Рука Бунина была уже в нескольких сантиметрах от плеча наглого малолетки, еще мгновенье – и тот отлетел бы на несколько метров от машины, сброшенный с подножки сильным ударом увесистого пухлого кулака, но этого почему-то не произошло. В лицо Бунину вдруг ударила та же мутная струя, что только что обезобразила лобовое стекло его машины, и внезапно он ощутил жгучую, нестерпимую боль, словно попавшая на кожу и в глаза жидкость в считанные доли секунды разъела ткани и стремительно проникла внутрь, растворяя все на своем пути и обращая кожу, обнажившиеся под ней мышцы и даже кости черепа в сплошное однородное жидкое месиво. Нога Бунина все еще оставалась на педали газа, и, вероятнее всего, уже на подсознательном уровне, приняв последнее в своей жизни решение – спасаться бегством, он все оставшиеся силы вложил в то, чтобы отчаянно, до предела втопить педаль в пол машины.
Наблюдавшие эту дикую сцену стали свидетелями того, как большой черный джип, медленно выезжающий со стоянки, вдруг, страшно взревев могучим двигателем, сорвался с места, одним прыжком преодолел узкую асфальтовую полоску набережной и, страшным ударом протаранив чугунный узор парапета, скрылся в гранитном коридоре, обрамляющем свинцовые воды неторопливой реки. Через несколько секунд раздался глухой тяжелый и какой-то недовольный всплеск, словно бесстрастная водная поверхность поглощала незваного пришельца крайне медленно и неохотно.
Прошло еще несколько секунд, пока те, кто наблюдал это страшное шоу, окончательно пришли в себя и бросились к широкому развороченному проему, надеясь на чудо и готовые немедленно прийти на помощь незадачливому водителю. Их благородный порыв был совершенно напрасен, по это стало ясно несколькими часами позже, когда приехавшие на место происшествия спасатели, оперативники и еще многие другие, кому находиться здесь полагалось по службе, извлекли из воды кузов машины, практически не пострадавший. Тогда же стало ясно, что водитель джипа умер за несколько секунд до того, как его словно обезумевшая машина сорвалась с места, вероятнее всего от болевого шока. Лицо несчастного являло собой противоестественное и оттого еще более жуткое зрелище. Одна половина его была совершенно нормальной, лишь в нескольких местах кожу рассекли осколки стекол, но это были совсем незначительные порезы. Другой же – не было вовсе, словно какой-то злодей-волшебник, вдруг расшалившись, стянул с нее, как перчатку, и кожу, и все, что находилось под ней, полностью обнажив кости черепа. Но и их словно бы обглодали потом маленькими острыми клыками неведомые злые существа, превратив некогда гладкую поверхность в странное подобие гребенки с очень короткими и неровными зубцами.
Несколько позже эксперты определят характер столь странного повреждения: в лицо водителю кто-то плеснул концентрированным раствором серной кислоты, практически мгновенно уничтожившей ткани и успевшей добраться даже до костей черепа. Тогда же перед следствием станет вопрос о том, кто смог сотворить подобное варварство, если доподлинно было известно, что в салоне машины потерпевший находился один. Некоторые, немногочисленные, впрочем, свидетели припоминали, что к машине вроде бы подходил мальчик, из тех, что постоянно предлагают помыть машину или протереть стекла на всех крупных московских автострадах. Однако никто не видел, чтобы мальчик садился в машину или даже просто разговаривал с водителем через окно. Свидетелям показалось, что мальчишка чудом успел отпрыгнуть от машины, когда она неожиданно сорвалась с места, но, что с ним стало дальше, никто вспомнить не мог. Впрочем, этого и следовало ожидать: именно с той минуты всеобщее внимание было приковано к «взбесившемуся» джипу. Мальчика некоторое время пытались найти, но безуспешно. Следствие откровенно забуксовало, и не было ни малейшей надежды на то, что в обозримом будущем оно сможет сдвинуться с мертвой точки. В конце концов, это было не таким уж редким явлением современной российской действительности. По Москве, волна за волной, катились все новые громкие и кровавые преступления. Загадочное убийство Льва Бунина – журналиста с очень сомнительной репутацией – имело, таким образом, все основания таковым и остаться.
Сегодня молодая женщина решила отведать японской кухни, и ноги сами собой принесли ее в просторный зал ресторана «Токио», разделенный на довольно большие отсеки-кабинеты стилизованными перегородками. В центре каждого отсека находился П-образный мраморный стол, по внешнему контуру которого рассаживались посетители ресторана. Металлическая поверхность внутреннего контура, моментально накаляясь, превращалась в импровизированную жаровню, на которой ловкие повара творили свои кулинарные шедевры прямо на глазах клиентов, как, собственно, и требовали того древние традиции японской кухни. Ресторан был одним из первых в Москве, предоставившим столичным гурманам возможность насладиться экзотическими яствами далекой страны. Когда же мода на японскую кухню захлестнула столицу, суши-бары стали открываться даже в обыкновенных торговых центрах, а десяток дорогих ресторанов соревновался между собой в кулинарных изысках Страны восходящего солнца, «Токио» умудрился сохранить статус самого дорогого и самого лучшего. Истинные ценители нежнейшего суши и сашими, жареных гребешков, сябу-сябу и муаровых ломтиков «мраморного» мяса по-прежнему приходили только сюда.
Молодой женщине это было хорошо известно, как и то, что в промежутке между четырьмя и пятью часами пополудни истинные ценители изысканной кухни уже, как правило, отобедали и в ближайшие три-четыре часа наверняка не озадачатся проблемой ужина.
Когда метрдотель ресторана, высокий брюнет с внешностью французского аристократа или итальянского тенора, торжественно проводил ее к самому отдаленному отсеку, женщина с удовлетворением констатировала про себя, что в очередной раз оказалась права, – в эти часы она была единственной посетительницей.
Свое сегодняшнее меню она продумала еще накануне и теперь неспешно, как хорошо выученный урок, диктовала избранные блюда официантке, одетой в настоящее кимоно и даже с некоторым подобием сложной японской прически на голове:
– Я буду суши-ассорти, то, которое с икрой; затем жареные морепродукты и жареные овощи, в которые дополнительно добавьте сто граммов жареных грибов. Потом, чай мачу. И принесите бутылку «Шабли-премьер-крю», желательно тысяча девятьсот девяносто шестого года.
– Повар может приступать сразу? – уточнила официантка, имея в виду, может ли уже сейчас появиться повар, начав постепенно готовить плиту и продукты к своим кулинарным таинствам или посетительница желает насладиться суши в одиночестве.
– Да, может начинать, – разрешила молодая женщина и расслабленно откинулась на спинку кресла в предвкушении предстоящего ей наслаждения.
К тому же, как уже не в первый раз, она предполагала использовать это время для того, чтобы поразмыслить над состоянием своих дел, которые продвигались теперь стремительно. От недавней ее апатии, нерешительности и нетвердых и в большинстве своем неверных шагов не осталось и следа. Теперь она двигалась уверенно, быстро и существенно приблизилась к достижению конечной цели. На этом пути оставалось всего несколько препятствий, которые были совершенно очевидны, как, впрочем, и пути их устранения. Собственно, серьезным было лишь одно из них, остальные представляли собой проблемы второго плана и прямого отношения к решению ее основной, стратегической задачи не имели. Но это вовсе не значило, что их можно было оставить без внимания. Отнюдь. Она вспомнила прочитанную или услышанную в каком-то детективе фразу о том, что чаще всего профессионалы «горят» на мелочах и деталях. Повторять ошибки наивных профессионалов она не собиралась. Просто следовало соблюдать строгую очередность событий – в соответствии с их значимостью, только и всего. Но это было совсем уж просто. Ей было радостно, что сознание ее, от одного решительного шага к другому, становилось все более ясным и работает четко, быстро и удивительно продуктивно. Еще несколько дней назад ей и голову просто не могли прийти столь оригинальные и блестящие решения проблем, казавшихся неразрешимыми. «Как глупо я вела себя, когда оттягивала момент решительных действий, как много времени потеряла напрасно», – не без сожаления подумала она, но и сожаление это было легким, мимолетным и в общем-то потерявшим право на существование в свете нынешней энергичной ее деятельности. Как смешно было ей теперь вспоминать недавние свои истерики, мольбы, угрозы и ультиматумы. Каким черным, холодным и неуютным казался тогда окружающий ее мир. Теперь ей верилось с трудом, что еще пару недель назад свою главную, заветную цель она всерьез считала практически недостижимой и позволяла себе лишь мечтать по этому поводу. Причем каждый раз, когда мечты рассеивались, на душе ее становилось еще тоскливее, потому что, возвращаясь в обыденную жизнь, она с беспощадной ясностью понимала: никогда мечты эти не станут реальностью даже в малой, незначительной своей части. Как же глупа и недальновидна была она тогда! Верно сказано: все относительно, и кто-то ведь учил ее еще в далеком детстве, когда у нее болели зубы или разбитая коленка, что лучше всего в такие неприятные минуты думать о том, что станет она делать, когда боль пройдет. Кстати, кто был этот добрый и, очевидно, мудрый человек? Она вдруг поняла, что совершенно этого не помнит, и поначалу лишь очень удивилась своему странному открытию. Ведь детство ее закончилось совсем недавно: она сейчас очень молода и просто обязана помнить большинство, если и не все его подробности. Однако сейчас она не помнила ничего. Удивление понемногу начало сменяться раздражением. Последние дни приучили ее к тому, что все поставленные цели достижимы, а задачи – решаемы. Теперь же выходило, что простейшая, элементарная задача ей не под силу. «Кто это был, по крайней мере?» – требовала она ответа от своей враз затуманившейся памяти. Кто, черт побери, вообще окружал ее в детстве? Родители. Но какими они были и кто из них научил ее этому простому и эффективному приему? Воспоминание ловко ускользало от нее, как рыбка, которую она однажды пыталась за хвост поймать в большом красивом аквариуме. Еще одна размытая картинка из прошлого… Что это был за аквариум, почему она очутилась подле него и никто не мешал ей долго, упрямо (это она помнила точно) охотиться за верткой рыбкой. Раздражение сменялось паникой.
– Ваш суши, пожалуйста, – мелодично пропела над ухом официантка, расставляя на круглом подносе перед ней маленькую дощечку темного дерева, на которой аккуратно выложены были ровные столбики рассыпчатого риса, стянутые черной рыбьей кожей и украшенные кусочками разнообразных морских лакомств; кувшинчики с соусами, крохотные чашечки-пиалки для их смешивания с острой зеленой горчицей, ярким пятном выделяющейся на темном фоне доски; деревянные палочки для еды; тонкий бокал для вина, явно не вписывающийся в этот экзотический натюрморт. Рядом поместилось узкое серебристое ведерко со льдом, в которое втиснута была запотевшая бутылка белого вина.
– Приборы вам не нужны, – более утверждая, чем спрашивая, промолвила официантка, полагая, что посетительница, так хорошо знающая кухню, наверняка умеет обращаться и с главными составляющими сервировки японского стола – палочками.
– Нет, конечно, – согласилась с ней женщина и даже одарила улыбкой: ей было приятно, что в ее познаниях и умении не усомнились. Тревожные мысли, едва не испортившие прекрасного настроения, словно встревоженный сонм невидимых крохотных птиц, мгновенно умчались прочь из ее прекрасной головки. Чувства ее вновь были ясны, а душа открыта для радости и наслаждения, пусть и телесной пищей. Глоток холодного вина, с очень слабым, но неповторимым ароматом, окончательно привел ее в состояние умиротворения и покоя. Тонкие, унизанные драгоценными кольцами пальцы, умело подхватили деревянные палочки, и окружающий мир на ближайшие час-полтора для одинокой посетительницы ресторана «Токио» просто перестал существовать.
В салоне Люси Сен-Клу к посещениям Ангелины Разумовской почти привыкли. Ее по-прежнему не любили и опасались какой-нибудь вульгарной или по меньшей мере экстравагантной выходки. Но в конце концов приняли ее, к счастью довольно редкие, посещения как неизбежное зло и, если угодно, плату за широкую известность. Иногда она бывала буквально несносна, бесконечно капризничая, требуя к себе совершенно особого внимания, утверждая, что процедуры и препараты причиняют ей боль и вообще дурно влияют на здоровье, то и дело меняя свои пожелания относительно того, что именно она хочет сотворить со своим телом, лицом или ногтями сегодня. Тогда косметологи вынуждены были по нескольку раз смывать с ее лица только что нанесенные сложные маски; маникюрши – бесчисленное множество раз покрывать ногти разными оттенками лака; бармен – три-четыре раза менять бокал с обыкновенной минеральной водой, потому, что Ангел никак не могла определиться: хочет ли она, чтобы вода была с газом или без, нужен ли лимон, лед и так далее, и тому подобное – до бесконечности. Повезло только парикмахерской – чуда капризная клиентка не обращалась ни разу, утверждая, что ее обслуживает личный парикмахер на дому. Случалось, правда, что она пребывала в относительно мирном расположении духа, и тогда все обходилось «малой кровью». Единственное, что хоть как-то мирило с ее присутствием терпеливый сверх всякой меры персонал салона, были необычайно щедрые чаевые и астрономические суммы, которые она без нареканий выкладывала за свои многочисленные капризы: за каждую процедуру, пусть и не доведенную до конца, как и за каждую смену нетронутого бокала с минералкой счет выставлялся в полном объеме.
Последнее время, однако, Ангел в салон зачастила, по вела себя на удивление смирно, была, не в пример обыкновению, разговорчива и даже приветлива, из чего салонные дамы немедленно сделали вывод, что нашелся очередной кретин, который клюнул на сомнительные прелести мерзкой бабы, и влип в ее паучьи липкие, тонкие, но прочные сети. Отчасти это было действительно так, с той лишь поправкой, что жертва еще не барахталась в сетях, которые, собственно, только что были окончательно сплетены и хитроумно расставлены. Однако юная паучиха в успехе уже не сомневалась, оттого настроение ее улучшилось и нрав сделался несколько мягче. Кроме того, двигаясь к намеченной цели, Ангелина добилась целого ряда весьма ощутимых результатов, придавших уверенности в себе, отчего и окружающих она стала ненавидеть и презирать чуть-чуть меньше. Однако все это салонным дамам было неведомо, и они просто наслаждались затишьем, уповая на то, что оно кончится не так уж быстро.
В этот день Ангелина появилась в салоне довольно рано для себя – было немногим более двух часов пополудни – и объявила, что собирается сделать множество процедур, из чего следовало, что временем она никак не ограничена. Это было несколько необычно, потому что Ангел вечно спешила и зачастую именно по этому поводу устраивала дикие истерики. Более того, она наконец соизволила записаться на процедуры заранее, что обычно делать забывала и являлась в буквальном смысле слова как гром среди ясного неба на головы дежурных администраторов, требуя немедленного обслуживания, не желая ничего и никого слушать, а тем более – ждать.
«Нет, определенно что-то в ее жизни изменилось, причем в лучшую сторону, – подумала Инга, дежурство которой опять совпало с визитом Разумовской, как и в самый первый день ее появления в салоне. – Возможно, на самом деле она и не так уж плоха, просто жизнь оказалась собачьей, как в песне. Вот и научилась девочка лаять, рычать и кусаться». Она провожала Разумовскую в кабинет к косметологу, и как бы в подтверждение ее мысли та вдруг заговорила, причем приветливо и почти дружески. Обычно Ангелина не размыкала губ без крайней на то необходимости, которая наступала у нее, как правило, одновременно с потребностью устроить скандал или закатить истерику.
– Какой-то жутко сонный день сегодня. С утра не могу проснуться, просто засыпаю на ходу, как дряхлая старушка.
– Сейчас у вас будет прекрасная возможность выспаться как следует, – любезно поддержала беседу Инга, – первая процедура у вас самая длительная, почти сорок минут. Вполне можно подремать. Я предупрежу косметолога, что у вас сегодня сонное настроение, она нанесет препараты и тихонько уйдет, пригасив свет. Возможно, вы и не почувствуете, когда она вернется и приступит к следующей процедуре – у Веры очень легкие руки. Тогда и вовсе можете спать почти два с половиной часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Наблюдавшие эту дикую сцену стали свидетелями того, как большой черный джип, медленно выезжающий со стоянки, вдруг, страшно взревев могучим двигателем, сорвался с места, одним прыжком преодолел узкую асфальтовую полоску набережной и, страшным ударом протаранив чугунный узор парапета, скрылся в гранитном коридоре, обрамляющем свинцовые воды неторопливой реки. Через несколько секунд раздался глухой тяжелый и какой-то недовольный всплеск, словно бесстрастная водная поверхность поглощала незваного пришельца крайне медленно и неохотно.
Прошло еще несколько секунд, пока те, кто наблюдал это страшное шоу, окончательно пришли в себя и бросились к широкому развороченному проему, надеясь на чудо и готовые немедленно прийти на помощь незадачливому водителю. Их благородный порыв был совершенно напрасен, по это стало ясно несколькими часами позже, когда приехавшие на место происшествия спасатели, оперативники и еще многие другие, кому находиться здесь полагалось по службе, извлекли из воды кузов машины, практически не пострадавший. Тогда же стало ясно, что водитель джипа умер за несколько секунд до того, как его словно обезумевшая машина сорвалась с места, вероятнее всего от болевого шока. Лицо несчастного являло собой противоестественное и оттого еще более жуткое зрелище. Одна половина его была совершенно нормальной, лишь в нескольких местах кожу рассекли осколки стекол, но это были совсем незначительные порезы. Другой же – не было вовсе, словно какой-то злодей-волшебник, вдруг расшалившись, стянул с нее, как перчатку, и кожу, и все, что находилось под ней, полностью обнажив кости черепа. Но и их словно бы обглодали потом маленькими острыми клыками неведомые злые существа, превратив некогда гладкую поверхность в странное подобие гребенки с очень короткими и неровными зубцами.
Несколько позже эксперты определят характер столь странного повреждения: в лицо водителю кто-то плеснул концентрированным раствором серной кислоты, практически мгновенно уничтожившей ткани и успевшей добраться даже до костей черепа. Тогда же перед следствием станет вопрос о том, кто смог сотворить подобное варварство, если доподлинно было известно, что в салоне машины потерпевший находился один. Некоторые, немногочисленные, впрочем, свидетели припоминали, что к машине вроде бы подходил мальчик, из тех, что постоянно предлагают помыть машину или протереть стекла на всех крупных московских автострадах. Однако никто не видел, чтобы мальчик садился в машину или даже просто разговаривал с водителем через окно. Свидетелям показалось, что мальчишка чудом успел отпрыгнуть от машины, когда она неожиданно сорвалась с места, но, что с ним стало дальше, никто вспомнить не мог. Впрочем, этого и следовало ожидать: именно с той минуты всеобщее внимание было приковано к «взбесившемуся» джипу. Мальчика некоторое время пытались найти, но безуспешно. Следствие откровенно забуксовало, и не было ни малейшей надежды на то, что в обозримом будущем оно сможет сдвинуться с мертвой точки. В конце концов, это было не таким уж редким явлением современной российской действительности. По Москве, волна за волной, катились все новые громкие и кровавые преступления. Загадочное убийство Льва Бунина – журналиста с очень сомнительной репутацией – имело, таким образом, все основания таковым и остаться.
Сегодня молодая женщина решила отведать японской кухни, и ноги сами собой принесли ее в просторный зал ресторана «Токио», разделенный на довольно большие отсеки-кабинеты стилизованными перегородками. В центре каждого отсека находился П-образный мраморный стол, по внешнему контуру которого рассаживались посетители ресторана. Металлическая поверхность внутреннего контура, моментально накаляясь, превращалась в импровизированную жаровню, на которой ловкие повара творили свои кулинарные шедевры прямо на глазах клиентов, как, собственно, и требовали того древние традиции японской кухни. Ресторан был одним из первых в Москве, предоставившим столичным гурманам возможность насладиться экзотическими яствами далекой страны. Когда же мода на японскую кухню захлестнула столицу, суши-бары стали открываться даже в обыкновенных торговых центрах, а десяток дорогих ресторанов соревновался между собой в кулинарных изысках Страны восходящего солнца, «Токио» умудрился сохранить статус самого дорогого и самого лучшего. Истинные ценители нежнейшего суши и сашими, жареных гребешков, сябу-сябу и муаровых ломтиков «мраморного» мяса по-прежнему приходили только сюда.
Молодой женщине это было хорошо известно, как и то, что в промежутке между четырьмя и пятью часами пополудни истинные ценители изысканной кухни уже, как правило, отобедали и в ближайшие три-четыре часа наверняка не озадачатся проблемой ужина.
Когда метрдотель ресторана, высокий брюнет с внешностью французского аристократа или итальянского тенора, торжественно проводил ее к самому отдаленному отсеку, женщина с удовлетворением констатировала про себя, что в очередной раз оказалась права, – в эти часы она была единственной посетительницей.
Свое сегодняшнее меню она продумала еще накануне и теперь неспешно, как хорошо выученный урок, диктовала избранные блюда официантке, одетой в настоящее кимоно и даже с некоторым подобием сложной японской прически на голове:
– Я буду суши-ассорти, то, которое с икрой; затем жареные морепродукты и жареные овощи, в которые дополнительно добавьте сто граммов жареных грибов. Потом, чай мачу. И принесите бутылку «Шабли-премьер-крю», желательно тысяча девятьсот девяносто шестого года.
– Повар может приступать сразу? – уточнила официантка, имея в виду, может ли уже сейчас появиться повар, начав постепенно готовить плиту и продукты к своим кулинарным таинствам или посетительница желает насладиться суши в одиночестве.
– Да, может начинать, – разрешила молодая женщина и расслабленно откинулась на спинку кресла в предвкушении предстоящего ей наслаждения.
К тому же, как уже не в первый раз, она предполагала использовать это время для того, чтобы поразмыслить над состоянием своих дел, которые продвигались теперь стремительно. От недавней ее апатии, нерешительности и нетвердых и в большинстве своем неверных шагов не осталось и следа. Теперь она двигалась уверенно, быстро и существенно приблизилась к достижению конечной цели. На этом пути оставалось всего несколько препятствий, которые были совершенно очевидны, как, впрочем, и пути их устранения. Собственно, серьезным было лишь одно из них, остальные представляли собой проблемы второго плана и прямого отношения к решению ее основной, стратегической задачи не имели. Но это вовсе не значило, что их можно было оставить без внимания. Отнюдь. Она вспомнила прочитанную или услышанную в каком-то детективе фразу о том, что чаще всего профессионалы «горят» на мелочах и деталях. Повторять ошибки наивных профессионалов она не собиралась. Просто следовало соблюдать строгую очередность событий – в соответствии с их значимостью, только и всего. Но это было совсем уж просто. Ей было радостно, что сознание ее, от одного решительного шага к другому, становилось все более ясным и работает четко, быстро и удивительно продуктивно. Еще несколько дней назад ей и голову просто не могли прийти столь оригинальные и блестящие решения проблем, казавшихся неразрешимыми. «Как глупо я вела себя, когда оттягивала момент решительных действий, как много времени потеряла напрасно», – не без сожаления подумала она, но и сожаление это было легким, мимолетным и в общем-то потерявшим право на существование в свете нынешней энергичной ее деятельности. Как смешно было ей теперь вспоминать недавние свои истерики, мольбы, угрозы и ультиматумы. Каким черным, холодным и неуютным казался тогда окружающий ее мир. Теперь ей верилось с трудом, что еще пару недель назад свою главную, заветную цель она всерьез считала практически недостижимой и позволяла себе лишь мечтать по этому поводу. Причем каждый раз, когда мечты рассеивались, на душе ее становилось еще тоскливее, потому что, возвращаясь в обыденную жизнь, она с беспощадной ясностью понимала: никогда мечты эти не станут реальностью даже в малой, незначительной своей части. Как же глупа и недальновидна была она тогда! Верно сказано: все относительно, и кто-то ведь учил ее еще в далеком детстве, когда у нее болели зубы или разбитая коленка, что лучше всего в такие неприятные минуты думать о том, что станет она делать, когда боль пройдет. Кстати, кто был этот добрый и, очевидно, мудрый человек? Она вдруг поняла, что совершенно этого не помнит, и поначалу лишь очень удивилась своему странному открытию. Ведь детство ее закончилось совсем недавно: она сейчас очень молода и просто обязана помнить большинство, если и не все его подробности. Однако сейчас она не помнила ничего. Удивление понемногу начало сменяться раздражением. Последние дни приучили ее к тому, что все поставленные цели достижимы, а задачи – решаемы. Теперь же выходило, что простейшая, элементарная задача ей не под силу. «Кто это был, по крайней мере?» – требовала она ответа от своей враз затуманившейся памяти. Кто, черт побери, вообще окружал ее в детстве? Родители. Но какими они были и кто из них научил ее этому простому и эффективному приему? Воспоминание ловко ускользало от нее, как рыбка, которую она однажды пыталась за хвост поймать в большом красивом аквариуме. Еще одна размытая картинка из прошлого… Что это был за аквариум, почему она очутилась подле него и никто не мешал ей долго, упрямо (это она помнила точно) охотиться за верткой рыбкой. Раздражение сменялось паникой.
– Ваш суши, пожалуйста, – мелодично пропела над ухом официантка, расставляя на круглом подносе перед ней маленькую дощечку темного дерева, на которой аккуратно выложены были ровные столбики рассыпчатого риса, стянутые черной рыбьей кожей и украшенные кусочками разнообразных морских лакомств; кувшинчики с соусами, крохотные чашечки-пиалки для их смешивания с острой зеленой горчицей, ярким пятном выделяющейся на темном фоне доски; деревянные палочки для еды; тонкий бокал для вина, явно не вписывающийся в этот экзотический натюрморт. Рядом поместилось узкое серебристое ведерко со льдом, в которое втиснута была запотевшая бутылка белого вина.
– Приборы вам не нужны, – более утверждая, чем спрашивая, промолвила официантка, полагая, что посетительница, так хорошо знающая кухню, наверняка умеет обращаться и с главными составляющими сервировки японского стола – палочками.
– Нет, конечно, – согласилась с ней женщина и даже одарила улыбкой: ей было приятно, что в ее познаниях и умении не усомнились. Тревожные мысли, едва не испортившие прекрасного настроения, словно встревоженный сонм невидимых крохотных птиц, мгновенно умчались прочь из ее прекрасной головки. Чувства ее вновь были ясны, а душа открыта для радости и наслаждения, пусть и телесной пищей. Глоток холодного вина, с очень слабым, но неповторимым ароматом, окончательно привел ее в состояние умиротворения и покоя. Тонкие, унизанные драгоценными кольцами пальцы, умело подхватили деревянные палочки, и окружающий мир на ближайшие час-полтора для одинокой посетительницы ресторана «Токио» просто перестал существовать.
В салоне Люси Сен-Клу к посещениям Ангелины Разумовской почти привыкли. Ее по-прежнему не любили и опасались какой-нибудь вульгарной или по меньшей мере экстравагантной выходки. Но в конце концов приняли ее, к счастью довольно редкие, посещения как неизбежное зло и, если угодно, плату за широкую известность. Иногда она бывала буквально несносна, бесконечно капризничая, требуя к себе совершенно особого внимания, утверждая, что процедуры и препараты причиняют ей боль и вообще дурно влияют на здоровье, то и дело меняя свои пожелания относительно того, что именно она хочет сотворить со своим телом, лицом или ногтями сегодня. Тогда косметологи вынуждены были по нескольку раз смывать с ее лица только что нанесенные сложные маски; маникюрши – бесчисленное множество раз покрывать ногти разными оттенками лака; бармен – три-четыре раза менять бокал с обыкновенной минеральной водой, потому, что Ангел никак не могла определиться: хочет ли она, чтобы вода была с газом или без, нужен ли лимон, лед и так далее, и тому подобное – до бесконечности. Повезло только парикмахерской – чуда капризная клиентка не обращалась ни разу, утверждая, что ее обслуживает личный парикмахер на дому. Случалось, правда, что она пребывала в относительно мирном расположении духа, и тогда все обходилось «малой кровью». Единственное, что хоть как-то мирило с ее присутствием терпеливый сверх всякой меры персонал салона, были необычайно щедрые чаевые и астрономические суммы, которые она без нареканий выкладывала за свои многочисленные капризы: за каждую процедуру, пусть и не доведенную до конца, как и за каждую смену нетронутого бокала с минералкой счет выставлялся в полном объеме.
Последнее время, однако, Ангел в салон зачастила, по вела себя на удивление смирно, была, не в пример обыкновению, разговорчива и даже приветлива, из чего салонные дамы немедленно сделали вывод, что нашелся очередной кретин, который клюнул на сомнительные прелести мерзкой бабы, и влип в ее паучьи липкие, тонкие, но прочные сети. Отчасти это было действительно так, с той лишь поправкой, что жертва еще не барахталась в сетях, которые, собственно, только что были окончательно сплетены и хитроумно расставлены. Однако юная паучиха в успехе уже не сомневалась, оттого настроение ее улучшилось и нрав сделался несколько мягче. Кроме того, двигаясь к намеченной цели, Ангелина добилась целого ряда весьма ощутимых результатов, придавших уверенности в себе, отчего и окружающих она стала ненавидеть и презирать чуть-чуть меньше. Однако все это салонным дамам было неведомо, и они просто наслаждались затишьем, уповая на то, что оно кончится не так уж быстро.
В этот день Ангелина появилась в салоне довольно рано для себя – было немногим более двух часов пополудни – и объявила, что собирается сделать множество процедур, из чего следовало, что временем она никак не ограничена. Это было несколько необычно, потому что Ангел вечно спешила и зачастую именно по этому поводу устраивала дикие истерики. Более того, она наконец соизволила записаться на процедуры заранее, что обычно делать забывала и являлась в буквальном смысле слова как гром среди ясного неба на головы дежурных администраторов, требуя немедленного обслуживания, не желая ничего и никого слушать, а тем более – ждать.
«Нет, определенно что-то в ее жизни изменилось, причем в лучшую сторону, – подумала Инга, дежурство которой опять совпало с визитом Разумовской, как и в самый первый день ее появления в салоне. – Возможно, на самом деле она и не так уж плоха, просто жизнь оказалась собачьей, как в песне. Вот и научилась девочка лаять, рычать и кусаться». Она провожала Разумовскую в кабинет к косметологу, и как бы в подтверждение ее мысли та вдруг заговорила, причем приветливо и почти дружески. Обычно Ангелина не размыкала губ без крайней на то необходимости, которая наступала у нее, как правило, одновременно с потребностью устроить скандал или закатить истерику.
– Какой-то жутко сонный день сегодня. С утра не могу проснуться, просто засыпаю на ходу, как дряхлая старушка.
– Сейчас у вас будет прекрасная возможность выспаться как следует, – любезно поддержала беседу Инга, – первая процедура у вас самая длительная, почти сорок минут. Вполне можно подремать. Я предупрежу косметолога, что у вас сегодня сонное настроение, она нанесет препараты и тихонько уйдет, пригасив свет. Возможно, вы и не почувствуете, когда она вернется и приступит к следующей процедуре – у Веры очень легкие руки. Тогда и вовсе можете спать почти два с половиной часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32