Кормак мрачно нарезался и бормотал что-то о новеньком мопеде, который ему обещали по окончании института.
– Вернешься живым, эльфийку сохранишь, – пообещал ему назгул, – достану тебе мопед.
– Слово, воевода? – Кормак поднял налитые вином глаза, мутно глядя на нависшего над ним ан-гмарца.
– Слово.
– Тогда сберегу. И вернусь. Мопед – это свято.
– Связь у нас будет долгое время кривая, – посетовал Шон. – Только через Басманова. А его самого по полгода не сыщешь.
– Другой нет… – Дрель поднялась. – Ну что, мальчики-девочки, пора уже и честь знать. Берегите себя, мойте руки перед едой.
Стали расползаться с холма, погруженные в свои мысли.
Легион давно уже сделался одной большой семьей. Уход любого человека, все едино, мертвым ушел, или живым, обрывал некие струны. Обрывал с мясом, с болью.
– Репнин бы ее не пустил с балаганом, – заметил ирландец, когда эльфийка ушла достаточно далеко, чтобы не слышать. – Как считаешь?
– Пожалуй, и не пустил бы. И как его угораздило…
Назгул шел, закутавшись в свой черный плащ, опустив на глаза капюшон, и как никогда в этот миг напоминал призрачного владыку крепости Минас Моргул, призрачной цитадели.
Шон остановился, прикрыл глаза и попытался вообразить, что они находятся совсем не в двух шагах от русской армии, занявшей изрядный кусок Ливонии. Силой воли попытался нагнать видение: ирландцы, эльфы, гоблины – приехали на обычный фестиваль, или ролевую игру.
Вот сейчас появится из темноты какой-нибудь очкастый хмырь в кепке и с фонариком, назовется маетером или координатором, начнет кричать что-нибудь о нарушении правил, излишне жестокой боёвке, отступлении от сюжета…
Но нет, не загудел в небе звук высоко летящего авиалайнера, не мигнул в чаще фонарик, не послышалась музыка, льющаяся из динамика кем-то прихваченного магнитофона. Тихо мерцали звезды, а под ними, словно перемигиваясь, посверкивали уголья угасающих костров бивуака князя Серебряного.
В который раз Шон спросил безразличное ночное небо: и почему именно с ними случилась такая история? ! И в который раз ему в ответ только ухмыльнулась круглая луна.
Погрозив кулаком темному своду небес, ирландец поспешил вслед за назгулом.
Глава 21
На море
Плеск волн, монотонно шлепающих когг по правому борту, навевал тоску и уныние. Датчанин Карстен Роде, стоя на носу флагмана, с прищуром смотрел на останки свенского корабля, темнеющие на мели. Третьего дня русские каперы выследили неуловимого морского разбойника, повадившегося гоняться за новгородскими лоймами. Укромно сокрытую стоянку в маленькой бухте удалось найти почти случайно. Датчанин распорядился сойти на берег за водой, и поисковая команда тут же наткнулась на логово врага.
Тайком высадил Карстен на берег судовую рать. Воины подобрались к стоянке свенов, устроили пальбу, кинулись в топоры. Разбойный люд схватки накоротке не выдержал, сбежал по сходням на корабль.
Как только витальерское судно, не подняв еще парусов, на одних веслах выскочило из бухты, появились русские каперы. Слитный пушечный залп превратил нос свенской посудины в груду пылающих обломков. Отчаянно голося, скандинавы прыгали за борт; на приливной волне корабль развернуло, подставив под новый залп.
Гоняться по берегам за выплывшими врагами у датчанина не имелось ни малейшего желания. Да и зачем: куда они без корабля? Примкнут к каким-нибудь бродячим мародерским шайкам, или угодят казакам на аркан. Караванный путь вновь свободен, вот и слава Богу…
Надводная часть свенской посудины догорела, все остальное с отливом село на мель.
Странно, размышлял датчанин, что волны не разбили мертвый остов. Появилась мысль послать своих мавров обследовать затонувшее судно. Те умели, взяв руки камни, нырять на десятки саженей.
Наверняка успел витальер награбить добра за месяцы своего рейда…
Но Роде отказался от этой идеи. Только время зря терять: наверняка самое ценное сгорело. А собирать на глубине золотые и серебряные монетки, высыпавшиеся из разломанных ядрами бочек…
– Что грустишь, капитан? – спросил Ежка Соболевский, недавно вернувшийся на корабль после долгой побывки в родной земле. – Славная победа, отличная погодка. Может, выпьем грога?
– Ты уже не у маменьки своей, – укоризненно сказал датчанин. – Заканчивай с питием. Море пьянства не терпит.
– Так я от хандры лечусь.
– Не понимаю, кто же из нас в печали? Соболевский пристроился рядом, облокотившись о высокий борт когга.
– Побыл я дома, да только головную боль нажил.
– Что-то в семье не так? Или неурожай поразил хозяйство? Чума приключилась?
– В семье все отлично, только дядька с колокольни на день всех святых свалился, ногу сломал. Он крепкий, выживет…
– Отчего же голос у тебя такой похоронный? Словно подменили моего неистового и неунывающего Соболевского. Если ты на абордажный бой с такой миной пойдешь…
– В бою бы забыться, в настоящем, не пушечном! Чтобы сабля в саблю, грудь в грудь…
Ежка указал на остатки свенской посудины:
– Надо было их на лодках брать. Тогда бы и товар уцелел, и сама ладья, да и мы бы потешились.
– А потери? Где прикажешь судовую рать набирать, когда учить? И без того кораблей болЪше, чем в здешней луже требуется.
– Ты капитан, тебе и решать.
Роде повернулся к Соболевскому и изумленно на него воззрился.
– Тебя точно подменили. Даже спорить не стал. Уж не приболел ли ты, шляхтич?
– Война идет на нас, – сказал Ежка.
– Так если ты не заметил, она уже не первый год идет.
– Настоящая война, тяжелая и кровавая. Орден уже помирает, на его место другие страны ратиться придут.
– Ну и что? Нет в здешних краях державы, способной выставить флот, который нас назад в Нарву загонит.
– Все-то тебе легким представляется… – Соболевский принялся теребить щегольскую каменную пуговицу у ворота камзола. – А я как задумаюсь, выть хочу.
– Выкладывай, что на сердце. Не пойму я твоей тоски. Впрямь, что ли, грога выпить? Подергать Морскую Девку за усы?
Соболевский ушел и вскоре вернулся с двумя изящными венецианскими бокалами, трофеями давнего абордажа.
– Польша на Русь саблю точит.
Карстен Роде некоторое время переваривал известие, потом пожал плечами и сделал огромный, истинно корсарский глоток.
– Что-то раньше тебе ничего не мешало с виталь-ерами из ляхской земли воевать.
– Ладно дело – лихой люд, морские разбойники да прибрежные станичники. Совсем иное дело – на родину руку поднять. На короля, старинные рода шляхетские, простых людей из ополчения.
Роде прошелся до прикорнувшего вахтенного, сделал ему внушение, вернулся назад.
– Я политикой не интересуюсь, на то в Москве дума есть, государь да опричнина. Но что-то не припомню, чтобы мы вторгались в коронные польские земли, или когда-нибудь хоругви ляхов приходили в Ливонию.
– Пока что не было такого, но не за горами час, когда случится непоправимое.
– Трудный у тебя выбор, – вздохнул Роде. – Я бы и сам не знал, что делать, коли Русь на землю данов пошла бы. Вернее всего, остался бы верен великому князю московскому, но кто его знает…
– Тебя прогнали из страны, лишили земель и титула. Да и обычаи данские, сколь бы мало я их ни разумел, немного иные, чем славянские. У нас поднять меч на родную землю – грех великий.
– А если две династии борются? Или смута?
– Вот до сих пор так и было – смута, один род на другой хоругви водит. Оттого и пришел я на русскую службу, чтобы не участвовать в этом безобразии.
Роде мрачно допил грог.
– Честно сказать, не обрадовал ты меня, пан Соболевский. Выходит, случись Руси с поляками сцепиться, придется мне искать нового атамана для абордажной команды флагмана?
Тут ему пришла в голову еще одна шальная мысль.
– А если захочет король Польши сильным флотом обзавестись, не встретимся ли мы с тобой в бою?
Ежка отшатнулся от него, как от прокаженного.
– Я на своих руки не поднимаю.
– Так кто в таком разе тебе своим сделается?
– И Русь для меня мила нынче, и родина. Выходит, придется мне повесить саблю на гвоздь, и заняться выращиванием брюквы.
Карстен Роде попытался представить себе взбалмошного и вспыльчивого рубаку Соболевского, смиренно идущего за плугом, не смог и расхохотался.
– Вряд ли у тебя выйдет сделаться простым обывателем. Если только в монастырь запрешься.
– Это – если кто в женский монастырь пустит,
– серьезно сказал Ежка. – Знаю я одну настоятельницу на Гадючьих Мхах…
– Вот таким ты мне больше нравишься, – капитан похлопал своего главного абордажника по плечу.
– Не забивай голову, мой тебе совет. Жизнь – она хитрая штука, сама распорядится. Может, и не подерется Москва с ляхами.
– Хорошо бы, чтоб не подралась. Они помолчали.
– А знаешь, почему мы в море не уходим на добычу, или в Нарву не возвращаемся?
– Известное дело, какого-нибудь ганзейца подстерегаем, что вдоль берега попытается прокрасться к Ревелю. Приказ, поди, был пресекать каботажное плавание, пока сухопутная рать подбирается к крепостям ливонским.
– Купцы после нашего прошлого рейда не скоро оправятся. Не без числа же у них корабли!
– Тогда чего-торчим в этой дыре? Скоро днища коггов да лодий ракушками порастут, плестись начнем, будто утки беременные.
– Ждем мы князя Басманова. Голубиная почта донесла – будет вскорости здесь. Велел все планы забросить и ждать. Особое дело назревает.
– Басманов… – почесал в затылке Соболевский.
– Надо его расспросить про поляков. Опричный воевода наверняка знает всю подноготную.
Через два дня, ближе к вечеру, с берега затрубил зычный рог Ярослава. На воду кинули кожаную лодку, сам Роде направился встречать высокого гостя.
– Маловата посудинка, – заметил Басманов, не здороваясь.
Датчанин-огляделся.
За опричником стоял Чернокрылый Легион едва ли не полным составом. Да и засечников у Ярослава прибавилось.
– Сейчас исправлюсь, – пообещал датчанин, зашел по колено в море и принялся размахивать по-особому факелом.
Вскоре прибыли еще лодочки.
– А ваш «Федор» стоит в Нарве. Наскочил на бревно, чинится. Так что располагайтесь по остальным пяти коггам, – сказал датчанин, обнявшись с назгу-лом. – А бабы ваши где? Этих двух валькирий я вижу, а белобрысая ведьма куда подевалась?
Майя и Тора, довольные новым прозвищем, захихикали.
– По особому делу услал я ее, – сказал Басманов. – Не скоро свидитесь. Что, медведь данский, запал на девицу?
– Стар я для такой егозы, – насупился Роде. – Просто не привык этих орлов видеть без нее.
– А что Соболевский? Не просился еще на берег списаться?
Роде посмотрел на Басманова с откровенным испугом. Простодушный гигант всегда с определенной опаской относился к опричнику, чья проницательность и въедливость вошла на Руси в поговорку.
– Скулит чего-то, – неопределенно буркнул датчанин. – Говорит – в монастырь уйдет. Женский.
– Надо мне с ним перемолвиться… – Басманов самолично поймал брошенный с борта флагмана конец, стал карабкаться по узловатому канату. Добравшись до середины, крикнул: – Тащите, стар я уже для такого дела!
Соболевский встретил его сабельным салютом, отвесил изысканный поклон. Вся абордажная команда была построена вдоль борта, вытаращив глаза и сомкнув щиты.
– Ты бы еще из пушек да пищалей велел палить, – проворчал князь. – Давай попроще, шляхтич. Накорми, что ли, гостей с дороги.
– Все готово, по-простому, но от души, княже. Басманов придирчиво оглядел стол, состоящий из досок, брошенных поверх четырех бочонков, накрытых трофейным парусом.
– Разносолов заморских много, а пожевать чего-нибудь, дабы плоть усладить не сыскали?
– Так что у врага берем, тем и кормимся, – развел руками Роде, вскарабкавшийся наверх вторым номером. – Запасов из Нарвы дней на двадцать хватает, не более. Рыбку зато сами ловим. Мои мавры отлично ее готовят. Отведай, князь, пальчики оближешь.
Басманов обреченно вздохнул, сел на ящик из-под огненного зелья, уставился на рыбу с ненавистью.
– Не люблю я гадов морских. Мне бы зайчатинки…
– Я людей отряжу поутру, настреляют дичи, – пообещал Роде.
К столу сел ангмарец, датчанин, поляк и случившийся на борту флагмана командир второго по величине когга, мрачный белобрысый чухонец по прозвищу Булава. Был он совсем недавно витальером, но, прослышав о каперском флоте, сам явился наниматься на службу. Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Перед опричником он робел и прятал глаза, больше слушал, чем говорил.
Последним за стол уселся Аника-воин.
– Дело у нас будет особое, – сказал Басманов, – увезти из Дании принца Магнуса, претендента на престол.
Он обвел тяжелым взглядом всех присутствующих.
– Пока я не наговорил лишнего, хочу спросить: все ли готовы дальше служить царю-батюшке?
– От чего же, княже, обидеть ты нас хочешь? Или доселе мы своей кровью не доказали, что верны белокаменной Москве?
– Тут особый вопрос, боярин, и слова мои не к тебе. – Басманов вперил взгляд в смущенного датчанина. – Ты, Карстен, станешь драться за интересы московского престола? Ведь на той стороне вполне могут оказаться даны, одной крови с тобой?
– Нынешние правители моей родины мне не милы, – медленно и отчетливо произнес Роде. – Хотелось бы мне увидеть нового и справедливого короля для своей земли. Буду драться, как прежде.
И с наивной надеждой спросил:
– Ведь не придется нам бомбардировать с моря столицу? Жечь ядрами посады и мельницы?
– Бог даст – не случится. Войны у нас с Данией нет, тихо все сделаем – и не случится. Напротив, крепкий союзник будет у Руси в северной Европе.
Басманов забрал бороду в кулак, сощурился и спросил:
– А как пришлось бы бомбардировать города? Ушел бы со службы?
– Пожалуй, – сказал Роде. – Ушел бы. Опричник головой покачал.
– Другой воевода на моем месте уже бы в железа велел заковать за подобные речи.
– Знаю, не велишь.
– Не велю. Теперь к тебе, пан Соболевский, первая сабля флота нашего, слово. Был ты в своей отчизне, слышал о хоругвях, стянутых к Ливонской границе. Что станешь делать, случись неладное?
– Я много думал об этом. – Соболевский подбоченился, запустил большие пальцы рук за кушак, гордо сверкнул глазами. – На море готов я воевать хоть с самим чертом. А что до суши…
– Никто тебя не отправит для Иоанна Васильевича Смоленск отбивать, – усмехнулся Басманов, но глаза его при этом оставались холодными, цепкими. – Нанят ты лично мной, а значит, родом Плещеевых, для судового боя.
– Так, – сказал Соболевский, – судовую рать водил и водить буду в сечу.
– А для сухопутной войны есть на флоте вот они, – князь указал на ангмарца. – С честью несут славу корабельную по лесам и полям Аивонским.
Назгул слегка покраснел. «Надо будет ребятам сказать, – подумал он. – Впрочем, комплимент-то сомнительный. Выходит, во всех военно-морских силах мы самые беспринципные. Эдакие бультерьеры опричные, без страха и упрека… »
– Скрепим по новой наш союз, – поднял Басманов кубок. – Чтобы не случалось промеж нас раздоров и непонимания.
Осушив кубки, все стали ждать продолжения.
Аника с благодарностью поглядывал на опричного воеводу. Ведь и у казака тот мог спросить: пойдешь ли на Дон, огнем и мечом приводя к покорности тамошний вольный люд? Станешь ли мечом государевым на Днепре? Но не спросил.
Наконец князь заговорил:
– Магнуса держат на самой границе, в небольшой рыбачьей деревушке. Всей фортификации там – одна башня. Гарнизон – три десятка пикинеров, да ржавая пушка. Не ждут они нападения с моря, ожидая его со стороны сторонников юного принца из центральной части данской земли.
– Звучит очень просто, – заметил ангмарец. – Так в чем заковырка?
– Поблизости стоит конная тысяча, что может примчаться быстрее ветра. Так что делать все придется тихо и споро. Никто же не хочет устроить войну с Данией, побить пушечными ядрами кавалерию, положить под копыта малочисленные абордажные команды?
Никто, конечно, не хотел подобного исхода.
– Ярослав, как коней ертаулу передаст, назад воротится. Он нарисует на папире деревеньку. А уж вы подумайте, как подойти незаметно, как высадиться, как уйти неопознанными.
– А сам Магнус знает, что его похитят? – спросил Аника. – Или придется в мешке тащить?
– Мал он еще, – проворчал Басманов, – такие вещи знать. Есть среди его тюремщиков верный нам человек. Каждый день, начиная с послезавтрашнего, будет он зажигать на башне ночные огни.
– Это хорошо. – Роде теребил бороду, чувствуя азарт. – Лодки о камни может разбить, волной перевернуть, в море отнести. А так – хоть в пучине не заплутают. Как мошки на огонь пойдут.
– Ас чего ты взял, что там каменистый берег? – напряженно спросил Басманов.
– В Дании других мест не бывает, – усмехнулся Роде. – Как и в Норвегии или в земле карелов. Фиорды, оскаленные каменными клыками щели, устланные валунами гавани. Надо нам множество лодок заготовить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Вернешься живым, эльфийку сохранишь, – пообещал ему назгул, – достану тебе мопед.
– Слово, воевода? – Кормак поднял налитые вином глаза, мутно глядя на нависшего над ним ан-гмарца.
– Слово.
– Тогда сберегу. И вернусь. Мопед – это свято.
– Связь у нас будет долгое время кривая, – посетовал Шон. – Только через Басманова. А его самого по полгода не сыщешь.
– Другой нет… – Дрель поднялась. – Ну что, мальчики-девочки, пора уже и честь знать. Берегите себя, мойте руки перед едой.
Стали расползаться с холма, погруженные в свои мысли.
Легион давно уже сделался одной большой семьей. Уход любого человека, все едино, мертвым ушел, или живым, обрывал некие струны. Обрывал с мясом, с болью.
– Репнин бы ее не пустил с балаганом, – заметил ирландец, когда эльфийка ушла достаточно далеко, чтобы не слышать. – Как считаешь?
– Пожалуй, и не пустил бы. И как его угораздило…
Назгул шел, закутавшись в свой черный плащ, опустив на глаза капюшон, и как никогда в этот миг напоминал призрачного владыку крепости Минас Моргул, призрачной цитадели.
Шон остановился, прикрыл глаза и попытался вообразить, что они находятся совсем не в двух шагах от русской армии, занявшей изрядный кусок Ливонии. Силой воли попытался нагнать видение: ирландцы, эльфы, гоблины – приехали на обычный фестиваль, или ролевую игру.
Вот сейчас появится из темноты какой-нибудь очкастый хмырь в кепке и с фонариком, назовется маетером или координатором, начнет кричать что-нибудь о нарушении правил, излишне жестокой боёвке, отступлении от сюжета…
Но нет, не загудел в небе звук высоко летящего авиалайнера, не мигнул в чаще фонарик, не послышалась музыка, льющаяся из динамика кем-то прихваченного магнитофона. Тихо мерцали звезды, а под ними, словно перемигиваясь, посверкивали уголья угасающих костров бивуака князя Серебряного.
В который раз Шон спросил безразличное ночное небо: и почему именно с ними случилась такая история? ! И в который раз ему в ответ только ухмыльнулась круглая луна.
Погрозив кулаком темному своду небес, ирландец поспешил вслед за назгулом.
Глава 21
На море
Плеск волн, монотонно шлепающих когг по правому борту, навевал тоску и уныние. Датчанин Карстен Роде, стоя на носу флагмана, с прищуром смотрел на останки свенского корабля, темнеющие на мели. Третьего дня русские каперы выследили неуловимого морского разбойника, повадившегося гоняться за новгородскими лоймами. Укромно сокрытую стоянку в маленькой бухте удалось найти почти случайно. Датчанин распорядился сойти на берег за водой, и поисковая команда тут же наткнулась на логово врага.
Тайком высадил Карстен на берег судовую рать. Воины подобрались к стоянке свенов, устроили пальбу, кинулись в топоры. Разбойный люд схватки накоротке не выдержал, сбежал по сходням на корабль.
Как только витальерское судно, не подняв еще парусов, на одних веслах выскочило из бухты, появились русские каперы. Слитный пушечный залп превратил нос свенской посудины в груду пылающих обломков. Отчаянно голося, скандинавы прыгали за борт; на приливной волне корабль развернуло, подставив под новый залп.
Гоняться по берегам за выплывшими врагами у датчанина не имелось ни малейшего желания. Да и зачем: куда они без корабля? Примкнут к каким-нибудь бродячим мародерским шайкам, или угодят казакам на аркан. Караванный путь вновь свободен, вот и слава Богу…
Надводная часть свенской посудины догорела, все остальное с отливом село на мель.
Странно, размышлял датчанин, что волны не разбили мертвый остов. Появилась мысль послать своих мавров обследовать затонувшее судно. Те умели, взяв руки камни, нырять на десятки саженей.
Наверняка успел витальер награбить добра за месяцы своего рейда…
Но Роде отказался от этой идеи. Только время зря терять: наверняка самое ценное сгорело. А собирать на глубине золотые и серебряные монетки, высыпавшиеся из разломанных ядрами бочек…
– Что грустишь, капитан? – спросил Ежка Соболевский, недавно вернувшийся на корабль после долгой побывки в родной земле. – Славная победа, отличная погодка. Может, выпьем грога?
– Ты уже не у маменьки своей, – укоризненно сказал датчанин. – Заканчивай с питием. Море пьянства не терпит.
– Так я от хандры лечусь.
– Не понимаю, кто же из нас в печали? Соболевский пристроился рядом, облокотившись о высокий борт когга.
– Побыл я дома, да только головную боль нажил.
– Что-то в семье не так? Или неурожай поразил хозяйство? Чума приключилась?
– В семье все отлично, только дядька с колокольни на день всех святых свалился, ногу сломал. Он крепкий, выживет…
– Отчего же голос у тебя такой похоронный? Словно подменили моего неистового и неунывающего Соболевского. Если ты на абордажный бой с такой миной пойдешь…
– В бою бы забыться, в настоящем, не пушечном! Чтобы сабля в саблю, грудь в грудь…
Ежка указал на остатки свенской посудины:
– Надо было их на лодках брать. Тогда бы и товар уцелел, и сама ладья, да и мы бы потешились.
– А потери? Где прикажешь судовую рать набирать, когда учить? И без того кораблей болЪше, чем в здешней луже требуется.
– Ты капитан, тебе и решать.
Роде повернулся к Соболевскому и изумленно на него воззрился.
– Тебя точно подменили. Даже спорить не стал. Уж не приболел ли ты, шляхтич?
– Война идет на нас, – сказал Ежка.
– Так если ты не заметил, она уже не первый год идет.
– Настоящая война, тяжелая и кровавая. Орден уже помирает, на его место другие страны ратиться придут.
– Ну и что? Нет в здешних краях державы, способной выставить флот, который нас назад в Нарву загонит.
– Все-то тебе легким представляется… – Соболевский принялся теребить щегольскую каменную пуговицу у ворота камзола. – А я как задумаюсь, выть хочу.
– Выкладывай, что на сердце. Не пойму я твоей тоски. Впрямь, что ли, грога выпить? Подергать Морскую Девку за усы?
Соболевский ушел и вскоре вернулся с двумя изящными венецианскими бокалами, трофеями давнего абордажа.
– Польша на Русь саблю точит.
Карстен Роде некоторое время переваривал известие, потом пожал плечами и сделал огромный, истинно корсарский глоток.
– Что-то раньше тебе ничего не мешало с виталь-ерами из ляхской земли воевать.
– Ладно дело – лихой люд, морские разбойники да прибрежные станичники. Совсем иное дело – на родину руку поднять. На короля, старинные рода шляхетские, простых людей из ополчения.
Роде прошелся до прикорнувшего вахтенного, сделал ему внушение, вернулся назад.
– Я политикой не интересуюсь, на то в Москве дума есть, государь да опричнина. Но что-то не припомню, чтобы мы вторгались в коронные польские земли, или когда-нибудь хоругви ляхов приходили в Ливонию.
– Пока что не было такого, но не за горами час, когда случится непоправимое.
– Трудный у тебя выбор, – вздохнул Роде. – Я бы и сам не знал, что делать, коли Русь на землю данов пошла бы. Вернее всего, остался бы верен великому князю московскому, но кто его знает…
– Тебя прогнали из страны, лишили земель и титула. Да и обычаи данские, сколь бы мало я их ни разумел, немного иные, чем славянские. У нас поднять меч на родную землю – грех великий.
– А если две династии борются? Или смута?
– Вот до сих пор так и было – смута, один род на другой хоругви водит. Оттого и пришел я на русскую службу, чтобы не участвовать в этом безобразии.
Роде мрачно допил грог.
– Честно сказать, не обрадовал ты меня, пан Соболевский. Выходит, случись Руси с поляками сцепиться, придется мне искать нового атамана для абордажной команды флагмана?
Тут ему пришла в голову еще одна шальная мысль.
– А если захочет король Польши сильным флотом обзавестись, не встретимся ли мы с тобой в бою?
Ежка отшатнулся от него, как от прокаженного.
– Я на своих руки не поднимаю.
– Так кто в таком разе тебе своим сделается?
– И Русь для меня мила нынче, и родина. Выходит, придется мне повесить саблю на гвоздь, и заняться выращиванием брюквы.
Карстен Роде попытался представить себе взбалмошного и вспыльчивого рубаку Соболевского, смиренно идущего за плугом, не смог и расхохотался.
– Вряд ли у тебя выйдет сделаться простым обывателем. Если только в монастырь запрешься.
– Это – если кто в женский монастырь пустит,
– серьезно сказал Ежка. – Знаю я одну настоятельницу на Гадючьих Мхах…
– Вот таким ты мне больше нравишься, – капитан похлопал своего главного абордажника по плечу.
– Не забивай голову, мой тебе совет. Жизнь – она хитрая штука, сама распорядится. Может, и не подерется Москва с ляхами.
– Хорошо бы, чтоб не подралась. Они помолчали.
– А знаешь, почему мы в море не уходим на добычу, или в Нарву не возвращаемся?
– Известное дело, какого-нибудь ганзейца подстерегаем, что вдоль берега попытается прокрасться к Ревелю. Приказ, поди, был пресекать каботажное плавание, пока сухопутная рать подбирается к крепостям ливонским.
– Купцы после нашего прошлого рейда не скоро оправятся. Не без числа же у них корабли!
– Тогда чего-торчим в этой дыре? Скоро днища коггов да лодий ракушками порастут, плестись начнем, будто утки беременные.
– Ждем мы князя Басманова. Голубиная почта донесла – будет вскорости здесь. Велел все планы забросить и ждать. Особое дело назревает.
– Басманов… – почесал в затылке Соболевский.
– Надо его расспросить про поляков. Опричный воевода наверняка знает всю подноготную.
Через два дня, ближе к вечеру, с берега затрубил зычный рог Ярослава. На воду кинули кожаную лодку, сам Роде направился встречать высокого гостя.
– Маловата посудинка, – заметил Басманов, не здороваясь.
Датчанин-огляделся.
За опричником стоял Чернокрылый Легион едва ли не полным составом. Да и засечников у Ярослава прибавилось.
– Сейчас исправлюсь, – пообещал датчанин, зашел по колено в море и принялся размахивать по-особому факелом.
Вскоре прибыли еще лодочки.
– А ваш «Федор» стоит в Нарве. Наскочил на бревно, чинится. Так что располагайтесь по остальным пяти коггам, – сказал датчанин, обнявшись с назгу-лом. – А бабы ваши где? Этих двух валькирий я вижу, а белобрысая ведьма куда подевалась?
Майя и Тора, довольные новым прозвищем, захихикали.
– По особому делу услал я ее, – сказал Басманов. – Не скоро свидитесь. Что, медведь данский, запал на девицу?
– Стар я для такой егозы, – насупился Роде. – Просто не привык этих орлов видеть без нее.
– А что Соболевский? Не просился еще на берег списаться?
Роде посмотрел на Басманова с откровенным испугом. Простодушный гигант всегда с определенной опаской относился к опричнику, чья проницательность и въедливость вошла на Руси в поговорку.
– Скулит чего-то, – неопределенно буркнул датчанин. – Говорит – в монастырь уйдет. Женский.
– Надо мне с ним перемолвиться… – Басманов самолично поймал брошенный с борта флагмана конец, стал карабкаться по узловатому канату. Добравшись до середины, крикнул: – Тащите, стар я уже для такого дела!
Соболевский встретил его сабельным салютом, отвесил изысканный поклон. Вся абордажная команда была построена вдоль борта, вытаращив глаза и сомкнув щиты.
– Ты бы еще из пушек да пищалей велел палить, – проворчал князь. – Давай попроще, шляхтич. Накорми, что ли, гостей с дороги.
– Все готово, по-простому, но от души, княже. Басманов придирчиво оглядел стол, состоящий из досок, брошенных поверх четырех бочонков, накрытых трофейным парусом.
– Разносолов заморских много, а пожевать чего-нибудь, дабы плоть усладить не сыскали?
– Так что у врага берем, тем и кормимся, – развел руками Роде, вскарабкавшийся наверх вторым номером. – Запасов из Нарвы дней на двадцать хватает, не более. Рыбку зато сами ловим. Мои мавры отлично ее готовят. Отведай, князь, пальчики оближешь.
Басманов обреченно вздохнул, сел на ящик из-под огненного зелья, уставился на рыбу с ненавистью.
– Не люблю я гадов морских. Мне бы зайчатинки…
– Я людей отряжу поутру, настреляют дичи, – пообещал Роде.
К столу сел ангмарец, датчанин, поляк и случившийся на борту флагмана командир второго по величине когга, мрачный белобрысый чухонец по прозвищу Булава. Был он совсем недавно витальером, но, прослышав о каперском флоте, сам явился наниматься на службу. Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Перед опричником он робел и прятал глаза, больше слушал, чем говорил.
Последним за стол уселся Аника-воин.
– Дело у нас будет особое, – сказал Басманов, – увезти из Дании принца Магнуса, претендента на престол.
Он обвел тяжелым взглядом всех присутствующих.
– Пока я не наговорил лишнего, хочу спросить: все ли готовы дальше служить царю-батюшке?
– От чего же, княже, обидеть ты нас хочешь? Или доселе мы своей кровью не доказали, что верны белокаменной Москве?
– Тут особый вопрос, боярин, и слова мои не к тебе. – Басманов вперил взгляд в смущенного датчанина. – Ты, Карстен, станешь драться за интересы московского престола? Ведь на той стороне вполне могут оказаться даны, одной крови с тобой?
– Нынешние правители моей родины мне не милы, – медленно и отчетливо произнес Роде. – Хотелось бы мне увидеть нового и справедливого короля для своей земли. Буду драться, как прежде.
И с наивной надеждой спросил:
– Ведь не придется нам бомбардировать с моря столицу? Жечь ядрами посады и мельницы?
– Бог даст – не случится. Войны у нас с Данией нет, тихо все сделаем – и не случится. Напротив, крепкий союзник будет у Руси в северной Европе.
Басманов забрал бороду в кулак, сощурился и спросил:
– А как пришлось бы бомбардировать города? Ушел бы со службы?
– Пожалуй, – сказал Роде. – Ушел бы. Опричник головой покачал.
– Другой воевода на моем месте уже бы в железа велел заковать за подобные речи.
– Знаю, не велишь.
– Не велю. Теперь к тебе, пан Соболевский, первая сабля флота нашего, слово. Был ты в своей отчизне, слышал о хоругвях, стянутых к Ливонской границе. Что станешь делать, случись неладное?
– Я много думал об этом. – Соболевский подбоченился, запустил большие пальцы рук за кушак, гордо сверкнул глазами. – На море готов я воевать хоть с самим чертом. А что до суши…
– Никто тебя не отправит для Иоанна Васильевича Смоленск отбивать, – усмехнулся Басманов, но глаза его при этом оставались холодными, цепкими. – Нанят ты лично мной, а значит, родом Плещеевых, для судового боя.
– Так, – сказал Соболевский, – судовую рать водил и водить буду в сечу.
– А для сухопутной войны есть на флоте вот они, – князь указал на ангмарца. – С честью несут славу корабельную по лесам и полям Аивонским.
Назгул слегка покраснел. «Надо будет ребятам сказать, – подумал он. – Впрочем, комплимент-то сомнительный. Выходит, во всех военно-морских силах мы самые беспринципные. Эдакие бультерьеры опричные, без страха и упрека… »
– Скрепим по новой наш союз, – поднял Басманов кубок. – Чтобы не случалось промеж нас раздоров и непонимания.
Осушив кубки, все стали ждать продолжения.
Аника с благодарностью поглядывал на опричного воеводу. Ведь и у казака тот мог спросить: пойдешь ли на Дон, огнем и мечом приводя к покорности тамошний вольный люд? Станешь ли мечом государевым на Днепре? Но не спросил.
Наконец князь заговорил:
– Магнуса держат на самой границе, в небольшой рыбачьей деревушке. Всей фортификации там – одна башня. Гарнизон – три десятка пикинеров, да ржавая пушка. Не ждут они нападения с моря, ожидая его со стороны сторонников юного принца из центральной части данской земли.
– Звучит очень просто, – заметил ангмарец. – Так в чем заковырка?
– Поблизости стоит конная тысяча, что может примчаться быстрее ветра. Так что делать все придется тихо и споро. Никто же не хочет устроить войну с Данией, побить пушечными ядрами кавалерию, положить под копыта малочисленные абордажные команды?
Никто, конечно, не хотел подобного исхода.
– Ярослав, как коней ертаулу передаст, назад воротится. Он нарисует на папире деревеньку. А уж вы подумайте, как подойти незаметно, как высадиться, как уйти неопознанными.
– А сам Магнус знает, что его похитят? – спросил Аника. – Или придется в мешке тащить?
– Мал он еще, – проворчал Басманов, – такие вещи знать. Есть среди его тюремщиков верный нам человек. Каждый день, начиная с послезавтрашнего, будет он зажигать на башне ночные огни.
– Это хорошо. – Роде теребил бороду, чувствуя азарт. – Лодки о камни может разбить, волной перевернуть, в море отнести. А так – хоть в пучине не заплутают. Как мошки на огонь пойдут.
– Ас чего ты взял, что там каменистый берег? – напряженно спросил Басманов.
– В Дании других мест не бывает, – усмехнулся Роде. – Как и в Норвегии или в земле карелов. Фиорды, оскаленные каменными клыками щели, устланные валунами гавани. Надо нам множество лодок заготовить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31