– И умных также, их удел – посредственность.
– Народ весьма учтивый.
– Да чуждый верности – собственных их Генрихов не щадит предательский кинжал .
– Любят труд.
– Это так, но заодно – деньги.
– Вы не станете отрицать, что у них были великие короли.
– Но от этих великих толку было очень мало.
– Они торжественно приходят и становятся владыками мира.
– Но как бесславно уходят! Встречают их здравицами, а провожают заупокойными вечернями .
– С оружием в руках спешат на помощь тем, кто просит их защиты.
– О да – хахали прелюбодейных, низких провинций .
– Бережливы.
– Еще как! Унция серебра им дороже кинтала чести. В первый день они – рабы, на второй – хозяева, а на третий – тираны несносные. Середины не знают, только крайности, то человечны, то бессердечны.
– У них великие достоинства.
– И столько великих пороков, что нелегко указать главный. Короче, они – антиподы испанцев.
– Но скажите, чем кончился разговор с Отшельником, как ответил он на язвительный вопрос Критило.
– Он признался, что наружная добродетель не получает весомой и истинной награды; людям еще можно подбросить фальшивую кость, а бога не надуешь . Услышав такое, мы переглянулись и, поймав случай, поскорей сбросили дрянные ризы притворщиков и перескочили через ограду гнусного Лицемерия.
– О, вы превосходно поступили! Ведь блаженство лицемера короче одного мгновения – это точка в пространстве. Поймите простую истину – добродетель подлинную за сто лиг отличишь от фальшивой. Нынче глаз сильно навострился: сразу примечают, кто с какой ноги выступает, на какую хромает. Чем пуще изощряется обман, тем за ним усердней следит бдительная осторожность – и в облачении благочестия ему не избежать разоблачения. Стойкая и совершенная доблесть может смело показать себя небу и земле, лишь она ценна и прочна, лишь ее слава чиста и вечна. Главное – искать прекрасную Виртелию и не унывать, пока не обретешь; пусть придется идти по остриям пик и кинжалов, лишь она укажет путь к вашей Фелисинде, в поисках которой вы странствуете всю жизнь.
Он одобрял их, призывал подняться на гору трудностей, что так устрашала Андренио.
– Эй, вперед! – говорил Стосердечный. – Трусливое твое воображение рисует тебе пресловутого льва куда свирепей, чем он есть на деле. Знай, немало нежных юношей и хрупких дев сумели сломать ему челюсти.
– А как? – спросил Андренио.
– Сперва хорошо вооружаясь, затем еще лучше сражаясь: отважная решимость все побеждает.
– Какое же надобно оружие и где его найти?
– Пойдемте со мною, я поведу вас туда, где сможете его подобрать себе – не ради потехи, а ради дела.
Они пошли за ним, беседуя и рассуждая.
– Какой толк, – говорил Стосердечный, – в оружии без мужества? Это значит снабжать оружием своего противника.
– Неужели Мужество кончилось? – спросил Критило.
– Да, ему пришел конец, – отвечал вожатый. – Нет уже в мире Геркулесов, чтобы побеждали чудовищ, карали за несправедливость, оскорбления, тиранию; совершать злодеяния и покрывать их найдется много охотников; что ни день – сотни тысяч злодейств. В прежние времена был один Как – один обманщик, один вор на целый город; ныне на каждом углу свой Как, в каждом доме его логово. А сколько Антеев, сынов своего века, рожденных из праха земного! Кругом когтистые гарпии, семиглавые и тысячу раз семинравные гидры, распаленные похотью кабаны, обуянные гордынею львы! Повсюду кишмя-кишат легионы чудищ, и не видно человека столь мужественного, чтобы пройти до столпов стойкости, продвинуть их на рубежи возможностей человеческих и покончить с химерами.
– О, как недолго жило Мужество в мире! – сказал Андренио.
– Да, недолго, человек отважный и соратники его живут недолго.
– А от чего оно умерло?
– От яда.
– Какая жалость! Лучше бы в бессмертной – ибо столь смертельной – битве под Нордлингеном или при осаде Барселоны, доблестный конец – жизни венец. Но от яда! Злая доля! А как дали ему яд?
– В виде порошков более смертоносных, чем миланские ; более губительных, чем из спорыньи, из языка сплетника, предателя, мачехи, шурина или свекрови.
– Говоришь так, потому что милые эти люди любому запорошат глаза и утопят в грязи, на крови замешанной?
– Нет-нет, я выразился вполне точно. Так далеко зашло коварство людское, что потомкам нашим уже нечего будет делать. Оно изобрело порошки ядовитые и губительные, что, как чума, косят подряд великих людей; с той поры, как порошки эти в ходу и даже в чести, нет на свете доблестного человека, сгубили всех славных. Теперь и думать нечего о Сидах или Роландах, героях прошлого. Ныне и Геркулес стал бы марионеткой, и Самсон разве что чудом уцелел бы. Говорю вам – изгнаны из мира отвага и храбрость.
– Что ж это за злокозненные порошки? – спросил Критило. – Не из молотых ли василисков или внутренностей сушеных гадюк, из скорпионьих хвостов, из очей завистливых да похотливых, из кривого умысла, коварных замыслов, злых языков? Неужто в Дельфах опять разбился сосуд, и отрава залила всю Азию?
– Того хуже. И хотя говорят, будто в составе этих порошков адская сера, стигийская селитра и уголь, раздуваемый чихом дьявола, я утверждаю, что они из сердца человеческого, более непреклонного, чем Фурии, более неумолимого, чем Парки, более жестокого, чем война, более бездушного, чем смерть: нельзя вообразить изобретения более кощунственного, отвратительного, нечестивого и пагубного, чем порох, названный так потому, что он в прах обращает род человеческий. Из-за него-то и перевелись троянские Гекторы, греческие Ахиллесы, испанские Бернардо. Сердца уже нет, сила не нужна, ловкость бесполезна: мальчишка сокрушает исполина, заяц стреляет в льва, трус в смельчака – удаль и отвага теперь ни к чему. – А я, напротив, слыхал, – возразил Критило, – что нынешнее мужество превосходит прежнее. И то посудить – насколько больше храбрости требуется от человека, чтобы противостоять тысячам пушек, насколько больше силы духа, чтобы ждать ураганного огня бомбард, быть мишенью смертоносных молний! Вот это – мужество, древнее против него – пустяк; нет, именно теперь мужество в зените, оно в бесстрашном сердце, а прежде заключалось оно в дюжих руках мужлана, в крепких икрах дикаря.
– Кто так говорит, кругом неправ. Нелепое, ложное суждение! То, что вы прославляете, не мужество, даже не пахнет им; это всего лишь дерзость и безумие – качества совсем иные.
– И я скажу, – подтвердил Андренио, – что война ныне – для дерзких безумцев, недаром великий муж , славный в Испании своим благоразумием, оказавшись в первый и в последний раз на поле боя и услышав свист пуль, сказал: «Ужели моему отцу это было любо?» И многие разделяли его здравое мнение. Слышал я, что с тех пор, как Отвага и Благоразумие поссорились, мира меж ними нет и нет; Отвага вышла из себя и отправилась к Войне, а Благоразумие ушло к Разуму.
– Нет, ты неправ, – сказал Мужественный. – Много ли свершит сила без благоразумия? Возраст зрелости – самая пора мужества, потому и зовется возмужалостью. Что для юности смелость, для старости опасливость, то для зрелости мужество: здесь оно на своем месте.
Тут они подошли к зданию мощному и просторному. Назвали свое имя и обрели имя, ибо здесь обретают славу. А как вошли внутрь, их взорам явились чудеса, сотворенные отвагой, дивные орудия ратной силы. То была оружейная, собрание всех видов древнего и нового оружия, проверенного опытом, испытанного мощными руками храбрецов, что шли за военными штандартами. Великолепное зрелище являло сие собрание трофеев мужества, от изумления глаза разбегались и дух захватывало.
– Подойдите поближе, – говорил Мужественный, – смотрите и восхищайтесь столь многообразным и грозным чудом, сотворенным ради славы.
Но Критило вдруг объяла глубочайшая скорбь – так сильно сжалось его сердце, что увлажнились глаза. Мужественный, заметив это, осведомился о причине его слез.
– Возможно ли, – сказал Критило, – что все смертоносные эти орудия – против хрупкой жизни нашей? Добро бы их назначением было охранять ее, тогда они заслуживали бы одобрения; но нет, чтобы увечить и уничтожать жизнь, чтобы губить сей гонимый ветром листок, чванятся своею силой все эти острые клинки! О, злосчастный человек, своею же бедой ты гордишься, как трофеем!
– Клинок этой сабли, сударь, обрубил нить жизни славного короля дона Себастьяна, достойного прожить век сотни Несторов; вот этот сгубил злополучного Кира , царя Персии; эта стрела пронзила бок славному королю Санчо Арагонскому , a вон та – Санчо Кастильскому .
– Будь прокляты все эти орудия смерти, да сотрется и память о них! Глаза бы мои на них не глядели! Пройдемте дальше.
– Этот сверкающий меч, – сказал Мужественный, – прославленное оружие Георгия Кастриота, а вон тот – маркиза де Пескара.
– Дайте мне ими налюбоваться.
И, хорошенько их оглядев, Критило сказал:
– Я чаял увидеть нечто более удивительное. Ничем не отличаются от прочих. Немало видывал я мечей лучшей закалки, пусть и не столь знаменитых.
– Ну да, ты не видишь тех двух рук, что ими орудовали; в руках-то и была вся суть.
Увидели они два других, и очень схожих, меча, обагренных кровью от острия до рукояти.
– Эти два меча спорят, какой выиграл больше сражений.
– А чьи они?
– Вот этот – короля дона Хайме Завоевателя, а другой – кастильского Сида.
Меня больше привлекает первый, он принес больше пользы, а второму пусть остается хвала, о нем сложено больше сказаний. Но где же меч Александра Великого? Очень хочется увидеть его.
– Не трудитесь искать – его здесь нет!
– Как это – нет? Ведь он победил весь мир!
– Но не достало мужества победить себя, малый мир: покорил всю Индию, но не свой гнев . Не найдете здесь и Цезарева меча.
– Неужели? А я-то думал – он здесь первый.
– Нет. Ибо Цезарь обращал свою сталь больше против друзей и косил головы людей достойнейших.
– Я вижу здесь некоторые мечи, хоть и добрые, но коротковатые.
– Вот чего не сказал бы граф де Фуэнтес , ему ни один меч не казался короток; надо лишь, говорил он, ступить еще на шаг к противнику. Вот три меча славных французов – Пипина, Карла Великого и Людовика Десятого.
– И больше нет французских? – спросил Критило.
– О других я не знаю.
– Но во Франции было столько знаменитых королей, столько достославных пэров и доблестных маршалов! Где мечи двух Биронов , меч великого Генриха Четвертого? Неужто всего три?
– Только эти три меча обратили свое мужество против мавров, прочие – против христиан.
Заметили они меч, туго вложенный в ножны, – все остальные были обнажены, одни сверкающие, другие окровавленные. Смешным показалось это нашим странникам, но Мужественный молвил:
– Меч этот воистину геройский – второе его название «Великий».
– Но почему он не обнажен?
– Потому что Великий Капитан, его хозяин, говаривал – высшая храбрость в том, чтобы не ввязываться в войну, не быть вынужденным обнажать меч.
У одной шпаги был сверкающий наконечник чистого золота.
– Этот наконечник, – молвил Мужественный, – надел на свою шпагу маркиз де Леганес , разбив и победив Непобедимого.
Андренио пожелал узнать, какой же меч лучший в мире.
– Это установить нелегко, – сказал Мужественный, – но я бы назвал меч католического короля дона Фердинанда.
– А почему не мечи Гектора или Ахиллеса, – возразил Критило, – более знаменитые и поэтами воспетые?
– Признаю это, – отвечал Мужественный, – но сей меч, пусть и не столь громкой славы, был более полезен и создал своими победами величайшую империю, какую знал мир. Клинок Католического Короля да броня короля Филиппа Третьего могут на любом поле брани показаться: клинок приобретет, броня сохранит.
– Где ж она, геройская броня Филиппа?
Им показали броню из дублонов и восьмерных реалов, уложенных вперемежку наподобие чешуи – что придавало броне вид богатейший.
– Броня сия, – сказал Мужественный, – была самой прочной, самой надежной – второй защиты такой не видал мир.
– В какой же войне облачался в нее великий владелец? Ведь отродясь не довелось ему вооружаться, ни разу его не вынудили воевать.
– Броня эта скорее служила для того, чтобы не воевать, не создавать повода для войны. С ее помощью – но, главное, с небесной – сохранил он великое и цветущее свое государство, не потеряв ни единого крепостного зубца, а сохранить куда важней, чем завоевать. Один из умнейших его министров говаривал: «Владеющий – не судись, выигравший – за карты не садись».
Среди блистательных этих клинков виднелась дубинка, корявая, но крепкая. Очень удивился этому Андренио.
– Кто поместил сюда суковатую палку? – спросил он.
– Ее слава, – отвечал Мужественный. – Принадлежала она не мужику какому-нибудь, как ты думаешь, но королю арагонскому, прозванному Великим , тому, кто стал дубинкой для французов, изрядно их отдубасив.
С изумлением смотрели они на две черные, тупые шпаги между многими белыми и преострыми.
– На что они здесь? – спросил Критило. – Ведь здесь все не забава, а всерьез. Принадлежи они даже храброму Каррансе или искусному Нарваэсу , они этого места не заслужили.
– Шпаги эти, – был ответ, – принадлежат двум великим и могучим государям; после многолетней войны и многонощной бессонницы, потеряв уйму денег и солдат, остались эти короли при своих, ни один не выиграл у другого и пяди земли. Словом, то была скорее забава фехтовальщиков, чем настоящая война.
– Не вижу я здесь, – заметил Андренио, – шпаг многих полководцев, знаменитых тем, что из простых солдат поднялись на высокие посты.
– О, кое-какие из них тут есть – и им воздана честь. Вот шпага графа Педро Наварро , а вот – Гарсиа де Паредес ; вон та – капитана де Лас Нуэсес, столь громкую славу снискать – не орешки щелкать; а ежели которых нет, так потому, что орудовали не клинком, а крючком, побеждали не пиками, а червонными.
– Куда подевался меч Марка Антония, достославного римлянина, соперника самого Августа?
– Он и ему подобные валяются в пыли, разбитые на куски слабыми женскими руками. Меч Ганнибала найдете в Капуе – был он стальной, но от наслаждений стал мягким, как воск.
– Чей это меч, такой прямой и непреклонный, не сгибающийся ни вправо, ни влево, точно стрелка весов Справедливости?
– Этот меч всегда разил по прямой. Принадлежал он поп plus ultra цезарей, Карлу V, обнажавшему его только во имя разума и справедливости. А вон те кривые сабли свирепого Мехмеда, Сулеймана и Селима – во всем кривые, всегда сражались против веры и правды, права и справедливости, силою захватывая чужие государства.
– Погоди-ка, что там за шпага с изумрудом на рукояти, сплошь позолоченная и вся испещренная жемчугами? Великолепная вещь! Чья она?
– Эта шпага, – ответил, возвышая голос, Мужественный, – сперва окруженная соперниками, а потом – славой, так и не обретшая должного почета и награды, принадлежала Фернандо Кортесу, маркизу дель Валье.
– Стало быть, это сна? – воскликнул Андренио. – Как я рад, что вижу ее! Она стальная?
– Какой же еще ей быть?
– А я слыхал, будто тростниковая, – дескать, сражалась с индейцами, которые орудовали деревянными мечами и потрясали тростниковыми копьями.
– Ба, честная слава всегда побеждает зависть! Пусть люди болтают, что хотят, своим золотом шпага сия сделала все шпаги Испании стальными, лишь ей они обязаны победами во Фландрии и Ломбардии.
Увидели они шпагу новешенькую и блестящую, проткнувшую три короны и грозившую прочим.
– Поистине героически увенчанная шпага! – восхитился Критило. – Кто он, доблестный и счастливый ее хозяин?
– Кому ж и быть, как не современному Геркулесу, сыну испанского Юпитера, прибавляющему к нашей монархии по короне в год?
– А что там за трезубец, блещущий молниями среди вод?
– Он принадлежит храброму герцогу де Альбуркерке , стремящемуся сравниться славою с великим своим отцом, мудрым правителем Каталонии.
– Зачем здесь валяется на земле лук, изломанный в куски, и почему его стрелы тупы и без наконечников? Он так мал, словно это игрушка ребенка, но так тверд, словно сделан для руки гиганта?
Это, – гласил ответ, – один из самых героических трофеев Мужества.
– Эка невидаль, – возразил Андренио, – победить и обезоружить мальчишку! Не зови это подвигом, это просто пустяк. Можно подумать, сломана палица Геркулеса, разбита молния Юпитера, раздроблена в куски шпага Пабло де Парада!
– Не говори так! Мальчишка-то строптив, и чем более обнажен, тем грозней его оружие; чем нежнее, тем сильнее; когда плачет – жесток; когда слеп – меток; право, победить того, кто всех побеждает, – великий триумф.
– Но кто же его покорил?
– Кто? Один из тысячи, феникс целомудрия, вроде Альфонса, Филиппа, Людовика Французского .
А что скажете об этой чаше, тоже разбитой на куски, рассеянные по земле?
– Хорош герб, – сказал Андренио, – да еще стеклянный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82