– осведомился Аристон. Астуном внимательно прочел бумагу.
– Уж не знаю, что и сказать, – заявил он. – Просто не представляю, с чего бы это человек в здравом уме стал подписывать нечто подобное.
– Может быть, все дело в том, что он не в здравом уме, – спокойно сказал Аристон. – Послушай, о достойный судья, я знаю Орхомена почти всю свою жизнь. И когда он сообщил мне, что собирается жениться – уже во второй раз, – и попросил у меня денег, чтобы выкупить эту девушку из рабства, я заставил его подписать эту бумагу именно потому, что хорошо его знаю. Более того, по моему настоянию он подписал ее до того, как я увидел его избранницу, чтобы не возникало никаких сомнений в моей личной незаинтересованности.
– Что касается сомнений, – проворчал астуном, – то мне вообще непонятно, зачем тебе понадобилась эта бумага!
– Он однажды уже был женат. Его первая жена умерла. Во многом из-за его пьяных зверств. Я мог бы представить двадцать свидетелей того, что не проходило и недели, чтобы он не избивал ее до полусмерти, не жег каленым железом, не резал ножом. Ну а твой почтенный собрат, астуном Фило-кот, твой предшественник на этом посту, охотно подтвердит, что Орхомен подписывал бумагу по собственной воле, без какого-либо принуждения. Ну, что скажешь, уважаемый?
– Я передам это дело в коллегию архонтов, – медленно произнес судья. – Она будет заседать через две недели. Собери всех своих свидетелей, и тогда…
– Ах, Аристон! – Клеотера с трудом сдерживала слезы. – Две недели! Куда я пойду? Что мне делать? Я не могу вернуться домой! Он, он убьет меня!
Аристон задумался. Конечно, он без труда мог бы снять для Клео небольшой дом, снабдить ее слугами, едой, одеждой, даже приставить к ней вооруженную охрану на случай, если Орхомену вздумалось бы попытаться силой увести ее к себе.
Но он слишком хорошо знал психологию афинян. Поступив так, он только осложнил бы свое положение и почти наверняка проиграл бы дело. Ибо составители речей, нанятые Орхоменом – в Афинах профессия югиста сводилась к изучению существующих законов и к составлению на их основе текстов выступлений для спорящих сторон, которые те должны были выучивать наизусть и сами произносить перед дикастерией; отсюда и соответствующее название этого рода занятий, – не преминули бы воспользоваться такой возможностью и привлечь внимание судей к возникшей ситуации: богач крадет у бедного человека жену, помещает ее в уютный домик со слугами и охраной. «И вот я спрашиваю вас, калокагаты…»
И в то же время он не мог отправить ее обратно к Орхомену. Это было просто немыслимо. И вдруг его осенило. Он возьмет ее к себе. К себе домой. В конце концов у Хрисеи, при всем ее неистовом характере, было доброе и нежное сердце. Он расскажет ей всю правду – ну если и не всю, то, по крайней мере, ту ее часть, которая не причинит ей боли, – продемонстрирует ей исполосованную спину бедной Клео. Лучшего плана невозможно было придумать. Хрисее и в голову не придет, что он может привести в дом любовницу; да и дикасты, которые были женатыми людьми, никогда не поверят, что какой-либо афинянин осмелится на такое, если учесть, что подавляющее большинство афинских жен в этом смысле как две капли воды походили на Ксантиппу. Сама дерзость такого поступка придаст ему невиновности и обеспечит выигрыш дела против Орхомена. И он оказался прав. Во всем, кроме одного. Когда он привел Клеотеру обратно к себе домой, служанки с плохо скрываемым злорадством уже сообщили своей беременной госпоже, что их господин внезапно отбыл с какой-то очаровательной девушкой, рассчитавшись таким образом с Хрисеей за ежедневные оскорбления и побои, которыми она щедро награждала их. И как только они пере– ступили порог, она – опять-таки загодя поставленная в известность об их приходе одной из мстительных служанок и позабыв в расстроенных чувствах все советы Офиона, – встала с постели и с трудом переместила свое раздавшееся тело в прихожую.
– Хрис! – воскликнул Аристон. – Тебе не нужно было вставать! Ведь Офион сказал тебе…
Хрисея приняла горделивую позу. Однако пытаясь держаться сдостоинством, она не смогла избежать банальности, ибо все уничтожающие реплики, которые она репетировала последние полчаса, разом вылетели у нее из головы. Вместо этого она произнесла те самые донельзя затасканные слова, которые в аналогичных ситуациях произносились почти всеми женщинами, когда-либо посещавшими этот мир:
– Аристон, может быть, ты объяснишь мне, кто эта женщина?
Аристон улыбнулся.
– Это жена Орхомена, – спокойно сказал он. – Видишь ли, ее появление в нашем доме вызвано весьма печальными обстоятельствами. В сущности, ей пришлось спасать свою жизнь. Покажи ей свою спину, Клео.
В этот момент он увидел лицо Клеотеры. Она смотрела на округлившийся живот Хрисеи. Затем она перевела взгляд своих огромных голубых глаз на его лицо. Она не произнесла ни слова. Она просто стояла и смотрела на него, и ее глаза заволакивались слепящей жгучей пеленой, скрывая сквозившее в них отчаяние за этим сапфирным блеском, этим неудержимым прозрачным потоком, этим водопадом безнадежности и тоски… Затем она очень медленно повернулась, стянула пеплос со своих плеч и дала ему соскользнуть к своей тонкой талии.
– Ох! – потрясение выдохнула Хрисея. – Да поможет нам Гера! Какое же он чудовище! Грязная бессердечная свинья!
Клеотера стояла неподвижно, повернувшись своей обнаженной спиной к Хрисее. Голова ее упала на грудь, и огромные слезы одна за другой непрерывной чередой скатывались по щекам. Но слезы эти были вызваны отнюдь не болью от засыхающих рубцов. Эта боль теперь ничего не значила.
Хрисея увидела, что ее плечи содрогаются от рыданий. Она тяжело шагнула вперед, остановилась, не отрывая взора от этой живой статуи Ниобы, орошающей весь мир своими горькими слезами. И вопрос, которого с трепетом ждал Аристон – ибо, как и у всех людей, не привыкших лгать, у него это очень плохо получалось, – замер у нее на губах и бесследно утонул в нахлынувшей на нее жалости. Она не спросила: «Это из-за тебя он так избил ее, Аристон?» Вместо этого, в неожиданном порыве, она обняла Клеотеру и расцеловала ее в обе щеки.
– Бедное, бедное дитя! – прошептала она, и слезы хлынули теперь уже из ее теплых карих глаз. И так, обнявшись, они обе стояли и плакали.
Через три дня Орхомен появился у дома Аристона, вооруженный до зубов и ревущий, как взбесившийся буйвол. Разумеется, он был вдребезги пьян. Он требовал, чтобы Аристон вышел к нему, оповещая всю округу своей мощной глоткой о своих намерениях разорвать на куски соблазнителя своей жены.
Аристон подождал, пока его вопли соберут изрядную толпу. Затем он, безоружный, вышел из дому.
– Иди домой, Орхомен, – спокойно сказал он. – Да, твоя жена здесь. Она пришла сюда, спасаясь от твоих пьяных выходок. Собственно говоря, она живет в одном гинекее с моей женой, которая ухаживает за ранами, нанесенными ей тобой. И здесь она останется, пока не выздоровеет и пока гелиэя не выдаст ей свидетельство о разводе. Ты больше никогда не причинишь ей вреда. Так что самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, – это пойти домой.
– Я убью тебя! – взревел Орхомен. – Я оторву тебе голову! Я…
– Послушай, Орхомен, это становится просто скучным! – заметил Аристон.
При этих словах Орхомен ринулся на него как разъяренный лев. Но, увы, гигант не учел нескольких весьма существенных обстоятельств: что он был на десять лет старше Аристона и не занимался никакими физическими упражнениями, или, другими словами, что Аристон был на десять лет моложе его и при этом с религиозным рвением каждый день посещал палестру, чтобы потренироваться с Автоликом или своим тезкой Аристоном, что после Сфак-терии он ни разу не брал в руки оружия, так что даже присущее спартанскому гоплиту умение владеть им было в значительной степени утрачено, в то время как Аристон за это время сражался в трех ожесточенных кампаниях под знаменами своего нового полиса; что пьянство и обжорство сверх меры подернули жирком его могучие мышцы; что сейчас, когда он еле держался на ногах от вина и ярости, координация его движений, так же как и реакция, могли вызвать лишь жалость; и, наконец, что перед ним был один из трех сильнейших панкратиастов Аттики.
Аристон нырнул под его меч, поймал запястье его вооруженной руки и, используя ее как рычаг, а свою собственную широкую спину как точку опоры, с размаху швырнул его на землю под восторженный рев зрителей.
Орхомен приземлился на камни мостовой с такой силой, что меч вылетел у него из рук и у него перехватило дыхание. Но он все же потянулся к ножу, висевшему у него на поясе, и тут же получил удар ногой в подбородок, от которого у него потемнело в глазах. Когда он очухался, оружия при нем уже не было. Аристон аккуратно сложил его у своего порога.
– Иди домой, Орхомен, – спокойно сказал он. Но Орхомен с утробным рычанием вновь двинулся к нему, и тогда Аристон ударил его ногой в живот так, что огромный спартанец тут же принес в жертву немилосердным богам все, что съел и выпил в тот день. Затем Аристон рубанул его ребром ладони по переносице, сломав носовой хрящ и вызвав обильное кровотечение, и, наконец, взяв его могучую шею в замок, вновь бросил его с такой силой, что задрожала земля. Он встал над поверженным Орхоменом и, повернувшись к вопящим и улюлюкающим зрителям, произнес:
– Афиняне! Пусть великая Гера засвидетельствует мою правоту! Решайте: должен ли я убить этого человека?
– Убей его! – ревела толпа. – Убей эту темноволосую свинью!
Аристон улыбнулся.
– Нет, – сказал он, – в память о нашей былой дружбе и о том, что он однажды спас меня, я дарю ему жизнь. Но я сделаю так, чтобы он позабыл дорогу к моему дому!
Сказав это. Аристон приподнял огромную волосатую ногу Орхомена и одним движением сломал ее о свое колено.
– Вот теперь, друг мой, ты оставишь меня и моих близких в покое, – сказал он и, повернувшись, вернулся в дом.
Вот так и вышло, что Орхомен явился в суд на костылях, с левой ногой в лубке. Его речь была на удивление хороша: он обвинил Аристона в похищении его жены, обвинил их обоих в прелюбодеянии и потребовал десять талантов в качестве компенсации за нанесенный ему ущерб наряду с возвращением его заблудшей супруги.
Однако речь Аристона произвела гораздо большее впечатление, ибо он написал ее сам. Его ирония, хорошо продуманная и всегда уместная, била точно в цель. Он сообщил суду о существовании документа, подписанного Орхоменом, и предъявил его в качестве вещественного доказательства. Его свидетели, один за другим, живописали зверства и издевательства, которым Орхомен бессчетное число раз подвергал свою первую жену Таргелию и которые были столь бесчеловечны, что вполне могли рассматриваться как истинная причина ее смерти. Он поведал о том, как по просьбе Орхомена выкупил Клеотеру, после того как она стала женой спартанца, и что большая часть этого долга до сих пор еще не выплачена.
– Итак, дикасты, калокагаты, достойные судьи, – подытожил Аристон. – Как видите, нет ничего удивительного в том, что это бедное дитя обратилось за помощью именно ко мне. Астуном Филипп, сын Фета, может засвидетельствовать, в каком состоянии была ее спина в тот роковой день! Он видел ее, разодранную в клочья, всю залитую кровью! Ну а что касается этого смехотворного обвинения в прелюбодеянии, то я спрашиваю вас: когда, где и как часто имело оно место? Какие доказательства может он предъявить, чтобы заставить вас поверить в то, что я был близок с его женой?
Вы все женатые люди и, без сомнения, имеете кое-какое представление о кротком нраве замужних афинянок. И вот я, тихо и ненавязчиво, спрашиваю вас: кто из вас посмел бы привести любовницу в свой собственный дом? Многие ли из вас, в наше время, могли бы привести в свой дом хотя бы рабыню, если она не совсем уродлива?
Его слова утонули во взрыве хохота; дажедикасты дружно присоединились ко всеобщему веселью. Когда смех стих, Аристон продолжил:
– Моя дорогая жена скоро должна разрешиться от бремени, иначе она бы пришла сюда, чтобы дать показания в пользу бедной Клеотеры. Она рассказала бы вам, что, поскольку в ее нынешнем положении она, разумеется, не может жить в одном помещении со мной, это несчастное поруганное дитя делит с ней ее комнату, и их ложа стоят рядом друг с другом. Итак, довольно о наших прелюбодеяниях! Я прошу вас, о дикасты, освободить Клеотеру, это невинное дитя, от этого жестокого чудовища! Я прошу вас принять меры, чтобы он никогда более не смог причинить ей вреда. Я прошу вас поддержать честь и правосудие Афин! Пусть мудрая Афина, наша покровительница, возвысит ваши умы и сердца. Я кончил, достойный суд, благородные архонты, благодарю вас!
Его победа была безоговорочной. Гелиэя единодушно дала Клеотере развод. Более того, она вынесла специальное решение, в котором предупредила Орхомена, что если он причинит своей бывшей жене, свободной метечке Клеотере, какой-либо вред или станет досаждать ей тем или иным образом, то он проведет остаток своей жизни прикованным к веслу на галере.
Орхомен с поникшей головой выслушал приговор суда. Затем, бормоча проклятия, он заковылял прочь на своих костылях.
Когда они вышли из здания суда на яркий солнечный свет, Клеотера остановилась и посмотрела на Аристона так, что он не смог вынести этого взгляда; будто, подумал он, ее только что приговорили к смерти, а не даровали желанную свободу, а с ней и новую жизнь, полную надежды и радости.
– Ну и что же теперь, мой господин? – прошептала она. – Я не могу вернуться в твой дом. Не могу! Я не могу смотреть в глаза Хрисее! Слишком велик грех, отягощающий мою душу!
– Грех? – переспросил Аристон.
– Да. Мой грех в том, что я хочу быть твоей. Что в мыслях, в сердце я более чем виновна – виновна именно в том, в чем обвинил нас Орхомен! Что и от телесного греха меня уберегли только боги и твое великодушие! Ты – другое дело: у тебя есть жена, которая любит тебя и которая носит ребенка в своем чреве! Твоего ребенка, Аристон!
Она уронила голову на грудь и громко разрыдалась; рыдания вырывались у нее из горла, и она не могла ничего с собой поделать.
– Клео, – простонал он.
– Я не вынесу этого, мой господин! Эти мысли убивают меня. Стоит мне представить, что ты прикасался к ней, держал ее в своих объятиях, целовал ее, что ваши тела и души сливались воедино… О Аристон, Аристон! Это сводит меня с ума, я прокляну всех богов, я умру! Это убьет меня!
– Клео! – повторил он в полном отчаянии.
– Я мечтала носить в себе твоего ребенка, мой господин. Чувствовать, как он растет там, внутри, такой маленький теплый круглый мягкий комочек. Я мечтала родить его, и мое счастье при этом было бы столь велико, что я не ощущала бы боли! А потом, потом я держала бы его в своих руках, прикладывала к своей груди, и прикосновение его крохотного ротика доставляло бы мне неземное блаженство! Он был бы похож на тебя, ведь правда – это дитя, которого никогда не будет, которому не суждено появиться на свет? И с каждым днем он становился бы все более и более похожим на тебя, таким же высоким, сильным, красивым! О Аристон, Аристон! Дай мне нож! Пусть его лезвие будет достаточно длинным, чтобы достать до моего сердца, и достаточно острым, чтобы не причинить мне ненужных страданий! Дай мне умереть сейчас, сразу, это лучше, чем умирать медленно, день за днем!
Он взял ее за руку и потащил за собой по оживленной улице. Ибо самым невыносимым было то, что здесь, на глазах у ухмыляющейся толпы, он не мог ни поцеловать, ни хоть как-то утешить ее.
Спустя час они уже стояли в прихожей маленького домика, который он снял для нее. Она была очень бледна, но уже вполне овладела собой. Медленным жестом она протянула ему руку.
– Обещай мне, мой господин, – ровным голосом проговорила она, – что ты больше сюда не придешь. Я же, в свою очередь, обещаю не причинять себе вреда. Ибо только так мы сможем стать достойными того, что было между нами и чего больше уже быть не должно! Пусть это останется чистым и незапятнанным. Я выдержу это испытание. Я стану жрицей твоего культа, вся моя жизнь, до последнего вздоха, будет посвящена поклонению тебе, боготворению тебя. Я буду гиерофантом твоих благословенных мистерий. Я думаю, что это большая честь для меня! Так ты обещаешь мне это?
– Ты требуешь невозможного! – сказал он.
– Попытайся. Я знаю, ты сможешь. Это я слаба. И именно поэтому я умоляю тебя сжалиться надо мной, мой господин. Пощади меня, молю тебя!
– Если я только смогу, – прошептал он. – Клянусь всеми муками Тантала, оковами Прометея, камнем Сизифа, я не приду сюда, если смогу. Я клянусь тебе в этом моей любовью!
Но он не смог. Ничто не могло отвлечь его, заполнить пустоту в его сердце и мыслях. Хрисея была уже на поздней стадии беременности, всецело поглощенная своей безумной идеей, что на этот раз ее ребенок выживет, невзирая на весь ее предшествующий опыт, убедительно свидетельствовавший об обратном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Уж не знаю, что и сказать, – заявил он. – Просто не представляю, с чего бы это человек в здравом уме стал подписывать нечто подобное.
– Может быть, все дело в том, что он не в здравом уме, – спокойно сказал Аристон. – Послушай, о достойный судья, я знаю Орхомена почти всю свою жизнь. И когда он сообщил мне, что собирается жениться – уже во второй раз, – и попросил у меня денег, чтобы выкупить эту девушку из рабства, я заставил его подписать эту бумагу именно потому, что хорошо его знаю. Более того, по моему настоянию он подписал ее до того, как я увидел его избранницу, чтобы не возникало никаких сомнений в моей личной незаинтересованности.
– Что касается сомнений, – проворчал астуном, – то мне вообще непонятно, зачем тебе понадобилась эта бумага!
– Он однажды уже был женат. Его первая жена умерла. Во многом из-за его пьяных зверств. Я мог бы представить двадцать свидетелей того, что не проходило и недели, чтобы он не избивал ее до полусмерти, не жег каленым железом, не резал ножом. Ну а твой почтенный собрат, астуном Фило-кот, твой предшественник на этом посту, охотно подтвердит, что Орхомен подписывал бумагу по собственной воле, без какого-либо принуждения. Ну, что скажешь, уважаемый?
– Я передам это дело в коллегию архонтов, – медленно произнес судья. – Она будет заседать через две недели. Собери всех своих свидетелей, и тогда…
– Ах, Аристон! – Клеотера с трудом сдерживала слезы. – Две недели! Куда я пойду? Что мне делать? Я не могу вернуться домой! Он, он убьет меня!
Аристон задумался. Конечно, он без труда мог бы снять для Клео небольшой дом, снабдить ее слугами, едой, одеждой, даже приставить к ней вооруженную охрану на случай, если Орхомену вздумалось бы попытаться силой увести ее к себе.
Но он слишком хорошо знал психологию афинян. Поступив так, он только осложнил бы свое положение и почти наверняка проиграл бы дело. Ибо составители речей, нанятые Орхоменом – в Афинах профессия югиста сводилась к изучению существующих законов и к составлению на их основе текстов выступлений для спорящих сторон, которые те должны были выучивать наизусть и сами произносить перед дикастерией; отсюда и соответствующее название этого рода занятий, – не преминули бы воспользоваться такой возможностью и привлечь внимание судей к возникшей ситуации: богач крадет у бедного человека жену, помещает ее в уютный домик со слугами и охраной. «И вот я спрашиваю вас, калокагаты…»
И в то же время он не мог отправить ее обратно к Орхомену. Это было просто немыслимо. И вдруг его осенило. Он возьмет ее к себе. К себе домой. В конце концов у Хрисеи, при всем ее неистовом характере, было доброе и нежное сердце. Он расскажет ей всю правду – ну если и не всю, то, по крайней мере, ту ее часть, которая не причинит ей боли, – продемонстрирует ей исполосованную спину бедной Клео. Лучшего плана невозможно было придумать. Хрисее и в голову не придет, что он может привести в дом любовницу; да и дикасты, которые были женатыми людьми, никогда не поверят, что какой-либо афинянин осмелится на такое, если учесть, что подавляющее большинство афинских жен в этом смысле как две капли воды походили на Ксантиппу. Сама дерзость такого поступка придаст ему невиновности и обеспечит выигрыш дела против Орхомена. И он оказался прав. Во всем, кроме одного. Когда он привел Клеотеру обратно к себе домой, служанки с плохо скрываемым злорадством уже сообщили своей беременной госпоже, что их господин внезапно отбыл с какой-то очаровательной девушкой, рассчитавшись таким образом с Хрисеей за ежедневные оскорбления и побои, которыми она щедро награждала их. И как только они пере– ступили порог, она – опять-таки загодя поставленная в известность об их приходе одной из мстительных служанок и позабыв в расстроенных чувствах все советы Офиона, – встала с постели и с трудом переместила свое раздавшееся тело в прихожую.
– Хрис! – воскликнул Аристон. – Тебе не нужно было вставать! Ведь Офион сказал тебе…
Хрисея приняла горделивую позу. Однако пытаясь держаться сдостоинством, она не смогла избежать банальности, ибо все уничтожающие реплики, которые она репетировала последние полчаса, разом вылетели у нее из головы. Вместо этого она произнесла те самые донельзя затасканные слова, которые в аналогичных ситуациях произносились почти всеми женщинами, когда-либо посещавшими этот мир:
– Аристон, может быть, ты объяснишь мне, кто эта женщина?
Аристон улыбнулся.
– Это жена Орхомена, – спокойно сказал он. – Видишь ли, ее появление в нашем доме вызвано весьма печальными обстоятельствами. В сущности, ей пришлось спасать свою жизнь. Покажи ей свою спину, Клео.
В этот момент он увидел лицо Клеотеры. Она смотрела на округлившийся живот Хрисеи. Затем она перевела взгляд своих огромных голубых глаз на его лицо. Она не произнесла ни слова. Она просто стояла и смотрела на него, и ее глаза заволакивались слепящей жгучей пеленой, скрывая сквозившее в них отчаяние за этим сапфирным блеском, этим неудержимым прозрачным потоком, этим водопадом безнадежности и тоски… Затем она очень медленно повернулась, стянула пеплос со своих плеч и дала ему соскользнуть к своей тонкой талии.
– Ох! – потрясение выдохнула Хрисея. – Да поможет нам Гера! Какое же он чудовище! Грязная бессердечная свинья!
Клеотера стояла неподвижно, повернувшись своей обнаженной спиной к Хрисее. Голова ее упала на грудь, и огромные слезы одна за другой непрерывной чередой скатывались по щекам. Но слезы эти были вызваны отнюдь не болью от засыхающих рубцов. Эта боль теперь ничего не значила.
Хрисея увидела, что ее плечи содрогаются от рыданий. Она тяжело шагнула вперед, остановилась, не отрывая взора от этой живой статуи Ниобы, орошающей весь мир своими горькими слезами. И вопрос, которого с трепетом ждал Аристон – ибо, как и у всех людей, не привыкших лгать, у него это очень плохо получалось, – замер у нее на губах и бесследно утонул в нахлынувшей на нее жалости. Она не спросила: «Это из-за тебя он так избил ее, Аристон?» Вместо этого, в неожиданном порыве, она обняла Клеотеру и расцеловала ее в обе щеки.
– Бедное, бедное дитя! – прошептала она, и слезы хлынули теперь уже из ее теплых карих глаз. И так, обнявшись, они обе стояли и плакали.
Через три дня Орхомен появился у дома Аристона, вооруженный до зубов и ревущий, как взбесившийся буйвол. Разумеется, он был вдребезги пьян. Он требовал, чтобы Аристон вышел к нему, оповещая всю округу своей мощной глоткой о своих намерениях разорвать на куски соблазнителя своей жены.
Аристон подождал, пока его вопли соберут изрядную толпу. Затем он, безоружный, вышел из дому.
– Иди домой, Орхомен, – спокойно сказал он. – Да, твоя жена здесь. Она пришла сюда, спасаясь от твоих пьяных выходок. Собственно говоря, она живет в одном гинекее с моей женой, которая ухаживает за ранами, нанесенными ей тобой. И здесь она останется, пока не выздоровеет и пока гелиэя не выдаст ей свидетельство о разводе. Ты больше никогда не причинишь ей вреда. Так что самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, – это пойти домой.
– Я убью тебя! – взревел Орхомен. – Я оторву тебе голову! Я…
– Послушай, Орхомен, это становится просто скучным! – заметил Аристон.
При этих словах Орхомен ринулся на него как разъяренный лев. Но, увы, гигант не учел нескольких весьма существенных обстоятельств: что он был на десять лет старше Аристона и не занимался никакими физическими упражнениями, или, другими словами, что Аристон был на десять лет моложе его и при этом с религиозным рвением каждый день посещал палестру, чтобы потренироваться с Автоликом или своим тезкой Аристоном, что после Сфак-терии он ни разу не брал в руки оружия, так что даже присущее спартанскому гоплиту умение владеть им было в значительной степени утрачено, в то время как Аристон за это время сражался в трех ожесточенных кампаниях под знаменами своего нового полиса; что пьянство и обжорство сверх меры подернули жирком его могучие мышцы; что сейчас, когда он еле держался на ногах от вина и ярости, координация его движений, так же как и реакция, могли вызвать лишь жалость; и, наконец, что перед ним был один из трех сильнейших панкратиастов Аттики.
Аристон нырнул под его меч, поймал запястье его вооруженной руки и, используя ее как рычаг, а свою собственную широкую спину как точку опоры, с размаху швырнул его на землю под восторженный рев зрителей.
Орхомен приземлился на камни мостовой с такой силой, что меч вылетел у него из рук и у него перехватило дыхание. Но он все же потянулся к ножу, висевшему у него на поясе, и тут же получил удар ногой в подбородок, от которого у него потемнело в глазах. Когда он очухался, оружия при нем уже не было. Аристон аккуратно сложил его у своего порога.
– Иди домой, Орхомен, – спокойно сказал он. Но Орхомен с утробным рычанием вновь двинулся к нему, и тогда Аристон ударил его ногой в живот так, что огромный спартанец тут же принес в жертву немилосердным богам все, что съел и выпил в тот день. Затем Аристон рубанул его ребром ладони по переносице, сломав носовой хрящ и вызвав обильное кровотечение, и, наконец, взяв его могучую шею в замок, вновь бросил его с такой силой, что задрожала земля. Он встал над поверженным Орхоменом и, повернувшись к вопящим и улюлюкающим зрителям, произнес:
– Афиняне! Пусть великая Гера засвидетельствует мою правоту! Решайте: должен ли я убить этого человека?
– Убей его! – ревела толпа. – Убей эту темноволосую свинью!
Аристон улыбнулся.
– Нет, – сказал он, – в память о нашей былой дружбе и о том, что он однажды спас меня, я дарю ему жизнь. Но я сделаю так, чтобы он позабыл дорогу к моему дому!
Сказав это. Аристон приподнял огромную волосатую ногу Орхомена и одним движением сломал ее о свое колено.
– Вот теперь, друг мой, ты оставишь меня и моих близких в покое, – сказал он и, повернувшись, вернулся в дом.
Вот так и вышло, что Орхомен явился в суд на костылях, с левой ногой в лубке. Его речь была на удивление хороша: он обвинил Аристона в похищении его жены, обвинил их обоих в прелюбодеянии и потребовал десять талантов в качестве компенсации за нанесенный ему ущерб наряду с возвращением его заблудшей супруги.
Однако речь Аристона произвела гораздо большее впечатление, ибо он написал ее сам. Его ирония, хорошо продуманная и всегда уместная, била точно в цель. Он сообщил суду о существовании документа, подписанного Орхоменом, и предъявил его в качестве вещественного доказательства. Его свидетели, один за другим, живописали зверства и издевательства, которым Орхомен бессчетное число раз подвергал свою первую жену Таргелию и которые были столь бесчеловечны, что вполне могли рассматриваться как истинная причина ее смерти. Он поведал о том, как по просьбе Орхомена выкупил Клеотеру, после того как она стала женой спартанца, и что большая часть этого долга до сих пор еще не выплачена.
– Итак, дикасты, калокагаты, достойные судьи, – подытожил Аристон. – Как видите, нет ничего удивительного в том, что это бедное дитя обратилось за помощью именно ко мне. Астуном Филипп, сын Фета, может засвидетельствовать, в каком состоянии была ее спина в тот роковой день! Он видел ее, разодранную в клочья, всю залитую кровью! Ну а что касается этого смехотворного обвинения в прелюбодеянии, то я спрашиваю вас: когда, где и как часто имело оно место? Какие доказательства может он предъявить, чтобы заставить вас поверить в то, что я был близок с его женой?
Вы все женатые люди и, без сомнения, имеете кое-какое представление о кротком нраве замужних афинянок. И вот я, тихо и ненавязчиво, спрашиваю вас: кто из вас посмел бы привести любовницу в свой собственный дом? Многие ли из вас, в наше время, могли бы привести в свой дом хотя бы рабыню, если она не совсем уродлива?
Его слова утонули во взрыве хохота; дажедикасты дружно присоединились ко всеобщему веселью. Когда смех стих, Аристон продолжил:
– Моя дорогая жена скоро должна разрешиться от бремени, иначе она бы пришла сюда, чтобы дать показания в пользу бедной Клеотеры. Она рассказала бы вам, что, поскольку в ее нынешнем положении она, разумеется, не может жить в одном помещении со мной, это несчастное поруганное дитя делит с ней ее комнату, и их ложа стоят рядом друг с другом. Итак, довольно о наших прелюбодеяниях! Я прошу вас, о дикасты, освободить Клеотеру, это невинное дитя, от этого жестокого чудовища! Я прошу вас принять меры, чтобы он никогда более не смог причинить ей вреда. Я прошу вас поддержать честь и правосудие Афин! Пусть мудрая Афина, наша покровительница, возвысит ваши умы и сердца. Я кончил, достойный суд, благородные архонты, благодарю вас!
Его победа была безоговорочной. Гелиэя единодушно дала Клеотере развод. Более того, она вынесла специальное решение, в котором предупредила Орхомена, что если он причинит своей бывшей жене, свободной метечке Клеотере, какой-либо вред или станет досаждать ей тем или иным образом, то он проведет остаток своей жизни прикованным к веслу на галере.
Орхомен с поникшей головой выслушал приговор суда. Затем, бормоча проклятия, он заковылял прочь на своих костылях.
Когда они вышли из здания суда на яркий солнечный свет, Клеотера остановилась и посмотрела на Аристона так, что он не смог вынести этого взгляда; будто, подумал он, ее только что приговорили к смерти, а не даровали желанную свободу, а с ней и новую жизнь, полную надежды и радости.
– Ну и что же теперь, мой господин? – прошептала она. – Я не могу вернуться в твой дом. Не могу! Я не могу смотреть в глаза Хрисее! Слишком велик грех, отягощающий мою душу!
– Грех? – переспросил Аристон.
– Да. Мой грех в том, что я хочу быть твоей. Что в мыслях, в сердце я более чем виновна – виновна именно в том, в чем обвинил нас Орхомен! Что и от телесного греха меня уберегли только боги и твое великодушие! Ты – другое дело: у тебя есть жена, которая любит тебя и которая носит ребенка в своем чреве! Твоего ребенка, Аристон!
Она уронила голову на грудь и громко разрыдалась; рыдания вырывались у нее из горла, и она не могла ничего с собой поделать.
– Клео, – простонал он.
– Я не вынесу этого, мой господин! Эти мысли убивают меня. Стоит мне представить, что ты прикасался к ней, держал ее в своих объятиях, целовал ее, что ваши тела и души сливались воедино… О Аристон, Аристон! Это сводит меня с ума, я прокляну всех богов, я умру! Это убьет меня!
– Клео! – повторил он в полном отчаянии.
– Я мечтала носить в себе твоего ребенка, мой господин. Чувствовать, как он растет там, внутри, такой маленький теплый круглый мягкий комочек. Я мечтала родить его, и мое счастье при этом было бы столь велико, что я не ощущала бы боли! А потом, потом я держала бы его в своих руках, прикладывала к своей груди, и прикосновение его крохотного ротика доставляло бы мне неземное блаженство! Он был бы похож на тебя, ведь правда – это дитя, которого никогда не будет, которому не суждено появиться на свет? И с каждым днем он становился бы все более и более похожим на тебя, таким же высоким, сильным, красивым! О Аристон, Аристон! Дай мне нож! Пусть его лезвие будет достаточно длинным, чтобы достать до моего сердца, и достаточно острым, чтобы не причинить мне ненужных страданий! Дай мне умереть сейчас, сразу, это лучше, чем умирать медленно, день за днем!
Он взял ее за руку и потащил за собой по оживленной улице. Ибо самым невыносимым было то, что здесь, на глазах у ухмыляющейся толпы, он не мог ни поцеловать, ни хоть как-то утешить ее.
Спустя час они уже стояли в прихожей маленького домика, который он снял для нее. Она была очень бледна, но уже вполне овладела собой. Медленным жестом она протянула ему руку.
– Обещай мне, мой господин, – ровным голосом проговорила она, – что ты больше сюда не придешь. Я же, в свою очередь, обещаю не причинять себе вреда. Ибо только так мы сможем стать достойными того, что было между нами и чего больше уже быть не должно! Пусть это останется чистым и незапятнанным. Я выдержу это испытание. Я стану жрицей твоего культа, вся моя жизнь, до последнего вздоха, будет посвящена поклонению тебе, боготворению тебя. Я буду гиерофантом твоих благословенных мистерий. Я думаю, что это большая честь для меня! Так ты обещаешь мне это?
– Ты требуешь невозможного! – сказал он.
– Попытайся. Я знаю, ты сможешь. Это я слаба. И именно поэтому я умоляю тебя сжалиться надо мной, мой господин. Пощади меня, молю тебя!
– Если я только смогу, – прошептал он. – Клянусь всеми муками Тантала, оковами Прометея, камнем Сизифа, я не приду сюда, если смогу. Я клянусь тебе в этом моей любовью!
Но он не смог. Ничто не могло отвлечь его, заполнить пустоту в его сердце и мыслях. Хрисея была уже на поздней стадии беременности, всецело поглощенная своей безумной идеей, что на этот раз ее ребенок выживет, невзирая на весь ее предшествующий опыт, убедительно свидетельствовавший об обратном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55