- Вот
и все.
- Из каких соображений вы принесли и ключ, и пакет?
- Я понимал, что сегодня все будет кончено. Виктория сказала мне, что
была у вас.
- Вы просматривали содержимое пакета?
- Разве я мог удержаться?! Это же бесценно!
- Что-нибудь взяли оттуда?
- Ни клочка, клянусь! Все, что там было, все на месте.
Кира развязала пакет, ей тоже не терпелось хотя бы взглянуть на то,
ради чего возникли такие страсти. В пакете было много писем, конверт из
плотной бумаги, в котором лежали листки ватмана. Потом пальцы ее нащупали
металлические предметы. Она извлекла их - тяжелые столбики, похожие на
зубильца, расплющенные, блестевшие металлом с одного конца, словно по ним
еще недавно били молотком.
- Что это? - спросила Кира.
- Это самое дорогое - личные клейма Диомиди. Они наносятся на изделия
методом штамповки, посмотрите противоположный конец.
На противоположных концах столбиков она увидела какие-то завитушки.
- В какую урну вы выбросили топор?
- Возле музея, за углом.
Кира поняла, что топорик этот ей не найти - из урны со дня убийства
уже не раз выбрасывали мусор.
- Чем вы объясните всю возню и ложь Гилевского вокруг пакета: то он
заявляет, что не уходит на пенсию, то уходит сразу после 100-летнего
юбилея, то заявляет, что возвратил пакет дочери Диомиди, но по датам все
это не сходится: письмо из пакета попадает американскому автору до того,
как Гилевский якобы передал пакет дочери? Как все это понимать?
- Он хотел вывезти пакет из страны.
- Куда, кому? - спросила Кира.
- Полагаю, в США.
- Зачем?
- Просмотрите пакет, прочитайте имеющееся в нем письмо Сэма Шобба, и
вы поймете.
- Он хотел это сделать все сорок лет?
- Не думаю. Сперва он просто сидел, как собака на сене, на этом
пакете. Видимо, мысль переправить пакет в США родилась у Гилевского не так
давно. После какого-то сигнала оттуда. И вот подвернулся случай - скандал
на аукционе, поднятый Кевином Шоббом, и приглашение Гилевского в качестве
арбитра.
И тут Кира вспомнила беглую, мало что сказавшую ей тогда запись,
сделанную рукой Гилевского на формулярной картонке: "Затея проста по
замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое согласие лишено
меркантильных помыслов". Кого и в связи с чем Гилевский собирался
убеждать? Шобба? В чем? Эту карточку она нашла в бумагах Гилевского, где
была и овировская анкета для выезда за рубеж.
- Напишите все, что вы мне сейчас рассказали, не упуская мелочей, -
Кира взяла из стопки несколько листов бумаги. - У вас ручка есть?
- Нет, - бледный, уставший, он чуть прикрыл дрожавшие веки...
- Ну что ж, Кира Федоровна, поздравляю, - сказал Щерба.
К моменту их беседы Кира успела внимательно ознакомиться с содержимым
пакета: старые счета, письма от заказчиков, от поставщиков, приватные от
каких-то приятелей.
- Два дня назад я получил письмо из Израиля от одного давнего
знакомого, - сказал Щерба, протягивая ей конверт. Слева на конверте была
марка - желтая птичка с черными крылышками. Кира извлекла письмо. Написано
оно было на тетрадном листке в клеточку старческими шатающимися буквами:
"Дорогой Михаил Михайлович! Получил ваше письмо. Как обрадовался,
представить не можете. Вот ведь, вспомнили старика! Что вам сказать? Живу
я на пенсию, как сами понимаете. Квартира есть, конечно, не сравнить с
той, какая была - та была трехкомнатная, светлая, паркет. Тут паркетом и
не пахнет. Все бы ничего, если бы не жара, мучаюсь при моей гипертонии.
Познакомился с местными ювелирами. Дело это тут поставлено солидно. Какой
инструмент, аппаратура! А я всю жизнь калечил глаза, все делал кустарно.
Теперь о Вашем вопросе про Кевина Шобба. Я знавал от многих людей еще
лет сорок назад про его папашу, Сэма Шобба. Это был очень известный
ювелир, он начал свое дело еще в тридцатые годы, а к концу сороковых
развернулся вовсю. Набрал хороших мастеров, открыл несколько мастерских и
магазинов. Умер он, кажется, году в сорок девятом или пятидесятом, все
перешло к его сыну Кевину. Этот работает с размахом, держит марку. Но
имейте в виду на всякий случай: большой плут, гешефтмахер. Года два назад
приезжал сюда, вынюхивал, сманивал солидных мастеров для какого-то нового
дела, которое готовится развернуть. С ним будьте поосторожней. Вот и все,
что могу сказать.
Живу я здесь, как все мы эмигранты, кучкуемся, язык этот я никогда не
выучу. Дети выучили, слава Богу, работают. Я, как все старики здесь, живу
прошлым. Мне ведь уже восемьдесят два, так что скоро в дорогу. Еще раз
спасибо за письмо. Передайте привет Арончику, скажите этому старому
какеру, пусть работает, сколько сможет. Без работы тоска. С наилучшими
пожеланиями Ваш Лев Исаакович Канторович из Хайфы".
- Ну что ж, это укладывается в то, что теперь знаю я, - сказала Кира,
дочитав письмо.
- Что вы имеете в виду?
Она положила на стол Щербе пакет Диомиди, развязала тесьму и,
порывшись в пакете, достала письмо, протянула Щербе.
- Прочитайте.
Щерба надел очки, висевшие у него на цепочке на груди, стал читать:
"Глубокоуважаемый господин Диомиди! Пользуюсь оказией: из отпуска в
Америке возвращается в Россию мой добрый знакомый, сотрудник нашего
посольства, господин Хьюз. С ним и передаю это письмо, он найдет
возможность доставить его вам. Поскольку в вашей стране послевоенная
разруха и голод, никому, разумеется, нет дела до ювелирных красот. Но было
бы преступно, если бы из-за этого мир перестал восхищаться вашим талантом.
Поэтому у меня к вам серьезное предложение: в ближайшее время в Америку
совсем возвращается сотрудник нашего торгпредства в России господин
Гренсон, он вам позвонит. С ним вы могли бы передать для меня все ваши
новые замыслы - эскизы, и, главное - ваши личные клейма. Я найду лучших
ювелиров, и они исполнят все Ваши замыслы. С уважением Сэм Шобб. 29 марта
1949 года. Филадельфия".
- Н-да, - отложил письмо Щерба. - Написано-то по-русски.
- Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но по неизвестным нам причинам
Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, - Кира извлекла из
пакета плотный конверт, из него штук десять листков ватмана размером с
открытку, разложила их перед Щербой. - Это и есть эскизы.
На ватмановских листах тончайшим чертежным пером были нарисованы
различные изделия, отдельные фрагменты их: большая брошь, конфетница,
диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка для торта, сахарница. Под
каждым эскизом указывался материал: "золото", "чеканное серебро",
"золото-черный жемчуг", "золото с эмалью"...
- Красиво, - сказал Щерба.
- А это и есть самое главное, - и Кира вынула из пакета четыре
металлических столбика, похожих на зубильца. - Личные клейма Диомиди!
Щерба вертел их в руках, покачивая головой, затем сказал:
- Значит дело отца с помощью Гилевского хотел осуществить сын,
господин Кевин Шобб?
- Да. Делались бы новые вещи по оригинальным эскизам Диомиди, на них
ставились бы подлинные клейма Диомиди. Уж мастеров экстра-класса Кевин
Шобб нашел бы! И никому никогда в голову не пришло бы, что это подделки.
Шобб являл бы миру, скажем, одну-две вещицы раз в два-три года. И
объявлял, что это - находка из частных коллекций. Или что-то в этом роде.
- Значит помешал этому Чаусов? - усмехнулся Щерба.
- Чаусова интересовало лишь эпистолярное наследие. Об эскизах и тем
более клеймах он и не имел понятия.
- Почему Гилевский согласился на это плутовство?
- Думаю, не из меркантильных соображений. Может быть страсть, жажда
увидеть изделия в натуре. Во всяком случае что-то близкое к этому.
Одержимый человек...
Другой одержимый, Чаусов, сидел в это время в следственном
изоляторе...

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16