сияли эти пальцы как свечи, но исходил от них не свет, а прожигавший до нутра пламень.
– Что это? Рука повешенного? – спросил Критило.
– Нет, палача, – отвечал Эхенио, – она душит и приканчивает.
Он немного отстранил эту руку, и тотчас тела на полу зашевелились.
– Пока она горит, им не пробудиться.
Сильно дунув, попытался Эхенио ее погасить, но тщетно: огонь тот давала смола, от ветра любовных вздохов и от влаги слез он только разгорается. Помогают против него лишь пыль забвения и даль расстояния. Эхенио применил эти средства – адское пламя погасло, и сразу же пробудились все, столь отважно спавшие, – сыновья Марса, что тем самым приходятся братьями Купидону.
В смущении великом заговорили старики:
– О, гнусный пламень любострастия – не щадит он ни зеленого, ни засохшего!
Ужасаясь своей глупости, говорили мудрецы:
– Понятно, что Парис оскорбил Палладу, молод был и глуп. Но для людей разумных это двойное безумство.
Среди жестоко раненных любовью любимчиков Венеры поднялся и Андренио, чье сердце было пронзено навылет, и, узнав Критило, направился к нему:
– Ну, что скажешь? – спросил Критило. – Хорошо тебя отделала бессовестная шлюха? Без денег, без здоровья, без чести, без совести оставила. Теперь будешь знать, какова она.
Тут все наперебой стали ее проклинать. Один называл мраморной Сциллой, другой – изумрудной Харибдой, нарумяненной чумой, ядом в нектаре.
– Нет камыша без воды, – говорил третий, – нет дыма без огня и нет женщины без чертовщины.
– Есть ли худшее зло, чем женщина? – говорил один старик. – Да, есть – две женщины, зла вдвое.
– Одно ясно – разума у ней нету, кроме как для злых дел, – говорил Критило.
– Молчите, – сказал Андренио. – Хоть и причинила она мне столько зла, признаюсь, я не в силах ее возненавидеть или забыть. Поверьте, из всего, что видел я в мире, – золото, серебро, жемчуг, самоцветы, дворцы, палаты, сады, цветы, звезды, луна, даже само солнце, – наибольшую радость доставила мне женщина.
– Стоп! – сказал Эхенио. – Пошли отсюда, да поживей – от этого безумства нет лекарства, и, верь мне, о дурной женщине наговорить могу уйму дурного. Перевернем страницу и – в путь.
Все вышли на свет разумения, никем не узнанные, но себя познавшие. Каждый направился в храм своего раскаяния благодарить за спасительное прозрение и повесить на стенах обломки разбитого своего корабля и рабские цепи.
Кризис XIII. Торжище Всесветное
Предание гласит, что когда бог создал человека, он все беды замкнул в глубоком подземелье, далеко-далеко, говорят даже, на одном из Счастливых островов , откуда и пошло их название. Там заточил он грехи и кары, пороки и наказания, войну, глад, мор, подлость, печаль, страдания, даже саму Смерть, сковав их одной цепью. И, не доверяя столь гнусной сволочи, навесил на алмазные двери стальные замки. Ключ же вручил воле человеческой, дабы человек был в большей безопасности от врагов своих и знал, что, коль сам не отопрет, вовек им не выйти. А в мире и на свободе оставил бог все блага – добродетели и награды, радости и удовольствия, мир, честь, здоровье, богатство и саму Жизнь.
Вот и зажил человек, блаженствуя. Но счастье недолгим было – женщину жгло любопытство, не знала она покоя, пока не подглядит, что там, в ужасном этом подземелье. И вот, в некий – роковой для нее и для всех нас – день завладела она сердцем мужчины, а тем самым и ключом. И, не раздумывая, – ведь женщина сперва действует, а думает потом, – направилась отпереть дверь. Когда вложила она ключ, вселенная, говорят, содрогнулась. Отодвинула засов – и вмиг повалили оттуда гурьбой грехи и беды и стали наперебой захватывать все уголки земли. Гордыня – во всяком зле первая, – всех опередив, забралась в Испанию, первую страну в Европе. И так пришлось ей здесь по душе, что здесь осталась; тут живет и тут царствует со своими клевретами – Любовью-к-себе, Презрением-к-другим, Желанием-всеми-повелевать и Нежеланием-кому-либо-служить, Чванством – «я дон Диего и предки мои – готы», Щегольством, Заносчивостью, Самохвальством, Много-громко-пусторечием, Важничаньем, Пышностью, Выспренностью и всякого рода Тщеславием – владеют они тут и дворянами и простолюдинами.
Алчность, следуя за нею по пятам и увидев, что еще не занята Франция, захватила всю эту страну – от Гаскони до Пикардии. И повсюду рассадила своих бедных родственников: Скупость, Малодушие, Трусость, Рабскую приниженность перед другими народами и готовность исполнять за гроши самую черную работу, оборотистое Торгашество, Привычку ходить голыми и босыми, держа башмаки подмышкой, Продажу за бесценок всяческих услуг и, наконец, Решимость свершить за деньги любую подлость. Говорят, правда, что Фортуна, пожалев французов и пожелав облагородить низкий их нрав, одарила их знатью, но такою вычурной, что французы – это две крайности, без середины.
Ложь прошла по всей Италии, пуская глубокие корни в душах, – в Неаполе она словесная, в Генуе – торговая. По всей этой стране она в большой силе, а также ее родня: Обман, Надувательство, Интриги, Козни, Плутни, Ловушки – называется все это у них Политика и brava testa .
Гнев направился в другую сторону. Забрел в Африку и близлежащие острова – полюбилось ему жить среди арапов да диких зверей.
Чревоугодие с братцем своим Пьянством, как уверяет драгоценная Маргарита де Валуа , поглотило всю Германию – верхнюю и нижнюю, – день и ночь проедают и пропивают на пирах деньги и совесть, и, хоть некоторые напиваются допьяна всего один раз, но этот раз длится всю жизнь. Войны у них пожирают целые провинции, зато насыщают солдатские лагери – вот почему император Карл V сделал немцев чревом своего войска .
Непостоянство обосновалось в Англии, Простоватость в Польше, Неверность в Греции, Варварство в Турции, Хитрость в Московии, Жестокость в Швеции, Несправедливость в Тартарии, Изнеженность в Персии, Трусость в Китае, Дерзость в Японии; Лень и тут отстала, а потому, найдя все места занятыми, должна была переправиться в Америку и поселиться среди индейцев. Но Сладострастие – персона знаменитая, преславная и преважная, – сочло, что одного государства для него мало, и растеклось по белу свету, забралось во все углы. Войдя с прочими пороками в согласие и дружбу полюбовную, оно повсюду в силе – не поймешь, где больше: всюду проникло, все заразило.
И так как первой, на кого наткнулись пороки, была женщина, все они в нее вцепились, и она от ног до головы ими начинена.
Так рассказывал Эхенио двум своим товарищам, выводя их из столицы через ворота Света, вернее, самого Солнца, и ведя на Торжище Вселенское, которое, как было объявлено, устраивалось в обширной области, отделяющей приветные луга Юности от суровых гор Зрелости. Потоками стекался туда народ – одни продавать, другие покупать, третьи же, самые разумные, со стороны поглядеть.
Вошли туда наши путники через Большую Площадь Выгоды, всесветный рынок вкусов и занятий, где одни выхваляли то, от чего другие шарахались. Едва показались они в одних из многих ворот, к ним подошли два маклера-краснобая, назвавшиеся философами из двух школ, – ибо мнения у всех разные.
Первый, чье имя было Сократ, сказал:
– Идите на эту сторону рынка, здесь вы найдете все необходимое, чтобы стать личностью.
Но Симонид ', его противник, возразил:
– В мире есть два пристанища – одно из них Честь, другое Польза. В первом, как я видел, только ветер да дым, ничего путного; во втором же – золото и серебро; в нем вы найдете деньги, сгусток всех вещей. Вот и судите, за кем лучше пойти. Друзья в смущении заспорили, в какую сторону податься. Мнения их, а равно и страсти, разделились; но тут подошел к ним человек, с виду человек достойный, хотя и нес слиток золота. Схватив путников за руки, он заставил их потереть золото, а потом стал щупать их ладони.
– Чего ему надобно, этому человеку? – спросил Андренио.
– Я, – отвечал тот, – противовес личности, оценщик ее чистопробности.
– Но где же твой пробный камень?
– Вот он, – сказал тот, указав на золото.
– Ну и чудеса! – заметил Андренио. – А я-то слыхал, что золото, напротив, проверяют и испытывают пробным камнем.
– Да, верно, но для людей пробный камень – золото: к чьим рукам оно липнет, те люди не настоящие, а фальшивые. Ежели мы узнаем, что смазали руки судье, тотчас его из судейского кресла на судовую скамью; прелат, что огребает пятьдесят тысяч песо дохода, при всем его красноречии, не златоуст, но златолюб; капитан с парчовыми галунами да пышными перьями – наверняка ощипывает солдат, а не кормит, в отличие от храброго бургундца дона Клода Сен-Мориса . Кабальеро, подписывающий свою дворянскую грамоту кровью, из бедняков процентами выжатой, – отнюдь не идальго; расфуфыренная щеголиха, у которой супруг ходит в заплатанном платье, вовсе не хороша. Словом, все, у кого я обнаруживаю нечистые руки, – люди непорядочные. Вот и ты, – обратился он к Андренио, – к твоим рукам прилипло золото, оставило на них след, значит и ты непорядочный; переходи в другой стан. А вот этот не таков, – и он указал на Критило, – к его рукам не прилипло, и пальцами в него не тычут, он – личность: пусть же идет в стан Честности.
– Ну нет, – возразил Критило, – чтобы и он стал таким, как я, надобно ему идти со мною.
Пошли они мимо богатых лавок, стоявших по правую руку. Читают вывеску: «Здесь продается самое лучшее и самое худшее». Войдя внутрь, увидели, что торгуют там языками: самые лучшие – которые молчат, держатся за зубами и прилипают к гортани. Торговец за прилавком знаками призывал молчать и товар свой отнюдь не расхваливал.
– Что он продает? – спросил Андренио.
Тот мигом приложил ему палец к губам.
– Вот те на! Как же узнать, чем ты торгуешь?
– Наверно, – сказал Эхенио, – он продает Молчание.
– Да; товар редкий и весьма нужный, – сказал Критило. – Я уже думал, его в мире не стало вовсе. Видно, из Венеции привезли, особенно уменье хранить тайну, здесь на это неурожай. И кто же покупает?
– Ну, это известно, – ответил Андренио, – анахореты, монахи (не монахини), уж они-то знают цену и пользу молчания.
– А я думаю, – сказал Критило, – что берут его не хорошие люди, а дурные: молчат бесчестные, скрывают прелюбодеи, убийцы воды в рот набрали, воры крадутся по-кошачьи – так все злодеи.
– Даже и они не молчат, – возразил Эхенио. – Мир ныне так испорчен, что те, кому надо бы помалкивать, больше всех говорят, подлостями своими хвалятся. Поглядите на того, кто плутовством достиг дворянства, – нет для него большей утехи, чем выставлять напоказ свое бесчестье; убийца так хвастает, что его отвага бьет в нос; красавчик только и толкует о своей прическе; франтиха, забыв об обязанностях, занятая драгоценным своим личиком, обличает себя своими нарядами; вор-христопродавец домогается креста; другой требует высокого титула – увенчать свою низость. Вот и получается – грабители шумят громче всех.
– Но тогда – кто же покупает?
– Те, кто молча бросает в тебя камень, кто все делает молчком да тишком, кто о делишках своих помалкивает, – да Гарпократ , кого никто в болтливости не упрекнет.
– Спросим о цене, – сказал Критило, – хотел бы и я купить толику, боюсь, больше нигде не найдем.
– Цена молчания, – ответили ему, – тоже молчание.
– Возможно ли? Если продается молчание, как же платить за него молчанием?
– Очень просто – за молчание Платят молчанием, один молчит, потому что молчит другой, все велят молчать, ну и помолчим.
Подошли к лавке с вывеской: «Здесь продается квинтэссенция здоровья».
– Замечательно! – сказал Критило.
Он осведомился, что это. Ответ гласил: слюна врага.
– Ну нет, – сказал Андренио, – я бы назвал ее квинтэссенцией яда, более убийственной, чем яд василиска. Я предпочел бы, чтобы на меня плюнула жаба, чтобы меня ужалил скорпион или укусила гадюка. Слюна врага? Слыхано ли такое? Пусть бы сказали – верного, истинного друга; вот это действительно лекарство ото всех бед.
– Мало вы в этом смыслите, – сказал Эхенио. – Великий вред причиняет лесть друзей, их пристрастие, которому все в вас мило, их любовь, которая все прощает, пока бедняга под бременем своих грехов не свалится в могилу погибели. Поверьте, разумному больше пользы от горькой, тщательно перегнанной слюны врага, – ею выводит он пятна на чести своей и следы грязи на своей славе. Боязнь, как бы о твоих изъянах не проведали соперники да не порадовались, многим помогает держаться в рамках разума.
Тут их стали зазывать в другую лавку да торопить – товар, мол, кончается; и это была правда, ибо торговали там случаем. На вопрос о цене им сказали:
– Сейчас отдаем даром, но позже не найдете и волоска, хоть сулите зеницу ока. И тем трудней его найти, чем он нужней.
Другой кричал:
– Спешите покупать! Чем дольше медлите, тем больше теряете, и упущенное не наверстать ни за какую цену.
Он продавал время.
– А здесь, – хвалился третий, – задаром отдают нечто весьма ценное
– Что?
– Горький урок.
– Великое дело! А что стоит?
– Глупцы расплачиваются своей шкурой; люди умные – чужой.
– А где тут продается опыт? – осведомился Критило. – Тоже вещь ценная.
Ему указали на дальнюю лавку, где торговали годами.
– А дружба? – спросил Андренио.
– Дружба, мил-человек, не покупается, хотя многие ее продают. Друзья купленные – не друзья, грош им цена.
На одной из лавок золотыми буквами было написано: «Здесь продается все и даром».
– Сюда я зайду, – сказал Критило.
Продавец, бедняк-бедняком, был гол, как сокол, лавка пуста – ничего не видать.
– Как это понять? При такой вывеске?
– Очень просто, – ответил купец.
– Но что же вы продаете?
– Все, что есть на свете.
– И даром?
– Да, наш товар – прозрение и презрение: кто презрит блага мира сего, тот всем владеет, а ежели их ценишь, не ты ими владеешь, но они тобою. А вот товар иного свойства – ты его даешь, а он все равно при тебе остается и тебе же служит, а те, кому ты отдал товар, тоже премного им довольны.
Путники наши поняли, что тут продается учтивость, любезное обхождение.
– Здесь торгуют, – возглашал один, – только собственным, не чужим.
– Что еще за диво? – удивился Андренио.
– Диво и есть. Ведь иные всучат вам обещание обделать ваше дело, и не думая им заниматься; продадут на словах милость чужую, которую выхлопотать не могут, а и могли бы, не станут.
Направились они еще в одну лавку, но купцы сразу их оттуда выставили и так же поступали со всеми входившими.
– Вы как – торгуете или нет? – спросил Андренио. – В жизни такого не видывал – чтобы сам купец выдворял покупателей из лавки. Чего вы этим добиваетесь?
Им еще раз крикнули, чтобы обошли и покупали издали.
– Но что вы там продаете? Обман? Отраву?
– Ни то, ни другое, продаем то, что больше всего уважают, – само уважение, а к нему коль дотронешься, сразу портится; от фамильярности оно снашивается, от частых бесед блекнет.
– Стало быть, – сказал Критило, – честь хороша издали, нет пророка в своем отечестве, и, находись между нами звезды небесные, в два дня блеск их померкнет. Потому-то люди нынешние уважают древних, а будущие уважать будут нынешних.
– Вот богатая ювелирная лавка, – сказал Эхенио. – Зайдем, спросим себе драгоценных камней, только в них еще остались чистота и красота.
Войдя, они нашли там умнейшего герцога де Вильяэрмоса , который просил ювелира показать несколько самых красивых и ценных камней. Тот ответил, что имеет на продажу только весьма дорогие. Все ожидали, что ювелир покажет какой-нибудь восточный берилл, или брильянты в оправе, или изумруд, который радует тем, что сулит, тогда как все камни – тем, что дают; но ювелир на прилавок положил кусочек агата, черного и мрачного, как положено ему, и сказал:
– Вот, ваша светлость, камень более всех прочих достойный уважения и самый ценный; природа сюда вложила все лучшее, в нем объединились, дабы придать ему красоту, солнце, звезды и стихии.
Странники наши весьма удивились таким чрезмерным хвалам, но в присутствии герцога смолчали, а тот спросил у них:
– Что это, по-вашему, господа? Не кусок агата? Так что же выдумывает ювелир? Не принял ли он нас за индейцев?
– Камень этот, – настаивал ювелир, – драгоценней золота, целебней рубина, ярче карбункула. Рядом с ним – и на жемчуг нечего смотреть. Да, это из камней камень.
Тут уж герцог де Вильяэрмоса не стерпел и спросил у ювелира:
– Скажите, сударь, разве это не кусок агата?
– Совершенно верно, сударь, – отвечал тот.
– Зачем же такие непомерные восхваления? Какая польза миру от этого камня? Какие достоинства открыли в нем? В отличие от камней блестящих и прозрачных, он не тешит глаз, не улучшает здоровья, как веселящий душу изумруд, не укрепляет дух, как алмаз, не очищает кровь, как сапфир, не служит противоядием, как безоар , не облегчает роды, как орлец, не успокаивает боль. На что ж он годен? Разве на игрушки для детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Что это? Рука повешенного? – спросил Критило.
– Нет, палача, – отвечал Эхенио, – она душит и приканчивает.
Он немного отстранил эту руку, и тотчас тела на полу зашевелились.
– Пока она горит, им не пробудиться.
Сильно дунув, попытался Эхенио ее погасить, но тщетно: огонь тот давала смола, от ветра любовных вздохов и от влаги слез он только разгорается. Помогают против него лишь пыль забвения и даль расстояния. Эхенио применил эти средства – адское пламя погасло, и сразу же пробудились все, столь отважно спавшие, – сыновья Марса, что тем самым приходятся братьями Купидону.
В смущении великом заговорили старики:
– О, гнусный пламень любострастия – не щадит он ни зеленого, ни засохшего!
Ужасаясь своей глупости, говорили мудрецы:
– Понятно, что Парис оскорбил Палладу, молод был и глуп. Но для людей разумных это двойное безумство.
Среди жестоко раненных любовью любимчиков Венеры поднялся и Андренио, чье сердце было пронзено навылет, и, узнав Критило, направился к нему:
– Ну, что скажешь? – спросил Критило. – Хорошо тебя отделала бессовестная шлюха? Без денег, без здоровья, без чести, без совести оставила. Теперь будешь знать, какова она.
Тут все наперебой стали ее проклинать. Один называл мраморной Сциллой, другой – изумрудной Харибдой, нарумяненной чумой, ядом в нектаре.
– Нет камыша без воды, – говорил третий, – нет дыма без огня и нет женщины без чертовщины.
– Есть ли худшее зло, чем женщина? – говорил один старик. – Да, есть – две женщины, зла вдвое.
– Одно ясно – разума у ней нету, кроме как для злых дел, – говорил Критило.
– Молчите, – сказал Андренио. – Хоть и причинила она мне столько зла, признаюсь, я не в силах ее возненавидеть или забыть. Поверьте, из всего, что видел я в мире, – золото, серебро, жемчуг, самоцветы, дворцы, палаты, сады, цветы, звезды, луна, даже само солнце, – наибольшую радость доставила мне женщина.
– Стоп! – сказал Эхенио. – Пошли отсюда, да поживей – от этого безумства нет лекарства, и, верь мне, о дурной женщине наговорить могу уйму дурного. Перевернем страницу и – в путь.
Все вышли на свет разумения, никем не узнанные, но себя познавшие. Каждый направился в храм своего раскаяния благодарить за спасительное прозрение и повесить на стенах обломки разбитого своего корабля и рабские цепи.
Кризис XIII. Торжище Всесветное
Предание гласит, что когда бог создал человека, он все беды замкнул в глубоком подземелье, далеко-далеко, говорят даже, на одном из Счастливых островов , откуда и пошло их название. Там заточил он грехи и кары, пороки и наказания, войну, глад, мор, подлость, печаль, страдания, даже саму Смерть, сковав их одной цепью. И, не доверяя столь гнусной сволочи, навесил на алмазные двери стальные замки. Ключ же вручил воле человеческой, дабы человек был в большей безопасности от врагов своих и знал, что, коль сам не отопрет, вовек им не выйти. А в мире и на свободе оставил бог все блага – добродетели и награды, радости и удовольствия, мир, честь, здоровье, богатство и саму Жизнь.
Вот и зажил человек, блаженствуя. Но счастье недолгим было – женщину жгло любопытство, не знала она покоя, пока не подглядит, что там, в ужасном этом подземелье. И вот, в некий – роковой для нее и для всех нас – день завладела она сердцем мужчины, а тем самым и ключом. И, не раздумывая, – ведь женщина сперва действует, а думает потом, – направилась отпереть дверь. Когда вложила она ключ, вселенная, говорят, содрогнулась. Отодвинула засов – и вмиг повалили оттуда гурьбой грехи и беды и стали наперебой захватывать все уголки земли. Гордыня – во всяком зле первая, – всех опередив, забралась в Испанию, первую страну в Европе. И так пришлось ей здесь по душе, что здесь осталась; тут живет и тут царствует со своими клевретами – Любовью-к-себе, Презрением-к-другим, Желанием-всеми-повелевать и Нежеланием-кому-либо-служить, Чванством – «я дон Диего и предки мои – готы», Щегольством, Заносчивостью, Самохвальством, Много-громко-пусторечием, Важничаньем, Пышностью, Выспренностью и всякого рода Тщеславием – владеют они тут и дворянами и простолюдинами.
Алчность, следуя за нею по пятам и увидев, что еще не занята Франция, захватила всю эту страну – от Гаскони до Пикардии. И повсюду рассадила своих бедных родственников: Скупость, Малодушие, Трусость, Рабскую приниженность перед другими народами и готовность исполнять за гроши самую черную работу, оборотистое Торгашество, Привычку ходить голыми и босыми, держа башмаки подмышкой, Продажу за бесценок всяческих услуг и, наконец, Решимость свершить за деньги любую подлость. Говорят, правда, что Фортуна, пожалев французов и пожелав облагородить низкий их нрав, одарила их знатью, но такою вычурной, что французы – это две крайности, без середины.
Ложь прошла по всей Италии, пуская глубокие корни в душах, – в Неаполе она словесная, в Генуе – торговая. По всей этой стране она в большой силе, а также ее родня: Обман, Надувательство, Интриги, Козни, Плутни, Ловушки – называется все это у них Политика и brava testa .
Гнев направился в другую сторону. Забрел в Африку и близлежащие острова – полюбилось ему жить среди арапов да диких зверей.
Чревоугодие с братцем своим Пьянством, как уверяет драгоценная Маргарита де Валуа , поглотило всю Германию – верхнюю и нижнюю, – день и ночь проедают и пропивают на пирах деньги и совесть, и, хоть некоторые напиваются допьяна всего один раз, но этот раз длится всю жизнь. Войны у них пожирают целые провинции, зато насыщают солдатские лагери – вот почему император Карл V сделал немцев чревом своего войска .
Непостоянство обосновалось в Англии, Простоватость в Польше, Неверность в Греции, Варварство в Турции, Хитрость в Московии, Жестокость в Швеции, Несправедливость в Тартарии, Изнеженность в Персии, Трусость в Китае, Дерзость в Японии; Лень и тут отстала, а потому, найдя все места занятыми, должна была переправиться в Америку и поселиться среди индейцев. Но Сладострастие – персона знаменитая, преславная и преважная, – сочло, что одного государства для него мало, и растеклось по белу свету, забралось во все углы. Войдя с прочими пороками в согласие и дружбу полюбовную, оно повсюду в силе – не поймешь, где больше: всюду проникло, все заразило.
И так как первой, на кого наткнулись пороки, была женщина, все они в нее вцепились, и она от ног до головы ими начинена.
Так рассказывал Эхенио двум своим товарищам, выводя их из столицы через ворота Света, вернее, самого Солнца, и ведя на Торжище Вселенское, которое, как было объявлено, устраивалось в обширной области, отделяющей приветные луга Юности от суровых гор Зрелости. Потоками стекался туда народ – одни продавать, другие покупать, третьи же, самые разумные, со стороны поглядеть.
Вошли туда наши путники через Большую Площадь Выгоды, всесветный рынок вкусов и занятий, где одни выхваляли то, от чего другие шарахались. Едва показались они в одних из многих ворот, к ним подошли два маклера-краснобая, назвавшиеся философами из двух школ, – ибо мнения у всех разные.
Первый, чье имя было Сократ, сказал:
– Идите на эту сторону рынка, здесь вы найдете все необходимое, чтобы стать личностью.
Но Симонид ', его противник, возразил:
– В мире есть два пристанища – одно из них Честь, другое Польза. В первом, как я видел, только ветер да дым, ничего путного; во втором же – золото и серебро; в нем вы найдете деньги, сгусток всех вещей. Вот и судите, за кем лучше пойти. Друзья в смущении заспорили, в какую сторону податься. Мнения их, а равно и страсти, разделились; но тут подошел к ним человек, с виду человек достойный, хотя и нес слиток золота. Схватив путников за руки, он заставил их потереть золото, а потом стал щупать их ладони.
– Чего ему надобно, этому человеку? – спросил Андренио.
– Я, – отвечал тот, – противовес личности, оценщик ее чистопробности.
– Но где же твой пробный камень?
– Вот он, – сказал тот, указав на золото.
– Ну и чудеса! – заметил Андренио. – А я-то слыхал, что золото, напротив, проверяют и испытывают пробным камнем.
– Да, верно, но для людей пробный камень – золото: к чьим рукам оно липнет, те люди не настоящие, а фальшивые. Ежели мы узнаем, что смазали руки судье, тотчас его из судейского кресла на судовую скамью; прелат, что огребает пятьдесят тысяч песо дохода, при всем его красноречии, не златоуст, но златолюб; капитан с парчовыми галунами да пышными перьями – наверняка ощипывает солдат, а не кормит, в отличие от храброго бургундца дона Клода Сен-Мориса . Кабальеро, подписывающий свою дворянскую грамоту кровью, из бедняков процентами выжатой, – отнюдь не идальго; расфуфыренная щеголиха, у которой супруг ходит в заплатанном платье, вовсе не хороша. Словом, все, у кого я обнаруживаю нечистые руки, – люди непорядочные. Вот и ты, – обратился он к Андренио, – к твоим рукам прилипло золото, оставило на них след, значит и ты непорядочный; переходи в другой стан. А вот этот не таков, – и он указал на Критило, – к его рукам не прилипло, и пальцами в него не тычут, он – личность: пусть же идет в стан Честности.
– Ну нет, – возразил Критило, – чтобы и он стал таким, как я, надобно ему идти со мною.
Пошли они мимо богатых лавок, стоявших по правую руку. Читают вывеску: «Здесь продается самое лучшее и самое худшее». Войдя внутрь, увидели, что торгуют там языками: самые лучшие – которые молчат, держатся за зубами и прилипают к гортани. Торговец за прилавком знаками призывал молчать и товар свой отнюдь не расхваливал.
– Что он продает? – спросил Андренио.
Тот мигом приложил ему палец к губам.
– Вот те на! Как же узнать, чем ты торгуешь?
– Наверно, – сказал Эхенио, – он продает Молчание.
– Да; товар редкий и весьма нужный, – сказал Критило. – Я уже думал, его в мире не стало вовсе. Видно, из Венеции привезли, особенно уменье хранить тайну, здесь на это неурожай. И кто же покупает?
– Ну, это известно, – ответил Андренио, – анахореты, монахи (не монахини), уж они-то знают цену и пользу молчания.
– А я думаю, – сказал Критило, – что берут его не хорошие люди, а дурные: молчат бесчестные, скрывают прелюбодеи, убийцы воды в рот набрали, воры крадутся по-кошачьи – так все злодеи.
– Даже и они не молчат, – возразил Эхенио. – Мир ныне так испорчен, что те, кому надо бы помалкивать, больше всех говорят, подлостями своими хвалятся. Поглядите на того, кто плутовством достиг дворянства, – нет для него большей утехи, чем выставлять напоказ свое бесчестье; убийца так хвастает, что его отвага бьет в нос; красавчик только и толкует о своей прическе; франтиха, забыв об обязанностях, занятая драгоценным своим личиком, обличает себя своими нарядами; вор-христопродавец домогается креста; другой требует высокого титула – увенчать свою низость. Вот и получается – грабители шумят громче всех.
– Но тогда – кто же покупает?
– Те, кто молча бросает в тебя камень, кто все делает молчком да тишком, кто о делишках своих помалкивает, – да Гарпократ , кого никто в болтливости не упрекнет.
– Спросим о цене, – сказал Критило, – хотел бы и я купить толику, боюсь, больше нигде не найдем.
– Цена молчания, – ответили ему, – тоже молчание.
– Возможно ли? Если продается молчание, как же платить за него молчанием?
– Очень просто – за молчание Платят молчанием, один молчит, потому что молчит другой, все велят молчать, ну и помолчим.
Подошли к лавке с вывеской: «Здесь продается квинтэссенция здоровья».
– Замечательно! – сказал Критило.
Он осведомился, что это. Ответ гласил: слюна врага.
– Ну нет, – сказал Андренио, – я бы назвал ее квинтэссенцией яда, более убийственной, чем яд василиска. Я предпочел бы, чтобы на меня плюнула жаба, чтобы меня ужалил скорпион или укусила гадюка. Слюна врага? Слыхано ли такое? Пусть бы сказали – верного, истинного друга; вот это действительно лекарство ото всех бед.
– Мало вы в этом смыслите, – сказал Эхенио. – Великий вред причиняет лесть друзей, их пристрастие, которому все в вас мило, их любовь, которая все прощает, пока бедняга под бременем своих грехов не свалится в могилу погибели. Поверьте, разумному больше пользы от горькой, тщательно перегнанной слюны врага, – ею выводит он пятна на чести своей и следы грязи на своей славе. Боязнь, как бы о твоих изъянах не проведали соперники да не порадовались, многим помогает держаться в рамках разума.
Тут их стали зазывать в другую лавку да торопить – товар, мол, кончается; и это была правда, ибо торговали там случаем. На вопрос о цене им сказали:
– Сейчас отдаем даром, но позже не найдете и волоска, хоть сулите зеницу ока. И тем трудней его найти, чем он нужней.
Другой кричал:
– Спешите покупать! Чем дольше медлите, тем больше теряете, и упущенное не наверстать ни за какую цену.
Он продавал время.
– А здесь, – хвалился третий, – задаром отдают нечто весьма ценное
– Что?
– Горький урок.
– Великое дело! А что стоит?
– Глупцы расплачиваются своей шкурой; люди умные – чужой.
– А где тут продается опыт? – осведомился Критило. – Тоже вещь ценная.
Ему указали на дальнюю лавку, где торговали годами.
– А дружба? – спросил Андренио.
– Дружба, мил-человек, не покупается, хотя многие ее продают. Друзья купленные – не друзья, грош им цена.
На одной из лавок золотыми буквами было написано: «Здесь продается все и даром».
– Сюда я зайду, – сказал Критило.
Продавец, бедняк-бедняком, был гол, как сокол, лавка пуста – ничего не видать.
– Как это понять? При такой вывеске?
– Очень просто, – ответил купец.
– Но что же вы продаете?
– Все, что есть на свете.
– И даром?
– Да, наш товар – прозрение и презрение: кто презрит блага мира сего, тот всем владеет, а ежели их ценишь, не ты ими владеешь, но они тобою. А вот товар иного свойства – ты его даешь, а он все равно при тебе остается и тебе же служит, а те, кому ты отдал товар, тоже премного им довольны.
Путники наши поняли, что тут продается учтивость, любезное обхождение.
– Здесь торгуют, – возглашал один, – только собственным, не чужим.
– Что еще за диво? – удивился Андренио.
– Диво и есть. Ведь иные всучат вам обещание обделать ваше дело, и не думая им заниматься; продадут на словах милость чужую, которую выхлопотать не могут, а и могли бы, не станут.
Направились они еще в одну лавку, но купцы сразу их оттуда выставили и так же поступали со всеми входившими.
– Вы как – торгуете или нет? – спросил Андренио. – В жизни такого не видывал – чтобы сам купец выдворял покупателей из лавки. Чего вы этим добиваетесь?
Им еще раз крикнули, чтобы обошли и покупали издали.
– Но что вы там продаете? Обман? Отраву?
– Ни то, ни другое, продаем то, что больше всего уважают, – само уважение, а к нему коль дотронешься, сразу портится; от фамильярности оно снашивается, от частых бесед блекнет.
– Стало быть, – сказал Критило, – честь хороша издали, нет пророка в своем отечестве, и, находись между нами звезды небесные, в два дня блеск их померкнет. Потому-то люди нынешние уважают древних, а будущие уважать будут нынешних.
– Вот богатая ювелирная лавка, – сказал Эхенио. – Зайдем, спросим себе драгоценных камней, только в них еще остались чистота и красота.
Войдя, они нашли там умнейшего герцога де Вильяэрмоса , который просил ювелира показать несколько самых красивых и ценных камней. Тот ответил, что имеет на продажу только весьма дорогие. Все ожидали, что ювелир покажет какой-нибудь восточный берилл, или брильянты в оправе, или изумруд, который радует тем, что сулит, тогда как все камни – тем, что дают; но ювелир на прилавок положил кусочек агата, черного и мрачного, как положено ему, и сказал:
– Вот, ваша светлость, камень более всех прочих достойный уважения и самый ценный; природа сюда вложила все лучшее, в нем объединились, дабы придать ему красоту, солнце, звезды и стихии.
Странники наши весьма удивились таким чрезмерным хвалам, но в присутствии герцога смолчали, а тот спросил у них:
– Что это, по-вашему, господа? Не кусок агата? Так что же выдумывает ювелир? Не принял ли он нас за индейцев?
– Камень этот, – настаивал ювелир, – драгоценней золота, целебней рубина, ярче карбункула. Рядом с ним – и на жемчуг нечего смотреть. Да, это из камней камень.
Тут уж герцог де Вильяэрмоса не стерпел и спросил у ювелира:
– Скажите, сударь, разве это не кусок агата?
– Совершенно верно, сударь, – отвечал тот.
– Зачем же такие непомерные восхваления? Какая польза миру от этого камня? Какие достоинства открыли в нем? В отличие от камней блестящих и прозрачных, он не тешит глаз, не улучшает здоровья, как веселящий душу изумруд, не укрепляет дух, как алмаз, не очищает кровь, как сапфир, не служит противоядием, как безоар , не облегчает роды, как орлец, не успокаивает боль. На что ж он годен? Разве на игрушки для детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82