Ну и не пиздите тогда. А у меня был один. Горобец.
Вован по обыкновению своему предельно сосредоточен, он как бы сфокусирован на невидимой окружающим цели. При нем присутствует полиэтиленовый пакет с размытым изображением полуголой женщины. В женщине интуитивно угадывается популярная певица-исполнительница хороших песен Ирина Салтыкова. И это, ох, как неспроста! Не Салтыкова, разумеется. Пакет.
Дело в том, что Горобец, будучи по происхождению дворянином (хотя бы и незаконнорожденным), категорически не признавал холодных перекусов, бутербродов и сухомяток. Классический обед пролетария – полбутылки кефира и подмосковный батон с размазанным по нему плавленым сырком «Волна» был не для него.
– Так питается плебс и дворовый люд, – говаривал Горобец. – Уж лучше смерть, господа!
В рабочий полдень Вован удалялся на «восьмерку» где на походном керогазе разогревал в зависимости от обстоятельств то корейскую лапшу Доширак, а то и свиные биточки по-эльзаски под пикантным хреновым соусом а-ля Жирондэ из ресторации «Пушкен». Подозреваю, милейший Горби там иной раз и тридцать капель пропускал – как бы для аппетита. Как бы в виде аперитива.
Хотя тут и подозревать-то нечего. После того, как пару раз Горобец надрызгался на «восьмерке» не поверите, ну вот в совершеннейшее говно, Е.Е. запретил ему отлучаться из Галереи в обеденный перерыв. Я чуть раньше упоминал о некой заветной цели, владеющей помыслами Горобца и про его необыкновенно сосредоточенный вид. Цель была благородна и очевидна – жахнуть соточку в одно свое горобцовское рыльце.
Я принялся подманивать Горобца энергичными заговорщицкими жестами. Мол, иди сюда, Вовчанский! Мол, дело есть рублей на полтораста! Горобец осторожно приблизился. Меня многие в «Куранте» не то чтобы боялись в прямом смысле этого слова, но как бы это точнее выразиться… Старались никаких дел со мной не иметь. Репутацию я имел, что и говорить, неважнецкую… Моченую, что твои консервированные яблоки. Буквально за три дня до описываемого случая я составил изящный заговор против Гены Горбунова.
Анатомия заговора была проста. Каким-то чудом у Кулагина обнаружились пятьсот рублей одной бумажкой, что и натолкнуло меня на определенные идеи. Сотрудники передавали купюру друг другу и подробно рассказывали Геннадию про неожиданную квартальную премию, пожалованную личному составу батькой Побегаловым, якобы по случаю собственного тезоименитства. В качестве неоспоримого доказательства, демонстрировались кулагинские пятьсот рублей.
Необходимо заметить, что в «Куранте» НИКОГДА не бывало премий. Насколько я знаю, даже сама возможность материального поощрения сотрудников руководством не рассматривалась. Ну не приходила эта простая мысль ему (руководству) в голову, что ты тут поделаешь… Штрафы были, но премии, повторяю, не случались никогда.
Как-то Виктор Викторович Кротов пресек попытку выноса редчайшего антикварного альбома из Административного корпуса. Так ему за его геройство и бдительность:
а) объявили перед строем благодарность,
б) подарили на память томик английского сочинителя Вильяма Шекспира «Сонеты».
Виктор Викторович, который отчего-то всерьез надеялся чуть ли не на три тысячи рублей премиальных с досады утопил произведение в унитазе. И это не было спонтанным, совершенным в состоянии ослепления поступком – «Сонеты» он топил по частям в течении двух дней. Ходили слухи, что страницей с дарственной надписью Виктор Викторович мстительно подтер жопу.
История с премией принадлежала жанру ненаучной фантастики. Даже Гендос ни за что бы в нее не поверил, но пятихатник, который мы вертели у него перед мордой сделал свое дело. Пятихатник являлся аргументом с большой буквы Пы и бил через дымоход наповал. Гене показалось невозможным, чтоб у такого количества народа разом завелись этакие деньжищи. В принципе, он был совершенно прав.
– Однако, Гендос, – сказал я ему. – Есть один нюанс.
– Какой нюанс? – насторожился Геннадий.
– Недавно в «Курант» вербанули трех новых сотрудников. Так?
– Так.
– Ну и что из этого следует, по-твоему?
– Что?
И я раскрыл Геннадию всю неоднозначность ситуации.
Бухгалтерия, говорю, как институт косный и малоподвижный, не успела среагировать, и денег выписала по старой ведомости. То есть троим, как не крути, а не хватит. И, мол, я догадываюсь уже, кто именно останется тридцать третьим лишним на нашем премиальном пикнике. А когда в следующий раз нам Третьяковка бабла переведет – этого, пожалуй, и сам Святой Пафнутий не знает.
Это все я выдумал для вящего драматизма, чтобы Гена острее прочувствовал момент.
– Ну мне-то хватит, – робко понадеялся Гена. – Я же тут раньше них был…
– Как же, хватит! Хватило одному такому! – ответил я с нескрываемым сарказмом, и удалился, помахивая деньгами.
Растревоженный и возбужденный, Гендос решил не ждать милостей от природы, а в кои-то веки проявить ловкость и оборотистость. Он прямо с поста побежал в дежурку, имея твердое намерение оставить за бортом неудачников, урвать у них буквально из-под носа свои кровные. Ха! То-то все удивятся! И на этот раз клювом пощелкает кто-то другой!
Н-да… Нетрудно догадаться, что вместо жирного куска праздничного торта Гену ждал неприятный сюрприз.
Давайте, я раскрою уже карты, а? Для тех, кто еще не понял. Вся эта писанина и затеяна ради того, чтобы рассказывать о таких вот неприятных сюрпризах. Ну и еще обо мне, конечно. Какой я замечательный придумщик и остроумец.
В дежурке сидел красный и злой Иван Иванович Чернов, старший сотрудник первого этажа. Ваня был абсолютно не в духе оттого, что получил нагоняй по служебной части. Евгений Евгеньевич отчитал Ваню во все отверстия за крайне приблизительное представление о служебных обязанностях, которое имелось у некоторых сотрудников.
Ванина версия случившегося была такова.
Михаил Борисович Лазаревский, понимаете ли, ушел с поста в туалет по большому делу и отсутствовал целых двадцать минут. Ничего в этом дурного не было бы, да Михаил Борисович не придумал ничего лучшего, как закрыть Галерею на время своего отсутствия. Факт того, что нынче воскресенье, четыре часа пополудни, пик посещаемости Михаила Борисовича не смутил ни капельки.
Тут Ваня, конечно, мало-мало слукавил.
Какой бы ни был Михаил Борисович прохиндей, но Устав он предпочитал по возможности чтить. И если он свалил с Главного, значит, не дождался подмены. А подмена-то – святая обязанность Ивана Ивановича, как старшего сотрудника первого этажа. И где он, спрашивается, был, наш доблестный Роланд, а? В каких лугах ромашки рвал?
Вот Михаил Борисович и ушел, закрыв двери. А что ему оставалось делать? Оставлять Галерею нараспашку? Имея перед собой непростой выбор – обосраться на металлоискателе или временно прекратить доступ посетителей, он выбрал второе.
Снаружи собралась порядочная толпа, туда-сюда сновали озабоченные, ничего не понимающие милиционеры (которые сами неизвестно где болтались все это время), уже пронесся слух о заложенной бомбе. До беспорядков и всеобщей паники оставалось полшага, когда разрумянившийся и похорошевший Михаил Борисович открыл, наконец, тяжелые двери Главного входа. В образовавшейся давке слегка пострадало несколько человек.
Но самое ужасное было то, что Евгению Евгеньевичу, который возвращался в Третьяковку из «офиса» пришлось в общей очереди, вместе с простолюдинами терпеливо ожидать пока «академик просрется.». Какого хрена Е.Е. не прошел через Служебный вход – это тоже было покрыто тайной. Наверное, ему было любопытно посмотреть, чем дело кончится. Вообще в этой истории многое оставалось загадочным и непонятным.
Ваня тоже удивился: отчего Е.Е. не изволил проследовать через Служебный вход? Оттуда Зандер никуда не отлучался. Зандер вообще надежный, немногословный молодчага, не подкачает в случае, не приведи господи, атомной войны.
Е.Е. ответил в довольно резкой форме, заявив, что до тех пор пока он является начальником объекта «ГТГ», он и только он будет решать через какой вход ему заходить на объект, когда чай пить, и как наказывать нерадивых подчиненных. Мол, он специально не вмешивался. Причем, сказал Е.Е. с тяжелой интонацией в голосе, «ни одна блядь жопу из дежурки так и не показала».
Ивану Ивановичу крыть было нечем, потому что это был уже довольно увесистый камушек в его огород. Наорав в качестве моральной компенсации на Михаила Борисовича, Ваня пришел в дежурку. Он уселся за столом, набузовал себе кофе в поллитровую артельную кружку, и насупился как половозрелый бобер на ондатровую шапку. Его никак не покидало ощущение несправедливости и тенденциозности предъявленных ему обвинений.
– Ты понимаешь, Фил, – жаловался он мне в сердцах, шумно хлебая кофе, – меня же вообще в Третьковке не было!
– А где ты был, Ваня? – спросил я сочувственно.
– Так это… В магазине я был. За сардэлками икекчупом ходил. Вечером на «восьмерке» надо же что-то покушать! – простодушно сознался Иван Иванович.
Ну конечно. Чист, как стеклышко. Сардэлки и кекчуп он прикупал. А Третьяковка, посты, безопасность – это все пустое. Это так, херня…
– Ты уж Евгению-то не рассказывай. Он не поймет, – посоветовал я.
Ваня протяжно вздохнул. Смутно и тягостно было у Вани на душе. А в это самое время к нему поспешал Гена Горбунов, воображая уже, чего бы такого асоциального учинить на нежданно свалившиеся полтыщи.
Когда, сияя от восторга, он предстал перед ничего не подозревающим Иваном Ивановичем, тот озадачился этим фактом – ведь в соответствии с «графиком постов» Гена должен был появиться в дежурке не ранее чем часа через два с половиной.
– Тебе чего? – довольно грубо спросил Ваня, нахмурив брови.
– Ну как…Это… – начал Гена. – Я пришел.
– Я вижу! – саркастически фыркнул Ваня в ответ. – Я вижу, что ты пришел. Мне тебя за это в луковку поцеловать, что ли?
На черноголовском сленге луковкой, считаю уместным сообщить, обозначался пенис взрослого мужчины. Или пенис вообще – признаться, позабыл…
Стеснительный Гена смутился было холодному приему. Но потом он, должно быть, решил, что это Ваня так шутит, изображая недоумение и раздражение одновременно. В «Куранте» действительно любили пошутить над Геной. Это вернуло ему отчасти присутствие духа, и он с идиотскими ужимками, улыбочками и подмигиваниями продолжил испрашивание несуществующей именинной премии.
– Ну ладно тебе, Ваня… Ну, давай… Мне на пост пора… – замямлил Гена, все еще пребывающий в заблуждении, что Иван Иванович его разыгрывает.
– Чего тебе давать, Гена? – начал уже не на шутку раздражаться старший сотрудник. – Ты почему не на посту, а?
Геннадий же, почувствовав запах легких денег, был к прискорбию настойчив. И он совсем не кстати надумал вдруг разразиться бурной критической тирадой:
– Как чего, Вань?! Я за деньгами пришел, за премией! И хватит из меня уже дурачка делать! Совсем уже тут, понимаешь… Обнаглели уже! Я Побегалову жаловаться буду!
Очевидцы рассказывали, что еще немножко, и рассвирепевший Иван Иваныч и впрямьзлобно отодрал бы Геннадия прямо там, на «Журнале постов»! Всклокоченный Гена в паническом ужасе ретировался крупной рысью, и потом две недели вообще не заходил в дежурку, даже в законные свои подмены – от греха подальше.
Я вот тут недавно посмотрел по МТV передачу «Подстава». Что сказать? Мило конечно, забавно, не без выдумки. Но драйв не тот, совсем не тот. Как-то мягковато, общечеловечно, сиропно-карамельно. Подставляемый ведь по моему мнению должен активно выделять адреналин и жидкий стул, искриться желтым огнем. А иначе – зачем?
Но я вижу, нетерпеливый мой читатель, тебе не терпится узнать чем кончилась история с Горобцом и диваном.
«Вот же, блять, драма, в самом деле!» – должно быть, думаешь ты. Действительно, на что только приходится растрачиваться… И не говори. Тоже мне, оптимистическая трагедия: диван и какой-то там, понимаешь, Горобец! Высосанный из пальца, мелко мещанский, дрищевенький сюжетец…
«Аффтар, сукабля, где драматургический размах?» – совершенно справедливо возмущаешься ты сейчас. – «Где столкновение характеров?! Где внутреннее напряжение и звенящий нерв? Что это вообще за херня и беспомощная самодеятельность?! Позовите милицию!».
Дык, нету у товарища Сталина для тебя других писателей, не взыщи, братец…
Ладно, слушай. Напоминаю вкратце диспозицию. Просто, чтобы не забыть. Итак: я (изящно облокотившийся на мраморную балюстраду), 15-й пост, и Горобец, идущий на обед. Кстати, если заглянуть за угол налево, то можно полюбоваться на классическую кустодиевскюю красавицу – девоньку весом где-то под, а, скорее всего, и далеко за центнер.
Красавица сидит на кованном сундуке, застеленном семью лоскутными одеялами, и, мило смущаясь, правой рученькой мнет левую сисеньку. При этом ничто из одежды ее не сковывает. В этом обстоятельстве и заключена драматическая составляющая произведения. Все-таки, ребята, мастер есть мастер! Пробирает до костей. Особенно выразительными получились у Кустодиева бедра. Это такие бедра… Втроем можно браться – было бы желание.
Добавлю, что у кого как, а у меня воображение прямо-таки невольно дорисовывало еще и не вошедшего в кадр толстопузого распаренного купчину, от лица которого собственно и происходит созерцание сей дивной замоскворецкой нимфы. У купчины, разумеется, в полрожи борода-лопата, огрызок соленого огурца в одной руке и стопка горькой в другой. Одет негоциант запросто – в нательный крест и бязевые исподние подштанники с такими, знаете ли, трогательными завязочками. А под подштанниками эдак, простите за прямоту, оттопыривается.
Помню, как-то подвел я одну свою знакомую девушку к этой картине и сказал: «Вот не будешь меня слушаться – такая же вырастешь!». Тьфу, блин, опять! Но нет худа без добра – не зря мне вспомнились бабы и мебель.
Итак, подманив хитростью Горобца, говорю ему самым небрежным тоном:
– Слышь, Вован, тебе кожаный диван не нужен?
Горобец немного растерялся.
– Чего? – спросил он опасливо.
– Да ничего… Диван, говорю, не требуется?
– Какой диван, Фил? – Горобец по-прежнему ничего не понимал. Что и не удивительно. Я еще и сам не знал всех подробностей. Экспромт, друзья мои. Вдохновение подскажет нужные слова.
– Вован, друг мой, ты диван себе представить не можешь? – тут уже в свою очередь удивился я. – Диван. Ну как тебе… Кожаный. Раскладной. Это… Еврокнижка, да-а-а! Вот такой примерно, – я развел руками как можно шире.
По миловидному лицу Горобца пробежала тень напряженного размышления. Свеж еще был пример Геннадия, скрывающегося нынче от Ивана Ивановича по подвалам, служебным входам и прочим барсучьим норам.
– Фил, скажи, ты вот меня сейчас разводишь, да? – наконец, недоверчиво спросил он.
– Иди на хер! – отрезал я, и с досады яростно накинулся на какую-то случайную тетку с фотоаппаратом: – Па-а-а-прашу великодушно предъявить разрешение на фотосъемку!
Я отродясь не интересовался такими глупостями, как разрешения всякие, но вот подишь ты, довел меня Горби! «Теряю форму. Неужто старость?» – еще подумал я с горечью.
Тетка испугано заморгала:
– А я не знала… Какое разрешение?
– Такое разрешение! – я откровенно и некрасиво злорадствовал. – На фотосъемку требуется специальный билет, который вы обязаны были приобрести в кассах Галереи! Хотите, чтобы вам пленку засветили?
Женщина прижала мыльницу к груди:
– Нет, нет! Там еще со свадьбы племянника кадры! Не хочу!
– А у меня инструкция! Я за это деньги получаю! Причем здесь какой-то племянник?! Давайте его сюда! – орал я как полоумный.
Да, хорошо тетя в Третьяковку сходила, будет что вспомнить долгими зимними вечерами. Куинджи там, передвижники – чернокнижники, Врубель-бубель…
– Ну пожалуйста!!! – молила она в отчаянье, пытаясь укрыть фотоаппарат под кофтой. – Не надо! Я куплю билет!
Я сделал вид, что переживаю сложную внутреннюю борьбу: на одной чаше весов – живой человек, на другой – должностная инструкция. Человек перевесил.
Откровенно говоря, на хрен мне, так сказать, не уперлось ни это разрешение, ни эти фотоаппараты. Напридумают всякой хренотни про спецбилеты и прочее, а ты прыгай тут, изображай пантомиму в лицах: «Народный комиссар Ежов разоблачает японско-английского шпиона Радека. И сурово требует расстрела для кровавых собак». Название, допустим, длинное, но хорошее.
– Ладно… Возвращайтесь назад, и купите, – разрешил я, весь как бы окутанный мягким сиянием.
В конце концов, все мы люди, у всех дети и племянники.
– Спасибо вам огромное! – вскрикнула тетка и, подобрав юбки, бегом припустила вниз по лестнице.
Когда буря улеглась и солнца луч несмелый пробился сквозь свинцовые тучи, Горобец подхошел ко мне и тихо сказал:
– Ты чего, Фил, упал? Эти билеты уже полгода как отменили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Вован по обыкновению своему предельно сосредоточен, он как бы сфокусирован на невидимой окружающим цели. При нем присутствует полиэтиленовый пакет с размытым изображением полуголой женщины. В женщине интуитивно угадывается популярная певица-исполнительница хороших песен Ирина Салтыкова. И это, ох, как неспроста! Не Салтыкова, разумеется. Пакет.
Дело в том, что Горобец, будучи по происхождению дворянином (хотя бы и незаконнорожденным), категорически не признавал холодных перекусов, бутербродов и сухомяток. Классический обед пролетария – полбутылки кефира и подмосковный батон с размазанным по нему плавленым сырком «Волна» был не для него.
– Так питается плебс и дворовый люд, – говаривал Горобец. – Уж лучше смерть, господа!
В рабочий полдень Вован удалялся на «восьмерку» где на походном керогазе разогревал в зависимости от обстоятельств то корейскую лапшу Доширак, а то и свиные биточки по-эльзаски под пикантным хреновым соусом а-ля Жирондэ из ресторации «Пушкен». Подозреваю, милейший Горби там иной раз и тридцать капель пропускал – как бы для аппетита. Как бы в виде аперитива.
Хотя тут и подозревать-то нечего. После того, как пару раз Горобец надрызгался на «восьмерке» не поверите, ну вот в совершеннейшее говно, Е.Е. запретил ему отлучаться из Галереи в обеденный перерыв. Я чуть раньше упоминал о некой заветной цели, владеющей помыслами Горобца и про его необыкновенно сосредоточенный вид. Цель была благородна и очевидна – жахнуть соточку в одно свое горобцовское рыльце.
Я принялся подманивать Горобца энергичными заговорщицкими жестами. Мол, иди сюда, Вовчанский! Мол, дело есть рублей на полтораста! Горобец осторожно приблизился. Меня многие в «Куранте» не то чтобы боялись в прямом смысле этого слова, но как бы это точнее выразиться… Старались никаких дел со мной не иметь. Репутацию я имел, что и говорить, неважнецкую… Моченую, что твои консервированные яблоки. Буквально за три дня до описываемого случая я составил изящный заговор против Гены Горбунова.
Анатомия заговора была проста. Каким-то чудом у Кулагина обнаружились пятьсот рублей одной бумажкой, что и натолкнуло меня на определенные идеи. Сотрудники передавали купюру друг другу и подробно рассказывали Геннадию про неожиданную квартальную премию, пожалованную личному составу батькой Побегаловым, якобы по случаю собственного тезоименитства. В качестве неоспоримого доказательства, демонстрировались кулагинские пятьсот рублей.
Необходимо заметить, что в «Куранте» НИКОГДА не бывало премий. Насколько я знаю, даже сама возможность материального поощрения сотрудников руководством не рассматривалась. Ну не приходила эта простая мысль ему (руководству) в голову, что ты тут поделаешь… Штрафы были, но премии, повторяю, не случались никогда.
Как-то Виктор Викторович Кротов пресек попытку выноса редчайшего антикварного альбома из Административного корпуса. Так ему за его геройство и бдительность:
а) объявили перед строем благодарность,
б) подарили на память томик английского сочинителя Вильяма Шекспира «Сонеты».
Виктор Викторович, который отчего-то всерьез надеялся чуть ли не на три тысячи рублей премиальных с досады утопил произведение в унитазе. И это не было спонтанным, совершенным в состоянии ослепления поступком – «Сонеты» он топил по частям в течении двух дней. Ходили слухи, что страницей с дарственной надписью Виктор Викторович мстительно подтер жопу.
История с премией принадлежала жанру ненаучной фантастики. Даже Гендос ни за что бы в нее не поверил, но пятихатник, который мы вертели у него перед мордой сделал свое дело. Пятихатник являлся аргументом с большой буквы Пы и бил через дымоход наповал. Гене показалось невозможным, чтоб у такого количества народа разом завелись этакие деньжищи. В принципе, он был совершенно прав.
– Однако, Гендос, – сказал я ему. – Есть один нюанс.
– Какой нюанс? – насторожился Геннадий.
– Недавно в «Курант» вербанули трех новых сотрудников. Так?
– Так.
– Ну и что из этого следует, по-твоему?
– Что?
И я раскрыл Геннадию всю неоднозначность ситуации.
Бухгалтерия, говорю, как институт косный и малоподвижный, не успела среагировать, и денег выписала по старой ведомости. То есть троим, как не крути, а не хватит. И, мол, я догадываюсь уже, кто именно останется тридцать третьим лишним на нашем премиальном пикнике. А когда в следующий раз нам Третьяковка бабла переведет – этого, пожалуй, и сам Святой Пафнутий не знает.
Это все я выдумал для вящего драматизма, чтобы Гена острее прочувствовал момент.
– Ну мне-то хватит, – робко понадеялся Гена. – Я же тут раньше них был…
– Как же, хватит! Хватило одному такому! – ответил я с нескрываемым сарказмом, и удалился, помахивая деньгами.
Растревоженный и возбужденный, Гендос решил не ждать милостей от природы, а в кои-то веки проявить ловкость и оборотистость. Он прямо с поста побежал в дежурку, имея твердое намерение оставить за бортом неудачников, урвать у них буквально из-под носа свои кровные. Ха! То-то все удивятся! И на этот раз клювом пощелкает кто-то другой!
Н-да… Нетрудно догадаться, что вместо жирного куска праздничного торта Гену ждал неприятный сюрприз.
Давайте, я раскрою уже карты, а? Для тех, кто еще не понял. Вся эта писанина и затеяна ради того, чтобы рассказывать о таких вот неприятных сюрпризах. Ну и еще обо мне, конечно. Какой я замечательный придумщик и остроумец.
В дежурке сидел красный и злой Иван Иванович Чернов, старший сотрудник первого этажа. Ваня был абсолютно не в духе оттого, что получил нагоняй по служебной части. Евгений Евгеньевич отчитал Ваню во все отверстия за крайне приблизительное представление о служебных обязанностях, которое имелось у некоторых сотрудников.
Ванина версия случившегося была такова.
Михаил Борисович Лазаревский, понимаете ли, ушел с поста в туалет по большому делу и отсутствовал целых двадцать минут. Ничего в этом дурного не было бы, да Михаил Борисович не придумал ничего лучшего, как закрыть Галерею на время своего отсутствия. Факт того, что нынче воскресенье, четыре часа пополудни, пик посещаемости Михаила Борисовича не смутил ни капельки.
Тут Ваня, конечно, мало-мало слукавил.
Какой бы ни был Михаил Борисович прохиндей, но Устав он предпочитал по возможности чтить. И если он свалил с Главного, значит, не дождался подмены. А подмена-то – святая обязанность Ивана Ивановича, как старшего сотрудника первого этажа. И где он, спрашивается, был, наш доблестный Роланд, а? В каких лугах ромашки рвал?
Вот Михаил Борисович и ушел, закрыв двери. А что ему оставалось делать? Оставлять Галерею нараспашку? Имея перед собой непростой выбор – обосраться на металлоискателе или временно прекратить доступ посетителей, он выбрал второе.
Снаружи собралась порядочная толпа, туда-сюда сновали озабоченные, ничего не понимающие милиционеры (которые сами неизвестно где болтались все это время), уже пронесся слух о заложенной бомбе. До беспорядков и всеобщей паники оставалось полшага, когда разрумянившийся и похорошевший Михаил Борисович открыл, наконец, тяжелые двери Главного входа. В образовавшейся давке слегка пострадало несколько человек.
Но самое ужасное было то, что Евгению Евгеньевичу, который возвращался в Третьяковку из «офиса» пришлось в общей очереди, вместе с простолюдинами терпеливо ожидать пока «академик просрется.». Какого хрена Е.Е. не прошел через Служебный вход – это тоже было покрыто тайной. Наверное, ему было любопытно посмотреть, чем дело кончится. Вообще в этой истории многое оставалось загадочным и непонятным.
Ваня тоже удивился: отчего Е.Е. не изволил проследовать через Служебный вход? Оттуда Зандер никуда не отлучался. Зандер вообще надежный, немногословный молодчага, не подкачает в случае, не приведи господи, атомной войны.
Е.Е. ответил в довольно резкой форме, заявив, что до тех пор пока он является начальником объекта «ГТГ», он и только он будет решать через какой вход ему заходить на объект, когда чай пить, и как наказывать нерадивых подчиненных. Мол, он специально не вмешивался. Причем, сказал Е.Е. с тяжелой интонацией в голосе, «ни одна блядь жопу из дежурки так и не показала».
Ивану Ивановичу крыть было нечем, потому что это был уже довольно увесистый камушек в его огород. Наорав в качестве моральной компенсации на Михаила Борисовича, Ваня пришел в дежурку. Он уселся за столом, набузовал себе кофе в поллитровую артельную кружку, и насупился как половозрелый бобер на ондатровую шапку. Его никак не покидало ощущение несправедливости и тенденциозности предъявленных ему обвинений.
– Ты понимаешь, Фил, – жаловался он мне в сердцах, шумно хлебая кофе, – меня же вообще в Третьковке не было!
– А где ты был, Ваня? – спросил я сочувственно.
– Так это… В магазине я был. За сардэлками икекчупом ходил. Вечером на «восьмерке» надо же что-то покушать! – простодушно сознался Иван Иванович.
Ну конечно. Чист, как стеклышко. Сардэлки и кекчуп он прикупал. А Третьяковка, посты, безопасность – это все пустое. Это так, херня…
– Ты уж Евгению-то не рассказывай. Он не поймет, – посоветовал я.
Ваня протяжно вздохнул. Смутно и тягостно было у Вани на душе. А в это самое время к нему поспешал Гена Горбунов, воображая уже, чего бы такого асоциального учинить на нежданно свалившиеся полтыщи.
Когда, сияя от восторга, он предстал перед ничего не подозревающим Иваном Ивановичем, тот озадачился этим фактом – ведь в соответствии с «графиком постов» Гена должен был появиться в дежурке не ранее чем часа через два с половиной.
– Тебе чего? – довольно грубо спросил Ваня, нахмурив брови.
– Ну как…Это… – начал Гена. – Я пришел.
– Я вижу! – саркастически фыркнул Ваня в ответ. – Я вижу, что ты пришел. Мне тебя за это в луковку поцеловать, что ли?
На черноголовском сленге луковкой, считаю уместным сообщить, обозначался пенис взрослого мужчины. Или пенис вообще – признаться, позабыл…
Стеснительный Гена смутился было холодному приему. Но потом он, должно быть, решил, что это Ваня так шутит, изображая недоумение и раздражение одновременно. В «Куранте» действительно любили пошутить над Геной. Это вернуло ему отчасти присутствие духа, и он с идиотскими ужимками, улыбочками и подмигиваниями продолжил испрашивание несуществующей именинной премии.
– Ну ладно тебе, Ваня… Ну, давай… Мне на пост пора… – замямлил Гена, все еще пребывающий в заблуждении, что Иван Иванович его разыгрывает.
– Чего тебе давать, Гена? – начал уже не на шутку раздражаться старший сотрудник. – Ты почему не на посту, а?
Геннадий же, почувствовав запах легких денег, был к прискорбию настойчив. И он совсем не кстати надумал вдруг разразиться бурной критической тирадой:
– Как чего, Вань?! Я за деньгами пришел, за премией! И хватит из меня уже дурачка делать! Совсем уже тут, понимаешь… Обнаглели уже! Я Побегалову жаловаться буду!
Очевидцы рассказывали, что еще немножко, и рассвирепевший Иван Иваныч и впрямьзлобно отодрал бы Геннадия прямо там, на «Журнале постов»! Всклокоченный Гена в паническом ужасе ретировался крупной рысью, и потом две недели вообще не заходил в дежурку, даже в законные свои подмены – от греха подальше.
Я вот тут недавно посмотрел по МТV передачу «Подстава». Что сказать? Мило конечно, забавно, не без выдумки. Но драйв не тот, совсем не тот. Как-то мягковато, общечеловечно, сиропно-карамельно. Подставляемый ведь по моему мнению должен активно выделять адреналин и жидкий стул, искриться желтым огнем. А иначе – зачем?
Но я вижу, нетерпеливый мой читатель, тебе не терпится узнать чем кончилась история с Горобцом и диваном.
«Вот же, блять, драма, в самом деле!» – должно быть, думаешь ты. Действительно, на что только приходится растрачиваться… И не говори. Тоже мне, оптимистическая трагедия: диван и какой-то там, понимаешь, Горобец! Высосанный из пальца, мелко мещанский, дрищевенький сюжетец…
«Аффтар, сукабля, где драматургический размах?» – совершенно справедливо возмущаешься ты сейчас. – «Где столкновение характеров?! Где внутреннее напряжение и звенящий нерв? Что это вообще за херня и беспомощная самодеятельность?! Позовите милицию!».
Дык, нету у товарища Сталина для тебя других писателей, не взыщи, братец…
Ладно, слушай. Напоминаю вкратце диспозицию. Просто, чтобы не забыть. Итак: я (изящно облокотившийся на мраморную балюстраду), 15-й пост, и Горобец, идущий на обед. Кстати, если заглянуть за угол налево, то можно полюбоваться на классическую кустодиевскюю красавицу – девоньку весом где-то под, а, скорее всего, и далеко за центнер.
Красавица сидит на кованном сундуке, застеленном семью лоскутными одеялами, и, мило смущаясь, правой рученькой мнет левую сисеньку. При этом ничто из одежды ее не сковывает. В этом обстоятельстве и заключена драматическая составляющая произведения. Все-таки, ребята, мастер есть мастер! Пробирает до костей. Особенно выразительными получились у Кустодиева бедра. Это такие бедра… Втроем можно браться – было бы желание.
Добавлю, что у кого как, а у меня воображение прямо-таки невольно дорисовывало еще и не вошедшего в кадр толстопузого распаренного купчину, от лица которого собственно и происходит созерцание сей дивной замоскворецкой нимфы. У купчины, разумеется, в полрожи борода-лопата, огрызок соленого огурца в одной руке и стопка горькой в другой. Одет негоциант запросто – в нательный крест и бязевые исподние подштанники с такими, знаете ли, трогательными завязочками. А под подштанниками эдак, простите за прямоту, оттопыривается.
Помню, как-то подвел я одну свою знакомую девушку к этой картине и сказал: «Вот не будешь меня слушаться – такая же вырастешь!». Тьфу, блин, опять! Но нет худа без добра – не зря мне вспомнились бабы и мебель.
Итак, подманив хитростью Горобца, говорю ему самым небрежным тоном:
– Слышь, Вован, тебе кожаный диван не нужен?
Горобец немного растерялся.
– Чего? – спросил он опасливо.
– Да ничего… Диван, говорю, не требуется?
– Какой диван, Фил? – Горобец по-прежнему ничего не понимал. Что и не удивительно. Я еще и сам не знал всех подробностей. Экспромт, друзья мои. Вдохновение подскажет нужные слова.
– Вован, друг мой, ты диван себе представить не можешь? – тут уже в свою очередь удивился я. – Диван. Ну как тебе… Кожаный. Раскладной. Это… Еврокнижка, да-а-а! Вот такой примерно, – я развел руками как можно шире.
По миловидному лицу Горобца пробежала тень напряженного размышления. Свеж еще был пример Геннадия, скрывающегося нынче от Ивана Ивановича по подвалам, служебным входам и прочим барсучьим норам.
– Фил, скажи, ты вот меня сейчас разводишь, да? – наконец, недоверчиво спросил он.
– Иди на хер! – отрезал я, и с досады яростно накинулся на какую-то случайную тетку с фотоаппаратом: – Па-а-а-прашу великодушно предъявить разрешение на фотосъемку!
Я отродясь не интересовался такими глупостями, как разрешения всякие, но вот подишь ты, довел меня Горби! «Теряю форму. Неужто старость?» – еще подумал я с горечью.
Тетка испугано заморгала:
– А я не знала… Какое разрешение?
– Такое разрешение! – я откровенно и некрасиво злорадствовал. – На фотосъемку требуется специальный билет, который вы обязаны были приобрести в кассах Галереи! Хотите, чтобы вам пленку засветили?
Женщина прижала мыльницу к груди:
– Нет, нет! Там еще со свадьбы племянника кадры! Не хочу!
– А у меня инструкция! Я за это деньги получаю! Причем здесь какой-то племянник?! Давайте его сюда! – орал я как полоумный.
Да, хорошо тетя в Третьяковку сходила, будет что вспомнить долгими зимними вечерами. Куинджи там, передвижники – чернокнижники, Врубель-бубель…
– Ну пожалуйста!!! – молила она в отчаянье, пытаясь укрыть фотоаппарат под кофтой. – Не надо! Я куплю билет!
Я сделал вид, что переживаю сложную внутреннюю борьбу: на одной чаше весов – живой человек, на другой – должностная инструкция. Человек перевесил.
Откровенно говоря, на хрен мне, так сказать, не уперлось ни это разрешение, ни эти фотоаппараты. Напридумают всякой хренотни про спецбилеты и прочее, а ты прыгай тут, изображай пантомиму в лицах: «Народный комиссар Ежов разоблачает японско-английского шпиона Радека. И сурово требует расстрела для кровавых собак». Название, допустим, длинное, но хорошее.
– Ладно… Возвращайтесь назад, и купите, – разрешил я, весь как бы окутанный мягким сиянием.
В конце концов, все мы люди, у всех дети и племянники.
– Спасибо вам огромное! – вскрикнула тетка и, подобрав юбки, бегом припустила вниз по лестнице.
Когда буря улеглась и солнца луч несмелый пробился сквозь свинцовые тучи, Горобец подхошел ко мне и тихо сказал:
– Ты чего, Фил, упал? Эти билеты уже полгода как отменили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42