Тебя же они сдали и подставили, неужели не ясно?
– Кто – они?
– Сейчас! Я все сказала, менты все записали и сели мне на хвост. Какая ты умная! Ну, все, последний раз спрашиваю: пишешь или нет?
– Пишу.
– Умница. Пиши: номер первый – вторая цифра телефона, номер третий – четвертая…
Егоровская девица оказалась весьма искушенной в вопросах конспирации. Через несколько секунд на листе блокнота Анна записала семь цифр, которые представляли собой, очевидно, номер какого-то телефона.
– Записала? А теперь бегом в то заведение, куда ушел ваш бывший шеф-повар. Поняла? И оттуда звони по этому телефону: я тебе что-то очень важное расскажу. И быстро беги. Они тоже кое-что соображают.
В трубке ударили короткие гудки отбоя. Анна лихорадочно соображала. Возможно, девица решила поиздеваться над ней, просто так, по злобе или от нечего делать. Однако голос ее, особенно в конце беседы, был довольно серьезным и даже тревожным, пропали наигранные театральные интонации. Разумеется, в бескорыстную помощь этой особы Анна не верила ни минуты, но вполне возможно было, что опасность грозит им обеим, тогда все было объяснимо. К тому же в ушах Анны все еще звучали слова: «они тебя сдали и подставили». Кто такие «они» и что конкретно скрывает в себе зловещее «сдали и подставили», она не знала. Но именно таким было и ее внутреннее ощущение, и оно грызло ей душу, принимая туманные очертания тонущих кораблей и грязных стен, проступающих сквозь европейские интерьеры. Просто фантазия у нее разыгралась не на шутку, а эта егоровская подружка сформулировала все коротко и точно: «сдали и подставили».
Анна быстро вышла из кабинета.
Она умудрилась выскользнуть из заведения никем не замеченная и, сразу озябнув в пелене совершенно осеннего уже, предрассветного тумана, быстро побежала по темному гулкому пространству двора-колодца, направляясь к арке, ведущей на Пушкинскую улицу. Бывший их шеф-повар работал теперь в небольшом ночном клубе, расположенном неподалеку, но пешком до него идти было минут десять, не меньше. Анна спешила, однако она не успела добежать до арки, внезапно остановившись возле одного из темных, вонючих подъездов, с выбитыми дверями и холодными мрачными лестничными площадками. Она хорошо знала такие заброшенные подъезды-склепы. Перила на лестничных маршах в них кое-где отсутствовали, ступени были выщербленными и скользкими от сырости, к тому лее отполированными до блеска тысячами ног. Большинство квартир пустовало: расселенные «коммуналки» ожидали новых владельцев, место которых временно занимали компании бомжей и колонии наркоманов, без труда проникающих в пустующие огромные квартиры и находящие там укрытие и приют, порой – надолго. Этих квартирантов состояние подъездов устраивало вполне. Сейчас из темной пасти подъезда ее неожиданно окликнул хорошо знакомый голос.
Тело Анны обнаружили лежащим возле шахты неработающего лифта, на холодном, кое-где еще сохранившем остатки плиточного узора, но в большей части грязно-сером каменном иолу. Не надо было обладать специальными познаниями в криминалистике, чтобы понять, что она погибла, бросившись или сброшенная кем-то с лестничного пролета между четвертым и пятым этажами, в широкий зияющий проем, образовавшийся на месте вывороченного с корнем литого фрагмента перил. Таких проемов на всем протяжении лестничных маршей было несколько, но этот был самым широким, к тому же находился достаточно высоко, следовательно, избран был не случайно.
В принципе, все было предельно ясно в этой трагедии, кроме одного, самого главного обстоятельства: была Анна кем-то убита или, измученная вконец, она решила добровольно покинуть этот неприветливый и неуютный мир?
И только два человека этим ранним московским утром, прохладным и неприветливым, что особенно остро ощущается в центре города, в квартирах, окна которых обращены в унылые колодцы угрюмых дворов, уверенно и однозначно могли ответить на этот вопрос.
Первым был неведомый убийца, вторым – Александр Егоров. Все то время, пока заведение лихорадило в поисках Анны, а позже, когда поиски завершились жуткой находкой, повергло в полный и абсолютный шок, он оставался совершенно невозмутимым внешне, отстраненным от всего, что происходило вокруг, и каким-то даже отрешенным, что дало основание предположить, что бывший хозяин заведения снова – не в себе, однако сейчас это мало кого заинтересовало и уж тем более встревожило. Когда ему сообщили о том, что тело Анны обнаружили, он на некоторое время вышел из оцепенения и стал дотошно интересоваться подробностями, никоим образом не отреагировав на сам факт гибели.
– Твари все они, бессердечные, – возмущенно заметила по этому поводу администратор второго этажа, – мы для них не люди, а так… – Она безнадежно махнула рукой и в который уже раз начала горько рыдать. Все, кто при этом присутствовал, мысленно с ней согласились. Впрочем, было совершенно непонятно, почему Егоров не спешит покинуть заведение, – с минуты на минуту здесь должны были появиться сотрудники милиции – и закрутится обычная малоприятная следственная карусель. Самым неприятным было то, что незнакомых оперативников, так или иначе, придется посвящать в специфический характер заведения «5005». Им же, в свою очередь, наверняка захочется пообщаться со всем его персоналом, включая девочек, которых вопреки распоряжению Рокотова никуда не отправили, по той простой причине, что главный менеджер по персоналу куда-то исчез и на вызовы не отзывался. Кроме того, документы, счета, деньги – словом, все содержимое сейфа Анны наверняка привлечет к себе их пристальное внимание. И одному Господу Богу было известно, что за всем этим последует. В то же время выдрессированный в страхе персонал сбежать с места события не смел, как не смел и принять какого-нибудь волевого решения, к примеру, спешно уничтожить или вывезти куда-нибудь все документы, девочек просто выставить на улицу, а все заведение объявить закрытым частным клубом. Какие-то объяснения в этой связи придется дать и Александру Егорову, по крайней мере, засвидетельствовать свою личность, объяснить причину своего пребывания здесь в такое время и характер отношений с погибшей. И тем не менее он не спешил уезжать, что дало персоналу еще одно веское основание заключить, что Егоров помешался окончательно.
Разумеется, никто не мог знать и даже предполагать, что все время с того момента, когда Анна покинула его апартаменты, Егоров напряженно думал, сопоставлял и анализировал все известные ему разрозненные и запутанные факты. Процесс шел мучительно, поскольку, вялый после запоя, больной в принципе и совершенно растерявший, как выяснилось, свои былые блестящие возможности, мозг его очень медленно и неохотно включался в работу, не мог сосредоточиться на ней, постоянно путался и сбивался, вынуждая по нескольку раз отрабатывать одну и ту же позицию.
Известие о страшной загадочной смерти Анны действительно не вызвало у него практически никакой эмоциональной реакции, однако именно оно оказалось новым импульсом и одновременно последним недостающим в логической цепочке фактом. Это своеобразное сочетание сыграло роль детонатора, и в сознании его произошел мощный взрыв, обеспечивший прорыв мыслительного процесса к финалу. В эти минуты Егорову показалось, что он наконец понял все, и это открытие настолько ужаснуло его, что вмиг улетучились вялость и апатия, страх перед домашней расправой, все прочие чувства и эмоции, еще несколько часов назад испепелявшие его больную душу. Он совершенно был уверен теперь, что смертельная фантасмагория, которая в дьявольской пляске закручивалась вокруг него последнее время, калеча и уничтожая людей в своем безумном вихре, вероятнее всего, с минуты на минуту продолжится дальше, и остановить ее может он один.
Лихорадочно, не попадая дрожащими пальцами на нужные кнопки миниатюрного телефона, он начал набирать знакомый телефонный номер. К телефону долго никто не подходил, и лоб Егорова покрылся холодной испариной: это вполне могло быть продолжением фантасмагории. Наконец трубку на том конце сняли. Он услышал знакомый, неприятный ему голос, но сейчас было не до эмоций.
– Дина, – не желая тратить время на приветствия и прочую вежливую ерунду, резко бросил он, обращаясь к младшей сестре своей жены, – быстро дай трубку Рае!
– Саша, это ты? – В голосе женщины ему почудился почти ужас.
– Я, разумеется, кто же еще. Немедленно позови Раису.
– Саша, где ты? – Собеседница была явно в невменяемом состоянии, но он легко и быстро объяснил это тем, что долгое его отсутствие и история с Рокотовым, очевидно, совершенно доконали жену, и она призвала на помощь всю родню, как поступала почти всегда, чувствуя, что не может справиться с ним своими силами.
– Слушай, отцепись. Говорю тебе, позови к телефону Раю, это очень важно.
– Рая умерла, Саша, – сдавленно, словно слова эти давались ей с огромным трудом, после долгой паузы, отозвалась женщина.
– Что ты сказала, Дина?
– Рая умерла.
– Как?
– Если ты имеешь в виду от чего, то я скажу тебе, Саша, – от горя и потрясения. От оскорбления… – Ее голос крепчал, перемежался с истерическими всхлипами…
Она явно настроена была на длинную обличительную тираду. Но ему необходимо было срочно узнать подробности этой очередной смерти. Возможно, то обстоятельство, что сейчас речь шла о смерти его жены, он просто еще не осознал, а возможно, подсознание, четко сориентированное на решение одной-единственной задачи, отсекало от восприятия всю прочую информацию.
– Послушай меня, я приеду через тридцать минут. Слышишь? Я немедленно еду домой. Но скажи мне: от чего она умерла?
– Кому ты нужен здесь, предатель, трус, подлец…
– Дина, я очень прошу тебя, скажи мне: от чего умерла Рая? – Он говорил с ней медленно, едва ли не по слогам выговаривая каждое слово, как с маленьким ребенком или тяжело больным человеком, и это возымело действие.
– Сердечный приступ. Сердце, сердце у нее не выдержало всего.
– Где, дома?
– Нет, в салоне, она принимала успокаивающую ванну… Она хотела успокоиться, она думала, что сможет справиться, как всегда…
– Дина, слушай меня внимательно. – То, что сейчас он должен был донести до сознания совершенно потерянной от горя женщины, притом заставив ее немедленно начать действовать, было настолько важно, что Егоров резко встал с кровати и сделал стремительный нервный шаг в сторону окна.
И тут произошло неожиданное, в первые секунды он даже не обратил на это внимания – где-то в глубине его груди вдруг возникла крохотная болевая точка, словно кто – то изнутри резко вонзил в тело тонкую иглу. Точка стремительно разрасталась, через доли секунды она была уже размером с маленький шарик, потом – шар оказался величиной с бильярдный, но продолжал расти. Он заполнил уже все пространство грудной клетки и теперь пытался вырваться за ее пределы, разрывая ткани и выламывая кости. Боль росла пропорционально и через минуту после укола невидимой иглы была нестерпимой. Потом шар, очевидно, добился своего и, разломив грудную клетку, стал расползаться по всему телу, заполняя дикой, нечеловеческой болью диафрагму и легкие, горло… Он почувствовал жестокое удушье и последним, отчаянным усилием воли вцепился холодеющей рукой в тугой узел галстука, как будто причиной смертельного спазма был именно он.
Постучавшие в дверь апартаментов оперативники и следователь прокуратуры, прибывшие несколькими минутами раньше в заведение «5005», обнаружили на ковре возле кровати распростертое мужское тело, лежащее ничком. В одной руке, неестественно вывернутой в сторону, мужчина все еще сжимал корпус мобильного телефона, по которому, очевидно, разговаривал в момент падения.
– Это и есть Александр Егоров? – невозмутимо поинтересовался у рослого секьюрити, маячившего в дверном проеме, молодой опер, одеждой и повадками более смахивающий на средней руки бандита.
– Он, – коротко подтвердил охранник.
Опер склонился над телом, бесцеремонно развернул голову Егорова, профессионально нащупал артерию на шее.
– Поздравляю, Михалыч, – обратился он к следователю прокуратуры, с интересом разглядывающему убранство апартаментов, – у нас с тобой уже два трупа.
Смерть Бунина Лариса пережила тяжелее, чем можно было предположить, да и сама она никак не ожидала от себя столь острой и болезненной реакции, настолько сильной, что даже организацией похорон вынуждены были заняться ее родители, верная Татьяна и несколько новых друзей, из числа тех, кому Лариса смогла оказать необходимую, а порой и спасительную помощь. Теперь они с готовностью, искренне переживая по поводу гибели ее мужа, принялись за дело, не ведая обо всех перипетиях Ларисиной семейной жизни и не имея ни малейшего представления о некоторых особенностях личности покойного. Совсем иные чувства испытывали родители Ларисы и в несколько меньшей степени – Татьяна. Все трое были, безусловно, слишком порядочными людьми, чтобы позволить себе радоваться по такому поводу, но чувство явного облегчения оттого, что из жизни близкого и любимого ими человека исчез навеки постоянный источник всяческих бед и несчастий, переполняло их души, и, оставаясь одни, они говорили об этом вслух, не стесняясь в том признаться друг другу. К этому примешивалась, безусловно, и благодарность судьбе за своевременность расплаты: зло оказалось наказанным много раньше, чем это происходит в большинстве случаев, когда основные фигуранты событий, и тем более безвинные жертвы злодеев, уже пребывают в ином мире, где, по утверждению посвященных, нет места земным чувствам и эмоциям. Оттого и рождается иногда в людских душах тягостное ощущение вселенской несправедливости и того, что отъявленных подлецов отчего-то не настигает кара Господня.
Для Ларисы настроения близких не были секретом, хотя никто из них не обронил при ней и слова по этому поводу. Она не сердилась, признавая в душе их правоту, но сама так думать и чувствовать не могла – слишком долго Бунин был для нее центром мироздания, единственным мужчиной и просто любимым человеком, в конце концов.
Все скорбные дни она старалась проводить с детьми, с грустью различая в них отцовские черты и прося Господа сделать так, чтобы сходство это осталось только внешним.
Наконец все было кончено, Бунина похоронили очень скромно, при небольшом стечении народа, хотя Лариса и просила обзвонить все редакции, с которыми он сотрудничал. И это было, пожалуй, самым показательным итогом его суетной бестолковой жизни.
Гарик Кеосанян, в отличие от большинства коллег, на похороны пришел, аккурат но положил на крышку закрытого гроба (обезображенное лицо Бунина не позволило хоронить его иначе) две белые гвоздики и одиноко простоял все время, пока длилось погребение, возле ограды соседней могилы, зябко втянув голову в плечи и не глядя по сторонам. Потом он поехал на поминки, в маленький погребок-ресторанчик неподалеку от кладбища, и оставался до самого их окончания, но почти не пил и совсем ничего не ел. Ларисе еще на кладбище показалось: Гарик хочет ей что-то сказать, но не решается или выжидает подходящего момента. Теперь же она была в этом совершенно уверена и, проводив последних участников скорбного застолья, молча села рядом с ним за опустевшим столом, с которого официантки не спеша убирали грязную посуду.
– Тут вот какая история получается, Лариса, – начал он без предисловия, действительно терпеливо дожидаясь все это время того момента, когда она обратит на него внимание.
Голос его звучал странно: глуховато, без обычных игривых, нахальных интонаций. «Вряд ли он так уж расстроен смертью Левы, – подумала Лариса, – скорее – напуган, значит, тоже замешан в этой истории. Совсем неудивительно». В том, что гибель мужа является следствием какой-то очередной его авантюры, она ни минуты не сомневалась, но не имела ни малейшего желания докапываться до конкретных обстоятельств, деталей и вообще выяснять что-нибудь по этому поводу. О чем прямо заявила следователю, тщетно пытающемуся найти закономерности в том поистине броуновском движении, которое представляла собой бурная деятельность Льва Бунина. Гарик между тем продолжал:
– Незадолго до смерти Левка обратился ко мне с одной просьбой, в общем совершенно обычной. Надо было разместить в рубрике информацию о том, что некий господин Егоров появился в свете с новой пассией и вроде как собирается свою бывшую бросить. Сам этот Егоров личность не то чтобы очень интересная, но когда-то был богатенький, и даже очень. Потом разорился, и поговаривали, что спился окончательно, но Левка попросил – я все сделал. Такие вот дела. – Гарик замялся, и Лариса решила, что муж остался должен за эту услугу.
– Он что, не расплатился с тобой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Кто – они?
– Сейчас! Я все сказала, менты все записали и сели мне на хвост. Какая ты умная! Ну, все, последний раз спрашиваю: пишешь или нет?
– Пишу.
– Умница. Пиши: номер первый – вторая цифра телефона, номер третий – четвертая…
Егоровская девица оказалась весьма искушенной в вопросах конспирации. Через несколько секунд на листе блокнота Анна записала семь цифр, которые представляли собой, очевидно, номер какого-то телефона.
– Записала? А теперь бегом в то заведение, куда ушел ваш бывший шеф-повар. Поняла? И оттуда звони по этому телефону: я тебе что-то очень важное расскажу. И быстро беги. Они тоже кое-что соображают.
В трубке ударили короткие гудки отбоя. Анна лихорадочно соображала. Возможно, девица решила поиздеваться над ней, просто так, по злобе или от нечего делать. Однако голос ее, особенно в конце беседы, был довольно серьезным и даже тревожным, пропали наигранные театральные интонации. Разумеется, в бескорыстную помощь этой особы Анна не верила ни минуты, но вполне возможно было, что опасность грозит им обеим, тогда все было объяснимо. К тому же в ушах Анны все еще звучали слова: «они тебя сдали и подставили». Кто такие «они» и что конкретно скрывает в себе зловещее «сдали и подставили», она не знала. Но именно таким было и ее внутреннее ощущение, и оно грызло ей душу, принимая туманные очертания тонущих кораблей и грязных стен, проступающих сквозь европейские интерьеры. Просто фантазия у нее разыгралась не на шутку, а эта егоровская подружка сформулировала все коротко и точно: «сдали и подставили».
Анна быстро вышла из кабинета.
Она умудрилась выскользнуть из заведения никем не замеченная и, сразу озябнув в пелене совершенно осеннего уже, предрассветного тумана, быстро побежала по темному гулкому пространству двора-колодца, направляясь к арке, ведущей на Пушкинскую улицу. Бывший их шеф-повар работал теперь в небольшом ночном клубе, расположенном неподалеку, но пешком до него идти было минут десять, не меньше. Анна спешила, однако она не успела добежать до арки, внезапно остановившись возле одного из темных, вонючих подъездов, с выбитыми дверями и холодными мрачными лестничными площадками. Она хорошо знала такие заброшенные подъезды-склепы. Перила на лестничных маршах в них кое-где отсутствовали, ступени были выщербленными и скользкими от сырости, к тому лее отполированными до блеска тысячами ног. Большинство квартир пустовало: расселенные «коммуналки» ожидали новых владельцев, место которых временно занимали компании бомжей и колонии наркоманов, без труда проникающих в пустующие огромные квартиры и находящие там укрытие и приют, порой – надолго. Этих квартирантов состояние подъездов устраивало вполне. Сейчас из темной пасти подъезда ее неожиданно окликнул хорошо знакомый голос.
Тело Анны обнаружили лежащим возле шахты неработающего лифта, на холодном, кое-где еще сохранившем остатки плиточного узора, но в большей части грязно-сером каменном иолу. Не надо было обладать специальными познаниями в криминалистике, чтобы понять, что она погибла, бросившись или сброшенная кем-то с лестничного пролета между четвертым и пятым этажами, в широкий зияющий проем, образовавшийся на месте вывороченного с корнем литого фрагмента перил. Таких проемов на всем протяжении лестничных маршей было несколько, но этот был самым широким, к тому же находился достаточно высоко, следовательно, избран был не случайно.
В принципе, все было предельно ясно в этой трагедии, кроме одного, самого главного обстоятельства: была Анна кем-то убита или, измученная вконец, она решила добровольно покинуть этот неприветливый и неуютный мир?
И только два человека этим ранним московским утром, прохладным и неприветливым, что особенно остро ощущается в центре города, в квартирах, окна которых обращены в унылые колодцы угрюмых дворов, уверенно и однозначно могли ответить на этот вопрос.
Первым был неведомый убийца, вторым – Александр Егоров. Все то время, пока заведение лихорадило в поисках Анны, а позже, когда поиски завершились жуткой находкой, повергло в полный и абсолютный шок, он оставался совершенно невозмутимым внешне, отстраненным от всего, что происходило вокруг, и каким-то даже отрешенным, что дало основание предположить, что бывший хозяин заведения снова – не в себе, однако сейчас это мало кого заинтересовало и уж тем более встревожило. Когда ему сообщили о том, что тело Анны обнаружили, он на некоторое время вышел из оцепенения и стал дотошно интересоваться подробностями, никоим образом не отреагировав на сам факт гибели.
– Твари все они, бессердечные, – возмущенно заметила по этому поводу администратор второго этажа, – мы для них не люди, а так… – Она безнадежно махнула рукой и в который уже раз начала горько рыдать. Все, кто при этом присутствовал, мысленно с ней согласились. Впрочем, было совершенно непонятно, почему Егоров не спешит покинуть заведение, – с минуты на минуту здесь должны были появиться сотрудники милиции – и закрутится обычная малоприятная следственная карусель. Самым неприятным было то, что незнакомых оперативников, так или иначе, придется посвящать в специфический характер заведения «5005». Им же, в свою очередь, наверняка захочется пообщаться со всем его персоналом, включая девочек, которых вопреки распоряжению Рокотова никуда не отправили, по той простой причине, что главный менеджер по персоналу куда-то исчез и на вызовы не отзывался. Кроме того, документы, счета, деньги – словом, все содержимое сейфа Анны наверняка привлечет к себе их пристальное внимание. И одному Господу Богу было известно, что за всем этим последует. В то же время выдрессированный в страхе персонал сбежать с места события не смел, как не смел и принять какого-нибудь волевого решения, к примеру, спешно уничтожить или вывезти куда-нибудь все документы, девочек просто выставить на улицу, а все заведение объявить закрытым частным клубом. Какие-то объяснения в этой связи придется дать и Александру Егорову, по крайней мере, засвидетельствовать свою личность, объяснить причину своего пребывания здесь в такое время и характер отношений с погибшей. И тем не менее он не спешил уезжать, что дало персоналу еще одно веское основание заключить, что Егоров помешался окончательно.
Разумеется, никто не мог знать и даже предполагать, что все время с того момента, когда Анна покинула его апартаменты, Егоров напряженно думал, сопоставлял и анализировал все известные ему разрозненные и запутанные факты. Процесс шел мучительно, поскольку, вялый после запоя, больной в принципе и совершенно растерявший, как выяснилось, свои былые блестящие возможности, мозг его очень медленно и неохотно включался в работу, не мог сосредоточиться на ней, постоянно путался и сбивался, вынуждая по нескольку раз отрабатывать одну и ту же позицию.
Известие о страшной загадочной смерти Анны действительно не вызвало у него практически никакой эмоциональной реакции, однако именно оно оказалось новым импульсом и одновременно последним недостающим в логической цепочке фактом. Это своеобразное сочетание сыграло роль детонатора, и в сознании его произошел мощный взрыв, обеспечивший прорыв мыслительного процесса к финалу. В эти минуты Егорову показалось, что он наконец понял все, и это открытие настолько ужаснуло его, что вмиг улетучились вялость и апатия, страх перед домашней расправой, все прочие чувства и эмоции, еще несколько часов назад испепелявшие его больную душу. Он совершенно был уверен теперь, что смертельная фантасмагория, которая в дьявольской пляске закручивалась вокруг него последнее время, калеча и уничтожая людей в своем безумном вихре, вероятнее всего, с минуты на минуту продолжится дальше, и остановить ее может он один.
Лихорадочно, не попадая дрожащими пальцами на нужные кнопки миниатюрного телефона, он начал набирать знакомый телефонный номер. К телефону долго никто не подходил, и лоб Егорова покрылся холодной испариной: это вполне могло быть продолжением фантасмагории. Наконец трубку на том конце сняли. Он услышал знакомый, неприятный ему голос, но сейчас было не до эмоций.
– Дина, – не желая тратить время на приветствия и прочую вежливую ерунду, резко бросил он, обращаясь к младшей сестре своей жены, – быстро дай трубку Рае!
– Саша, это ты? – В голосе женщины ему почудился почти ужас.
– Я, разумеется, кто же еще. Немедленно позови Раису.
– Саша, где ты? – Собеседница была явно в невменяемом состоянии, но он легко и быстро объяснил это тем, что долгое его отсутствие и история с Рокотовым, очевидно, совершенно доконали жену, и она призвала на помощь всю родню, как поступала почти всегда, чувствуя, что не может справиться с ним своими силами.
– Слушай, отцепись. Говорю тебе, позови к телефону Раю, это очень важно.
– Рая умерла, Саша, – сдавленно, словно слова эти давались ей с огромным трудом, после долгой паузы, отозвалась женщина.
– Что ты сказала, Дина?
– Рая умерла.
– Как?
– Если ты имеешь в виду от чего, то я скажу тебе, Саша, – от горя и потрясения. От оскорбления… – Ее голос крепчал, перемежался с истерическими всхлипами…
Она явно настроена была на длинную обличительную тираду. Но ему необходимо было срочно узнать подробности этой очередной смерти. Возможно, то обстоятельство, что сейчас речь шла о смерти его жены, он просто еще не осознал, а возможно, подсознание, четко сориентированное на решение одной-единственной задачи, отсекало от восприятия всю прочую информацию.
– Послушай меня, я приеду через тридцать минут. Слышишь? Я немедленно еду домой. Но скажи мне: от чего она умерла?
– Кому ты нужен здесь, предатель, трус, подлец…
– Дина, я очень прошу тебя, скажи мне: от чего умерла Рая? – Он говорил с ней медленно, едва ли не по слогам выговаривая каждое слово, как с маленьким ребенком или тяжело больным человеком, и это возымело действие.
– Сердечный приступ. Сердце, сердце у нее не выдержало всего.
– Где, дома?
– Нет, в салоне, она принимала успокаивающую ванну… Она хотела успокоиться, она думала, что сможет справиться, как всегда…
– Дина, слушай меня внимательно. – То, что сейчас он должен был донести до сознания совершенно потерянной от горя женщины, притом заставив ее немедленно начать действовать, было настолько важно, что Егоров резко встал с кровати и сделал стремительный нервный шаг в сторону окна.
И тут произошло неожиданное, в первые секунды он даже не обратил на это внимания – где-то в глубине его груди вдруг возникла крохотная болевая точка, словно кто – то изнутри резко вонзил в тело тонкую иглу. Точка стремительно разрасталась, через доли секунды она была уже размером с маленький шарик, потом – шар оказался величиной с бильярдный, но продолжал расти. Он заполнил уже все пространство грудной клетки и теперь пытался вырваться за ее пределы, разрывая ткани и выламывая кости. Боль росла пропорционально и через минуту после укола невидимой иглы была нестерпимой. Потом шар, очевидно, добился своего и, разломив грудную клетку, стал расползаться по всему телу, заполняя дикой, нечеловеческой болью диафрагму и легкие, горло… Он почувствовал жестокое удушье и последним, отчаянным усилием воли вцепился холодеющей рукой в тугой узел галстука, как будто причиной смертельного спазма был именно он.
Постучавшие в дверь апартаментов оперативники и следователь прокуратуры, прибывшие несколькими минутами раньше в заведение «5005», обнаружили на ковре возле кровати распростертое мужское тело, лежащее ничком. В одной руке, неестественно вывернутой в сторону, мужчина все еще сжимал корпус мобильного телефона, по которому, очевидно, разговаривал в момент падения.
– Это и есть Александр Егоров? – невозмутимо поинтересовался у рослого секьюрити, маячившего в дверном проеме, молодой опер, одеждой и повадками более смахивающий на средней руки бандита.
– Он, – коротко подтвердил охранник.
Опер склонился над телом, бесцеремонно развернул голову Егорова, профессионально нащупал артерию на шее.
– Поздравляю, Михалыч, – обратился он к следователю прокуратуры, с интересом разглядывающему убранство апартаментов, – у нас с тобой уже два трупа.
Смерть Бунина Лариса пережила тяжелее, чем можно было предположить, да и сама она никак не ожидала от себя столь острой и болезненной реакции, настолько сильной, что даже организацией похорон вынуждены были заняться ее родители, верная Татьяна и несколько новых друзей, из числа тех, кому Лариса смогла оказать необходимую, а порой и спасительную помощь. Теперь они с готовностью, искренне переживая по поводу гибели ее мужа, принялись за дело, не ведая обо всех перипетиях Ларисиной семейной жизни и не имея ни малейшего представления о некоторых особенностях личности покойного. Совсем иные чувства испытывали родители Ларисы и в несколько меньшей степени – Татьяна. Все трое были, безусловно, слишком порядочными людьми, чтобы позволить себе радоваться по такому поводу, но чувство явного облегчения оттого, что из жизни близкого и любимого ими человека исчез навеки постоянный источник всяческих бед и несчастий, переполняло их души, и, оставаясь одни, они говорили об этом вслух, не стесняясь в том признаться друг другу. К этому примешивалась, безусловно, и благодарность судьбе за своевременность расплаты: зло оказалось наказанным много раньше, чем это происходит в большинстве случаев, когда основные фигуранты событий, и тем более безвинные жертвы злодеев, уже пребывают в ином мире, где, по утверждению посвященных, нет места земным чувствам и эмоциям. Оттого и рождается иногда в людских душах тягостное ощущение вселенской несправедливости и того, что отъявленных подлецов отчего-то не настигает кара Господня.
Для Ларисы настроения близких не были секретом, хотя никто из них не обронил при ней и слова по этому поводу. Она не сердилась, признавая в душе их правоту, но сама так думать и чувствовать не могла – слишком долго Бунин был для нее центром мироздания, единственным мужчиной и просто любимым человеком, в конце концов.
Все скорбные дни она старалась проводить с детьми, с грустью различая в них отцовские черты и прося Господа сделать так, чтобы сходство это осталось только внешним.
Наконец все было кончено, Бунина похоронили очень скромно, при небольшом стечении народа, хотя Лариса и просила обзвонить все редакции, с которыми он сотрудничал. И это было, пожалуй, самым показательным итогом его суетной бестолковой жизни.
Гарик Кеосанян, в отличие от большинства коллег, на похороны пришел, аккурат но положил на крышку закрытого гроба (обезображенное лицо Бунина не позволило хоронить его иначе) две белые гвоздики и одиноко простоял все время, пока длилось погребение, возле ограды соседней могилы, зябко втянув голову в плечи и не глядя по сторонам. Потом он поехал на поминки, в маленький погребок-ресторанчик неподалеку от кладбища, и оставался до самого их окончания, но почти не пил и совсем ничего не ел. Ларисе еще на кладбище показалось: Гарик хочет ей что-то сказать, но не решается или выжидает подходящего момента. Теперь же она была в этом совершенно уверена и, проводив последних участников скорбного застолья, молча села рядом с ним за опустевшим столом, с которого официантки не спеша убирали грязную посуду.
– Тут вот какая история получается, Лариса, – начал он без предисловия, действительно терпеливо дожидаясь все это время того момента, когда она обратит на него внимание.
Голос его звучал странно: глуховато, без обычных игривых, нахальных интонаций. «Вряд ли он так уж расстроен смертью Левы, – подумала Лариса, – скорее – напуган, значит, тоже замешан в этой истории. Совсем неудивительно». В том, что гибель мужа является следствием какой-то очередной его авантюры, она ни минуты не сомневалась, но не имела ни малейшего желания докапываться до конкретных обстоятельств, деталей и вообще выяснять что-нибудь по этому поводу. О чем прямо заявила следователю, тщетно пытающемуся найти закономерности в том поистине броуновском движении, которое представляла собой бурная деятельность Льва Бунина. Гарик между тем продолжал:
– Незадолго до смерти Левка обратился ко мне с одной просьбой, в общем совершенно обычной. Надо было разместить в рубрике информацию о том, что некий господин Егоров появился в свете с новой пассией и вроде как собирается свою бывшую бросить. Сам этот Егоров личность не то чтобы очень интересная, но когда-то был богатенький, и даже очень. Потом разорился, и поговаривали, что спился окончательно, но Левка попросил – я все сделал. Такие вот дела. – Гарик замялся, и Лариса решила, что муж остался должен за эту услугу.
– Он что, не расплатился с тобой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32