минутку.
— Мы вернем вам его, как только его подлатают, — сказал Мильтон.
Такие вот штучки и выводили Сержа из себя в каждое его ночное дежурство с Мильтоном. Они вовсе не обязаны подвозить кого-либо домой из больницы, тюрьмы или откуда бы ни было еще, мало ли куда они кого отвозят! Полицейские машины совершают рейсы только в одну сторону. Неужто в эту субботнюю ночь нет дел повеселей, чем быть нянькой у этого малолетки! Мильтону и в голову не придет спросить, чем предпочитаю заняться я, подумал Серж. Да проходи я и десять лет в полицейской форме, я останусь для него лишь безликим синим пятном. И потом, с такого рода людьми всегда одно и то же: кто-то должен за них выполнять их дурацкие прихоти.
— Не пройдет и часа, как он снова будет здесь, — сказал Мильтон запыхавшейся женщине, громадный живот которой покоился теперь на шатких перилах. Преодолевать вниз всю лестницу она явно не собиралась.
Повернувшись к выходу, Серж увидел над дверным проемом в нижней гостиной две — восемь дюймов на четыре — карточки с изображением святых: Богоматери из Гваделупы и Блаженного Мартина де Порреса. По центру висела еще одна — покрупнее. На ней была изображена золотисто-зеленая подкова, покрытая блестками и окаймленная клеверными четырехлистниками.
Как оно и полагалось члену мексиканской шайки, Нахо решительно шагнул вперед. Пока они шли через двор, Серж не спускал с него глаз, а потому поначалу не заметил машины, медленно курсировавшей по улице с погашенными фарами. Когда же она приблизилась, он принял ее сперва за вышедший на утреннюю смену автомобиль полицейского патруля и лишь затем разглядел в нем зеленый перламутровый «шевроле». На едва высовывавшиеся из-за подрамников головы — было их четыре или пять — мозг отреагировал мгновенно, как автомат: сиденья сняты, похоже на бандову тачку.
— Что это еще за лилипуты? — спросил Серж, обращаясь к Нахо. При виде машины тот в ужасе застыл с открытым ртом. У ведущей к его дому аллеи машина остановилась; казалось, «лилипуты» тут только и заметили полицейскую дежурку, скрытую от них стоящим впереди груженным мусором грузовиком.
Не успел Серж осознать, что перед ним те самые «Лос Рохос», что напали сегодня на парня, как Нахо стрелой уже мчался к дому.
Его меньший брат извлек из полицейского свистка счастливую трель.
— La jura! — послышался голос из машины, когда полицейские ступили под свет из дверного проема. Водитель зажег фары, и машину швырнуло вперед, но она тут же остановилась, а Серж уже бежал ей навстречу, не обращая внимания на окрик Мильтона:
— Дуран, черт бы тебя побрал, назад!
Изрыгая ругательства, водитель отчаянно давил ногой на стартер, у Сержа мелькнула смутная мысль выдернуть того из машины, но, когда до цели оставалось не больше трех шагов, он услыхал хлопок, и на мгновение оранжевый пучок огня осветил салон. Повинуясь инстинкту, Серж замер еще раньше, чем разум осознал случившееся. «Шевроле» завелся, дрогнул и с ревом ринулся к востоку от Бруклин-авеню.
— Ключи! — орал Мильтон, стоя у распахнутой дверцы дежурной машины. — Кидай ключи!
Серж немедленно подчинился, хоть еще и не пришел в себя от оглушающей мысли: они стреляли в меня в упор. Едва запрыгнул на сиденье, как Мильтон рванул от обочины, и только мигающий красный свет да сирена вернули Сержа к действительности.
— Четыре-А-Одиннадцать, начинаем преследование! — завопил он в микрофон и стал выкрикивать названия мелькавших мимо улиц, пока оператор устранял помехи с их частоты, дабы о преследовании «шевроле» 1948 года, несущегося к востоку от Маренго, могла услышать каждая бригада.
— Четыре-А-Одиннадцать, сообщите ваши координаты! — кричал оператор из Центральной.
Серж повернул ручку гром кости до максимума и поднял оконное стекло, но за шумом сирены и ревущего мотора едва разбирал голоса оператора да и самого Мильтона, нагонявшего накренившийся автомобиль «лилипутов», чудом не столкнувшийся лоб в лоб с вынырнувшей слева машиной.
— Четыре-А-Одиннадцать, приближаемся к Сото-стрит, движемся по-прежнему в направлении Маренго, — прокричал Серж, и тут только до него дошло, что он не пристегнулся.
— Четыре-А-Одиннадцать, ваши координаты! Выйдите на связь, Четыре-А-Одиннадцать! — надрывался оператор, а Серж лихорадочно вертел в руках ремень безопасности, осыпая его ругательствами и выронив микрофон.
— Деру дают! — гаркнул Мильтон.
Серж поднял голову и увидел, как «шевроле» забуксовал и остановился посреди Сото-стрит, все четыре дверцы были распахнуты.
— Стрелял тот, что на правом заднем сиденье. За ним! — закричал пронзительно Мильтон, а Серж, не дожидаясь, когда перестанет инерцией швырять машину, будто с гравия на лед, уже бежал по улице.
Не слушая визг тормозов проезжавших мимо автомобилей, Серж гнался за «рыжим» в коричневой шляпе и желтой рубашке сперва по Сото, а затем по Уобаш-стрит — на восток. Не подозревая, что на предельной скорости промчался два квартала, он вдруг почувствовал, как обожгло воздухом легкие и ослабели ноги, однако ботинки продолжали топать по асфальту, значит, он бежал дальше. Дубинку и фуражку он потерял, фонарик в левой руке порхал в такт шагам безумным лучом по тротуару, выхватывая из мрака перед ним клочки асфальта.
И тут он исчез. Тот тип, за которым он гнался. Серж остановился и в бешенстве оглядел всю улицу. Она молчала и была плохо освещена. Он не услышал ничего, кроме неистовых глухих ударов собственного сердца и будто пилившего ночь частого натужного дыхания. Ему стало не по себе. Он услышал, как где-то очень близко слева от него залаяла собака, потом еще одна, и услышал, как что-то упало с грохотом на заднем дворе захудалого каркасного домишки, вставшего желтым пятном у него за спиной. Он погасил фонарь, выбрал дворик чуть дальше к западу и, крадучись, прошел между домами. Достигнув края дома, остановился, прислушался и припал к земле. Собака, надрывавшаяся за двое ворот от него, больше не лаяла, но та, что в соседнем дворе, так рычала и тявкала, словно сам он тряс ее за натянутую цепь. В окнах стали просыпаться огни, Серж ждал. Когда, легко перепрыгнув дощатый забор, перед ним с кошачьей грацией возникла чья-то фигура, Серж вытащил револьвер. Четкий силуэт на дороге на фоне выбеленного спаренного гаража смотрелся все равно как картонный человечек на стрельбище; внезапно Сержа осенило: этот человечек — юноша (в том не было сомнений), а значит, ни при каких обстоятельствах не может быть застрелен полицейским, кроме как в случае самообороны. Но он решил, решил совершенно спокойно: этот больше не будет стрелять в Сержа Дурана — и взвел курок револьвера, прицелившись в темную фигуру в двенадцати футах от него. Спустя мгновение она застыла в испуге в кольце мощного луча фонаря в пять батарей. Подушкой указательного пальца правой руки Серж уже нащупал спусковой крючок и даже надавил на него так, что хватило бы поднять гирю весом в один фунт, и револьвер уже метил мальчишке в живот, и, если б выстрелил, тот никогда б не узнал, что это такое — микрон человеческой плоти над негнущейся косточкой пальца, но револьвер не выстрелил, а парень так и не узнал про этот микрон, что перевесил целый фунт ненависти на весах его жизни.
— Замри, — выдохнул Серж, следя за руками мальчишки и говоря себе: пусть только двинутся, пусть только двинутся самую малость…
— Нет-нет, не нужно, — сказал мальчишка, стоя как завороженный под бьющим в глаза лучом и вывернув на сторону ступню, словно на неудачном кадре рапида. — Ох, да нет же, — повторил он.
Серж, по-утиному перебирая ногами, крадучись, продвигался вперед, держа перед собой — как часть, как продолжение себя — револьвер. И тут он понял, с какой чудовищной силой давит на курок, и удивился — как удивлялся потом всегда — тому, что револьвер не выстрелил.
— Только шевельнись, — прошептал Серж, обходя кругом трясущегося мелкой дрожью мальчишку. Приблизившись к нему со спины, он сунул фонарик под мышку и легкими шлепками ощупал парня в поисках пистолета, того самого, что плевал в него оранжевым пламенем.
— Я безоружный, — сказал мальчишка.
— Заткнись, — процедил Серж сквозь стиснутые зубы, но пистолета не нашел, и в желудке немного отпустило, а дыхание сделалось ровнее.
Он нацепил на мальчишку наручники, перехватив тому запястья за спиной, и потуже затянул железные зажимы, заставив его сморщиться от боли. Спустил с боевого взвода револьвер и сунул его в кобуру, рука при этом тряслась настолько сильно, что на какую-то секунду он, испугавшись, что соскочил курок, чуть было не решил, что револьвер по-прежнему заряжен.
— Пошли, — сказал он наконец, подтолкнув мальчишку вперед.
Когда они добрались до улицы, Серж увидел несколько человек на крыльцах домов. Навстречу друг другу, сверкая фарами, медленно плыли две полицейские машины. Сомневаться в том, кого они ищут, не приходилось.
Серж вытолкал мальчишку на улицу. Когда по ним полоснул луч первой фары, дежурка прибавила скорости и дернулась к автобусной остановке перед ними.
Сидевший за пассажира Рубен Гонсалвес обежал вокруг машины и распахнул ближнюю к ним дверцу.
— Этот в тебя стрелял? — спросил он.
— А ты докажи, puto, — сказал мальчишка. Теперь, в присутствии других полицейских и трех-четырех наблюдателей, застывших на порогах своих домов, он ухмылялся, слушая вой и лай возмущенных сиреной и не унимавшихся собак со всей округи.
Серж схватил мальчишку за шею, пригнул ему голову и запихнул его на заднее сиденье, потом взобрался туда сам и прижал мальчишку к правому борту машины.
— У-у, какой крутой заделался, рядом ведь дружки появились… Скажешь, не крутой? А, pinchi jura — заговорил мальчишка, и Серж покрепче сдавил железные зажимы. Тот всхлипнул: — Ах ты, грязный легавый пес, мать твою!..
— Заткни свою глотку, — ответил Серж.
— Chinga tu madre! — сказал мальчишка.
— Уж лучше б я тебя пристрелил.
— Tu madre!
Тут до Сержа дошло, что пальцы его мнут твердую прорезиненную рукоять «смит-вессона». Он нажал на предохранитель и вспомнил чувство, охватившее его, когда он поймал мальчишку на прицел, эту черную тень, едва не прикончившую его самого в двадцать четыре года, когда еще вся жизнь была впереди, но могла быть перечеркнута по причинам, недоступным ни для его понимания, ни для понимания этого щенка. Он и не подозревал, что способен на ярость, от которой его самого брала оторопь. Но быть убитым… Какая нелепица!
— Tu madre, — повторил мальчишка, и Сержа вновь охватило бешенство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Ну-ка, мальчуган, — сказал Мильтон, снимая свисток с кольца. — Возьми его с собой за дверь и дуй там до тех пор, пока не выдуешь себе мозги. Только, когда я соберусь уходить, верни мне его, слышишь?
Мальчишка улыбнулся и взял у Мильтона свисток, но не ступил еще и за порог, как летнюю ночь уже пронзила резкая назойливая трель.
— Господи, теперь посыпятся жалобы от соседей, — сказал Серж, двинувшись к двери, чтобы кликнуть мальчишку.
— Да пусть его, — сказал Мильтон, хватая Сержа за руку.
— Что ж, ты сам ему дал, — пожал плечами Серж. — И это твой свисток.
— Угу, — сказал Мильтон.
— Не слишком удивлюсь, если он стянет эту чертову штуковину, чтобы свистеть в нее и после твоего ухода, — сказал Серж с неприязнью.
— Не удивлюсь, если ты окажешься прав. Это меня в тебе и привлекает — твой реализм, мальчуган.
Дом был старый, в два этажа, на каждом — по семейству, догадался Серж. В гостиной, где они стояли, лишь две спаренные кровати, отодвинутые к дальнему углу. В глубине дома кухня и вторая комната, заглянуть туда ему не удавалось. Наверно, еще одна спальня. Дом был старый и большой, чересчур большой для одной семьи. По крайней мере чересчур большой для семьи, живущей на подачки, а эта, похоже, на них и жила: во всем доме не было и следа мужского присутствия, одни детские да женские вещи.
— Поднимитесь, пожалуйста, сюда, — сказала женщина, стоя в темноте на верхних ступенях лестницы. Беременная, она держала на руках младенца, тому было не больше годика. — Ступеньки не освещаются. Извините, — сказала она.
Щелкнув фонариками, они шагнули по скрипучей и ненадежной ветхой лестнице.
— Прошу вас, вот сюда, — сказала та и прошла в комнату налево от лестничной площадки.
Комната почти не отличалась от той, что внизу: комбинация из гостиной и спальни, рассчитанной как минимум на пару детей. Телевизор, в котором едва теплилась жизнь, стоял на низком столике. Перед ним, взирая на нелепого ковбоя с яйцевидной головой на огромном туловище, точно срисованного с плода авокадо, сидели три девочки и тот малыш, которого посылали наверх.
— Телевизор не мешало б починить, — сказал Мильтон.
— О да, — улыбнулась женщина. — На днях снесу в починку.
— Знаете «Телеателье Джесси», что на Первой улице? — спросил Мильтон.
— Кажется, да, — кивнула она, — близ банка?
— Вот-вот. Снесите туда. Джесси не обманет. Он уж заправляет там лет двадцать — это только на моей памяти.
— Спасибо, я так и сделаю, — сказала она, передавая пухлого младенца старшей девочке лет десяти, сидевшей на краю застеленной одеялом кушетки.
— А что все-таки произошло? — спросил Серж.
— Моего старшого сегодня избили, — сказала женщина. — Он там, в спальне. Стоило мне сказать, что я вызову полицию, он как вошел туда, так и не выходит. Голова в крови, а он не разрешает отвести себя в больницу, ничего не разрешает. Может, хоть вы ему втолкуете, а? Пожалуйста, сделайте что-нибудь.
— Если он не откроет дверь, мы вряд ли сможем ему что-то втолковать, — сказал Серж.
— Он откроет, — сказала женщина. Огромный живот распирал по швам бесформенное черное платье. Босиком она зашлепала в конец неприбранного коридора к запертой двери. — Нахо, — позвала она. — Нахо! Открой! Уж такой упрямец, — сказала она, оборачиваясь к двум полицейским. — Игнасио, немедленно открой!
Видать, давно не лупила своего Нахо по заднице, решил Серж. Пожалуй, что и никогда. Если здесь и жил когда-нибудь настоящий отец, он тоже не слишком утруждал себя подобной работой. Я бы не осмелился вот так же ослушаться матери, подумал Серж. Она вырастила нас практически сама, без отца. А в доме всегда было опрятно и чисто, не то что тут, сплошная грязь. Мать работала не покладая рук, и очень хорошо, что работала: если б в те дни раздавали подачки так же щедро, как сейчас, скорее всего, они бы тоже привыкли их получать, кто ж откажется от денег!
— Ну хватит, Нахо, открывай, кончай дурачиться, — сказал Мильтон. — Да поторопись! Мы не намерены торчать здесь ночь напролет.
Щеколду откинули, и дверь отворил коренастый, голый по пояс парнишка лет шестнадцати. Поворотившись к ним спиной, он прошел через всю комнату к плетеному стулу, на котором, по-видимому, и сидел все это время. К голове он прикладывал испачканное махровое полотенце, между пальцами на руках засохла кровавая корка и чернели разводы от машинного масла.
— Так что с тобой стряслось? — спросил Мильтон, входя в комнату и поднимая настольную лампу, проверяя, что там у мальчишки с головой.
— Упал, — ответил тот, угрюмо взглянув сперва на Мильтона, а потом на Сержа. От взгляда, брошенного им на мать, Серж пришел в бешенство. Вытряхнув из пачки сигарету, он закурил.
— Послушай-ка, мы здесь не затем, чтоб выяснять, заболеешь ты столбняком или нет, — сказал Мильтон. — И если ты желаешь оставаться дураком и позволяешь шайке пускать себя на бифштекс — нам плевать, как плевать на то, хочешь ты или нет подыхать на улице, как какой-нибудь болван. Это твое дело. Но советую пораскинуть мозгами. Мы даем тебе на это целых две минуты, решай: или ты дозволишь отвезти себя в больницу, где тебе зашьют башку, и расскажешь, что произошло; или предпочтешь улечься спать, а наутро проснуться с гангреной на извилинах. Чтобы убить человека, этой заразе обычно хватает трех часов. Я и то вижу, что твоя рана уже начала покрываться зелеными хлопьями. Верный признак.
Мгновение парнишка, словно буйвол, глядел на Мильтона без всякого выражения на лице.
— Ладно, вы так и так можете потащить меня в больницу, — сказал он, срывая со спинки кровати измазанную тенниску.
— Так что стряслось? «Рыжие» стали твоими должниками? — спросил Мильтон, поворачиваясь боком, чтобы спуститься по узкой скрипучей лестнице заодно с Нахо.
— А обратно его привезете? — спросила женщина.
— Мы доставим его в приемное отделение линкольн-хайтской больницы, — ответил Серж. — А вот забирать его оттуда придется вам самой.
— Но у меня нет машины, — сказала женщина. — И полон дом детей. Может, удастся уговорить Ральфа, соседа. Обождите минутку.
— Мы вернем вам его, как только его подлатают, — сказал Мильтон.
Такие вот штучки и выводили Сержа из себя в каждое его ночное дежурство с Мильтоном. Они вовсе не обязаны подвозить кого-либо домой из больницы, тюрьмы или откуда бы ни было еще, мало ли куда они кого отвозят! Полицейские машины совершают рейсы только в одну сторону. Неужто в эту субботнюю ночь нет дел повеселей, чем быть нянькой у этого малолетки! Мильтону и в голову не придет спросить, чем предпочитаю заняться я, подумал Серж. Да проходи я и десять лет в полицейской форме, я останусь для него лишь безликим синим пятном. И потом, с такого рода людьми всегда одно и то же: кто-то должен за них выполнять их дурацкие прихоти.
— Не пройдет и часа, как он снова будет здесь, — сказал Мильтон запыхавшейся женщине, громадный живот которой покоился теперь на шатких перилах. Преодолевать вниз всю лестницу она явно не собиралась.
Повернувшись к выходу, Серж увидел над дверным проемом в нижней гостиной две — восемь дюймов на четыре — карточки с изображением святых: Богоматери из Гваделупы и Блаженного Мартина де Порреса. По центру висела еще одна — покрупнее. На ней была изображена золотисто-зеленая подкова, покрытая блестками и окаймленная клеверными четырехлистниками.
Как оно и полагалось члену мексиканской шайки, Нахо решительно шагнул вперед. Пока они шли через двор, Серж не спускал с него глаз, а потому поначалу не заметил машины, медленно курсировавшей по улице с погашенными фарами. Когда же она приблизилась, он принял ее сперва за вышедший на утреннюю смену автомобиль полицейского патруля и лишь затем разглядел в нем зеленый перламутровый «шевроле». На едва высовывавшиеся из-за подрамников головы — было их четыре или пять — мозг отреагировал мгновенно, как автомат: сиденья сняты, похоже на бандову тачку.
— Что это еще за лилипуты? — спросил Серж, обращаясь к Нахо. При виде машины тот в ужасе застыл с открытым ртом. У ведущей к его дому аллеи машина остановилась; казалось, «лилипуты» тут только и заметили полицейскую дежурку, скрытую от них стоящим впереди груженным мусором грузовиком.
Не успел Серж осознать, что перед ним те самые «Лос Рохос», что напали сегодня на парня, как Нахо стрелой уже мчался к дому.
Его меньший брат извлек из полицейского свистка счастливую трель.
— La jura! — послышался голос из машины, когда полицейские ступили под свет из дверного проема. Водитель зажег фары, и машину швырнуло вперед, но она тут же остановилась, а Серж уже бежал ей навстречу, не обращая внимания на окрик Мильтона:
— Дуран, черт бы тебя побрал, назад!
Изрыгая ругательства, водитель отчаянно давил ногой на стартер, у Сержа мелькнула смутная мысль выдернуть того из машины, но, когда до цели оставалось не больше трех шагов, он услыхал хлопок, и на мгновение оранжевый пучок огня осветил салон. Повинуясь инстинкту, Серж замер еще раньше, чем разум осознал случившееся. «Шевроле» завелся, дрогнул и с ревом ринулся к востоку от Бруклин-авеню.
— Ключи! — орал Мильтон, стоя у распахнутой дверцы дежурной машины. — Кидай ключи!
Серж немедленно подчинился, хоть еще и не пришел в себя от оглушающей мысли: они стреляли в меня в упор. Едва запрыгнул на сиденье, как Мильтон рванул от обочины, и только мигающий красный свет да сирена вернули Сержа к действительности.
— Четыре-А-Одиннадцать, начинаем преследование! — завопил он в микрофон и стал выкрикивать названия мелькавших мимо улиц, пока оператор устранял помехи с их частоты, дабы о преследовании «шевроле» 1948 года, несущегося к востоку от Маренго, могла услышать каждая бригада.
— Четыре-А-Одиннадцать, сообщите ваши координаты! — кричал оператор из Центральной.
Серж повернул ручку гром кости до максимума и поднял оконное стекло, но за шумом сирены и ревущего мотора едва разбирал голоса оператора да и самого Мильтона, нагонявшего накренившийся автомобиль «лилипутов», чудом не столкнувшийся лоб в лоб с вынырнувшей слева машиной.
— Четыре-А-Одиннадцать, приближаемся к Сото-стрит, движемся по-прежнему в направлении Маренго, — прокричал Серж, и тут только до него дошло, что он не пристегнулся.
— Четыре-А-Одиннадцать, ваши координаты! Выйдите на связь, Четыре-А-Одиннадцать! — надрывался оператор, а Серж лихорадочно вертел в руках ремень безопасности, осыпая его ругательствами и выронив микрофон.
— Деру дают! — гаркнул Мильтон.
Серж поднял голову и увидел, как «шевроле» забуксовал и остановился посреди Сото-стрит, все четыре дверцы были распахнуты.
— Стрелял тот, что на правом заднем сиденье. За ним! — закричал пронзительно Мильтон, а Серж, не дожидаясь, когда перестанет инерцией швырять машину, будто с гравия на лед, уже бежал по улице.
Не слушая визг тормозов проезжавших мимо автомобилей, Серж гнался за «рыжим» в коричневой шляпе и желтой рубашке сперва по Сото, а затем по Уобаш-стрит — на восток. Не подозревая, что на предельной скорости промчался два квартала, он вдруг почувствовал, как обожгло воздухом легкие и ослабели ноги, однако ботинки продолжали топать по асфальту, значит, он бежал дальше. Дубинку и фуражку он потерял, фонарик в левой руке порхал в такт шагам безумным лучом по тротуару, выхватывая из мрака перед ним клочки асфальта.
И тут он исчез. Тот тип, за которым он гнался. Серж остановился и в бешенстве оглядел всю улицу. Она молчала и была плохо освещена. Он не услышал ничего, кроме неистовых глухих ударов собственного сердца и будто пилившего ночь частого натужного дыхания. Ему стало не по себе. Он услышал, как где-то очень близко слева от него залаяла собака, потом еще одна, и услышал, как что-то упало с грохотом на заднем дворе захудалого каркасного домишки, вставшего желтым пятном у него за спиной. Он погасил фонарь, выбрал дворик чуть дальше к западу и, крадучись, прошел между домами. Достигнув края дома, остановился, прислушался и припал к земле. Собака, надрывавшаяся за двое ворот от него, больше не лаяла, но та, что в соседнем дворе, так рычала и тявкала, словно сам он тряс ее за натянутую цепь. В окнах стали просыпаться огни, Серж ждал. Когда, легко перепрыгнув дощатый забор, перед ним с кошачьей грацией возникла чья-то фигура, Серж вытащил револьвер. Четкий силуэт на дороге на фоне выбеленного спаренного гаража смотрелся все равно как картонный человечек на стрельбище; внезапно Сержа осенило: этот человечек — юноша (в том не было сомнений), а значит, ни при каких обстоятельствах не может быть застрелен полицейским, кроме как в случае самообороны. Но он решил, решил совершенно спокойно: этот больше не будет стрелять в Сержа Дурана — и взвел курок револьвера, прицелившись в темную фигуру в двенадцати футах от него. Спустя мгновение она застыла в испуге в кольце мощного луча фонаря в пять батарей. Подушкой указательного пальца правой руки Серж уже нащупал спусковой крючок и даже надавил на него так, что хватило бы поднять гирю весом в один фунт, и револьвер уже метил мальчишке в живот, и, если б выстрелил, тот никогда б не узнал, что это такое — микрон человеческой плоти над негнущейся косточкой пальца, но револьвер не выстрелил, а парень так и не узнал про этот микрон, что перевесил целый фунт ненависти на весах его жизни.
— Замри, — выдохнул Серж, следя за руками мальчишки и говоря себе: пусть только двинутся, пусть только двинутся самую малость…
— Нет-нет, не нужно, — сказал мальчишка, стоя как завороженный под бьющим в глаза лучом и вывернув на сторону ступню, словно на неудачном кадре рапида. — Ох, да нет же, — повторил он.
Серж, по-утиному перебирая ногами, крадучись, продвигался вперед, держа перед собой — как часть, как продолжение себя — револьвер. И тут он понял, с какой чудовищной силой давит на курок, и удивился — как удивлялся потом всегда — тому, что револьвер не выстрелил.
— Только шевельнись, — прошептал Серж, обходя кругом трясущегося мелкой дрожью мальчишку. Приблизившись к нему со спины, он сунул фонарик под мышку и легкими шлепками ощупал парня в поисках пистолета, того самого, что плевал в него оранжевым пламенем.
— Я безоружный, — сказал мальчишка.
— Заткнись, — процедил Серж сквозь стиснутые зубы, но пистолета не нашел, и в желудке немного отпустило, а дыхание сделалось ровнее.
Он нацепил на мальчишку наручники, перехватив тому запястья за спиной, и потуже затянул железные зажимы, заставив его сморщиться от боли. Спустил с боевого взвода револьвер и сунул его в кобуру, рука при этом тряслась настолько сильно, что на какую-то секунду он, испугавшись, что соскочил курок, чуть было не решил, что револьвер по-прежнему заряжен.
— Пошли, — сказал он наконец, подтолкнув мальчишку вперед.
Когда они добрались до улицы, Серж увидел несколько человек на крыльцах домов. Навстречу друг другу, сверкая фарами, медленно плыли две полицейские машины. Сомневаться в том, кого они ищут, не приходилось.
Серж вытолкал мальчишку на улицу. Когда по ним полоснул луч первой фары, дежурка прибавила скорости и дернулась к автобусной остановке перед ними.
Сидевший за пассажира Рубен Гонсалвес обежал вокруг машины и распахнул ближнюю к ним дверцу.
— Этот в тебя стрелял? — спросил он.
— А ты докажи, puto, — сказал мальчишка. Теперь, в присутствии других полицейских и трех-четырех наблюдателей, застывших на порогах своих домов, он ухмылялся, слушая вой и лай возмущенных сиреной и не унимавшихся собак со всей округи.
Серж схватил мальчишку за шею, пригнул ему голову и запихнул его на заднее сиденье, потом взобрался туда сам и прижал мальчишку к правому борту машины.
— У-у, какой крутой заделался, рядом ведь дружки появились… Скажешь, не крутой? А, pinchi jura — заговорил мальчишка, и Серж покрепче сдавил железные зажимы. Тот всхлипнул: — Ах ты, грязный легавый пес, мать твою!..
— Заткни свою глотку, — ответил Серж.
— Chinga tu madre! — сказал мальчишка.
— Уж лучше б я тебя пристрелил.
— Tu madre!
Тут до Сержа дошло, что пальцы его мнут твердую прорезиненную рукоять «смит-вессона». Он нажал на предохранитель и вспомнил чувство, охватившее его, когда он поймал мальчишку на прицел, эту черную тень, едва не прикончившую его самого в двадцать четыре года, когда еще вся жизнь была впереди, но могла быть перечеркнута по причинам, недоступным ни для его понимания, ни для понимания этого щенка. Он и не подозревал, что способен на ярость, от которой его самого брала оторопь. Но быть убитым… Какая нелепица!
— Tu madre, — повторил мальчишка, и Сержа вновь охватило бешенство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48