— Ради самого неба, пощадите!.. — вскричал Жейер, опускаясь на колени и сложив руки.
— Встаньте, — сказал ему Мишель с убийственным презрением, — ваша низость и трусость делают вас еще гнуснее. — И подобные-то неприятели победили нас! — прибавил он с брезгливой горечью.
Банкир, казалось, не сознавал даже, что вокруг него делается, он механически повиновался приказанию офицера, встал на ноги и тяжело опустился опять в кресло.
— Ну же, кончим скорее! — нетерпеливо крикнул Мишель. — Час наказания для вас пробил. В какую цену ставите вы ваше презренное существование?
Банкир поднял голову, словно от электрического сотрясения, глаза его сверкнули молнией.
— Вы оставите мне жизнь? — пробормотал он задыхаясь.
— Быть может. Не всегда затаптывают под ногами пиявку, которая напьется крови до того, что разбухнет, порой довольствуются тем, что выдавят ее.
Мишель наклонился к Жейеру и прибавил так тихо, что один он мог слышать его.
— Семь вагонов, нагруженных вашею хищническою добычей, ждут только вашего приказания, чтоб двинуться за границу, или, вернее, следовать за вами в предполагаемом постыдном бегстве вашем в Германию, эти вагоны одни могут спасти вашу жизнь и служить ей выкупом.
— Но я разорюсь, разорюсь вконец! — вскричал гаденький человек в отчаянии.
— Того-то я и хочу, — ответил Мишель, презрительно пожав плечами, — разорение или виселица, выбирайте, я даю вам четверть часа срока, чтобы принять решение.
Жейер откинулся на спинку кресла с жалобными стонами и ломая руки.
Гартман повернулся к нему спиной и подошел к барону фон Штанбоу.
— Теперь мы с вами потолкуем, господин Поблеско, или под каким бы именем вам не вздумалось выдавать себя, — прибавил он с усмешкой.
С этими словами он сел напротив барона, не обращая уже ровно никакого внимания на банкира, который не переставал стонать и ломать себе руки, воздевая очи горе.
ГЛАВА XIII
Мишель Гартман имеет полное основание предполагать, что кончил с успехом два важных дела
Барон присутствовал с полным равнодушием при вышеописанной сцене, как настоящий любитель, наслаждался ароматом своей сигары и порой взглядывал насмешливо на товарищей Мишеля, которые стояли перед дверью мрачные, непроницаемые, неподвижные.
В душе он спокоен не был, но жизнь его так часто висела на волоске, что при неодолимой храбрости его он не трусил, мужественно примирился с шуткой, которую с ним сыграли, и готовился храбро вынести грозу.
Итак, он с улыбкой на губах и самым грациозным движением ответил Мишелю:
— Я весь к услугам вашим, капитан.
И в то же время он с наслаждением следил глазами за клубом голубоватого и душистого дыма, который выпустил изо рта, вынув сигару.
— Что вы думаете, милостивый государь, о моем разговоре с вашим другом Жейером?
— Я, капитан? — вскричал барон с искусно разыгранным изумлением. — Ровно ничего не думаю, потому что, признаться, вовсе не слушал, ни единого словечка, что называется, не слыхал. Однако позвольте, кстати, слегка поправить вас.
— Относительно чего?
— Говоря о господине Жейере, вы употребили выражение ваш друг, протестую против него изо всех сил. Мне быть другом этого плаксивого жида, труса, мошенника и скряги — никогда в жизни! Он мне только…
— Сообщник, не правда ли? — перебил Мишель улыбаясь.
— Ошибаетесь, капитан, — надменно возразил барон, — люди моего закала сообщников не имеют, они действуют одни, потому что одни знают цель, к которой стремятся.
— Положим, что я ошибся, в сторону этот вопрос, — тоном примирения сказал Мишель, покачав головой.
Он сунул руку в карман сюртука, достал сигару и собрался, было закурить ее.
— Виноват, — любезно остановил его барон, — ведь вы обещали принять одну из моих?
Он подал ему свою сигарочницу.
— Забыл совсем, — улыбаясь, ответил молодой человек.
— Не прикажите ли мне выбрать для вас?
— Нет, с вашего позволения, я предпочитаю сам сделать выбор, это привычка любителя, понимаете?
— Вполне, капитан, вот моя сигарочница, прошу выбирать.
— Благодарю, — ответил Мишель, принимая сигарочницу, которую стал рассматривать с любопытством знатока.
— Прелестная вещичка! — сказал он.
— Недурная, — небрежно возразил барон, — я купил ее у Тагана за двадцать пять луидоров в последнюю мою поездку в Париж.
— Это действительно чудо, что за работа.
И, полюбовавшись еще, молодой человек открыл сигарочницу, выбрал сигару, закрыл сигарочницу опять и вернул ее барону.
Тот положил на камин.
— Она может нам еще понадобиться, — сказал он улыбаясь.
Мишель закурил выбранную им сигару.
— Теперь вернемся к нашему разговору, — начал барон.
— Не решаюсь приступить.
— Ну вот! Разве не все можно говорить, я не скажу другу, но, во всяком случае, старому знакомому?
— Вы правы, в сущности. Итак, милостивый государь, когда вы сами убеждаете меня, я скажу прямо, что заклятый ваш враг.
— Отчего же такая ненависть?
Собеседники разговаривали с улыбкой на губах, дым их сигар сливался в одно, они с изысканной вежливостью обменивались самыми едкими словами. Кто видел бы их теперь, как они сидели у камина, а слышать не мог, принял бы, без сомнения, за двух друзей, разговаривающих об охоте, женщинах или игре. Нельзя было представить себе более разительной противоположности, как между веселыми их лицами и тем предметом, о котором шла речь.
— Происходит она, милостивый государь, — ответил офицер, ногтем мизинца сбивая с сигары пепел, — от способа, которым вы втерлись к моему отцу, от поведения вашего у нас в доме. Будь вы противник благородный, сражайтесь вы храбро на Божием свете во всеувидение за ваше отечество, я не имел бы права ненавидеть вас и не питал бы ненависти, вы исполняли бы ваш долг, служа родине как военный и патриот, и достойны были бы одного уважения. Теперь дело иное, вы явились к нам изгнанником, осужденным на смерть, и Бог весть что еще, у вас были подложные бумаги, подложная национальность, подложное имя, все подложное было в вас, даже до лица вашего, отец мой сжалился над вашим мнимым несчастьем, он принял вас в дом, уделил вам место у семейного очага и обходился с вами, как с сыном, он открыл вам двери всех домов в городе, дал вам должность не только почетную, но требующую доверия. А вы как отплатили за все эти благодеяния? Самой позорной, самой гнусной неблагодарностью, продавая нашим врагам все тайны, доверенные вашему благородству, вашей чести, холодно подготовляя годами гибель ваших благодетелей, и ни на один день, ни на один час не остановили вас угрызения совести, когда вы рыли под ногами этих доверчивых людей ту бездну, в которую с коварным поцелуем Иуды решились низвергнуть их в данную минуту. Лучше не говорить об этом, господин Поблеско, знаете ли, все это так гадко, что меня тошнит.
— Милостивый государь! — пробормотал барон в смущении от резкого упрека, несмотря на свою наглость и цинизм.
— Вы хотели, чтоб я говорил прямо, вот я и высказался. Тем хуже для вас, если это вам неприятно. Я просто удивляюсь вам, немцам, — прибавил он с горечью, — словно у вас вовсе нет понятия о благородстве. Как! Вы лицемерно втираетесь в наши семейства, поселяете там семена нравственного упадка, шпионство возводите на степень учреждения, все средства для вас хороши, чтоб обмануть и сгубить тех, которые приняли вас с распростертыми объятиями, а когда вас ловят с поличным среди этих постыдных низостей, вы отвечаете пренаивно и простодушно: «Мы служим отечеству!» Клянусь честью, это возмутительно! В моих глазах вы просто наглые скоты, способные в ваших предприятиях только на средства самые подлые.
— Видно, вы действительно питаете к моим соотечественникам слепую ненависть. Уязвленное самолюбие ваше не прощает нам наших побед.
— Вы с ума сошли, — презрительно пожал плечами молодой Гартман, — если б победы ваши были честны, если б одержали вы их храбростью, а не ценою измены и шпионства, мы перенесли бы наши поражения без жалоб. Благодаря Богу, Франция достаточно богата славными воспоминаниями, она так часто разбивала ваши войска, что завидовать вам не может. Мы побеждены, но честь наша неприкосновенна и блестит ярче, чем когда-либо, вы победители, правда, но обесчещены в глазах всего мира, которому теперь стало известно и вероломство ваше, и варварство. Вы погибнете самим торжеством вашим, тогда как мы, очищенные испытанием, восстанем сильнее, чем были до поражений наших. Поверьте, — заключил он с усмешкой, — это предсказание вернее пророчеств Кальхаса, вы скоро убедитесь в этом на деле.
— Быть может, но отчего не вызвали вы меня на дуэль, когда так ненавидите? Я не отказался бы скрестить с вами шпагу.
— Вы удостоили бы принять мой вызов? — возразил Мишель с злою насмешкой. — Вы, бесспорно, оказали бы мне величайшую честь, только, на мою беду, я не могу воспользоваться ею.
— Почему, милостивый государь? — спросил барон, гордо подняв голову.
— По причине очень простой, — ответил Мишель, глядя собеседнику прямо в глаза, — как ни велика моя ненависть к вам, презрение еще больше.
— Доннерветтер! Я дворянин, милостивый государь.
— Тем хуже для ваших собратьев-дворян.
— Разве вы завлекли меня в гнусную западню только для того, чтобы подвергать оскорблениям?
— Нет, у меня была иная цель. Что же оскорблений касается, то я не подумал бы нанести их пленнику, вы сами потребовали, чтобы я говорил прямо, и я исполнил это, не моя вина, если правда кажется вам оскорбительною.
— Для офицера у вас странный способ вести войну.
— Ведешь войну не так, как хочешь, а как можешь. Если б вы действовали честно, и мы, французы, не были бы вынуждены прибегать к таким средствам; вы против нашей воли вынудили нас к этой войне засад и ловушек. Со мною несколько товарищей, очень храбрых, правда, но нас слишком немного, чтобы я отважился выступить против ваших колоссальных полчищ, которым дунуть стоит, чтобы стереть их с лица земли. Нет, я задался целью скромнее, я ограничиваюсь тем, чтобы наносить вам как можно более вреда. Кажется, мне и удается это, как вы полагаете?
— Полагаю, что вы с вашими вольными стрелками ведете с нами настоящую войну дикарей.
— О! Что до этого касается, — насмешливо возразил Мишель, — то вы забрали себе монополию по этой части и никому не удастся отнять ее у вас.
— Чего вы ждете от бесцельной борьбы? Рано ли, поздно ли, вы будете подавлены и поступят с вами по заслугам.
— Я в это не верю, да и вы также. А бесцельною борьбу нашу назвать нельзя. Со времени обрушившихся на нас бедствий вы расположились в Эльзасе и Лотарингии как у себя дома. Едва вступив в край, вы организовали в больших размерах, согласно похвальной привычке вашей, расхищение и грабеж, не пренебрегая ничем, захватывая от часов до ножниц и кисейных занавесок на окнах. Мне вдруг и пришла мысль — у меня бывают иногда счастливые мысли — учредить систему возврата.
— То есть как же это?
— Я просто стараюсь отнимать у вас по мелочам, что вы воруете оптом. Вы представить себе не можете, какое для меня удовольствие выдавливать — простите пошлость выражения — немецких пиявок, у нас надувшихся от ворованных богатств до того, что чуть не лопнут. Вот хоть бы вашего соотечественника, например, который тут корчит такие рожи, а все-таки поплатится, если не хочет попробовать виселицы.
— Ага! Понимаю, так вы завладели мною, чтоб взять с меня выкуп.
— Боже мой! Да! Вы мне позволите взять сигару? — прибавил он, бросив свою, которой дал погаснуть.
— Сделайте одолжение, для вас, собственно, я и положил их тут.
— Благодарю, — сказал Мишель, насмешливо улыбнувшись.
Он взял сигарочницу и открыл ее.
— Я опасаюсь, — продолжал барон, — что на этот раз ваши соображения не увенчаются успехом.
— Отчего же?
— Ведь я бедный дворянин, несколько сот франков, которые в моем бумажнике, все мое достояние, если достойный господин Жейер не возьмется внести за меня выкуп, я вовсе не понимаю, как мы покончим дело.
— Легче, чем вы думаете, господину Жейеру едва под силу справиться с собственным выкупом, где ж ему браться еще за ваш.
— Тогда, мне кажется…
— Вы ошибаетесь, говорю вам, вот сейчас увидите.
— Я очень буду рад.
— Сомневаюсь в этом, но подождите конца, чтоб высказывать мнение.
Штанбоу невольно стал, озабочен, во взоре его выразилось беспокойство.
Мишель Гартман улыбался исподтишка, играя с сигарочницей, которую, быть, может, машинально не выпускал из рук.
— Сколько, говорите вы, в вашем бумажнике денег? — спросил он немного погодя.
Барон вынул из кармана бумажник и подал ему.
— Посмотрите, — сказал он.
— Ни за что! — вскричал офицер, отодвигаясь. — Потрудитесь счесть сами.
Барон раскрыл бумажник, вынул находившиеся в нем банковые билеты и счел их.
— Тут на тринадцать тысяч семьсот франков, — сказал он.
— Я знал это, — ответил Мишель. — Гм! Хорошие деньги, а вы называете это несколькими сотнями франков! Поди, сюда, Паризьен, — обратился он к зуаву.
Сержант подошел.
— Положи билеты назад в бумажник. Хорошо… возьми его и ступай на свое место.
— Как?
— Я передумал, эти бумаги мне пригодятся со временем. Там есть прелюбопытные письма, я без ума от автографов, — ответил молодой человек с самым спокойным видом.
— Теперь вы взяли с меня выкуп, надо полагать? — надменно сказал барон.
— Извините, не совсем, — перебил Мишель с изысканной учтивостью.
— Что вы хотите сказать?
— То, что мы далеко еще не сквитались, любезный господин Поблеско.
— Полноте, вам, вероятно, шутить угодно?
— Никогда не шучу с врагами, ваш выкуп назначен неизменно. Итак, советую вам повиноваться добровольно, если не предпочитаете удостовериться собственным опытом в действии прочной веревки, стянутой вокруг шеи прусского дворянина.
— У меня нет ничего более.
— Так вы будете повешены.
— Какую же сумму я должен внести, чтоб мне возвращена была свобода?
— Гм! Гм! Не скрою, довольно большую, вы удачно вели свои дела в последнее время.
— Но сколько же наконец?
Мишель принял вид, что считает в уме, и, словно не замечая, с каким вниманием смотрит на него барон, сказал самым тихим голосом:
— Вы должны мне, любезный господин Поблеско, кругленькую сумму в три миллиона семьсот пятьдесят три тысячи франков.
Громовой удар, разразившийся над головой барона, не мог бы сильнее потрясти его и нагнать на него более ужаса, чем это полушутливое исчисление суммы почти баснословной.
Он знал хорошо молодого Гартмана и ни минуты не сомневался, что тот говорит как нельзя положительнее. Внезапное подозрение стиснуло ему сердце, он побледнел и был вынужден удержаться за ручки кресла, чтобы не упасть.
— Но я не буду торопить вас, — продолжал Мишель все более и более насмешливо, — и не стану приступать с ножом к горлу, успокойтесь.
— А! — машинально отозвался тот.
— Разумеется, я даю вам целых полчаса, бесспорно, это более, чем нужно, стоит только сговориться. Да что же с вами? — вскричал он с мнимым участием. — Вы точно будто чувствуете себя нехорошо. Выкурите сигару, это может принести вам пользу.
Он открыл сигарочницу, вынул сигару и подал ее барону.
Тот молча отстранил ее рукой.
— Вы отказываетесь? Как хотите, любезный господин Поблеско. — И, положив сигару назад, он закрыл сигарочницу. — Удивительно, как эта вещичка мне нравится. Знаете ли, я предложу вам сделку.
— Сделку?
— И очень для вас выгодную, кажется.
— Вероятно, что-нибудь невозможное.
— Напротив, проще быть ничего не может, и вам должно бы прийтись на руку.
— Если это так просто, как вы говорите, — дрожащим голосом возразил Штанбоу, — то, верно, тут кроется новая западня.
— Полноте, за кого же вы принимаете меня, любезный господин Поблеско? — со смехом возразил Мишель. — Разве я умею выставлять ловушки? Это надо предоставить вам, вы на коварство мастера. Что ж, согласны на сделку?
— Как соглашаться на то, чего не знаешь?
— Справедливо, вы головы не теряете, черт возьми, и еще увертливее и хитрее, чем я полагал.
— Перестаньте играть со мною, как кошка с мышью, я изнемогаю и телесно и душевно, кончим так или иначе.
— Бедная мышка, — сказал Мишель жалобно, — вы хотите этого?
— Хочу, насколько это зависит от меня.
— Так будьте же довольны, я не потребую с вас той суммы, которую назначил для вашего выкупа.
— Может ли быть? — вскричал Штанбоу, даже вздрогнув. — Вы не смеетесь надо мною?
— Никогда в жизни не говаривал положительнее. Итак, я избавляю вас от взноса, это решено, но с условием.
— А! Есть условие? — с легким дрожанием в голосе возразил барон.
— Условие ничтожное.
— Все же мне надо знать его.
— Разумеется, и убедитесь, как снисходительно я отношусь к вам…
— О, будьте уверены, что я никогда не забуду этого! — с живостью вскричал Штанбоу.
— Кой черт, дайте же мне договорить! — остановил его Мишель, махнув рукой.
— Простите, но я никак не ожидал…
— Да, да, понимаю, вы и теперь вовсе не ожидаете того, что будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57