Но он был умыт и опрятно одет. Его волосы и борода аккуратно подстрижены. От него исходил весьма приятный, нерезкий запах духов. А главное, он был один. Без смазливых женоподобных юнцов, которых он постоянно таскал за собой. И это было самое удивительное.
– Ты должен помочь мне, Аристон! – воскликнул он, даже не поздоровавшись. – Ты просто обязан!
– В самом деле? – осведомился Аристон.
– Да, клянусь Зевсом Громовержцем! Ну хорошо, я признаю, что в твоих глазах я был последней свиньей, но с этим покончено, слышишь! Покончено!
– Неужели? – сказал Аристон.
– Ну да, клянусь Афродитой! Понимаешь, мой мальчик, впервые в жизни я влюбился. По-настоящему. Я полюбил всей душой!
– Ну и как его зовут? – спросил Аристон.
– Как его зовут? Ха-ха! Вот тут-то ты и ошибаешься! Как ее зовут, друг мой! Мою жену, мою маленькую женушку!
– Ты что, опять женился? – спросил Аристон.
– Ну да. Для того чтобы удержать ее, понимаешь? Я не мог с ней расстаться. Не мог. Аристон! Но теперь и этого мало, потому что… – Голос его прервался, и Аристону послышался звук, странно похожий на всхлипывание.
– Ладно, успокойся, Орхомен, – сказал он. «А ведь Орхомен немного сумасшедший, – подумал он, и сердце его наполнилось жалостью. – Нет, даже не немного. Бывает, что страдания лишают человека рассудка, когда душа его не готова достойно перенести их».
– Назови мне ее имя, – сказал он.
– Ее зовут Хлодовехия, или Кассевелона, а может, и так, и так. Честно говоря, я сам толком не знаю.
– Хлодовехия? Кассевелона? Она что, варварка? Клянусь Афиной, это не эллинские имена!
– Ну разумеется не эллинские. Она в самом деле варварка – самая прелестная маленькая варварка, какую ты когда-либо видел. Она из Галлии – ну, в общем, ты знаешь, это западнее Сицилии, но ближе, чем Гесперия, у нас там еще есть город Массалия. Одни боги могут понять, что она говорит. Она пробыла в Массалии недостаточно долго, чтобы хорошо выучить греческий язык. Насколько я понял, она родилась в местечке под названием Лютеция – какой-то городок на острове посреди реки, а ее народ называется паризии.
– А вот это эллинское имя, – заявил Аристон.
– Вовсе нет. Простое совпадение в языках. Она даже не знает, кто такой Парис. И об Елене ничего не слыхала. и вообще о Гомере.
– Да просветит ее Афина! – сказал Аристон.
– Но она прекрасна. Аристон! Ее волосы такие светлые, что кажутся почти белыми.
– Ха! – хмыкнул Аристон. – Эти осветлители продаются в каждой лавке.
– Ничего подобного! – Ухмылка Орхомена была похожа на волчий оскал. – Видишь ли, поскольку она варварка из этой самой Галлии – во всяком случае, италиоты называют их галлами…
– Я прекрасно знаю, где находится Массалия, – перебил его Аристон. – Продолжай, Орхомен.
–… она еще не научилась ухаживать за своей внешностью. Нет, ты не подумай, она часто моется, от нее всегда хорошо пахнет; но она не бреет волосы на теле и вообще не удаляет их, как наши женщины. И представь себе, они всюду такие же светлые! Абсолютно везде, Аристон! Брови, ресницы, подмышки…
– Остановись, прошу тебя! – Аристон оборвал его на полуслове. – Не забывай, что она твоя жена, Орхомен! Изволь относиться к ней с должным уважением. Не пристало тебе вслух обсуждать ее тело, да еще на улице.
– Какой ты все-таки чувствительный, калон! Внешне ты стал мужчиной, но душа у тебя все еще девичья, не так ли? Ну да ладно. Пойдем же! Я хочу познакомить тебя с ней.
Аристон остановился в нерешительности.
– Не забывай, что мы в Афинах, – сказал он.
– Я знаю. Но я не афинянин, и ты тоже. Кроме того, я полагаюсь на это твое проклятое понятие чести. Идем же!
– Думаю, – сухо заметил Аристон, когда они тронулись в путь, – не пройдет и года, как ты забьешь ее до смерти, как несчастную Таргелию.
Орхомен встал как вкопанный. Дрожь пробежала по его могучему телу.
– Какой-то демон сидит во мне, Аристон, – прошептал он. – Мне хочется причинять людям боль, я упиваюсь своей жестокостью. Но это находит на меня только когда я пьян – вот почему я не выпил ни капли с тех пор как встретился с ней. Тем не менее и в этом мне понадобится твоя помощь, мой драгоценный друг. Скажи мне, если я окажусь слишком слаб и не устою перед искушением, ты разрешишь мне прийти к тебе, чтобы протрезветь перед тем, как отправиться домой?
– Разумеется, – успокоил его Аристон.
– Ибо я умру, если трону мою Хлодовехию-Кассевелону хоть пальцем! Ведь я так люблю ее, да поможет мне Эрос!
– Ну так и не трогай ее, – предложил Аристон.
– А если это сильнее меня? – возразил Орхомен. – Алкивиад как-то сказал, что все люди делятся на тех, кому доставляет удовольствие причинять боль другим, и тех, кому нравится самим ее испытывать. Сдается мне, что ты принадлежишь к последним. О, как ты обожаешь страдать!
Аристон с удивлением уставился на него. Практически то же самое он слышал от Сократа: «Пойми, Аристон, в твоей любви к маленькой Хрисее нет, в сущности, ничего противоестественного. Я хочу сказать, противоестественного для тебя. Да, она во многом похожа на мою Ксантиппу, а ты не столь кроток и терпелив, как я. Каждый день она будет разыгрывать перед тобой сцены, достойные Тартара. Она из тех, кто просто не может не мучить того, кого любит. Она вечно не уверена в себе, она стыдится своей внешности, и поэтому она на каждом шагу станет подозревать тебя в неверности; она будет кричать на тебя, выходить из себя по всякому поводу. Но все это не имеет значения, точнее, не имело бы значения, если бы я мог быть полностью уверен в том, что душа твоя успокоилась, что ты все еще не ищешь страданий, сам того не ведая, и что тайная страсть к самоуничижению навсегда оставила тебя».
Он вдруг почувствовал, что письмо под хитоном царапает ему грудь. Однако сейчас время для чтения было явно неподходящее. Да и в конце концов, тот, кто его написал – разумеется, это не могла быть Хрисея, она бы скорее умерла, чем решилась на такое, – мог подождать до вечера.
– Нам нужно придумать ей нормальное имя вместо этих жутких варварских кличек, – заявил он Орхомену. – Как, ты говоришь, она себя называет?
– Хлодовехия-Кассевелона, – сказал Орхомен.
– Единственное, что мне приходит в голову, – это Хлорея. По-гречески, стало быть, зеленая. Нет, не годится. Как там второе?
– Кассевелона.
– Может быть, Кассандра?
– Клянусь Зевсом, нет! Только не это! Это имя принесет несчастье! Во-первых, оно означает «та, что завлекает мужчин», а во-вторых, вспомни, что случилось с самой Кассандрой – и с ней, и с Агамемноном!
– Пожалуй, ты прав, – согласился Аристон. – Ладно, я, пожалуй, сначала взгляну на нее, а затем уж подберу подходящее имя. А пока, может, ты перестанешь скакать вокруг меня, как козел, и расскажешь мне наконец, в чем тут дело?
– Я приобрел ее у одного морехода по имени Алет. Он мой старый собутыльник и хорошо изучил мои вкусы. Когда у меня водились деньги, он предоставлял мне лучших мальчиков и девочек перед тем как продать их работорговцам. А теперь он долго пробыл в плавании и не знал, что ты вышвырнул меня из управляющих и что я у же истратил, можно сказать, последний обол и главным образом на мальчиков. Понимаешь, они больше возбуждают зверскую часть моей натуры, чем женщины. Но когда я ее увидел, то совершенно потерял голову. Я дал ему долговую расписку и забрал ее, поклявшись всеми богами Олимпа, что расплачусь на следующей неделе. Он заверил меня в том, что она девственница, и, надо сказать, не обманул. О великий Зевс, сколько крови вылилось из этой бедной крошки! Мне даже пришлось позвать лекаря. Но знаешь, она простила меня, видя мой испуги раскаянье. А теперь она, кажется, начинает привыкать ко мне. Дай мне только время, и я заставлю ее полюбить меня. Вот что зависит теперь от тебя, мой мальчик! О Зевс Громовержец! Кто бы мог подумать…
– Что именно от меня зависит? – спросил Аристон.
– Да это самое время. Видишь ли, Алет хочет вернуть ее. Вот почему я женился на ней. Теперь он не может забрать ее у меня без рассмотрения этого дела в суде. Я рассчитывал, что ему придется отправиться в плавание до того, как его иск дойдет до судей, или что к тому времени мне удастся увеличить ее живот до таких размеров, которые растрогают этих старых козлов. Но, увы, я просчитался. И вот, завтра мы предстанем перед дикастерией, если…
– …если я не выложу денежки, которые требует за нее твой приятель пират, – закончил за него Аристон.
– Вот именно. Только не говори, что ты мне отказываешь, мой мальчик! Ради Гестии и Геры, не говори этого!
– Хорошо, – медленно произнес Аристон. – Я не откажу тебе. Но я ссужу тебе деньги на нескольких жестких условиях, Орхомен.
Орхомен остановился и со страхом посмотрел на него.
– На каких же? – прошептал он еле слышно.
– Во-первых: ты вновь становишься управляющим моей самой крупной эргастерией; то, что эта работа тебе по силам, ты уже не раз доказывал. Погоди, я еще не кончил! Я хочу, чтобы ты был строг с работниками, которые явно разленились в последнее время. Но если ты хоть раз кого-то ударишь, даже ладонью, ты немедленно вылетишь. Согласен?
– Согласен, – сказал Орхомен. – Второе условие?
– Ты выплатишь мне стоимость твоей жены-рабыни из своего жалованья, Орхомен. Я более не намерен делать тебе подарки. Я не буду торопить тебя, но вернуть долг тебе придется. Ну как?
– Согласен, – прорычал Орхомен. – Дальше?
– Мы заходим сейчас в ближайший скрипторий – именно сейчас, пока я еще не видел ее, чтобы тебе не пришло в твою недобрую голову, что я замышляю отнять ее у тебя, – и составляем бумагу в трех копиях – одну ей, другую мне, третью окружному судье, – в которой ты поклянешься именем великой Афины предоставить ей свободу и развод в случае, если ты когда-либо ударишь ее или будешь плохо с ней обращаться. Согласен?
Орхомен окинул его свирепым взглядом.
– Я вижу, ты мне не доверяешь, мой мальчик? – сказал он.
– Скажем так, я хорошо знаю тебя, – спокойно ответил Аристон.
– Что, в сущности, одно и то же, – вздохнул Орхо– мен. – И ты прав. Хорошо! Пошли составлять твою гнусную бумагу!
Девушка – скорее девочка, которой не исполнилось и пятнадцати лет, – медленно и робко подошла к ним, и у Аристона перехватило дыхание. Все мысли исчезли, сердце остановилось. Ни в аттическом, ни в дорийском или ионическом наречиях не было подходящего слова, чтобы описать ее красоту. Небесная нимфа – вот все, что он мог придумать. Богиня. Розоперстая Эос, восходящая утром над землей. Сама Афродита, рождающаяся из морской пены. Прекрасная Елена. Ибо именно такой должна была быть Елена, иначе все, что произошло под Троей, лишалось всякого смысла.
Смертная печаль наполнила его душу. «Поздно, поздно, слишком поздно, – рефреном звучало в его воспаленном мозгу. – Это восхитительное неземное нежное создание – в руках такой грубой скотины, как Орхомен! Нет!» Клянусь Эросом, Афродитой, самой любовью, нет! Но изменить ничего уже было нельзя. Он отвернулся, пытаясь овладеть собой, скрыть горячую соленую влагу, внезапно наполнившую его глаза. Хрисея перестала для него существовать. Ее просто не было. Ни ее, ни письма у него на груди. Он больше не чувствовал его прикосновения.
Он снова повернулся к ним и сказал, стараясь придать твердость своему голосу:
– Теперь я знаю, как ее назвать, Орхомен.
– Как? – спросил Орхомен. – Я вообще-то думал о Кч-ллиопе.
– Нет. Этого недостаточно. Каллиопа-светлоликая… Верно, но этого мало.
– Ну а как тогда? – спросил Орхомен.
– Клеотера, – прошептал Аристон.
– Клеотера, – задумчиво произнес Орхомен. – Клеотера. – Нежные слоги тяжело перекатывались у него на языке. – Хм-мм… – вдруг он взревел как бык: – Клеотера – Возвышенная Красота! Клянусь Зевсом, это то, что надо! Ты попал в самую точку, мой мальчик! Я знал, что ты что-нибудь придумаешь! Подойди сюда, Клео, познакомься со своим покровителем! Это…
В этот момент все и произошло. С каким-то мягким журчащим звуком, одновременно напоминающим смех и всхлип, новоявленная Клеотера шагнула вперед и бросилась на шею Аристону.
Лицо Орхомена сделалось чернее туч, гонимых по небу Зевсом. Он протянул руку, чтобы оторвать девушку – девушку? Голова у Аристона шла кругом. Эту сребролунную и солнечноликую богиню! – от Аристона. Оба услышали гортанные, типично варварские звуки ее речи; издаваемые кем-либо другим, они были бы ужасны, но из ее уст они звучали как необычная возбуждающая музыка, глубокая и теплая, наполненная радостью, как солнечное лето.
– Мне очень жаль, моя милая, – выдавал из себя Аристон, – но я понимаю только эллинскую речь.
– Ox! – простонала она. Затем она разомкнула свои объятия и отшатнулась от него. Слезы, как прозрачные жемчужины, сверкали на ее голубых глазах, с мольбой смотревших на Аристона.
– Прости меня, мой господин! – прошептала она на ломаном колониальном наречии. – Прости меня, я подумала, что ты один из нас! Твои глаза, волосы, твоя борода…
Орхомен с облегчением расхохотался.
– Ха-ха-ха! – заливался он. – Она приняла тебя за варвара, своего соплеменника! Видишь ли. Клео, и среди нас встречаЮТСЯ светловолосые. Редко, но встречаются. Вот, например, наы величайший герой Ахилл был светловолосым. Л Одиссей так вообще рыжим. Даже в наше время, в Македонии Фракии. Да ты все равно не понимаешь ни слова из того, что я говорю, не так ли?
– Нет, господин мой муж, – сказала Клеотера.
– Да поможет нам Афина! Послушай, Аристон, как ты думаешь, мне когда-нибудь удастся научить ее разговаривать по-человечески?
– Ты хочешь сказать, по-Эллински? Я попрошу Софокла, чтобы он на время одолжил нам Феорис; лучшего учителя нам не найти. Никто не может сравниться с ней по изысканности речи. Даже сама Парфенопа.
– Ну хорошо, при условии, что она не станет учить Клео всем этим грязным гетерским штучкам! Они притворяются, что любят мужчин, но… Кстати, мой мальчик, насчет этой ссуды – Алет заявится завтра ровно в десять, и я…
– Направь его ко мне, – сказал Аристон.
Он не пошел домой. Он просто не мог. Он был как одержимый. Он бродил по афинским улицам, даже не слыша яростных споров о виновности или невиновности Алкивиада в столь святотатственном осквернении домашних герм. Наконец он остановился; мысли жгли его, как расплавленный свинец, душа корчилась от боли в руках самого безжалостного и умелого палача из всех когда-либо терзавших человека: черной жестокой зависти.
– Я пойду к Парфенопе! – бушевал он. – Напьюсь как сова Афины! Буду спать с…
Его шатало, как будто он уже был пьян. В сущности, он и был пьян. От горького вина душевных мук.
Маленькая начинающая гетера Псилла – разумеется, это не было ее настоящим именем, ибо означало «блоха»; такое прозвище она получила от подруг за свою миниатюрность и живость – очень медленно оторвала свои губы от губ Аристона.
– В чем дело, милый? – прошептала она. – Обычно мои поцелуи могут возбудить даже покойника.
– Я не знаю, – пробурчал Аристон. – Наверное, во мне слишком много вина. Нет, слишком много печали.
– Ну ничего, я тебя мигом вылечу! – заявила Псилла и приступила к делу. Но все ее усилия были тщетны.
Наконец она села и удивленно посмотрела на него. Она была очень маленькой и очень привлекательной. Ее соски были подрумянены. От нее исходил очень сильный и насыщенный запах духов. Ему внезапно сделалось дурно.
– Послушай, Псилла, – начал он. Но слова, которые он собирался произнести, застряли у него в горле.
Хрисея стояла рядом и смотрела на них. Она не плакала. Пока. С ней происходило нечто куда более ужасное. Она буквально распадалась на куски, не снаружи, а внутри. Он отчетливо видел этот жуткий процесс самораспада в ее глазах.
Она резко наклонилась, что-то подняла с пола и протянула ему трясущейся рукой. Это было письмо. То самое, что он весь день проносил под туникой. О существовании которого он давно забыл. Которое упало на пол, когда он сдернул с себя хитон.
– Прочти его, когда у тебя найдется время, мой господин Аристон, – сказала она ясным твердым голосом, ломким, как сланцевая скала. – Я думаю, что оно позабавит тебя. Подумать только, я предложила тебе свое тело! Тебе, которому достаточно свистнуть, и в твоем распоряжении будет великое множество тел – восхитительных, как у этой маленькой куклы. Но вот того, что принадлежало тебе и все еще принадлежит, она тебе дать не может, о бесконечно прекрасный Аристон, потому что этого у нее нет. Мою душу. И еще кое-что. Девственность, о которой она давным-давно позабыла. Любовь, которая не продается. Верность – да ты даже слова этого не знаешь!
Она повернулась, шагнула к дверям, затем остановилась и снова оглянулась.
– По крайней мере, я рада, что она – не мужчина! – произнесла она, еле сдерживая рыдания, и стремительно выбежала из комнаты.
– Да оставь ты эту старую тощую Гекату, пусть убирается! – сказала Псилла. Но он грубо оттолкнул ее и поднялся на ноги.
Он натягивал хитон, когда услышал крик Парфенопы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Ты должен помочь мне, Аристон! – воскликнул он, даже не поздоровавшись. – Ты просто обязан!
– В самом деле? – осведомился Аристон.
– Да, клянусь Зевсом Громовержцем! Ну хорошо, я признаю, что в твоих глазах я был последней свиньей, но с этим покончено, слышишь! Покончено!
– Неужели? – сказал Аристон.
– Ну да, клянусь Афродитой! Понимаешь, мой мальчик, впервые в жизни я влюбился. По-настоящему. Я полюбил всей душой!
– Ну и как его зовут? – спросил Аристон.
– Как его зовут? Ха-ха! Вот тут-то ты и ошибаешься! Как ее зовут, друг мой! Мою жену, мою маленькую женушку!
– Ты что, опять женился? – спросил Аристон.
– Ну да. Для того чтобы удержать ее, понимаешь? Я не мог с ней расстаться. Не мог. Аристон! Но теперь и этого мало, потому что… – Голос его прервался, и Аристону послышался звук, странно похожий на всхлипывание.
– Ладно, успокойся, Орхомен, – сказал он. «А ведь Орхомен немного сумасшедший, – подумал он, и сердце его наполнилось жалостью. – Нет, даже не немного. Бывает, что страдания лишают человека рассудка, когда душа его не готова достойно перенести их».
– Назови мне ее имя, – сказал он.
– Ее зовут Хлодовехия, или Кассевелона, а может, и так, и так. Честно говоря, я сам толком не знаю.
– Хлодовехия? Кассевелона? Она что, варварка? Клянусь Афиной, это не эллинские имена!
– Ну разумеется не эллинские. Она в самом деле варварка – самая прелестная маленькая варварка, какую ты когда-либо видел. Она из Галлии – ну, в общем, ты знаешь, это западнее Сицилии, но ближе, чем Гесперия, у нас там еще есть город Массалия. Одни боги могут понять, что она говорит. Она пробыла в Массалии недостаточно долго, чтобы хорошо выучить греческий язык. Насколько я понял, она родилась в местечке под названием Лютеция – какой-то городок на острове посреди реки, а ее народ называется паризии.
– А вот это эллинское имя, – заявил Аристон.
– Вовсе нет. Простое совпадение в языках. Она даже не знает, кто такой Парис. И об Елене ничего не слыхала. и вообще о Гомере.
– Да просветит ее Афина! – сказал Аристон.
– Но она прекрасна. Аристон! Ее волосы такие светлые, что кажутся почти белыми.
– Ха! – хмыкнул Аристон. – Эти осветлители продаются в каждой лавке.
– Ничего подобного! – Ухмылка Орхомена была похожа на волчий оскал. – Видишь ли, поскольку она варварка из этой самой Галлии – во всяком случае, италиоты называют их галлами…
– Я прекрасно знаю, где находится Массалия, – перебил его Аристон. – Продолжай, Орхомен.
–… она еще не научилась ухаживать за своей внешностью. Нет, ты не подумай, она часто моется, от нее всегда хорошо пахнет; но она не бреет волосы на теле и вообще не удаляет их, как наши женщины. И представь себе, они всюду такие же светлые! Абсолютно везде, Аристон! Брови, ресницы, подмышки…
– Остановись, прошу тебя! – Аристон оборвал его на полуслове. – Не забывай, что она твоя жена, Орхомен! Изволь относиться к ней с должным уважением. Не пристало тебе вслух обсуждать ее тело, да еще на улице.
– Какой ты все-таки чувствительный, калон! Внешне ты стал мужчиной, но душа у тебя все еще девичья, не так ли? Ну да ладно. Пойдем же! Я хочу познакомить тебя с ней.
Аристон остановился в нерешительности.
– Не забывай, что мы в Афинах, – сказал он.
– Я знаю. Но я не афинянин, и ты тоже. Кроме того, я полагаюсь на это твое проклятое понятие чести. Идем же!
– Думаю, – сухо заметил Аристон, когда они тронулись в путь, – не пройдет и года, как ты забьешь ее до смерти, как несчастную Таргелию.
Орхомен встал как вкопанный. Дрожь пробежала по его могучему телу.
– Какой-то демон сидит во мне, Аристон, – прошептал он. – Мне хочется причинять людям боль, я упиваюсь своей жестокостью. Но это находит на меня только когда я пьян – вот почему я не выпил ни капли с тех пор как встретился с ней. Тем не менее и в этом мне понадобится твоя помощь, мой драгоценный друг. Скажи мне, если я окажусь слишком слаб и не устою перед искушением, ты разрешишь мне прийти к тебе, чтобы протрезветь перед тем, как отправиться домой?
– Разумеется, – успокоил его Аристон.
– Ибо я умру, если трону мою Хлодовехию-Кассевелону хоть пальцем! Ведь я так люблю ее, да поможет мне Эрос!
– Ну так и не трогай ее, – предложил Аристон.
– А если это сильнее меня? – возразил Орхомен. – Алкивиад как-то сказал, что все люди делятся на тех, кому доставляет удовольствие причинять боль другим, и тех, кому нравится самим ее испытывать. Сдается мне, что ты принадлежишь к последним. О, как ты обожаешь страдать!
Аристон с удивлением уставился на него. Практически то же самое он слышал от Сократа: «Пойми, Аристон, в твоей любви к маленькой Хрисее нет, в сущности, ничего противоестественного. Я хочу сказать, противоестественного для тебя. Да, она во многом похожа на мою Ксантиппу, а ты не столь кроток и терпелив, как я. Каждый день она будет разыгрывать перед тобой сцены, достойные Тартара. Она из тех, кто просто не может не мучить того, кого любит. Она вечно не уверена в себе, она стыдится своей внешности, и поэтому она на каждом шагу станет подозревать тебя в неверности; она будет кричать на тебя, выходить из себя по всякому поводу. Но все это не имеет значения, точнее, не имело бы значения, если бы я мог быть полностью уверен в том, что душа твоя успокоилась, что ты все еще не ищешь страданий, сам того не ведая, и что тайная страсть к самоуничижению навсегда оставила тебя».
Он вдруг почувствовал, что письмо под хитоном царапает ему грудь. Однако сейчас время для чтения было явно неподходящее. Да и в конце концов, тот, кто его написал – разумеется, это не могла быть Хрисея, она бы скорее умерла, чем решилась на такое, – мог подождать до вечера.
– Нам нужно придумать ей нормальное имя вместо этих жутких варварских кличек, – заявил он Орхомену. – Как, ты говоришь, она себя называет?
– Хлодовехия-Кассевелона, – сказал Орхомен.
– Единственное, что мне приходит в голову, – это Хлорея. По-гречески, стало быть, зеленая. Нет, не годится. Как там второе?
– Кассевелона.
– Может быть, Кассандра?
– Клянусь Зевсом, нет! Только не это! Это имя принесет несчастье! Во-первых, оно означает «та, что завлекает мужчин», а во-вторых, вспомни, что случилось с самой Кассандрой – и с ней, и с Агамемноном!
– Пожалуй, ты прав, – согласился Аристон. – Ладно, я, пожалуй, сначала взгляну на нее, а затем уж подберу подходящее имя. А пока, может, ты перестанешь скакать вокруг меня, как козел, и расскажешь мне наконец, в чем тут дело?
– Я приобрел ее у одного морехода по имени Алет. Он мой старый собутыльник и хорошо изучил мои вкусы. Когда у меня водились деньги, он предоставлял мне лучших мальчиков и девочек перед тем как продать их работорговцам. А теперь он долго пробыл в плавании и не знал, что ты вышвырнул меня из управляющих и что я у же истратил, можно сказать, последний обол и главным образом на мальчиков. Понимаешь, они больше возбуждают зверскую часть моей натуры, чем женщины. Но когда я ее увидел, то совершенно потерял голову. Я дал ему долговую расписку и забрал ее, поклявшись всеми богами Олимпа, что расплачусь на следующей неделе. Он заверил меня в том, что она девственница, и, надо сказать, не обманул. О великий Зевс, сколько крови вылилось из этой бедной крошки! Мне даже пришлось позвать лекаря. Но знаешь, она простила меня, видя мой испуги раскаянье. А теперь она, кажется, начинает привыкать ко мне. Дай мне только время, и я заставлю ее полюбить меня. Вот что зависит теперь от тебя, мой мальчик! О Зевс Громовержец! Кто бы мог подумать…
– Что именно от меня зависит? – спросил Аристон.
– Да это самое время. Видишь ли, Алет хочет вернуть ее. Вот почему я женился на ней. Теперь он не может забрать ее у меня без рассмотрения этого дела в суде. Я рассчитывал, что ему придется отправиться в плавание до того, как его иск дойдет до судей, или что к тому времени мне удастся увеличить ее живот до таких размеров, которые растрогают этих старых козлов. Но, увы, я просчитался. И вот, завтра мы предстанем перед дикастерией, если…
– …если я не выложу денежки, которые требует за нее твой приятель пират, – закончил за него Аристон.
– Вот именно. Только не говори, что ты мне отказываешь, мой мальчик! Ради Гестии и Геры, не говори этого!
– Хорошо, – медленно произнес Аристон. – Я не откажу тебе. Но я ссужу тебе деньги на нескольких жестких условиях, Орхомен.
Орхомен остановился и со страхом посмотрел на него.
– На каких же? – прошептал он еле слышно.
– Во-первых: ты вновь становишься управляющим моей самой крупной эргастерией; то, что эта работа тебе по силам, ты уже не раз доказывал. Погоди, я еще не кончил! Я хочу, чтобы ты был строг с работниками, которые явно разленились в последнее время. Но если ты хоть раз кого-то ударишь, даже ладонью, ты немедленно вылетишь. Согласен?
– Согласен, – сказал Орхомен. – Второе условие?
– Ты выплатишь мне стоимость твоей жены-рабыни из своего жалованья, Орхомен. Я более не намерен делать тебе подарки. Я не буду торопить тебя, но вернуть долг тебе придется. Ну как?
– Согласен, – прорычал Орхомен. – Дальше?
– Мы заходим сейчас в ближайший скрипторий – именно сейчас, пока я еще не видел ее, чтобы тебе не пришло в твою недобрую голову, что я замышляю отнять ее у тебя, – и составляем бумагу в трех копиях – одну ей, другую мне, третью окружному судье, – в которой ты поклянешься именем великой Афины предоставить ей свободу и развод в случае, если ты когда-либо ударишь ее или будешь плохо с ней обращаться. Согласен?
Орхомен окинул его свирепым взглядом.
– Я вижу, ты мне не доверяешь, мой мальчик? – сказал он.
– Скажем так, я хорошо знаю тебя, – спокойно ответил Аристон.
– Что, в сущности, одно и то же, – вздохнул Орхо– мен. – И ты прав. Хорошо! Пошли составлять твою гнусную бумагу!
Девушка – скорее девочка, которой не исполнилось и пятнадцати лет, – медленно и робко подошла к ним, и у Аристона перехватило дыхание. Все мысли исчезли, сердце остановилось. Ни в аттическом, ни в дорийском или ионическом наречиях не было подходящего слова, чтобы описать ее красоту. Небесная нимфа – вот все, что он мог придумать. Богиня. Розоперстая Эос, восходящая утром над землей. Сама Афродита, рождающаяся из морской пены. Прекрасная Елена. Ибо именно такой должна была быть Елена, иначе все, что произошло под Троей, лишалось всякого смысла.
Смертная печаль наполнила его душу. «Поздно, поздно, слишком поздно, – рефреном звучало в его воспаленном мозгу. – Это восхитительное неземное нежное создание – в руках такой грубой скотины, как Орхомен! Нет!» Клянусь Эросом, Афродитой, самой любовью, нет! Но изменить ничего уже было нельзя. Он отвернулся, пытаясь овладеть собой, скрыть горячую соленую влагу, внезапно наполнившую его глаза. Хрисея перестала для него существовать. Ее просто не было. Ни ее, ни письма у него на груди. Он больше не чувствовал его прикосновения.
Он снова повернулся к ним и сказал, стараясь придать твердость своему голосу:
– Теперь я знаю, как ее назвать, Орхомен.
– Как? – спросил Орхомен. – Я вообще-то думал о Кч-ллиопе.
– Нет. Этого недостаточно. Каллиопа-светлоликая… Верно, но этого мало.
– Ну а как тогда? – спросил Орхомен.
– Клеотера, – прошептал Аристон.
– Клеотера, – задумчиво произнес Орхомен. – Клеотера. – Нежные слоги тяжело перекатывались у него на языке. – Хм-мм… – вдруг он взревел как бык: – Клеотера – Возвышенная Красота! Клянусь Зевсом, это то, что надо! Ты попал в самую точку, мой мальчик! Я знал, что ты что-нибудь придумаешь! Подойди сюда, Клео, познакомься со своим покровителем! Это…
В этот момент все и произошло. С каким-то мягким журчащим звуком, одновременно напоминающим смех и всхлип, новоявленная Клеотера шагнула вперед и бросилась на шею Аристону.
Лицо Орхомена сделалось чернее туч, гонимых по небу Зевсом. Он протянул руку, чтобы оторвать девушку – девушку? Голова у Аристона шла кругом. Эту сребролунную и солнечноликую богиню! – от Аристона. Оба услышали гортанные, типично варварские звуки ее речи; издаваемые кем-либо другим, они были бы ужасны, но из ее уст они звучали как необычная возбуждающая музыка, глубокая и теплая, наполненная радостью, как солнечное лето.
– Мне очень жаль, моя милая, – выдавал из себя Аристон, – но я понимаю только эллинскую речь.
– Ox! – простонала она. Затем она разомкнула свои объятия и отшатнулась от него. Слезы, как прозрачные жемчужины, сверкали на ее голубых глазах, с мольбой смотревших на Аристона.
– Прости меня, мой господин! – прошептала она на ломаном колониальном наречии. – Прости меня, я подумала, что ты один из нас! Твои глаза, волосы, твоя борода…
Орхомен с облегчением расхохотался.
– Ха-ха-ха! – заливался он. – Она приняла тебя за варвара, своего соплеменника! Видишь ли. Клео, и среди нас встречаЮТСЯ светловолосые. Редко, но встречаются. Вот, например, наы величайший герой Ахилл был светловолосым. Л Одиссей так вообще рыжим. Даже в наше время, в Македонии Фракии. Да ты все равно не понимаешь ни слова из того, что я говорю, не так ли?
– Нет, господин мой муж, – сказала Клеотера.
– Да поможет нам Афина! Послушай, Аристон, как ты думаешь, мне когда-нибудь удастся научить ее разговаривать по-человечески?
– Ты хочешь сказать, по-Эллински? Я попрошу Софокла, чтобы он на время одолжил нам Феорис; лучшего учителя нам не найти. Никто не может сравниться с ней по изысканности речи. Даже сама Парфенопа.
– Ну хорошо, при условии, что она не станет учить Клео всем этим грязным гетерским штучкам! Они притворяются, что любят мужчин, но… Кстати, мой мальчик, насчет этой ссуды – Алет заявится завтра ровно в десять, и я…
– Направь его ко мне, – сказал Аристон.
Он не пошел домой. Он просто не мог. Он был как одержимый. Он бродил по афинским улицам, даже не слыша яростных споров о виновности или невиновности Алкивиада в столь святотатственном осквернении домашних герм. Наконец он остановился; мысли жгли его, как расплавленный свинец, душа корчилась от боли в руках самого безжалостного и умелого палача из всех когда-либо терзавших человека: черной жестокой зависти.
– Я пойду к Парфенопе! – бушевал он. – Напьюсь как сова Афины! Буду спать с…
Его шатало, как будто он уже был пьян. В сущности, он и был пьян. От горького вина душевных мук.
Маленькая начинающая гетера Псилла – разумеется, это не было ее настоящим именем, ибо означало «блоха»; такое прозвище она получила от подруг за свою миниатюрность и живость – очень медленно оторвала свои губы от губ Аристона.
– В чем дело, милый? – прошептала она. – Обычно мои поцелуи могут возбудить даже покойника.
– Я не знаю, – пробурчал Аристон. – Наверное, во мне слишком много вина. Нет, слишком много печали.
– Ну ничего, я тебя мигом вылечу! – заявила Псилла и приступила к делу. Но все ее усилия были тщетны.
Наконец она села и удивленно посмотрела на него. Она была очень маленькой и очень привлекательной. Ее соски были подрумянены. От нее исходил очень сильный и насыщенный запах духов. Ему внезапно сделалось дурно.
– Послушай, Псилла, – начал он. Но слова, которые он собирался произнести, застряли у него в горле.
Хрисея стояла рядом и смотрела на них. Она не плакала. Пока. С ней происходило нечто куда более ужасное. Она буквально распадалась на куски, не снаружи, а внутри. Он отчетливо видел этот жуткий процесс самораспада в ее глазах.
Она резко наклонилась, что-то подняла с пола и протянула ему трясущейся рукой. Это было письмо. То самое, что он весь день проносил под туникой. О существовании которого он давно забыл. Которое упало на пол, когда он сдернул с себя хитон.
– Прочти его, когда у тебя найдется время, мой господин Аристон, – сказала она ясным твердым голосом, ломким, как сланцевая скала. – Я думаю, что оно позабавит тебя. Подумать только, я предложила тебе свое тело! Тебе, которому достаточно свистнуть, и в твоем распоряжении будет великое множество тел – восхитительных, как у этой маленькой куклы. Но вот того, что принадлежало тебе и все еще принадлежит, она тебе дать не может, о бесконечно прекрасный Аристон, потому что этого у нее нет. Мою душу. И еще кое-что. Девственность, о которой она давным-давно позабыла. Любовь, которая не продается. Верность – да ты даже слова этого не знаешь!
Она повернулась, шагнула к дверям, затем остановилась и снова оглянулась.
– По крайней мере, я рада, что она – не мужчина! – произнесла она, еле сдерживая рыдания, и стремительно выбежала из комнаты.
– Да оставь ты эту старую тощую Гекату, пусть убирается! – сказала Псилла. Но он грубо оттолкнул ее и поднялся на ноги.
Он натягивал хитон, когда услышал крик Парфенопы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55