– Я что, произвожу впечатление человека, который обедает за счет женщин?
– Черт вас разберет. Никакого впечатления вы пока не производите. Так, ни с чем пирожок.
– Ну, благодарствуйте на добром слове.
– Кушайте на здоровье. Ну, так как, мы идем куда-нибудь или вы будете устраивать истерики?
– Идем, разумеется. Что вы предпочитаете – русскую кухню, грузинскую, японскую, французскую?
– Я предпочитаю швейцарский ресторан в «Садко». Известен вам такой?
– Очень хорошо известен.
Через полчаса они сидели в полупустом зале уютного небольшого ресторана, действительно напоминающего милые альпийские ресторанчики, в выставочном центре, расположенном практически на берегу Москвы-реки в самом центре города, по-европейски уютном, но одновременно – сияющем и нарядном. Уже довольно давно центр был облюбован людьми, относящимися к высшим слоям среднего класса, как место семейных воскресных выходов – покупок, обедов и просто посиделок в барах и кондитерских. В будние дни здесь бродили по магазинчикам свободные от работы жены и подруги представителей высших слоев среднего класса и получившие выходной на неделе сотрудницы солидных фирм, занимающие в них небольшие должности. В ресторанах за деловыми завтраками или обедами, именуемыми на западный лад «ланчами», встречались российские предприниматели средней руки, их иностранные коллеги того же ранжира. Словом, место было не роскошным, но вполне приличным. Бунин действительно бывал здесь часто, и, увидев его запоминающуюся физиономию, метрдотель приветливо поспешил навстречу, с девицей же все вышло с точностью до наоборот – она улыбалась метру от входа как хорошо знакомому человеку, он же явно ее не помнил, но, разумеется, ответил лучезарной улыбкой и дежурно-любезным приветствием. В то же время при выборе напитков и закусок она проявила неплохое знание меню и винной карты ресторана, а отправившись «попудрить носик», уверенно двинулась в нужном направлении. Бунин отметил эту странность про себя, но не счел необходимым утруждать себя размышлениями на эту тему. Впереди его ждал, вероятнее всего, нелегкий разговор, в случае удачного исхода которого немалые материальные и нематериальные выгоды – его опытный нос всегда чуял их за версту.
Наскоро состряпанная им история о талантливом русском журналисте – Льве Бунине, специализирующемся на всевозможных паранормальных явлениях и людях, с ними так или иначе связанных, не заняла у него много времени. Он убедительно и, разумеется, конфиденциально поведал ей, что благодаря его перу вспыхнули звезды целого ряда известных отечественных магов, астрологов и предсказателей разных мастей. Потому-то, когда мировая пресса стала писать о Лоран Леви, ее потрясающей родословной и еще более замечательных результатах, он не смог остаться в стороне от мировой сенсации и решил: во что бы то ни стало поставить чудодейственный талант француженки на службу многострадальному российскому народу. Он отправился в Париж, преодолел все естественные и сверхъестественные преграды, которые то и дело возникали на его пути, пламенными речами и личным обаянием увлек предсказательницу за собой. Однако уже очень скоро понял, как жестоко ошибся. Леви совершенно не чувствовала специфики русской души и России в целом. То, что вызывало восторг в Европе, открывая перед ней самые высокие двери, у нас вызывало только легкое недоумение и в большинстве случаев – разочарование клиентов.
– Ты очень точно подметила, девочка моя, – ясновидящая из Лоран получилась как в том бородатом анекдоте, – проникновенно сказал он, глядя женщине прямо в глаза своим, как он считал, неотразимым завораживающим взглядом. Впрочем, иногда женщины действительно на него попадались. Правда, не надолго. Исключение составила Лариса Левицкая, в этом вопросе действительно проявившая себя не на высоте своего таланта. К моменту этого проникновенного признания они уже успели выпить на брудершафт неплохого и недешевого французского вина, которое она со знанием дела выбрала в карте вин, и потому были на «ты». «Ты, курица, уверена в том, что неотразимо хороша, что ж, я растоплю твое глупое сердечко дифирамбами твоему уму, этим-то ты явно не избалована», – самодовольно подумал Бунин и тут же понял, что совершил серьезную ошибку, которая не скрылась от острого и тревожного, как – то по-кошачьи, внимания Ангела. Надо сказать, все это время она слушала его довольно заинтересованно, не перебивая своими короткими, почти всегда исполненными злости или ехидства и в большинстве своем – вульгарными репликами. Теперь же она явно решила не спускать.
– Откуда ты это знаешь? Тебя же не было с нами, и рассказать тебе она ничего не успела… Вы что, там все записываете? Да? – Глаза ее угрожающе сузились, и вся она сжалась, готовясь то ли к бегству, то ли к нападению. Сейчас она особенно напоминала кошку, худую, отчаянную, боевую, привыкшую к дракам, но и трусливую перед чужой силой одновременно.
– Меня не было в комнате, но я, как ты помнишь, был в холле. А дверь, милая барышня, вы за собой закрыть не соизволили. Лоран сумасшедшая, она на такие мелочи внимания никогда не обращает. Так что не обессудь. Потом, ты говорила так интересно… Виноват, не стерпел-с.
– Подслушивал? – презрительно и по-прежнему угрожающе прошипела она.
«Ну вылитая кошка!» – подумал Бунин, но несколько успокоился: накал ее ярости явно спал. Ему показалось даже, что ее возмутил не сам факт, что их разговор с Ларисой кто-то подслушал, а именно то обстоятельство, что его записывали на пленку. Что ж, это можно было понять: зачем ей оставлять следы, планируя такие дела. А слова – они и есть слова, мало ли кому что послышалось. «Однако впредь следует быть осторожней, – предупредил себя Бунин, – ложь она, похоже, чует как звереныш». Ответил он совершенно откровенно и прямо глядя ей в глаза:
– Подслушивал. Интересно было. И пошел за гобой именно поэтому. Хотя теперь, наверное, пошел бы и без этого. – Прозрачный комплимент его она просто пропустила мимо ушей, а за признание ухватилась.
– Почему – поэтому?
– Потому что могу предложить тебе помощь в решении твоих проблем.
– Каких проблем?
– Слушай, давай откровенно. Я же признался, что подслушивал и слышал почти все. К чему тебе теперь ломаться и изображать невинность?
– Ах, вот как мы теперь заговорили?
– Именно так, и никак иначе. – Бунин понял, что пришло время брать инициативу на себя и начинать ломать ее, подчиняя своей воле и привязывая к себе. – К тому же что это ты так разволновалась? Думаешь, ты единственная обращаешься с такой проблемой и только тебе в голову пришла такая мысль? Должен тебя разочаровать, на сегодня – ты девяносто девятая в девятой сотне. Ясно, малыш?
– Но ведь она сказала, что ничем таким не занимается…
– Она сказала правду, чистую правду, но из этого вовсе не следует, что никто больше не занимается. Об этом ты не подумала? Я лее говорил тебе, что занимаюсь проблемой давно и помог очень многим мастерам. Некоторые из них хотели рекламы, популярности, славы – я им их обеспечил, но, скажу тебе по секрету, эти-то как раз мало что могут на самом деле. Серьезные профессионалы, мастера высочайшего класса, наоборот, миру являются редко и только в связи с крайней необходимостью, больше всего на свете эти люди ценят покой, тишину, безвестность и возможность спокойно работать для тех, кого они сами себе изберут. Разумеется, цены здесь совсем другие.
– Деньги меня не интересуют, – быстро парировала Ангел. Последнюю тираду Бунина она слушала затаясь, боясь пропустить любое слово. Она даже преобразилась внешне, забыв про гримасы, которые корчила постоянно, лицо ее от этого стало более миловидным, глаза распахнулись шире, а губы оказались по-детски пухлыми и слегка приоткрылись даже от напряженного внимания.
– Я это слышал. Но речь не всегда идет о деньгах.
– А о чем? – Она вся подалась вперед и обратилась в слух. Казалось, он рассказывает ей какую-то очень занимательную сказку, а она, девочка шести-семи лет, торопит его, стремясь быстрее добраться до самого интересного.
– Ну, знаешь ли, всего сказать тебе прямо сейчас я не могу. Я должен получить разрешение у мастеров, и, если они захотят работать с тобой, тогда тебе и будут объявлены условия.
– Но ведь они не знают меня совсем! Как они могут принимать решение, не зная меня?
– Они могут все. – Бунин, насколько хватило актерского таланта, постарался вложить в свои слова максимум зловещей тайны. – И прошу тебя, не задавай больше вопросов. Я и так сказал слишком много и могу быть наказан за это. На сегодня тебе должно быть более чем достаточно, что я вообще берусь обсудить твой вопрос с мастерами. Это все, что пока ты можешь знать.
– Но когда? Когда ты дашь мне ответ?
– Тебе очень надо, чтобы это было быстро?
– Очень! Ты даже не представляешь себе как. Ты сможешь поговорить с ними уже сегодня, а?
Соблазн ответить утвердительно был велик. Ведь курица, теперь он был в этом совершенно уверен, полностью заглотила крючок и просто сгорала от нетерпения расстаться со своими денежками. Однако он собрал волю в кулак и решил, что слишком быстрое согласие может несколько обесценить в ее глазах значимость происходящего. К тому же не мешало сейчас, не обещая пока ничего, вытянуть из нее некоторую сумму на «представительские расходы». Бунин чуть было не усмехнулся по поводу столь забавной в данном контексте формулировки, но вовремя спохватился и, напротив, состроив как можно более озабоченную физиономию, задумчиво посмотрел на часы.
– Нет, сегодня уже не получится. Если бы ты знала, в какую тьмутаракань мне придется из-за тебя ехать! Завтра с утра… А, черт! – Бунин досадливо поморщился. – И завтра ничего не получится.
– Почему?
– Потому что моего банкира завтра не будет в городе.
– При чем здесь твой банкир?
– Ну, это уже не твои проблемы, – довольно резко оборвал ее Бунин и задумался, демонстративно барабаня пальцами по столу. Однако потом, словно смягчаясь и не то чтобы отвечая на ее вопрос, а просто рассуждая вслух, медленно заговорил: – Деньги старцев (увлеченный игрой, он забыл, что ранее именовал их мастерами, но и она не обратила на это внимания), – разумеется, только часть их – хранятся в моем банке. Я обещал привезти им небольшую сумму в ближайший приезд и без денег появиться у них не могу, а наличности у меня сейчас, как назло, в обрез… С кредитки тоже такую сумму сразу не обналичишь… Нет, только послезавтра. Заберу деньги – и сразу к ним. Вернусь вечером поздно, так что встретимся мы с тобой, выходит… – Он сделал паузу, вроде подсчитывая, какой тогда будет день недели, совершенно справедливо полагая, что она немедленно и однозначно эту паузу заполнит. Так и случилось.
– Подожди! Какие глупости: послезавтра… послепослезавтра… Сколько ты должен им отвезти?
– Ну, думаю, что тысяч пять как минимум. Долларов, разумеется.
– Понимаю, что не тугриков. Слушай, с собой у меня только тысяча, но через три часа или даже два с половиной я привезу тебе остальные, и отправляйся к ним сегодня. Говори, куда? – Инициатива, похоже, опять начинала переходить к ней, по крайней мере, детскую непосредственность на лице снова сменили быстрые капризные гримаски, губы собрались в тонкую, злую и волевую линию, а глаза сузились, снова напоминая кошачьи.
Это Бунина категорически не устраивало. Ускользающие позиции нужно было срочно возвращать обратно. Ради этого он готов был пожертвовать и пятью тысячами долларов сиюминутно.
– Нет, этого я позволить не могу. Ты не можешь вмешиваться в наши отношения. Прости, я просто расслабился и наговорил тебе лишнего. Забудь. Ты ничего этого не слышала. Я позвоню тебе, как только вернусь, каким бы ни был результат. Давай телефон. – Он демонстративно извлек из кармана изящную записную книжку фирмы «Дюпон». Бунин знал толк в дорогих мелочах, которые, собственно, и формируют облик человека, и никогда на них не экономил. Вслед за записной книжкой на свет была извлечена массивная золотая ручка «Картье», с небольшим сапфиром-кабашоном, венчающим изголовье колпачка. Все это она заметила и оценила, явно тоже зная толк в подобного рода вещицах. Бунин в который раз похвалил себя за то, что не жлобствует по мелочам.
– Нет, пожалуйста, я прошу тебя, пожалуйста, позволь мне… Я ведь все равно все уже знаю, но, клянусь тебе, никогда никому не скажу. Честное слово. Пожалуйста! Ну что тебе стоит? Для меня каждый день – это как смерть. Понимаешь? Я не выдержу так долго! Ну! Прошу тебя, будь человеком!.. Ты ведь, в конце концов, можешь мне их вернуть, эти деньги, когда появится твой банкир…
«А вот это – фигушки», – про себя подумал Бунин. Однако решение было им уже принято – соблазн оказался слишком велик. К тому же она снова была если и кошкой, то совершенно ручной, послушной подлизой, готовой унижаться из-за кусочка колбаски. Вслух он сурово бросил:
– Хорошо. Не знаю, зачем я это делаю, но что-то такое в тебе есть. Искренность, что ли? Или – отчаяние? Встречаемся через три часа здесь же, в баре. Если не сможешь, не страшно, только позвони. – Он протянул ей визитную карточку со множеством телефонов – в Останкино, «на Яме» – улице Ямского поля, где размещалось Российское телевидение, и даже в Государственной Думе, правда, это был телефон пресс-центра Думы, но в визитке было указано просто «Государственная Дума РФ». – Звони лучше на мобильный – я на месте не сижу. – Он крупно дописал номер телефона от руки. – И, кстати, оставь все-таки какие-нибудь свои координаты. Названивать тебе я не намерен – не мальчик, но мало ли что…
Следующие три дня дались Анне нелегко, однако они принесли с собой некоторое облегчение: отступили на второй план, улеглись, подернулись дымкой забвения (то ли – навсегда, то ли – временно) все ее недавние страхи и будто бы неразрешимые проблемы. Порой ей казалось, что ничего этого не было вовсе – ни наглой шантажистки, ни жуткой ночи, когда она, трепеща от страха, однако подчиняясь какому-то дьявольскому любопытству, подслушивала разговор двух своих патронов, предварительно сообщив о нем неизвестной наглой твари. В то же время зловещий образ этой неизвестной, и скорее всего помешанной, женщины утратил парализующий мистический налет: Анна поняла, что ее нападкам подвергся и всемогущий небожитель и теперь единственный ее патрон – Дмитрий Рокотов. Главным, однако, было совершенно другое: на руках у Анны, в буквальном смысле этого слова, оказался несчастный, раздавленный крахом своей стремительной, еще недавно – завидной карьеры, полусумасшедший, спившийся человек. Она мало знала Александра Егорова раньше. Просто появлялся в заведении невысокого роста мужчина, далеко не красавец, но и не урод, с фигурой довольно нескладной и несколько бабьей, которую, впрочем, неплохо скрывали дорогие, но тоже какие-то неприметные костюмы, дополненные галстуками глухих тонов с мелким, едва различимым рисунком. Он и сам весь был какой-то серый, безликий, незапоминающийся. Тому способствовали пепельно-русые, тусклые, словно припорошенные пылью волосы, всегда стандартно подстриженные, светло-серые невыразительные глаза. Он был совершенно неразличим в толпе, а в компании ярких и шумных приятелей и вовсе казался незаметным. Говорил он невнятно и, когда был трезв, крайне неохотно, в состоянии же опьянения выражал свои мысли путано и малопонятно. Разумеется, ей было известно, что он ближайший компаньон Рокотова, совладелец заведения, раньше о нем говорили как о человеке, обладающем острым аналитическим умом, способном принимать совершенно неожиданные и нестандартные решения. Ходили даже слухи, что именно он разрабатывает стратегию самых блестящих коммерческих операций, исполнение которых позже берет на себя Рокотов. Он же, по всей видимости, в их тандеме занимался обработкой крупных государственных чиновников и публичных политиков, по крайней мере, в недавнем прошлом он часто появлялся в заведении в компании именно таких персон; обильно поил и кормил их в ресторане, внимательно и в каком-то подчеркнуто значительном молчании слушал потом их пьяные разглагольствования, тем больше пузырящиеся державным пафосом, чем больше горячительных напитков было потреблено за столом. Потом высокопоставленные гости без особого шума препровождались на второй этаж; Егоров же чаще уезжал домой, иногда – оставался до утра, но услугами второго этажа в полном объеме пользовался крайне редко, обычно – просто засыпал в одном из свободных апартаментов. Впрочем, все это было в прошлом, последнее время Егоров приезжал в заведение один или в сопровождении одного-двух своих непосредственных подчиненных, очень много пил и потом отлеживался еще несколько дней, тяжело выходя из состояния глубокого запоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32