Аристон не колеблясь, без малейших угрызений совести, вытащил клинок и почти до кости рассек себе оба запястья. Затем достал из-за пояса второй клинок, бросил его на землю рядом с первым, сунул кровоточащие руки под мышки и постучал локтями в дверь.
Тал открыл и увидел его. Улыбнувшись, илот сказал:
– Входи, сынок. Я рад, что ты пришел. Алкмена попятилась, ее лицо побелело.
– Возрадуйся, отец, – прошептал Аристон. – Возрадуйся, мой отец! Почему ты так на меня смотришь? Разве ты не хочешь меня поцеловать?
– Тал, – сказала Алкмена. – Погляди на него. Я тебе говорила, он обезумел! Он рассуждал об Оресте, Эдипе… Я… я боюсь… он может…
Аристон проворно обмотал кровоточащие запястья концами кроваво-красного плаща и распахнул его.
– Вот, полюбуйся, дорогая матушка, – с любезной улыбкой промолвил он. – У меня нет оружия. Я пришел к вам с любовью… попросить твоего благословения, как преданный сын. И твоего, отец. Ты же не виноват, что я не знал твоей любви и наставлений… Да и матушка моя не виновата, ее ведь взяли силой, когда она была пьяна, во сне… Алкмена вскочила на ноги.
– Ничего подобного! – страстно воскликнула она. – Слушай меня, Аристон! Я проснулась и увидела, как он стоит передо мной, прекрасный, как бог, вылитый бог Дионис, подумала я… Поэтому я протянула к нему руки и заключила его в объятия. Вот, сын, как это было! Можешь меня презирать, но я не стыжусь! Впервые в жизни, через десять лет после того, как этот дряхлый козел стал моим мужем, я узнала, что такое любовь. А когда мой Тал ушел, у меня остался только ты, сынок… я любила в тебе его образ, его отражение, его красоту. Если это грех, то я готова умереть за него, но не от твоей руки, юный святотатец! Ибо…
– Ибо что, матушка? – спросил Аристон. Он чувствовал, как его покидает жизнь и по телу тихо ползет смертный холод.
– Ибо я хочу, чтобы ты жил. Жил и был счастлив. Я хочу, чтобы ты покинул Спарту, уехал в прекрасные, не такие жестокие края: Лесбос, Фивы или Беотию… Или даже в Афины. Ты женишься, у тебя будут свои дети, и ты забудешь…
Аристон ее уже почти не слышал. Перед глазами стояла пелена.
– Можно мне присесть? – спросил он. – Я очень устал.
– Конечно! – Тал протянул ему стул. – Хочешь вина, сынок?
– Нет, отец, – сказал Аристон. – Папа… Ты не поцелуешь меня? Ты же никогда не целовал своего сына. Это будет твоим благословением. Странно… Я не это хотел сказать. Но в душе я чувствую именно это. Я люблю тебя. И тебя тоже, матушка. Не важно, что ты сделала. Ты поступила правильно и хорошо. Благодарю тебя. Благодарю вас обоих за то, что вы зачали меня в обоюдной радости под голубыми небесами. А теперь поцелуйте меня. Слышите?
Поцелуйте! Ибо я…
– Аристон! – вскричал Тал. – Во имя Зевса, что с тобой, мальчик?
Аристон улыбнулся:
– Ничего отец. Просто… просто я умираю. За твой грех. И за грех моей матушки. Я ваш фармакос – жертвенный козел. А это, наверно, трагедия… «Песнь козлов». Не так ли, отец? Только я умираю тихо, не блея. Как умерла моя Фрина. И Лизандр. И Симоей. В мире столько смертей … да, отец? Такая вонища! У меня в носу стоит отвратительный запах смерти. Тебе это знакомо, отец? У Лизандра во рту было полно крови. Но я все равно поцеловал его. А теперь…
– Он обезумел! – прошептала Алкмена. – Я тебе говорила, Тал. Он… обезумел…
– Обезумел, матушка? – Аристон выпростал запястья из намокших складок плаща и протянул родителям руки.
– Аристон! – пронзительно вскрикнула Алкмена. – О Тал, взгляни!
– Сынок, – сказал илот. – Это глупо. Давай я перевяжу твои раны. Тебе не нужно…
Но Аристон встал, повернулся, как пьяный, отшвырнул сиденье, шагнул к двери и вышел в ночь.
Тал с львиным рыком кинулся за ним, но растянулся на полу, поскольку Аристон, прекрасно понимая, что в таком состоянии ему не убежать от отца, предусмотрительно поставил ему подножку.
Когда Тал чуть отдышался после падения, мальчик был уже белой точкой, исчезавшей за масличными деревьями. Тал поднялся на ноги и на секунду замер. Алкмена выскочила из дома и схватила его за руку.
– Ты иди туда, – велел Тал, прежде чем она успела раскрыть рот, – а я пойду туда. Может, мы нагоним его, пока он не…
Тал не закончил свою мысль. Это было не нужно. В следующее мгновение они опрометью мчались вперед при свете луны. Спустя десять минут Алкмена, которая, несмотря на свой возраст, бежала, как сама Артемида, заметила Аристона. Шатаясь и спотыкаясь, он ковылял между масличными деревьями, словно слепец. Алкмена подняла голову и закричала:
– Тал! Тал! Я нашла его! Он здесь! И тут же со стороны поля показался Тал. Он кинулся к качавшемуся, почти потерявшему сознание мальчику. Но, почти добежав до Алкмены, Тал вдруг замер. Алкмена повернула голову и увидела, что солдаты криптеи нацелили на него копья. Она не колебалась ни секунды, а сделала то, что должна была сделать. Наверно, она инстинктивно сознавала, что умереть за любовь легче, чем жить с ней, и что летящий дротик причинит меньше боли ее бедному, израненному, нежному сердцу, нежели медленно угасающие радость и надежда – ас годами они неизменно должны были угаснуть. Алкмена метнулась вперед, чтобы принести в жертву любви все, что у нее было: жизнь. Стремительно летящий дротик сверкнул в лунном свете. Изо рта Алкмены вырвался не крик, а долгий, экстатический вздох. Она отдалась смерти, как любовнику. Тал подхватил ее на руки и опустился на колени. Он попытался вытащить дротик, но не смог: силы его оставили. Он наклонился и поцеловал Алкме-ну в губы, орошая слезами ее неподвижное лицо. Когда солдаты криптеи окружили его с оружием наготове, он по-прежнему стоял на коленях, прижимая к себе Алкмену, из спины которой торчал дротик. Увидев их, Тал положил тело Алкмены на землю и стал, переводя взгляд с одного железного, безжалостного солдата на другого, в лицах которых то ли от рождения, то ли из-за воспитания не было ничего человеческого.
Буагор Перимед вышел из-за деревьев и с легкой иронической усмешкой посмотрел на рыжебородого.
– Я свободный человек, буагор! – сказал бывший илот. – И македонец. Ты, правда, не знаешь, что это такое, но когда-нибудь узнаешь. Я прошу тебя о том, что мне полагается по праву как свободному человеку: одолжи мне твой кинжал. Раз твои безмозглые собаки-убийцы лишили меня моей… жизни, я хочу сам нанести себе последний удар. Прошу тебя как калокагата, как спартанца!
Буагор все еще улыбался. В предложении рыжебородого была своя прелесть. Компактность. Экономия. Рука Пери-меда потянулась к поясу и схватила кинжал. Он вытащил его из ножен и подал Талу.
– Да примут тебя великие боги, неодамод! Таких, как ты, я еще не встречал, – промолвил он.
Орхомен, прибежавший слишком поздно и не успевший предотвратить несчастье, которое он увидел во взгляде Ари– стона, нашел осиротевшего, потерявшего сознание юношу в примятой траве. Тот лежал ничком. В ярости и горе, ибо Орхомен безмерно любил Тала, он выхватил кинжал и занес его над головой. Но остановился.
– Нет, – пробормотал илиарх. – Как говорил Тал, «не смерть наказание, но жизнь». А коли так, то живи, отцеубийца! Я приговариваю тебя к жизни… и к мести Эриний. Когда-нибудь ты на коленях будешь молить меня нанести тебе удар, который я не нанес сейчас. Эриний позаботятся об этом. А если нет, то я сам постараюсь. Так что живи…
Илиарх сунул кинжал в ножны, поднял Аристона и медленно понес его к другим спартанцам, искавшим юношу в нежной, звездной ночи.
Глава VIII
Перимед, начальник тайной полиции, сидел в своей служебной комнате у окна. Однако его взор привлекал не радостный летний пейзаж. Нет, Перимед леденел от ужаса, неотступно думая о смерти, которая неотвратимо приближалась к нему под стук копыт лошади вестового, который наверняка уже подъезжал к лагерю Теламона.
Перимед сидел не шевелясь. Мысли путались и разбегались, не в силах объять всего, что стряслось за один-единственный час. У Перимеда в голове не укладывалось, что его солдат случайно убил благородную Алкмену, жену великого стратега, а он, Перимед, буагор криптеи, славившийся в полисе изощренностью ума, лисьей хитростью и железным сердцем, впервые в жизни поддался порыву чувств и был настолько тронут благородным, достойным поведением неодамода, то есть бывшего илота, что позволил этому красивому, огненнобородому животному самому лишить себя жизни, а не подверг его пыткам, дабы вырвать у него…
Что? Какого признания, во имя Зевса, могли они добиваться от Тала, ведь они и так уже все знали, это было очевидно?! Что он любовник Алкмены? Отец прекрасного златокудрого Аристона? Через освещенное окно хижины было видно, как жена стратега обвивала руками бывшего илота, словно плющ обвивает могучий дуб. А сходство между погибшим вольноотпущенником и полумертвым юношей, которых они положили рядом на щиты, чтобы перенести в Спарту, оказалось настолько разительным, что смрад греха, достигнув высокого Олимпа, защекотал ноздри богини Геры, хранительницы семейного очага.
Однако это знание ничего не проясняло. Да, конечно, измена жены каралась смертью, но когда речь шла о гражданке, ее обычно наказывал сам оскорбленный муж. Если же, в редких случаях, он ни карал, ни миловал ее, она могла быть приговорена к казни, которую после суда эфоров совершал палач. Разумеется, простые копьеносцы криптеи не имели права убивать Алкмену, словно периэкскую сучку или илотскую хрюшку. Неважно, что она натворила.
Рассказывать правду все равно бесполезно. Кто поверит, что тупица Ксанф случайно убил ее, пытаясь вызволить из беды юношу, которого, как ему, дураку набитому, показалось, преследовал похотливый педераст? Никто не поверит. После пятиминутного допроса эфоры установят очевидный факт: Тал несомненно хотел спасти мальчика, который явно сам перерезал себе запястья, не в силах вынести вопиющего позора матери, ведь она так кощунственно попрала брачные обеты и… по вполне понятным причинам отдалась этому потрясающему самцу, которого он, Перимед, сам с удовольствием затащил бы к себе в постель.
Но оттого, что он все понимал, было только еще хуже. Теперь буагору предстояло решить, как выгородить себя или же, если не получится, быстро и безболезненно умереть. Ибо безмерная любовь Теламона к жене была общеизвестна, его никогда не уличали в связях с другими женщинами или мальчиками. Вне всякого сомнения, он потребует предать смерти и Ксанфа, и Перимеда.
Перимед вынул из ножен кинжал и уставился на безжалостный клинок, который лишь несколько часов назад вонзился в роскошную плоть Тала и бесшумно лишил его жизни. И вот теперь…
Но Перимед не мог! Не мог! Он слишком любил себя! Сильней, чем Нарцисс! Он никогда не любил никого другого, даже тех красивеньких мальчиков и женщин, которых он в приливе сладострастия завлекал к себе в постель. И чтобы теперь его жизнь оборвалась из-за того, что какая-то великолепно сложенная рыжебородая скотина-неодамод вдруг почему-то его растрогала?! Нет, это слишком! Надо немножко повременить, подумать, пустить в ход свою хитрость… Наверняка найдется какая-нибудь лазейка. Наверняка!
И, поскольку боги любят зло, лазейка действительно нашлась.
В комнату вошел илиарх той илы, которая отправилась вместе с Перимедом на ферму Тала. Он быстро салютовал Перимеду своим мечом.
– Говори, Пелей, – сказал Перимед.
– Мой командир, – произнес Пелей; от волнения он потерял самообладание, и голос его дрожал и звенел, – дело серьезней, чем мы предполагали! Гораздо серьезней! Сдается мне, что …
– К Аиду то, что тебе сдается, тупица! Говори по существу! А я уж сам решу, как поступить, – оборвал его буагор.
– Слушаюсь, буагор! Как ты и приказывал, мы отнесли юношу к лекарю Полору. Он сказал, что случай не из лег' ких, однако сын стратега вряд ли умрет. Полор принялся перевязывать его раны и позвал рабыню, чтобы она ему помогла. Но едва девушка увидела, кто перед ней, она ухнула, словно афинская сова, и кинулась из комнаты, как будто у нее над ухом задышали Эвмениды…
– А ты, мой дорогой илиарх, разумеется, побежал за ней и привел обратно?
– Так точно, мой командир. Но, когда мои гоплиты приволокли ее, она истекала кровью, точно зарезанная свинья. Я строго отчитал их за применение силы, ведь умри она от потери крови – мы бы не узнали ничего интересного…
– Истинно говоришь. А что ответили твои горячие головы, эти юные идиоты?
– Они клялись и божились, что не вытаскивали оружие из ножен. И тут за них неожиданно вступился лекарь. Он сказал, что девушка уже была ранена, причем довольно таинственным образом. Ночью, накануне последней…
– Ах, вот как? – оживился буагор. – Твой рассказ начинает меня интриговать, Пелей! И что было дальше?
– Я велел костоправу остановить ей кровотечение, что он немедленно и исполнил. Тогда я спросил ее напрямик:
«Выкладывай, шлюха, кто порезал твою аппетитную сиську».
– Весьма деликатная манера выражаться, – сухо проронил Перимед. – Ну а дальше?
– Она не колебалась ни секунды, мой командир. Указала на юношу и завопила мерзким голосом: «Это он, извращенец, свинья!»
– Ха! Это означает лишь то, что он ее отверг, Пелей. Шлюха, если ей не удается завлечь парня – обычно они это делают, чтобы приписать ему ребенка, которым ее наградил кто-то другой, – всегда кричит, что бедняга – извращенец.
– Но не на сей раз, командир. Златокудрый Аристон хоть и выглядит очаровательным паинькой, но вполне ублажил похотливую дрянь. Она призналась в этом даже с оттенком некоторой гордости. Ее возмутило другое: то, что ее место заняла соперница. Причем гораздо старше ее. Если верить горестному рассказу сладострастницы, она вошла в комнату юноши без стука и застала его в постели с…
Илиарх Пелей быстро наклонился и прошептал что-то буагору на ухо. Глаза Перимеда вспыхнули. Он запрокинул голову и расхохотался.
Пелей тоже посмеялся – из уважения к начальству, хотя, по правде сказать, не понимал, что смешного нашел буагор в таком ужасном грехе.
– Ты привел девчонку сюда? – спросил Перимед, утирая глаза тыльной стороной руки.
– Конечно, мой командир! Я же знаю свои обязанности! Подвергнуть ее пыткам?
– Нет! Нив коем случае, дурень; Обращайся с ней очень ласково. Пусть лекарь исцелит ее раны. Корми девчонку как следует… И главное, смотри, чтобы твои олухи над ней не надругались… хотя к ней вряд ли применимо это выражение.
Пелей недоуменно воззрился на буагора.
– Может, мой вопрос покажется тебе нескромным, буагор, но… почему?
– Вопрос действительно нескромный, но я отвечу. Я хочу, чтобы она хорошо себя чувствовала, когда прибудет благородный Теламон, и мы покажем ему одно очень интересное зрелище, – промолвил буагор криптеи.
– Послушай, зять, – сказал Ипполит. – При все моем почтении к твоим сединам и положению, я бы прекратил это дело. Замял бы его.
Стратег посмотрел на брата своей покойной жены.
«Уже одно то, что у нее такой родственничек, должно было меня насторожить!» – подумал он.
Но железное самообладание ни на миг не покинуло Те-ламона.
– Почему? – спросил он.
– И вопросов таких я бы тоже не задавал, – сказал Ипполит.
Теламон поглядел в упор на толстого коротышку-шурина.
– А если я все равно буду допытываться, ты ответишь мне, Ипполит?
– Нет, – покачал головой Ипполит.
Теламон встал. Для эллина он был слишком высок. И, когда стоял, имел довольно грозный вид. Теламон с удовлетворением отметил, что в глазах Ипполита вспыхнули искорки страха.
– Не волнуйся, шурин, – спокойно произнес он. – Твой отказ – вполне достаточный ответ для меня.
Круглый, детский рот Ипполита задрожал. Его душа разрывалась от отчаяния.
«Кретин! – подумал он– – Ты же все испортишь! Да, да! Тебе опять наставили рога! Да, она опять разрешила другому заткнуть свою вечно кровоточащую рану, которую, как и у прочих баб, можно заткнуть только мужской плотью, грубой мужской плотью! Ты сам мог бы до этого додуматься! Рогоносцы всегда знают или подозревают, что их наградили по заслугам. А ты, видите ли, не знал, не подозревал, что…»
– Слушай, стратег, – сказал Ипполит, – если бы я попробовал тебя убедить, что ты ошибаешься, ты бы мне поверил?
– Нет, шурин, – покачал головой Теламон.
– Ну и прекрасно. Тогда я не буду тебя разуверять. Ты прав. Ты был прав все эти годы. Ты был не прав только, когда не убил его.
Теламон устремил на Ипполита долгий взгляд.
– Выходит, ты… знал? – спросил он.
– Тогда – нет. Иначе я убил бы его! – страстно воскликнул Ипполит. – Я понял что к чему лишь тогда, когда увидел его с Аристоном в храме. Сходство… поразило меня. Но убивать уже было поздно. Я старался сохранить жизнь, а не отобрать ее. Да и моя сестра тогда еще не решила на склоне лет повторить свою давнишнюю глупость. Когда же я узнал ПРО ЭТО, они оба с Талом были мертвы.
– Тебе ее жаль, да? – спросил Теламон.
– Мне жаль все человечество, – пожал плечами Ипполит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55