— Мне бы хотелось, чтобы вы увидели, где мне предстоит служить, — продолжил Годфри ласково. — Я бы хотел знать ваше мнение.— Надеюсь, что смогу это сделать.— Уверяю вас, в ближайшее время я постараюсь это устроить.В моем воображении возник великолепный дом с прекрасным садом. Мой дом? У меня будет гостиная, выходящая окнами в сад, и в ней будет стоять рояль. Я часто буду играть на нем, но не для работы; музыка — лишь удовольствие и утешение, мне не надо будет мучиться с бездарными учениками. У меня обязательно будут дети. Красивые дети с открытыми счастливыми лицами. Мальчики похожи на Годфри, девочки на меня, когда я была юной, наивной и еще не познавшей горе. Теперь я хотела детей, как когда-то желала поразить мир своей музыкой. Стремление добиться славы прошло. Теперь я хочу счастья, спокойствия, семьи и детей.
Когда миссис Ренделл узнала о будущем назначении Годфри, она не слишком расстроилась. Полгода — большой срок, как правильно заметил Годфри, за это время многое может измениться. Сильвия подрастет. Сильвия должна превратиться из гадкого утенка в лебедя, и поэтому ее внешности следует уделять больше внимания. Ко двору призвали мисс Клент, портниху из Лоувет Милля, и она сшила новое платье для Сильвии. В представлении миссис Ренделл была только одна причина, способная расстроить ее планы — интриги некой хитрой авантюристки, которая тоже положила глаз на ее сокровище.Я поняла, что теперь думает обо мне миссис Ренделл по тем замечаниям, иногда откровенным, иногда туманным, которые я слышала в разговорах девочек. Годфри и я посмеивались над этим. Иногда я чувствовала, что он считает уже само собой разумеющимся, что наши отношения вот-вот перерастут в то, что по убеждению миссис Ренделл, является моей долгожданной, тайно лелеемой целью.Порой я замечала на себе пристальный взгляд Элис.Она начала вышивать подушку «для сидения в экипаже», как сказала мне как-то Элис.— Ты это делаешь для себя? — спросила я. Девочка с загадочным видом покачала головой.Она трудилась не покладая рук и, как только выдавалась свободная минутка, вынимала работу из сумочки, которую сама вышила шерстяными нитками, чему ее научила миссис Линкрофт.Я знала, что эта подушка предназначалась мне, так как она по наивности не могла удержаться, чтобы не спросить, как мне нравится рисунок.— На ваш взгляд: он красивый? Я ведь могу вышить и другой.— Рисунок чудесный, Элис.— Девочки к вам очень привязались после… — но миссис Линкрофт предпочла не договорить.— …после пожара, — улыбнувшись, договорила я за нее. — Мне кажется, Элис может по праву гордиться этим поступком.— Я так рада, что она оказалась там… Так горда…— У меня навсегда останется к ней чувство благодарности, — оказала я сердечно.Другие девочки тоже начали вышивать подушки.— Хорошо иметь в запасе все необходимое, — сказала Элис с почти материнской заботливостью.Вышивку Элис сделала с присущей ее аккуратностью и тщательностью. У Оллегры работа выглядела неряшливо, и ей вряд ли хватит терпения закончить ее. Что касается Сильвии, то и ее усилия вряд ли будут оправданны. Бедняжка Сильвия, чтобы не отстать от подруг, она вынуждена делать подарок для будущей невесты человека, которого ее мать выбрала ей в мужья.Я часто видела девочек за работой, испытывая к ним всем благодарность и сердечную симпатию. Они уже стали частью моей жизни. Их разговоры нередко удивляли меня, порой казались очень занятными, и всегда я слушала их с интересом.У Элис вырвалось неодобрительное восклицание, когда, уколов палец, Сильвия слегка запачкала кровью свою вышивку.— Ты бы никогда не смогла зарабатывать на жизнь шитьем, — с упреком сказала ей Элис.— Но я бы никогда и не стала этого делать.— А вдруг придется, — вступила в разговор Оллегра. — Вдруг ты будешь жить в нищете и, чтобы не умереть с голода, тебе надо будет шить? Что тогда ты будешь делать?— Голодать, вот что, — сердито буркнула Сильвия.— А я бы пошла к цыганкам, — заявила Оллегра. — Они не пашут и не жнут…— Так живут только птички, — разумно заметила Элис. — Цыгане плетут корзины и делают вешалки…— Это не работа. Это для них развлечение.— Так только говорят… — и сделав паузу, Элис не без усилия произнесла:— …фигурально.— Знаешь, не воображай! — огрызнулась Оллегра. — Я никогда ни за что не стала бы шить, я бы просто пошла в цыганки.— Те, кто шьет, очень мало зарабатывают, — задумчиво произнесла Элис. — Они работают день и ночь при свете свечи и умирают от чахотки, потому что им не хватает еды и свежего воздуха.— Какой ужас!— Такова жизнь. У Томаса Худа есть замечательное стихотворение на эту тему.Элис продекламировала глубоким мрачным голосом:Шей, шей, шей,Но голод и бедность — с тобой.Шей, шей ниткой однойРубашку и саван своей же рукой.— Саван! — пронзительно воскликнула Оллегра. — Но мы же не саван готовим, а накидки для подушек!— Так ведь они тоже думали, — пояснила Элис, — что шьют не саван, а рубашку.Я прервала их, сказав, что не стоит обсуждать такие жуткие вещи и не пора ли Элис прервать шитье савана-накидки и сесть за пианино.Элис аккуратно сложила свое рукоделие, поправила волосы и пошла к инструменту.
У дома Стейси отныне действительно появился призрак — Сирина Смит. Я часто замечала ее, бродящей вокруг дома, и пару раз видела ее в парке. Она не таилась, словно быть в Лоувет Стейси она имела полное право. И я все больше убеждалась, что она — мать Оллегры. Только этим можно было объяснить ее самоуверенное, даже дерзкое поведение.Однажды, идя в дом, я вдруг услышала ее голос, пронзительный и крикливый.— Поостереглись бы лучше! — говорила она кому-то. — Вы же не пойдете против меня, верно? Ха! Да, кое-кому не захочется, чтобы я кое-что о них рассказала, а вам и подавно. Вот так-то. Поэтому бросьте эти разговоры о том, чтобы прогнать отсюда цыган. Цыгане останутся и все, ясно?Наступило молчание, и я с болью в сердце подумала: Нейпьер, ох, Нейпьер, какие неприятности ты сам на себя навлек. Как ты мог связаться с подобной женщиной!Затем тот же визгливый голос продолжил:— Ну, что Эми Линкрофт… Эми Линкрофт! Я ведь могу рассказать кое-что очень неприятное о тебе и о твоей драгоценной дочке, верно же? А тебе бы этого не хотелось.Значит так, Эми Линкрофт, не Нейпьер!Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг Сирина Смит выскочила прямо на меня. Она бежала с пылающим лицом, глаза ее яростно сверкали. Как похожа на нее Оллегра, Оллегра в злобе и в гневе!— Ага! Это наша музыкантша, не так ли! — воскликнула она. — Что, подслушиваете? Или подглядываете?Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как молча пройти в дом.В холле никого не было. Интересно, слышала ли миссис Линкрофт, что сказала мне Сирина Смит.Когда я спустилась к обеду, миссис Линкрофт была как всегда выдержана и спокойна.— Я надеюсь, вам понравится, как я приготовила мясо, миссис Верлейн, — сказала она. — А ты, Элис, отнеси сейчас чашку бульона сэру Уилльяму. Когда вернешься, я подам на стол.Элис взяла нарядно сервированный поднос и вышла из комнаты.— Какая удивительно послушная девочка, — отметила я.— Да, для меня большое облегчение, что она такая, — согласилась миссис Линкрофт. И я тотчас вспомнила слова цыганки и еще раз подумала: существовал ли вообще этот мистер Линкрофт и не появилась ли Элис в результате неосмотрительного любовного увлечения.Миссис Линкрофт, будто читая мои мысли, сказала:— Очень не хотелось бы, чтобы миссис Ренделл снова подняла шум вокруг цыган. Они ведь никому не мешают.— Но она решительно настроена прогнать их отсюда.— Насколько жизнь была бы спокойнее, если бы она не проявляла столько воинственности, а была бы так же миролюбива, как ее муж.— И это в первую очередь облегчило бы жизнь самому настоятелю и Сильвии.Миссис Линкрофт кивнула.— Я думаю, вы уже поняли, кто такая эта Сирина Смит. Вы ведь слышали уже кое-какие семейные истории.— Вы хотели сказать, не знаю ли я, что она мать Оллегры? Да, я догадалась.— Это такое несчастье для всей семьи. Не могу представить, зачем надо было вообще разрешать этим цыганам приходить сюда. Сирину взяли работать на кухню, но она мало что делала. И вот спустя некоторое время у них началась интрижка с Нейпьером, и в результате появилась Оллегра. Это, все выплыло наружу сразу после смерти Боумента, как раз когда Нейпьер должен был навсегда уехать из Лоувет Стейси. Сирину оставили здесь до рождения ребенка, затем ее тоже выслали.— Бедная Оллегра!— Когда я вернулась сюда, я ухаживала за малюткой. Меня это устраивало, поскольку я смогла взять с собой Элис. И вот теперь эта Сирина снова здесь… и готова поднять скандал, если цыганам не разрешат остаться. Все было бы ничего, потому что цыгане не засиживаются надолго на одном месте. Но эта ужасная женщина вечно во все вмешивается. Ей просто не терпится учинить какой-нибудь скандал. Я думаю, ей даже нравится это делать.Миссис Линкрофт действительно выглядела встревоженной, между бровей залегла глубокая складка, опустив глаза, она нервно покусывала губы.Вернулась Элис. Она немного раскраснелась, глаза радостно блестели.— Он выпил бульон, мама, и сказал, что он очень вкусный и что никто не умеет готовить его лучше, чем ты.— Значит, он не так плохо себя чувствует.— И все благодаря тебе, мама, — добавила Элис.— Иди к столу, дорогая, — сказала миссис Линкрофт. — Я сейчас подам обед.Как приятно, подумала я, когда мать и дочь так привязаны друг к другу.
Сэру Уилльяму стало действительно немного лучше, потому что на следующий день миссис Линкрофт радостно сообщила мне, что он выразил желание послушать мою игру. С того несчастного случая, когда я играла «Пляску смерти», меня больше не приглашали развлечь его музыкой. И это было вполне понятно. Любое напоминание о том ужасном происшествии могло его расстроить. И то, что он попросил меня поиграть для него, было хорошим знаком.— Исполните что-нибудь легкое и спокойное, — сказала миссис Линкрофт. — Он сам ничего не выбрал. Окреп еще недостаточно. Но вы сами знаете, что лучше всего сейчас для него сыграть.— Думаю — Шумана, — предложила я.— Вы правы. Но только не очень долго…Я немного нервничала, не в силах избавиться от воспоминания о том, что произошло в последний раз. Но как только я начала играть, ко мне вернулась прежняя уверенность.Через полчаса я остановилась, и когда повернулась, то от неожиданности вздрогнула: в комнате ко мне спиной стояла женщина. Она была в черной шляпе, украшенной лиловыми розами. Она смотрела на портрет Боумента, висевший на стене над камином. В первое мгновение я подумала, что это явился дух Изабеллы. Но тут раздался смешок, и на меня из-под черной шляпы взглянули лукавые глаза Сибилы.— Я испугала вас, — прошептала она. Мне пришлось признать это.— Если бы сэр Уилльям вас увидел, — добавила я, — ему бы стало…— Нет, он не может встать с кресла, — возразила Сибила. — И потом, тогда его напугала ваша игра. Очень было похоже…— Я играла то, что положили на пюпитр.— Знаю, знаю. Нисколько не виню вас, миссис Верлейн, — она рассмеялась. — Так значит, вы испугались, что своей игрой вызвали из могилы мою свояченицу, верно? Признавайтесь честно!— Но вы ведь этого и добивались, не так ли?— Нет, конечно, нет. У меня не было желания напугать вас. Я и не думала это делать. Я надела эту шляпу, потому что шла в сад. Но по дороге заглянула сюда. Вы меня не услышали, вы были слишком поглощены музыкой. Но сейчас с вами все в порядке? Вы очень выдержанны, даже после того, что случилось с вами во время пожара. Вы умеете владеть собой, как миссис Линкрофт. Ей приходится сохранять невозмутимость, чтобы не выдать себя. Вы стараетесь выглядеть спокойной по этой же причине?— Я не совсем понимаю вас.— Неужели? Уилльям сейчас спит. С ним все хорошо. Ваша музыка его умиротворила. «Музыка способна сердца свирепые смирять» Цитата из пьесы Уилльяма Конгрина (1670 — 1729) «Невеста на утренней заре».
. Сейчас он уже не свирепый человек, но когда-то был им. Пойдемте ко мне в студию. Я хочу вам кое-что показать. Я начала писать ваш портрет.— Как это любезно с вашей стороны.— Любезно? Нет, я это делаю вовсе не из любезности, а потому что теперь вы тоже участвуете в нашей жизни. Я ведь все вижу.— Но меня попросили сейчас поиграть сэру Уилльяму.— Он спит. Пойдемте. Вы должны посмотреть, что я сейчас пишу.Я подошла к двери и заглянула в комнату сэра Уилльяма.— Вы можете разбудить его, если продолжите играть.Сибила положила руку мне на плечо… маленькую руку с гибкими, нервными пальцами, на одном из которых когда-то было кольцо, которое она выбросила в море.— Пойдемте, я прошу вас, — уговаривала меня мисс Стейси, и я пошла с ней.В мастерской я сразу же признала себя на портрете, хотя он немного смутил меня. Неужели я действительно выгляжу такой холодной светской женщиной, какой она изобразила меня. Черты лица были переданы точно — слегка вздернутый нос, большие темные глаза и тяжелые темно-каштановые волосы. Выражению глаз придана была даже некоторая романтичность, над которой Пьетро не раз подшучивал. Но у этой женщины на портрете проявлялся налет какой-то неестественной изысканности, которой, я уверена, во мне не было.Несколько злорадное удовольствие доставило мисс Стейси мое смущение при взгляде на этот портрет.— Вы узнали себя, — решительно заявила она, будто я собиралась отрицать это.— Да, конечно. Нет никаких сомнений, что это мой портрет.Склонив голову набок, мисс Стейси проницательно на меня посмотрела:— Знаете, а вы начали меняться. Этот дом так на вас действует. Он всегда так или иначе влияет на каждого. Дом — это живое существо, вы не согласны, миссис Верлейн?Я ответила, что дом сделан из кирпича и известкового раствора, поэтому он вряд ли может быть живым.— Вы нарочно притворяетесь глупой, я знаю. Дома действительно живые. Подумайте только, что они перевидали на своем веку. Радости и трагедии… — лицо у нее страдальчески напряглось. — Эти стены видели, как я рыдала, рыдала до тех пор, пока у меня не осталось слез… и затем они стали свидетелями того, как я, словно феникс, возродилась и нашла для себя счастье в живописи. Вот что иногда происходит с большими художниками, миссис Верлейн. А я — художник, и это касается не только живописи. Сибила! Вот как окрестили меня родители. А вы знаете, что это имя означает — «мудрая женщина»?Я ответила, что знаю.— Так вот, я наблюдаю и познаю жизнь… и становлюсь мудрой. Вот — миссис Ренделл… когда-нибудь я, может быть, напишу и ее. Но она вся на поверхности, не так ли? Всем видно, что она собой представляет. Не надо ее растолковывать. Другие люди более сложные. Эми Линкрофт, например. О, это очень сокровенная женщина. И сейчас ее охватила тревога, я это чувствую. Она думает, что мне не видно. Но ее выдают руки. Они постоянно перекладывают вещи с места на место. Она очень хорошо научилась владеть своим лицом. Много работала над этим. Но у каждого есть какая-то особенность, которая выдает его. У Эми Линкрофт — постоянно движущиеся руки. Она живет в страхе. У нее есть какой-то секрет… страшный секрет, и поэтому она напугана. Но ей кажется, что никто не замечает этого. Но меня ведь неспроста назвали Сибилой, так что я все знаю.— Бедная миссис Линкрофт. Я уверена, что она очень хорошая женщина.— Вы видите то, что лежит на поверхности. Вы ведь не художник. Вы только музыкант. Но мы здесь не для того, чтобы говорить о миссис Линкрофт. Линкрофт? Ха! Ха! Да, мы пришли сюда, чтобы поговорить о вас. Вам нравится этот портрет?— Я уверена, в нем много достоинств. Мисс Стейси снова рассмеялась.— Не смешите меня, миссис Верлейн. Вы ведь прекрасно понимаете, что я не спрашиваю вас о достоинствах картины. Я спросила, понравилась ли она вам?— Я… Я не уверена.— Возможно, сейчас вы еще не такая… но завтра…— Что вы имеете в виду?— Я изображаю вас такой, какой вы становитесь. — Очень уверенная в себе женщина… очень подходит в жены настоятелю… и уже приобретает навыки, необходимые для супруги епископа. Эта супруга будет помогать успешной деятельности епископа, и поэтому скажут: «Нашему дорогому епископу очень повезло с женитьбой. Он так многим обязан своей деятельной супруге».— Мне кажется, вы кое-чему научились у цыган.— Вы прекрасно умеете вести беседу. Всегда у вас найдется, что сказать. Такое ценное качество для жены нашего дорогого епископа! — Сибила надула губки и сказала:— Мне совсем не нравится эта жена епископа, миссис Верлейн. Но это не будет иметь никакого значения, так как я совершенно не должна буду ее видеть, верно ведь? Но я хорошо могу себе представить, как она сидит за завтраком и улыбается мужу, который сидит по другую сторону прекрасно сервированного стола. Ну, это происходит много-много лет спустя, и она говорит мужу: «А как называлось то место, где мы встретились. Что-то такое, начинающееся с Лоувет. Какие там странные люди! Интересно, что с ними со всеми стало».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Когда миссис Ренделл узнала о будущем назначении Годфри, она не слишком расстроилась. Полгода — большой срок, как правильно заметил Годфри, за это время многое может измениться. Сильвия подрастет. Сильвия должна превратиться из гадкого утенка в лебедя, и поэтому ее внешности следует уделять больше внимания. Ко двору призвали мисс Клент, портниху из Лоувет Милля, и она сшила новое платье для Сильвии. В представлении миссис Ренделл была только одна причина, способная расстроить ее планы — интриги некой хитрой авантюристки, которая тоже положила глаз на ее сокровище.Я поняла, что теперь думает обо мне миссис Ренделл по тем замечаниям, иногда откровенным, иногда туманным, которые я слышала в разговорах девочек. Годфри и я посмеивались над этим. Иногда я чувствовала, что он считает уже само собой разумеющимся, что наши отношения вот-вот перерастут в то, что по убеждению миссис Ренделл, является моей долгожданной, тайно лелеемой целью.Порой я замечала на себе пристальный взгляд Элис.Она начала вышивать подушку «для сидения в экипаже», как сказала мне как-то Элис.— Ты это делаешь для себя? — спросила я. Девочка с загадочным видом покачала головой.Она трудилась не покладая рук и, как только выдавалась свободная минутка, вынимала работу из сумочки, которую сама вышила шерстяными нитками, чему ее научила миссис Линкрофт.Я знала, что эта подушка предназначалась мне, так как она по наивности не могла удержаться, чтобы не спросить, как мне нравится рисунок.— На ваш взгляд: он красивый? Я ведь могу вышить и другой.— Рисунок чудесный, Элис.— Девочки к вам очень привязались после… — но миссис Линкрофт предпочла не договорить.— …после пожара, — улыбнувшись, договорила я за нее. — Мне кажется, Элис может по праву гордиться этим поступком.— Я так рада, что она оказалась там… Так горда…— У меня навсегда останется к ней чувство благодарности, — оказала я сердечно.Другие девочки тоже начали вышивать подушки.— Хорошо иметь в запасе все необходимое, — сказала Элис с почти материнской заботливостью.Вышивку Элис сделала с присущей ее аккуратностью и тщательностью. У Оллегры работа выглядела неряшливо, и ей вряд ли хватит терпения закончить ее. Что касается Сильвии, то и ее усилия вряд ли будут оправданны. Бедняжка Сильвия, чтобы не отстать от подруг, она вынуждена делать подарок для будущей невесты человека, которого ее мать выбрала ей в мужья.Я часто видела девочек за работой, испытывая к ним всем благодарность и сердечную симпатию. Они уже стали частью моей жизни. Их разговоры нередко удивляли меня, порой казались очень занятными, и всегда я слушала их с интересом.У Элис вырвалось неодобрительное восклицание, когда, уколов палец, Сильвия слегка запачкала кровью свою вышивку.— Ты бы никогда не смогла зарабатывать на жизнь шитьем, — с упреком сказала ей Элис.— Но я бы никогда и не стала этого делать.— А вдруг придется, — вступила в разговор Оллегра. — Вдруг ты будешь жить в нищете и, чтобы не умереть с голода, тебе надо будет шить? Что тогда ты будешь делать?— Голодать, вот что, — сердито буркнула Сильвия.— А я бы пошла к цыганкам, — заявила Оллегра. — Они не пашут и не жнут…— Так живут только птички, — разумно заметила Элис. — Цыгане плетут корзины и делают вешалки…— Это не работа. Это для них развлечение.— Так только говорят… — и сделав паузу, Элис не без усилия произнесла:— …фигурально.— Знаешь, не воображай! — огрызнулась Оллегра. — Я никогда ни за что не стала бы шить, я бы просто пошла в цыганки.— Те, кто шьет, очень мало зарабатывают, — задумчиво произнесла Элис. — Они работают день и ночь при свете свечи и умирают от чахотки, потому что им не хватает еды и свежего воздуха.— Какой ужас!— Такова жизнь. У Томаса Худа есть замечательное стихотворение на эту тему.Элис продекламировала глубоким мрачным голосом:Шей, шей, шей,Но голод и бедность — с тобой.Шей, шей ниткой однойРубашку и саван своей же рукой.— Саван! — пронзительно воскликнула Оллегра. — Но мы же не саван готовим, а накидки для подушек!— Так ведь они тоже думали, — пояснила Элис, — что шьют не саван, а рубашку.Я прервала их, сказав, что не стоит обсуждать такие жуткие вещи и не пора ли Элис прервать шитье савана-накидки и сесть за пианино.Элис аккуратно сложила свое рукоделие, поправила волосы и пошла к инструменту.
У дома Стейси отныне действительно появился призрак — Сирина Смит. Я часто замечала ее, бродящей вокруг дома, и пару раз видела ее в парке. Она не таилась, словно быть в Лоувет Стейси она имела полное право. И я все больше убеждалась, что она — мать Оллегры. Только этим можно было объяснить ее самоуверенное, даже дерзкое поведение.Однажды, идя в дом, я вдруг услышала ее голос, пронзительный и крикливый.— Поостереглись бы лучше! — говорила она кому-то. — Вы же не пойдете против меня, верно? Ха! Да, кое-кому не захочется, чтобы я кое-что о них рассказала, а вам и подавно. Вот так-то. Поэтому бросьте эти разговоры о том, чтобы прогнать отсюда цыган. Цыгане останутся и все, ясно?Наступило молчание, и я с болью в сердце подумала: Нейпьер, ох, Нейпьер, какие неприятности ты сам на себя навлек. Как ты мог связаться с подобной женщиной!Затем тот же визгливый голос продолжил:— Ну, что Эми Линкрофт… Эми Линкрофт! Я ведь могу рассказать кое-что очень неприятное о тебе и о твоей драгоценной дочке, верно же? А тебе бы этого не хотелось.Значит так, Эми Линкрофт, не Нейпьер!Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг Сирина Смит выскочила прямо на меня. Она бежала с пылающим лицом, глаза ее яростно сверкали. Как похожа на нее Оллегра, Оллегра в злобе и в гневе!— Ага! Это наша музыкантша, не так ли! — воскликнула она. — Что, подслушиваете? Или подглядываете?Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как молча пройти в дом.В холле никого не было. Интересно, слышала ли миссис Линкрофт, что сказала мне Сирина Смит.Когда я спустилась к обеду, миссис Линкрофт была как всегда выдержана и спокойна.— Я надеюсь, вам понравится, как я приготовила мясо, миссис Верлейн, — сказала она. — А ты, Элис, отнеси сейчас чашку бульона сэру Уилльяму. Когда вернешься, я подам на стол.Элис взяла нарядно сервированный поднос и вышла из комнаты.— Какая удивительно послушная девочка, — отметила я.— Да, для меня большое облегчение, что она такая, — согласилась миссис Линкрофт. И я тотчас вспомнила слова цыганки и еще раз подумала: существовал ли вообще этот мистер Линкрофт и не появилась ли Элис в результате неосмотрительного любовного увлечения.Миссис Линкрофт, будто читая мои мысли, сказала:— Очень не хотелось бы, чтобы миссис Ренделл снова подняла шум вокруг цыган. Они ведь никому не мешают.— Но она решительно настроена прогнать их отсюда.— Насколько жизнь была бы спокойнее, если бы она не проявляла столько воинственности, а была бы так же миролюбива, как ее муж.— И это в первую очередь облегчило бы жизнь самому настоятелю и Сильвии.Миссис Линкрофт кивнула.— Я думаю, вы уже поняли, кто такая эта Сирина Смит. Вы ведь слышали уже кое-какие семейные истории.— Вы хотели сказать, не знаю ли я, что она мать Оллегры? Да, я догадалась.— Это такое несчастье для всей семьи. Не могу представить, зачем надо было вообще разрешать этим цыганам приходить сюда. Сирину взяли работать на кухню, но она мало что делала. И вот спустя некоторое время у них началась интрижка с Нейпьером, и в результате появилась Оллегра. Это, все выплыло наружу сразу после смерти Боумента, как раз когда Нейпьер должен был навсегда уехать из Лоувет Стейси. Сирину оставили здесь до рождения ребенка, затем ее тоже выслали.— Бедная Оллегра!— Когда я вернулась сюда, я ухаживала за малюткой. Меня это устраивало, поскольку я смогла взять с собой Элис. И вот теперь эта Сирина снова здесь… и готова поднять скандал, если цыганам не разрешат остаться. Все было бы ничего, потому что цыгане не засиживаются надолго на одном месте. Но эта ужасная женщина вечно во все вмешивается. Ей просто не терпится учинить какой-нибудь скандал. Я думаю, ей даже нравится это делать.Миссис Линкрофт действительно выглядела встревоженной, между бровей залегла глубокая складка, опустив глаза, она нервно покусывала губы.Вернулась Элис. Она немного раскраснелась, глаза радостно блестели.— Он выпил бульон, мама, и сказал, что он очень вкусный и что никто не умеет готовить его лучше, чем ты.— Значит, он не так плохо себя чувствует.— И все благодаря тебе, мама, — добавила Элис.— Иди к столу, дорогая, — сказала миссис Линкрофт. — Я сейчас подам обед.Как приятно, подумала я, когда мать и дочь так привязаны друг к другу.
Сэру Уилльяму стало действительно немного лучше, потому что на следующий день миссис Линкрофт радостно сообщила мне, что он выразил желание послушать мою игру. С того несчастного случая, когда я играла «Пляску смерти», меня больше не приглашали развлечь его музыкой. И это было вполне понятно. Любое напоминание о том ужасном происшествии могло его расстроить. И то, что он попросил меня поиграть для него, было хорошим знаком.— Исполните что-нибудь легкое и спокойное, — сказала миссис Линкрофт. — Он сам ничего не выбрал. Окреп еще недостаточно. Но вы сами знаете, что лучше всего сейчас для него сыграть.— Думаю — Шумана, — предложила я.— Вы правы. Но только не очень долго…Я немного нервничала, не в силах избавиться от воспоминания о том, что произошло в последний раз. Но как только я начала играть, ко мне вернулась прежняя уверенность.Через полчаса я остановилась, и когда повернулась, то от неожиданности вздрогнула: в комнате ко мне спиной стояла женщина. Она была в черной шляпе, украшенной лиловыми розами. Она смотрела на портрет Боумента, висевший на стене над камином. В первое мгновение я подумала, что это явился дух Изабеллы. Но тут раздался смешок, и на меня из-под черной шляпы взглянули лукавые глаза Сибилы.— Я испугала вас, — прошептала она. Мне пришлось признать это.— Если бы сэр Уилльям вас увидел, — добавила я, — ему бы стало…— Нет, он не может встать с кресла, — возразила Сибила. — И потом, тогда его напугала ваша игра. Очень было похоже…— Я играла то, что положили на пюпитр.— Знаю, знаю. Нисколько не виню вас, миссис Верлейн, — она рассмеялась. — Так значит, вы испугались, что своей игрой вызвали из могилы мою свояченицу, верно? Признавайтесь честно!— Но вы ведь этого и добивались, не так ли?— Нет, конечно, нет. У меня не было желания напугать вас. Я и не думала это делать. Я надела эту шляпу, потому что шла в сад. Но по дороге заглянула сюда. Вы меня не услышали, вы были слишком поглощены музыкой. Но сейчас с вами все в порядке? Вы очень выдержанны, даже после того, что случилось с вами во время пожара. Вы умеете владеть собой, как миссис Линкрофт. Ей приходится сохранять невозмутимость, чтобы не выдать себя. Вы стараетесь выглядеть спокойной по этой же причине?— Я не совсем понимаю вас.— Неужели? Уилльям сейчас спит. С ним все хорошо. Ваша музыка его умиротворила. «Музыка способна сердца свирепые смирять» Цитата из пьесы Уилльяма Конгрина (1670 — 1729) «Невеста на утренней заре».
. Сейчас он уже не свирепый человек, но когда-то был им. Пойдемте ко мне в студию. Я хочу вам кое-что показать. Я начала писать ваш портрет.— Как это любезно с вашей стороны.— Любезно? Нет, я это делаю вовсе не из любезности, а потому что теперь вы тоже участвуете в нашей жизни. Я ведь все вижу.— Но меня попросили сейчас поиграть сэру Уилльяму.— Он спит. Пойдемте. Вы должны посмотреть, что я сейчас пишу.Я подошла к двери и заглянула в комнату сэра Уилльяма.— Вы можете разбудить его, если продолжите играть.Сибила положила руку мне на плечо… маленькую руку с гибкими, нервными пальцами, на одном из которых когда-то было кольцо, которое она выбросила в море.— Пойдемте, я прошу вас, — уговаривала меня мисс Стейси, и я пошла с ней.В мастерской я сразу же признала себя на портрете, хотя он немного смутил меня. Неужели я действительно выгляжу такой холодной светской женщиной, какой она изобразила меня. Черты лица были переданы точно — слегка вздернутый нос, большие темные глаза и тяжелые темно-каштановые волосы. Выражению глаз придана была даже некоторая романтичность, над которой Пьетро не раз подшучивал. Но у этой женщины на портрете проявлялся налет какой-то неестественной изысканности, которой, я уверена, во мне не было.Несколько злорадное удовольствие доставило мисс Стейси мое смущение при взгляде на этот портрет.— Вы узнали себя, — решительно заявила она, будто я собиралась отрицать это.— Да, конечно. Нет никаких сомнений, что это мой портрет.Склонив голову набок, мисс Стейси проницательно на меня посмотрела:— Знаете, а вы начали меняться. Этот дом так на вас действует. Он всегда так или иначе влияет на каждого. Дом — это живое существо, вы не согласны, миссис Верлейн?Я ответила, что дом сделан из кирпича и известкового раствора, поэтому он вряд ли может быть живым.— Вы нарочно притворяетесь глупой, я знаю. Дома действительно живые. Подумайте только, что они перевидали на своем веку. Радости и трагедии… — лицо у нее страдальчески напряглось. — Эти стены видели, как я рыдала, рыдала до тех пор, пока у меня не осталось слез… и затем они стали свидетелями того, как я, словно феникс, возродилась и нашла для себя счастье в живописи. Вот что иногда происходит с большими художниками, миссис Верлейн. А я — художник, и это касается не только живописи. Сибила! Вот как окрестили меня родители. А вы знаете, что это имя означает — «мудрая женщина»?Я ответила, что знаю.— Так вот, я наблюдаю и познаю жизнь… и становлюсь мудрой. Вот — миссис Ренделл… когда-нибудь я, может быть, напишу и ее. Но она вся на поверхности, не так ли? Всем видно, что она собой представляет. Не надо ее растолковывать. Другие люди более сложные. Эми Линкрофт, например. О, это очень сокровенная женщина. И сейчас ее охватила тревога, я это чувствую. Она думает, что мне не видно. Но ее выдают руки. Они постоянно перекладывают вещи с места на место. Она очень хорошо научилась владеть своим лицом. Много работала над этим. Но у каждого есть какая-то особенность, которая выдает его. У Эми Линкрофт — постоянно движущиеся руки. Она живет в страхе. У нее есть какой-то секрет… страшный секрет, и поэтому она напугана. Но ей кажется, что никто не замечает этого. Но меня ведь неспроста назвали Сибилой, так что я все знаю.— Бедная миссис Линкрофт. Я уверена, что она очень хорошая женщина.— Вы видите то, что лежит на поверхности. Вы ведь не художник. Вы только музыкант. Но мы здесь не для того, чтобы говорить о миссис Линкрофт. Линкрофт? Ха! Ха! Да, мы пришли сюда, чтобы поговорить о вас. Вам нравится этот портрет?— Я уверена, в нем много достоинств. Мисс Стейси снова рассмеялась.— Не смешите меня, миссис Верлейн. Вы ведь прекрасно понимаете, что я не спрашиваю вас о достоинствах картины. Я спросила, понравилась ли она вам?— Я… Я не уверена.— Возможно, сейчас вы еще не такая… но завтра…— Что вы имеете в виду?— Я изображаю вас такой, какой вы становитесь. — Очень уверенная в себе женщина… очень подходит в жены настоятелю… и уже приобретает навыки, необходимые для супруги епископа. Эта супруга будет помогать успешной деятельности епископа, и поэтому скажут: «Нашему дорогому епископу очень повезло с женитьбой. Он так многим обязан своей деятельной супруге».— Мне кажется, вы кое-чему научились у цыган.— Вы прекрасно умеете вести беседу. Всегда у вас найдется, что сказать. Такое ценное качество для жены нашего дорогого епископа! — Сибила надула губки и сказала:— Мне совсем не нравится эта жена епископа, миссис Верлейн. Но это не будет иметь никакого значения, так как я совершенно не должна буду ее видеть, верно ведь? Но я хорошо могу себе представить, как она сидит за завтраком и улыбается мужу, который сидит по другую сторону прекрасно сервированного стола. Ну, это происходит много-много лет спустя, и она говорит мужу: «А как называлось то место, где мы встретились. Что-то такое, начинающееся с Лоувет. Какие там странные люди! Интересно, что с ними со всеми стало».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37