«Я не сомневаюсь в том, что вы меня очень любите, ваше величество, – сказала моя жена, когда объявила мне о своем решении. – Но я боюсь, что ваша любовь исчезнет, если вы будете продолжать видеть во мне существо низшего порядка, наделенное заурядными способностями, в чьи обязанности входит только стирать белье, рожать принцев и принцесс, покупать коронационные драгоценности и тому подобное. Сознание того, что я – равная вам во всех областях, наверняка подогреет вашу любовь ко мне. За портьерой уже стоят наготове шесть палачей. Поцелуйте меня в последний раз, ваше величество!» Хотя слова эти звучали вполне разумно, я не пожелал с ними согласиться. Моя жена, как я уже сказал, была очень худа и безобразна. Мысль, что я должен поцеловать ее, прощаясь с этим светом, и во сне возбудила во мне сильное негодование. Теперь вам понятно, сэр, почему я был вынужден обнажить шпагу. К счастью, в эту минуту я проснулся.
У Франтика, выслушавшего с неподдельным интересом эту поучительную историю, чуть не сорвались с языка вопросы, касающиеся тех подробностей, которые остались для него неясными, но он вовремя спохватился. Мальчик сообразил, что время идет, а ему еще ни на шаг не удалось приблизиться к своей цели. И если раньше он сомневался, согласится ли Джон Смит помочь ему в розысках тетушки, то теперь он готов был совсем отказаться от этой мысли. Франтик горько сожалел, что в учебную программу городских школ не была включена как обязательный предмет дипломатия – наука, позволяющая без больших затруднений убеждать противника делать совершенно обратное тому, что он намеревался. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж. И Франтик выпалил с грубой откровенностью:
– Я хотел бы вас попросить кое о чем, сэр!
– Гм, – пробормотал невнятно Джон Смит; очевидно, он еще был во власти сновидений.
– Речь идет о пани Каролине Паржизековой из Глубочеп, – выдавил из себя с трудом Франтик.
Джон Смит нахмурил брови.
– Я не знаю никакой пани Паржизековой из Глубочеп и не интересуюсь ею, сэр, – ответил он резко. – Меня занимает спор, который я веду с наследником Вильгельма Завоевателя касательно открытого мною острова. Кроме того, я остался должен администрации Флитской тюрьмы шестнадцать фунтов семь шиллингов пять пенсов. Я – британский подданный, сэр!..
В другое время это сообщение возбудило бы во Франтике горячее сочувствие. Но в данный момент он думал только о том, что Джон Смит не попался на удочку и придется идти к цели, используя свои скудные познания в дипломатическом искусстве. По счастливой случайности ему был известен один из основных законов дипломатии, гласящий: строго придерживаться правды не следует.
– Я надеюсь, сэр, – сказал он очень спокойно, – что судьба барышни Паржизековой не будет для вас совершенно безразлична. Она тоже собирается вступить во владение островом.
– Что?..
– Да. Островом, который находится во власти людоедов. Она об этом не знает. Я должен предупредить ее об опасности.
– У-гу, – сказал Джон Смит и задумался.
– Барышня Паржизекова – моя тетя, сэр. Это необыкновенно благородное существо, и я не прощу себе, если она попадет в беду.
– Э-э… – произнес Джон Смит и невольно потянулся к бутылке, которая оказалась пустой.
– Мне кажется, – продолжал Франтик, и на лбу его выступил пот, – что с вашей помощью я мог бы ей подать о себе весточку. Она где-то на этом пароходе, но мой костюм в таком печальном состоянии, что мне нельзя показаться на палубе.
– Э-э, э-э!.. – кивнул Джон Смит. Лоб его морщился все больше и больше.
Некоторое время стояла тишина, слышно было лишь, как где-то в глубине парохода стучали машины. «Все кончено, – подумал Франтик и чуть не заплакал, – не увижу я больше тетушки Каролины. Разве только на колу. Но это будет поздно…»
Во Франтике вдруг проснулась паржизековская гордость. Он сжал кулаки и без всяких околичностей и дипломатических уверток рявкнул:
– Будете вы мне помогать, черт вас возьми, или нет?
Если Франтик надеялся, что его резкие, необдуманные слова подействуют на Джона Смита, то он ошибся. Джон Смит, ничего не видя и не слыша, стоял у стола в глубокой задумчивости и приглаживал свою бороду; очевидно, он разрешал какую-то очень важную проблему. Наконец он очнулся и, помедлив немного, спросил:
– Она тощая?
Сердце Франтика запрыгало от радости. Ведь если Джона Смита смущал только этот пункт, его так легко успокоить!
– Она весит сто шестьдесят килограммов, – твердо и независимо ответил Франтик, рассудив, что набросить десять килограммов в данном случае не повредит. И он не ошибся. Лицо Джона Смита мгновенно прояснилось. Так бывает, когда закрывшие небо зловещие тучи рассеются и сквозь них проглянет яркое солнышко.
– Триста двадцать фунтов… – повторил Джон, задыхаясь от восторга. В глубине души он был не прочь стать обладателем такого сокровища. – Я буду счастлив помочь вам в ваших затруднениях, сэр, – сказал он и учтиво поклонился.
– Вы дадите мне какое-нибудь платье? – нетерпеливо спросил Франтик.
– Ни в коем случае. Я считаю нецелесообразным, сэр, чтобы вы подвергали себя опасности, расхаживая переодетым. Мне будет очень приятно познакомиться с вашей уважаемой тетушкой Каролиной Паржизековой лично. Я надеюсь, что встречу ее на палубе.
Сделав это категорическое заявление, Джон Смит открыл дубовый шкаф и вынул оттуда длиннополый сюртук коричневого цвета, брюки в желтую и зеленую клетку, широкий галстук цвета бургундского и высокий серый цилиндр. Разложив вышеперечисленные предметы туалета на постели, он принялся их любовно осматривать.
* * *
Утверждение, что женщина – вечный источник неприятностей в жизни мужчины, не является преувеличением. Пусть каждый, кто в этом сомневается, посмотрит, что делается в каюте № 67 в ту минуту, когда Джон Смит с восторгом раскладывает на постели свои клетчатые брюки. Он увидит там сухопарого мужчину по имени Арчибальд Фогг, который сидит на постели и мрачно смотрит в пространство. А все потому, что в жизнь этого человека вошла женщина.
Да, в это утро Арчибальд Фогг проснулся в отвратительном настроении. Ему приснилось, будто над его ложем склонились мистеры Хейкок и Дудль и по очереди задают ему вопросы, на которые, к сожалению, он не находит ответа.
– Что сделали вы за это время, мистер Фогг, чтобы снискать расположение мисс Паржизек? – задал ему вопрос мистер Хейкок, сверля его взглядом василиска.
– Хорошо ли вы заботились о нашей клиентке в Триесте? – спросил мистер Дудль, и его водянистые рыбьи глаза заблестели не менее страшно. – Сумели вы проникнуть в ее намерения?
– Мы рассчитываем, мистер Фогг, – заявили мистеры Хейкок и Дудль разом, – получить от вас в ближайшее время каблограмму с сообщением, что мисс Паржизек от вас без ума и уладить дело с жемчугами вам ничего не стоит.
Правда, оба мистера скоро растаяли в воздухе, но вопросы остались.
Мистер Фогг проснулся в холодном поту. Он проклинал то злосчастное легкомыслие, которое толкнуло его в отеле «Виктор-Эммануил» ущипнуть тетушку Каролину за подбородок, вместо того чтобы поклониться и с изысканной вежливостью сказать ей: «Я – Арчибальд Фогг, сударыня, и жду ваших приказаний».
Но как мог он догадаться, что ужасная женщина с канарейкой в клетке и ботаническим садом на шляпе и есть мисс Паржизек? Он почему-то представлял себе ее сухой старой девой, а эта особа, покажись она на противоположном углу ринга, навела бы панику и на самого Джо Луиса.
Арчибальд Фогг пытался отмахнуться от этих воспоминаний, унизительных для его достоинства, но это ему не удавалось. Снова и снова представлялось ему, как бежит он через холл отеля, сжимая в кулаке пять лир (и сейчас при мысли об этом он содрогается от ужаса), как пытается разыскать лавку, где можно купить корм для проклятой птицы, именуемой Маничком. А потом возвращается ни с чем и, не найдя в себе смелости постучаться в дверь к тетушке Каролине и сообщить ей эту неприятную весть, запирается в своем номере. И сидит там до тех пор, пока не становится известно, что эта грубиянка в сопровождении каравана носильщиков отправилась на пристань.
Только тогда отважился он выйти из комнаты. На палубу «Алькантары» он пробрался в последнюю минуту, когда уже были отданы концы.
Все эти воспоминания не из приятных. Но куда печальней думать, что, несмотря ни на что, он должен познакомиться с мисс Паржизек и выполнить обязанности, возложенные на него конторой «Хейкок и Дудль».
Арчибальда Фогга мороз по коже продирал от одной мысли об этом. Приказав принести себе завтрак в каюту, он мрачно спросил стюарда, какой напиток тот мог бы рекомендовать человеку, которому долгое время предстоит заниматься решением серьезных вопросов. Стюард без колебаний ответил, что в подобных случаях незаменим «Наполеон» тридцатидевятилетней выдержки. Арчибальд Фогг согласился с его советом, уселся в кресло и погрузился в свои мысли…
* * *
Нечто подобное происходило и в каюте № 23. Там тоже проснулся человек, преследуемый жестокими ударами судьбы, причем сначала ему показалось, что он продолжает грезить. Это был молодой мужчина атлетического телосложения, одетый в полосатую, синюю с желтым, пижаму и лакированные ботинки; он лежал на постели, сознание его все еще окутывал туман блаженного забвения.
Если бы в эту минуту кто-нибудь его окликнул: «Алло, Перси!» – он, по всей вероятности, отозвался бы. Может быть, он вспомнил бы даже, что фамилия его, унаследованная от отца, – Грезль, что он корреспондент газеты «Нью-Джерси кроникл» или по крайней мере был им до недавнего времени. Но ни за что на свете не мог бы он сейчас припомнить, как очутился в этой странной комнатушке с круглым окном, за которым вместо рекламы патентованных подтяжек фирмы «Бронкс» виднеется нечто необъятное, синее, неприятно колышущееся.
И только когда нал этой отвратительной массой, бултыханье которой напомнило ему по странной ассоциации спазмы в желудке, пролетела чайка, он понял: перед ним море. Затем память его заработала быстрей.
Перед его глазами проплыли две бутылки «Хайленд Квин» и лицо Тедди Адамсона, друга детства, которого он не видел уже пять лет и встретил неожиданно накануне вечером, когда тот шагал навстречу ему по палубе этого паршивого теплохода. Бутылки и Тедди скоро слились в одно, причем таким оригинальным образом, что Перси пришел в изумление.
У Тедди, имевшего в начале дружеской беседы у стойки бара одну голову, через некоторое время появилась вторая, а когда Перси прощался с ним, их оказалось уже три. Перси сильно заинтересовался этим необыкновенным явлением природы. Он пытался уговорить своего друга повременить с уходом, надеясь, что у него вырастет четвертая голова, – Перси не хотел лишиться такого интересного зрелища. Но Тедди наотрез отказался. Он заявил, что с него хватит одной головы, но он ничего не возражал бы против того, чтобы у него выросли четыре ноги. С его точки зрения, человеческое племя недостаточно вооружено на случай столкновения с «Хайленд Квин» и другими подобными напитками. У некоторых бессловесных тварей, например у сороконожек, куда лучше обстоит с этим дело. Перси возразил, что, конечно, по части устойчивости сороконожки вне конкуренции, однако он не представляет себе, как бы он управлялся с сорока ногами, если сейчас не может справиться с теми двумя, которые у него есть. На это Тедди уже ничего не ответил: он свалился под стол и захрапел.
Больше Перси Грезль ничего припомнить не мог. Эти приятные воспоминания маячили живописным островом в океане времени, и Перси был просто не в состоянии от них оторваться. Но чем больше думал он о минувших наслаждениях, тем ясней становилось, что им предшествовали какие-то события и после них тоже что-то должно было происходить. В этом Перси не сомневался. Он мужественно сжал губы и приготовился к самому худшему. И в эту минуту сон окончательно слетел с его вежд, и перед ним предстала действительность.
Ее никак нельзя было назвать розовой. Скорей всего цвет ее напоминал серое небо побережья Лабрадора. До сознания Перси наконец дошло, что его путешествие на борту «Алькантары» не имеет ничего общего с увеселительным турне вокруг света, как он еще за минуту перед тем предполагал, что он едет в Аден, – одно из самых отвратительных мест на земном шаре, где американские цивилизаторы собираются рекламировать преимущества швейных машин «Ураган», детских погремушек «Торнадо» и авторучек «Тайфун». Для достижения этой цели там должны изжариться живьем на солнце один редактор и три его помощника. Эту печальную участь готовился разделить с ними и Перси. Почему? Всего лишь из-за маленькой оплошности, допущенной им при описании торжеств, которые устраивал в Центральном парке по случаю своего шестидесятилетия сенатор Уоррен; цитируем короткий, но по своему содержанию примечательный отрывок из статьи Перси, посвященной этому событию:
Прием, устроенный гостям, был блестящим, он превзошел все виденное нами в этом сезоне в Нью-Йорке. На нем присутствовали также иностранные делегаты, чья экзотическая непосредственность и сердечное отношение к сенатору Уоррену возбуждали всеобщее внимание и глубокую симпатию. Особенно трогательна была минута, когда одна из делегаток, принадлежащая к какому-то чернокожему племени, подошла во время произнесения торжественного спича к сенатору и поцеловала его со слезами на глазах в щеку. Сенатор Уоррен очень сердечно ответил на поцелуй. Пусть это еще раз покажет иностранным державам, относящимся к нам с предубеждением, что Америка питает одинаково дружеские и горячие чувства ко всем народам мира, в том числе и к представителям низших рас…
Надо сказать, статья вызвала необыкновенную сенсацию. Однако в ней обнаружилась неточность: особа, поцеловавшая сенатора Уоррена, оказалась не представительницей чернокожего племени, а самой миссис Уоррен, которая только что возвратилась из Майами; загорелое лицо и руки, пестрые побрякушки на ее шее ввели в заблуждение рассеянного Перси.
И вот теперь Перси плыл в Аден, самое жаркое место на свете; там в захолустном филиале редакции американской газеты он должен был, обугливаясь на солнце, коротать свою до сих пор подававшую надежды молодость.
Когда Перси все это вспомнил, он послал отборные проклятия в адрес судьбы, спустил ноги с постели и, сразу протрезвев, задумался. Да, все говорило о том, что единственный способ отвертеться от ссылки в Аден и снискать снова расположение начальства – это найти хорошенькую сенсацию для «Нью-Джерси кроникл», причем как можно скорее. И уж во всяком случае сенсацию не рядовую, а такую, которая взбудоражит Штаты, облетит всю страну с севера на юг, с запада на восток. Как это сделать, ему пока не было известно. Но он знал наверняка, что задача будет им решена.
Перси глубоко вздохнул. Он занимался своей работой уже десять лет и понимал: стоящая сенсация – это редкая птица. На свете происходит множество невероятных вещей, и люди уже почти ничему не удивляются. Сообщение о том, что судья Барнс вступит в свою должность только через полгода, после того как отсидит шесть месяцев в тюрьме за контрабандный провоз виски, оставляет их равнодушными. Известие, что мистер Стилмен из треста «Стандард моторс» подвергнут наказанию министерством просвещения за ликвидацию перед самым началом учебного года республики Гондурас, в результате чего пришлось наскоро исправлять географические атласы, вызывает у них только снисходительную усмешку. Даже сообщение, что город Миннеаполис обязан небывалым наплывом туристов исключительно особой премии, которая выдается здесь каждому тысячному приезжему, погибающему под колесами омнибуса, не вызывает в пресыщенном читателе другой реакции, кроме легкого пожатия плеч.
Чтобы написать нечто такое, что всерьез взволнует людей, журналист должен обладать в нынешние тяжелые времена действительно сверхъестественными способностями. Перси снова тяжело вздохнул. Его фантазия заработала вовсю. Она рисовала ему самые соблазнительные картины. А что, например, если он разоблачит большевистского шпиона, который украл статую адмирала Нельсона с Трафальгарской площади и сам пытался продать сообщение об этом происшествии в «Нью-Джерси кроникл»? Или вот хорошо бы уличить Ференцвароша в том, что он обеспечил победу венгерской команде футболистов, поставив тайком в нападение несколько чехословацких игроков. Или…
Перси горько усмехнулся и безнадежно махнул рукой. Он хорошо знал, что подобными трюками не расшевелишь презренную толпу, получившую в дар от американской цивилизации право ежедневно покупать газеты.
На такие штуки он уже пускался. Правда, читатель просматривает эту писанину, но считает себя обманутым, потому что желает получать из газеты еще никому не известные сведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
У Франтика, выслушавшего с неподдельным интересом эту поучительную историю, чуть не сорвались с языка вопросы, касающиеся тех подробностей, которые остались для него неясными, но он вовремя спохватился. Мальчик сообразил, что время идет, а ему еще ни на шаг не удалось приблизиться к своей цели. И если раньше он сомневался, согласится ли Джон Смит помочь ему в розысках тетушки, то теперь он готов был совсем отказаться от этой мысли. Франтик горько сожалел, что в учебную программу городских школ не была включена как обязательный предмет дипломатия – наука, позволяющая без больших затруднений убеждать противника делать совершенно обратное тому, что он намеревался. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж. И Франтик выпалил с грубой откровенностью:
– Я хотел бы вас попросить кое о чем, сэр!
– Гм, – пробормотал невнятно Джон Смит; очевидно, он еще был во власти сновидений.
– Речь идет о пани Каролине Паржизековой из Глубочеп, – выдавил из себя с трудом Франтик.
Джон Смит нахмурил брови.
– Я не знаю никакой пани Паржизековой из Глубочеп и не интересуюсь ею, сэр, – ответил он резко. – Меня занимает спор, который я веду с наследником Вильгельма Завоевателя касательно открытого мною острова. Кроме того, я остался должен администрации Флитской тюрьмы шестнадцать фунтов семь шиллингов пять пенсов. Я – британский подданный, сэр!..
В другое время это сообщение возбудило бы во Франтике горячее сочувствие. Но в данный момент он думал только о том, что Джон Смит не попался на удочку и придется идти к цели, используя свои скудные познания в дипломатическом искусстве. По счастливой случайности ему был известен один из основных законов дипломатии, гласящий: строго придерживаться правды не следует.
– Я надеюсь, сэр, – сказал он очень спокойно, – что судьба барышни Паржизековой не будет для вас совершенно безразлична. Она тоже собирается вступить во владение островом.
– Что?..
– Да. Островом, который находится во власти людоедов. Она об этом не знает. Я должен предупредить ее об опасности.
– У-гу, – сказал Джон Смит и задумался.
– Барышня Паржизекова – моя тетя, сэр. Это необыкновенно благородное существо, и я не прощу себе, если она попадет в беду.
– Э-э… – произнес Джон Смит и невольно потянулся к бутылке, которая оказалась пустой.
– Мне кажется, – продолжал Франтик, и на лбу его выступил пот, – что с вашей помощью я мог бы ей подать о себе весточку. Она где-то на этом пароходе, но мой костюм в таком печальном состоянии, что мне нельзя показаться на палубе.
– Э-э, э-э!.. – кивнул Джон Смит. Лоб его морщился все больше и больше.
Некоторое время стояла тишина, слышно было лишь, как где-то в глубине парохода стучали машины. «Все кончено, – подумал Франтик и чуть не заплакал, – не увижу я больше тетушки Каролины. Разве только на колу. Но это будет поздно…»
Во Франтике вдруг проснулась паржизековская гордость. Он сжал кулаки и без всяких околичностей и дипломатических уверток рявкнул:
– Будете вы мне помогать, черт вас возьми, или нет?
Если Франтик надеялся, что его резкие, необдуманные слова подействуют на Джона Смита, то он ошибся. Джон Смит, ничего не видя и не слыша, стоял у стола в глубокой задумчивости и приглаживал свою бороду; очевидно, он разрешал какую-то очень важную проблему. Наконец он очнулся и, помедлив немного, спросил:
– Она тощая?
Сердце Франтика запрыгало от радости. Ведь если Джона Смита смущал только этот пункт, его так легко успокоить!
– Она весит сто шестьдесят килограммов, – твердо и независимо ответил Франтик, рассудив, что набросить десять килограммов в данном случае не повредит. И он не ошибся. Лицо Джона Смита мгновенно прояснилось. Так бывает, когда закрывшие небо зловещие тучи рассеются и сквозь них проглянет яркое солнышко.
– Триста двадцать фунтов… – повторил Джон, задыхаясь от восторга. В глубине души он был не прочь стать обладателем такого сокровища. – Я буду счастлив помочь вам в ваших затруднениях, сэр, – сказал он и учтиво поклонился.
– Вы дадите мне какое-нибудь платье? – нетерпеливо спросил Франтик.
– Ни в коем случае. Я считаю нецелесообразным, сэр, чтобы вы подвергали себя опасности, расхаживая переодетым. Мне будет очень приятно познакомиться с вашей уважаемой тетушкой Каролиной Паржизековой лично. Я надеюсь, что встречу ее на палубе.
Сделав это категорическое заявление, Джон Смит открыл дубовый шкаф и вынул оттуда длиннополый сюртук коричневого цвета, брюки в желтую и зеленую клетку, широкий галстук цвета бургундского и высокий серый цилиндр. Разложив вышеперечисленные предметы туалета на постели, он принялся их любовно осматривать.
* * *
Утверждение, что женщина – вечный источник неприятностей в жизни мужчины, не является преувеличением. Пусть каждый, кто в этом сомневается, посмотрит, что делается в каюте № 67 в ту минуту, когда Джон Смит с восторгом раскладывает на постели свои клетчатые брюки. Он увидит там сухопарого мужчину по имени Арчибальд Фогг, который сидит на постели и мрачно смотрит в пространство. А все потому, что в жизнь этого человека вошла женщина.
Да, в это утро Арчибальд Фогг проснулся в отвратительном настроении. Ему приснилось, будто над его ложем склонились мистеры Хейкок и Дудль и по очереди задают ему вопросы, на которые, к сожалению, он не находит ответа.
– Что сделали вы за это время, мистер Фогг, чтобы снискать расположение мисс Паржизек? – задал ему вопрос мистер Хейкок, сверля его взглядом василиска.
– Хорошо ли вы заботились о нашей клиентке в Триесте? – спросил мистер Дудль, и его водянистые рыбьи глаза заблестели не менее страшно. – Сумели вы проникнуть в ее намерения?
– Мы рассчитываем, мистер Фогг, – заявили мистеры Хейкок и Дудль разом, – получить от вас в ближайшее время каблограмму с сообщением, что мисс Паржизек от вас без ума и уладить дело с жемчугами вам ничего не стоит.
Правда, оба мистера скоро растаяли в воздухе, но вопросы остались.
Мистер Фогг проснулся в холодном поту. Он проклинал то злосчастное легкомыслие, которое толкнуло его в отеле «Виктор-Эммануил» ущипнуть тетушку Каролину за подбородок, вместо того чтобы поклониться и с изысканной вежливостью сказать ей: «Я – Арчибальд Фогг, сударыня, и жду ваших приказаний».
Но как мог он догадаться, что ужасная женщина с канарейкой в клетке и ботаническим садом на шляпе и есть мисс Паржизек? Он почему-то представлял себе ее сухой старой девой, а эта особа, покажись она на противоположном углу ринга, навела бы панику и на самого Джо Луиса.
Арчибальд Фогг пытался отмахнуться от этих воспоминаний, унизительных для его достоинства, но это ему не удавалось. Снова и снова представлялось ему, как бежит он через холл отеля, сжимая в кулаке пять лир (и сейчас при мысли об этом он содрогается от ужаса), как пытается разыскать лавку, где можно купить корм для проклятой птицы, именуемой Маничком. А потом возвращается ни с чем и, не найдя в себе смелости постучаться в дверь к тетушке Каролине и сообщить ей эту неприятную весть, запирается в своем номере. И сидит там до тех пор, пока не становится известно, что эта грубиянка в сопровождении каравана носильщиков отправилась на пристань.
Только тогда отважился он выйти из комнаты. На палубу «Алькантары» он пробрался в последнюю минуту, когда уже были отданы концы.
Все эти воспоминания не из приятных. Но куда печальней думать, что, несмотря ни на что, он должен познакомиться с мисс Паржизек и выполнить обязанности, возложенные на него конторой «Хейкок и Дудль».
Арчибальда Фогга мороз по коже продирал от одной мысли об этом. Приказав принести себе завтрак в каюту, он мрачно спросил стюарда, какой напиток тот мог бы рекомендовать человеку, которому долгое время предстоит заниматься решением серьезных вопросов. Стюард без колебаний ответил, что в подобных случаях незаменим «Наполеон» тридцатидевятилетней выдержки. Арчибальд Фогг согласился с его советом, уселся в кресло и погрузился в свои мысли…
* * *
Нечто подобное происходило и в каюте № 23. Там тоже проснулся человек, преследуемый жестокими ударами судьбы, причем сначала ему показалось, что он продолжает грезить. Это был молодой мужчина атлетического телосложения, одетый в полосатую, синюю с желтым, пижаму и лакированные ботинки; он лежал на постели, сознание его все еще окутывал туман блаженного забвения.
Если бы в эту минуту кто-нибудь его окликнул: «Алло, Перси!» – он, по всей вероятности, отозвался бы. Может быть, он вспомнил бы даже, что фамилия его, унаследованная от отца, – Грезль, что он корреспондент газеты «Нью-Джерси кроникл» или по крайней мере был им до недавнего времени. Но ни за что на свете не мог бы он сейчас припомнить, как очутился в этой странной комнатушке с круглым окном, за которым вместо рекламы патентованных подтяжек фирмы «Бронкс» виднеется нечто необъятное, синее, неприятно колышущееся.
И только когда нал этой отвратительной массой, бултыханье которой напомнило ему по странной ассоциации спазмы в желудке, пролетела чайка, он понял: перед ним море. Затем память его заработала быстрей.
Перед его глазами проплыли две бутылки «Хайленд Квин» и лицо Тедди Адамсона, друга детства, которого он не видел уже пять лет и встретил неожиданно накануне вечером, когда тот шагал навстречу ему по палубе этого паршивого теплохода. Бутылки и Тедди скоро слились в одно, причем таким оригинальным образом, что Перси пришел в изумление.
У Тедди, имевшего в начале дружеской беседы у стойки бара одну голову, через некоторое время появилась вторая, а когда Перси прощался с ним, их оказалось уже три. Перси сильно заинтересовался этим необыкновенным явлением природы. Он пытался уговорить своего друга повременить с уходом, надеясь, что у него вырастет четвертая голова, – Перси не хотел лишиться такого интересного зрелища. Но Тедди наотрез отказался. Он заявил, что с него хватит одной головы, но он ничего не возражал бы против того, чтобы у него выросли четыре ноги. С его точки зрения, человеческое племя недостаточно вооружено на случай столкновения с «Хайленд Квин» и другими подобными напитками. У некоторых бессловесных тварей, например у сороконожек, куда лучше обстоит с этим дело. Перси возразил, что, конечно, по части устойчивости сороконожки вне конкуренции, однако он не представляет себе, как бы он управлялся с сорока ногами, если сейчас не может справиться с теми двумя, которые у него есть. На это Тедди уже ничего не ответил: он свалился под стол и захрапел.
Больше Перси Грезль ничего припомнить не мог. Эти приятные воспоминания маячили живописным островом в океане времени, и Перси был просто не в состоянии от них оторваться. Но чем больше думал он о минувших наслаждениях, тем ясней становилось, что им предшествовали какие-то события и после них тоже что-то должно было происходить. В этом Перси не сомневался. Он мужественно сжал губы и приготовился к самому худшему. И в эту минуту сон окончательно слетел с его вежд, и перед ним предстала действительность.
Ее никак нельзя было назвать розовой. Скорей всего цвет ее напоминал серое небо побережья Лабрадора. До сознания Перси наконец дошло, что его путешествие на борту «Алькантары» не имеет ничего общего с увеселительным турне вокруг света, как он еще за минуту перед тем предполагал, что он едет в Аден, – одно из самых отвратительных мест на земном шаре, где американские цивилизаторы собираются рекламировать преимущества швейных машин «Ураган», детских погремушек «Торнадо» и авторучек «Тайфун». Для достижения этой цели там должны изжариться живьем на солнце один редактор и три его помощника. Эту печальную участь готовился разделить с ними и Перси. Почему? Всего лишь из-за маленькой оплошности, допущенной им при описании торжеств, которые устраивал в Центральном парке по случаю своего шестидесятилетия сенатор Уоррен; цитируем короткий, но по своему содержанию примечательный отрывок из статьи Перси, посвященной этому событию:
Прием, устроенный гостям, был блестящим, он превзошел все виденное нами в этом сезоне в Нью-Йорке. На нем присутствовали также иностранные делегаты, чья экзотическая непосредственность и сердечное отношение к сенатору Уоррену возбуждали всеобщее внимание и глубокую симпатию. Особенно трогательна была минута, когда одна из делегаток, принадлежащая к какому-то чернокожему племени, подошла во время произнесения торжественного спича к сенатору и поцеловала его со слезами на глазах в щеку. Сенатор Уоррен очень сердечно ответил на поцелуй. Пусть это еще раз покажет иностранным державам, относящимся к нам с предубеждением, что Америка питает одинаково дружеские и горячие чувства ко всем народам мира, в том числе и к представителям низших рас…
Надо сказать, статья вызвала необыкновенную сенсацию. Однако в ней обнаружилась неточность: особа, поцеловавшая сенатора Уоррена, оказалась не представительницей чернокожего племени, а самой миссис Уоррен, которая только что возвратилась из Майами; загорелое лицо и руки, пестрые побрякушки на ее шее ввели в заблуждение рассеянного Перси.
И вот теперь Перси плыл в Аден, самое жаркое место на свете; там в захолустном филиале редакции американской газеты он должен был, обугливаясь на солнце, коротать свою до сих пор подававшую надежды молодость.
Когда Перси все это вспомнил, он послал отборные проклятия в адрес судьбы, спустил ноги с постели и, сразу протрезвев, задумался. Да, все говорило о том, что единственный способ отвертеться от ссылки в Аден и снискать снова расположение начальства – это найти хорошенькую сенсацию для «Нью-Джерси кроникл», причем как можно скорее. И уж во всяком случае сенсацию не рядовую, а такую, которая взбудоражит Штаты, облетит всю страну с севера на юг, с запада на восток. Как это сделать, ему пока не было известно. Но он знал наверняка, что задача будет им решена.
Перси глубоко вздохнул. Он занимался своей работой уже десять лет и понимал: стоящая сенсация – это редкая птица. На свете происходит множество невероятных вещей, и люди уже почти ничему не удивляются. Сообщение о том, что судья Барнс вступит в свою должность только через полгода, после того как отсидит шесть месяцев в тюрьме за контрабандный провоз виски, оставляет их равнодушными. Известие, что мистер Стилмен из треста «Стандард моторс» подвергнут наказанию министерством просвещения за ликвидацию перед самым началом учебного года республики Гондурас, в результате чего пришлось наскоро исправлять географические атласы, вызывает у них только снисходительную усмешку. Даже сообщение, что город Миннеаполис обязан небывалым наплывом туристов исключительно особой премии, которая выдается здесь каждому тысячному приезжему, погибающему под колесами омнибуса, не вызывает в пресыщенном читателе другой реакции, кроме легкого пожатия плеч.
Чтобы написать нечто такое, что всерьез взволнует людей, журналист должен обладать в нынешние тяжелые времена действительно сверхъестественными способностями. Перси снова тяжело вздохнул. Его фантазия заработала вовсю. Она рисовала ему самые соблазнительные картины. А что, например, если он разоблачит большевистского шпиона, который украл статую адмирала Нельсона с Трафальгарской площади и сам пытался продать сообщение об этом происшествии в «Нью-Джерси кроникл»? Или вот хорошо бы уличить Ференцвароша в том, что он обеспечил победу венгерской команде футболистов, поставив тайком в нападение несколько чехословацких игроков. Или…
Перси горько усмехнулся и безнадежно махнул рукой. Он хорошо знал, что подобными трюками не расшевелишь презренную толпу, получившую в дар от американской цивилизации право ежедневно покупать газеты.
На такие штуки он уже пускался. Правда, читатель просматривает эту писанину, но считает себя обманутым, потому что желает получать из газеты еще никому не известные сведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40