Но она — дочь гордого полковника Одоардо Галотти, презирающего двор и княжеские почести: ни запугать, ни подкупить его невозможно. К тому же Эмилия еще сегодня должна стать женою столь же гордого и благородного графа Аппиани. Препятствия, казалось бы, непреодолимые.
Но для владетельного князя препятствий не существует. По наущению услужливого клеврета Маринелли принц сознательно идет па коварное злодейство. Наемные убийцы нападают на карету графа Аппиани, в которой он везет к венцу свою невесту. Граф убит, Эмилия же доставлена в загородный дворец принца под предлогом оказания ей первой помощи. Услышав о случившемся, Одоардо Галотти спешит во дворец принца, чтобы немедленно увезти свою дочь из гнезда княжеского разврата. И там он с ужасом узнает из уст оставленной любовницы принца, 1рафипи Орсини, об истинной подоплеке кровавого преступления. Одоардо требует, чтобы ему тотчас же вернули дочь. Но принц говорит ему, что не может отпустить Эмилию, так как следствие еще не закончено. Подобно отцу Виргинии, Одоардо Галотти закалывает, по ее же просьбе, свою дочь, чтобы ее не принудили, не соблазнили стать фавориткой принца.
«Эмилия Галотти» — первая драма революционного немецкого театра, в которой Лессинг открыто возлагает вину за свершенное преступление на самый политический режим абсолютизма XVIII века, а не на отдельных преступников, случайно оказавшихся на престоле. Как художник-реалист, Лессинг не следует шаблону классицистов, изображавших «дурных монархов» исчадиями ада, упивавшихся картинностью зла. Его принц сам по себе человек обыкновенный, даже не лишенный некоторых привлекательных черт. Он щедр, он любит искусство, прост в обращении с художниками. Он даже ценит в людях честность и независимость, с уважением отзывается о старике Галотти и графе Аппиани, хотя и знает, что они ему «не друзья». Он любит при случае потолковать о «чистой любви» и добродетели. И наконец, оп способен на раскаяние: гибель Эмилии Галотти приводит его в ужас, и он «навеки» изгоняет своего дурного советчика.
Не будь он принцем, он навряд ли стал бы преступником. Но он принц, он верит, что любая его прихоть равнозначна высшему закону, подлежащему исполнению. И эта неограниченная власть превращает его в чудовище. Его слабости перерастают в пороки, в неподсудные злодеяния. Почти с такою же художественной, реалистической убедительностью Лессингом выписаны и прочие действующие лица трагедии.
У современного читателя и зрителя, естественно, возникает вопрос, почему Одоардо Галотти заносит кинжал на Эмилию, а не на принца. Нет нужды видеть в нем «лояльного верноподданного», неспособного поднять руку на «законного государя». «Вы ожидаете, быть может, что я обращу эту сталь против самого себя и так, по правилам пошлой трагедии, завершу свое деяние? Вы ошибаетесь! Вот! (Бросает ему в ноги кинжал.) Вот он лежит, кровавый свидетель преступления! Я пойду и сам отдамся в руки правосудия. Я ухожу и жду вас, как судью. А там — выше, буду ждать вас перед лицом нашего всеобщего судьи».
Ведь и прообраз Одоардо, плебей Люций Виргилий, занес кинжал не на Аппия Клавдия, а на свою дочь, как бы желая этим сказать, что спастись от бесчестия, не сломив власти патрициев, можно только ценою смерти. Но именно это безмолвное обвинение и вдохновило римских плебеев на победоносное восстание.
Таким же призывом кончает и Лессинг свою трагедию, свою «бюргерскую Виргинию», как он о ней отозвался. Он сознавал, конечно, что на его родине этот призыв пока не приведет к каким-либо политическим последствиям. Но вместе с тем он все же верил, что в недрах народа, в недрах бюргерских классов зреет воля к сопротивлению произволу князей и знати, как верил и в морально-воспитательное значение искусства.
Последние годы деятельности Лессинга, по верному замечанию Н. Г. Чернышевского, принадлежат не столько истории литературы, сколько истории философии. «Воспитав поэтов и критиков для своего народа... приготовив период поэзии, он занялся трудами, которые подготовили период философии» 1. Вопросы философии и религии не были для Лессинга самодовлеющей областью размышлений, оторванной от его целеустремленной борьбы за «право разума», против авторитарного мышления, стоящего в противоречии с новым буржуазным самосознанием. Отсюда возникли и его так называемые «богословские» сочинения.
Лессинг боролся не столько против лютеранской ортодоксии, открыто поддерживавшей своим авторитетом авторитет светской власти, тиранию многочисленных немецких князей (ее несостоятельность была очевиднее), сколько против «модных богословов», которые, прикрываясь просветительской фразеологией, сознательно оказывали ту же услугу светским властям. На них он и направлял основной огонь своей полемики. К ортодоксальным богословам он бывал беспощаден когда они не останавливались перед прямым доносом по начальству, как то позволял себе Геце. На его нападки Лессипг откликнулся знаменитым памфлетом «Анти-Геце» (1777—1778), написанным с беспощадным по силе и блеску сатирическим сарказмом.
Когда Брауншвейгская духовная консистория запретила Лессштгу продолжать полемику с этим реакционным богословом, Лессинг перенес борьбу в другую область, решил посмотреть, удастся ли ему «свободно проповедовать хотя бы со старого своего амвона — с театральных подмостков». Так возникла драматическая поэма «Натан Мудрый».
Действие драмы происходит в Иерусалиме XII века, в царствование султана Саладина, в эпоху крестовых походов. И все же «Натан Мудрый» — не историческая драма, не столько драма о прошлой, сколько о грядущей истории человечества — о конечном торжестве «просвещенного разума» над исторически сложившимися религиями. В «Натане» эта высшая цель «воспитания рода человеческого» предвосхищается праведной жизнью Натана, излучением его нравственной силы на других героев драматической поэмы.
Фабула «Натана Мудрого» многим сложнее и запутаннее фабул прочих Лессинговых драматических произведений. У богатого еврея Натана, человека доброго и великодушного, имеется дочь, не родная, а приемная — красавица Рэха. Во время отсутствия Натана Рэху спасает из огня юный рыцарь-храмовник, пощаженный Саладипом. Узнав, что спасенная им девушка — еврейка, храмовник отказывается от встречи с нею. Но Натану удается рассеять религиозные предубеждения рыцаря и сделать его своим другом,— теш более что храмовник и сам успел усомниться в своих былых убеждениях и осудить кровопролитные религиозные войны:
Но где, когда слепое изуверство С таким свирепым рвением решалось За веру биться в бога своего, Провозглашать его лишь истым богом, Навязывать его другим народам?
После встречи с Рэхой храмовник хочет навечно соединить свою жизнь с полюбившейся ему девушкой — в твердой надежде, что Натан не откажет ему в руке своей дочери. Ведь это он сказал ему:
Народ — что значит? Жид иль христианин не в той же ль мере И человек? О, если б я нашел В вас мужа, что довольствуется быть Лишь человеком!
Но Натана берут сомнения. Он поражен необычайным сходством храмовника с рыцарем, некогда доверившим ему перед боем свою дочь — его Рэху — и потом бесследно исчезнувшим. Не сыном ли доводится тому рыцарю храмовник, не брат ли он Рэхе? Вот почему од не сразу дает согласие на этот брак, просит храмовника повременить до выяснения некоторых обстоятельств.
Нетерпеливый, страстный юноша подозревает Натана в нежелании породниться с христианином. А когда он узнает от наперсницы Рэхи, ревностной христианки Дайи, что Рэха не дочь Натана, что она христианка, он,- ослепленный гневом и негодованием, обращается за советом к иерусалимскому патриарху. Не называя имени Натана, храмовник спрашивает его, как следует поступить с евреем, осмелившимся воспитать христианского ребенка, как родную дочь. И патриарх, религиозный изувер и человеконенавистник, ему возвещает, что иудей, совершивший столь тяжкое преступление, «должен быть, казнен».
Этот жестокий приговор отрезвляет храмовника, он хочет договориться с Натаном. Но следствие уже началось и приводит к неожиданному результату. Патриарх поручил выявить преступника праведному брату Бонафидесу, бывшему стремянному рыцаря, чью дочь он вручил Натану. Благодаря ему, Натану достоверно удалось установить, что Рэха и храмовник — дети, любимого брата Саладина, Ассада. Он некогда полюбил немецкую девушку, принял христианство и пал в бою со своими бывшими единоверцами. Но Натан не хочет посвятить в эту .тайну храмовника раньше, чем откроет ее Саладину, которого по праву считает своим другом и покровителем.
Саладин, по наущению сестры, хотел пополнить свою оскудевшую казну богатствами Натана, однако только в том случае, если этот мудрец на деле окажется всего лишь трусливым стяжателем. Чтобы испытать Натана, султан задает ему опасный вопрос, какая из трех религий — иудейство, мусульманство или христианство — является истинной. Натан отвечает Саладину знаменитой притчей о трех кольцах. Жил человек, обладавший чудодейственным перстнем. «Кто с верою носил ею, всегда угоден был и господу и людям». И было у него три сына, которых он любил в равной мере, и потому заказал еще два кольца, таких же по виду, как то, заветное, и всем трем сыновьям, умирая, вручил по кольцу. И каждый из сыновей считал, что его кольцо чудодейственное, а братья его —- обманщики. После долгих взаимных обвинений братья обратились к мудрому судье. И тот им подал благой совет: пусть каждый считает свое кольцо заветным и старается приумножить его волшебные свойства,
И кротостью, и праведною жизнью, И благодетельной ко всем любовью, В сознании служенья божеству.
А когда пройдут тысячелетия, пусть они снова предстанут перед высшим судией, и тот по их делам решит, чей перстень чудодействен. Не «кольца» (то есть не исторически сложившиеся религии) определяют достоинства людей и народов, а добрые дела, содействующие созиданию гармонического общества будущего. Пристыженный мудростью Натана, Саладин предлагает ему свою дружбу.
В финальной сцене драмы Натан открывает Саладину тайну рождения Рэхи и храмовника. Они брат и сестра, дети его безвестно пропавшего брата. Доброта и пытливая мудрость Натана осуществила эту всеобщую радость. «При молчаливых взаимных объятиях занавес опускается».
«Натан Мудрый» — предсмертное завещание великого немецкого просветителя и гуманиста. Это Лессинг сознавал и сам. Он явственно чувствовал, что его- здоровье быстро разрушается, и порою ему казалось, что от болезней разрушаются и духовные его силы. Но воля к борьбе с церковным и политическим гнетом, но верность своей миссии — возрождению немецкого народа — поддерживали его слабеющие силы и заставляли Лессинга все с большей отчетливостью высказывать то, что он еще не успел сказать.
Естественно, что Лессинг в уста своих любимых героев — Сала-дина, храмовника, Рэхи, но прежде всего Натана — влагал свои заветные мысли, что его герои подчас становились «рупорами идей» мировоззрения поэта-просветителя.
И все же Лессингу удалось создать колоссальный образ великодушного мудреца, чей стойкий и ясный дух несгибаемо высится над религиозными распрями и взаимной ненавистью народов. Ничто не в силах затмить его неподкупный разум, ожесточить его сердце. Вопреки неприглядной действительности, Натан твердо верит в добрые задатки, заложенные в человека, и в силу вразумляющего слова, способного пробуждать в человеке начала добра, любви и справедливости.
С особенною любовью Лессинг воссоздает образы таких бесхитростных праведников, как дервиш Аль-Гафи, как добрый послушник, которым «ум сердца» подсказывает благие решения. А с каким гневом, с какой ненавистью лепит он образ зловещего изувера-патриарха, для которого поистине «все дозволено», все оправдано его изворотливой богословской софистикой!
Замечателен язык «Натана Мудрого». Лессинг впервые вводит в немецкую драму шекспировский пятистопник, по его почину ставший традиционным стихотворным размером классической немецкой драматургии. Как свободно сочетается у него ритмическая речь с прозрачной ясностью мысли, чувства и страсти, воплотившихся в слово! Местами веселые столкновения встречных реплик и отточенность эпиграмма сжатых сентенций достигают почти комедийной легкости.
Историческое значение Лессинга огромно. «В великой борьбе, целью которой было возрождение немецкого народа, не только план битвы принадлежал ему, но и победа была одержана им» — так определил роль Лессинга великий мыслитель и революционер Н. Г. Чернышевский. В поэзии, в критике, в философии Лессинг был не только родоначальником, но и первым зрелым мастером новой немецкой классической литературы, проникнутой духом борьбы за свободу, за духовное пробуждение немецкого народа.
Лессинг умер 15 февраля 1781 года, за восемь лет до начала Французской буржуазной революции. Наиболее революционный ум Германии своего времени, Лессинг, подобно другим великим просветителям XVIII века, еще не мог предвидеть противоречий буржуазного общества. Он искренне верил, что уничтожение абсолютизма и сословных привилегий принесет с собой общее благоденствие народа. Этого было достаточно, чтобы поздние поколения немецкой буржуазии, чуждые революционному духу великого просветителя, вступившие в сделку с феодальной верхушкой Германии, провозгласили Лессинга, бескомпромиссного борца со всеми видами политического и духовного гнета, поборником своих корыстных классовых интересов.
Истинным наследником Лессинга, его титанической напряженной умственной работы, стал только революционный пролетариат. Маркс и Энгельс видели в Лессинге одного из родоначальников пролетарской борьбы за лучшее будущее человечества. Замечательная книга Ф. Меринга «Легенда о Лессинге» (1893) раз и навсегда положила конец фальсификации буржуазным литературоведением литературно-общественной деятельности Лессинга, в которой запечатлелся благородный характер страстного борца за высокие идеалы Просвещения.
«Такой человек, как Лессинг, нужен нам,— сказал однажды Гете,— потому что он велик именно благодаря своему характеру, благодаря своей твердости. Столь же умных и образованных людей много, но где найти подобный характер» 2.
Имя Лессинга, смелого борца с политической реакцией, препятствующей восхождению человечества к светлому будущему, особенно дорого и нам, людям, воздвигающим великое здание коммунизма.
ЛЕССИНГ
ДРАМЫ
(НЕМЕЦ.)
МИСС САРА САМПСОН
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Сэр Уильям Сампсон.
Мисс Сара, его дочь.
Мелефонт.
М а р в у д, прежняя возлюбленная Мелефонта.
Арабелла, девочка, дочь Марвуд.
У а й т у э л л, старый слуга Сампсона.
Нортон, слуга Мелефонта.
Бетти, служанка Сары.
Ханна, служанка Марвуд.
Хозяин гостиницы и несколько второстепенных персонажей.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Сцена изображает залу на постоялом дворе. Входят сэр Уильям Сампсоп и Уайтуэлл, оба в дорожном платье.
Сэр Уильям. Моя дочь здесь? В этом убогом трактире?
У а й т у э л л. Мелефонт, конечно же, усердно разыскивал самое убогое пристанище во всем городишке. Злые люди всегда ищут местечко потемнее, уже потому, что они злые. Но что толку, если они и скроются от всего света? Совесть-то поважнее целого света, обвиняющего пас. Ах, вы опять плачете, опять, сэр!
Сэр У и л ь я м. Дай мне выплакаться, мой старый честный слуга. Или ты считаешь, что она не стоит моих слез?
Уайтуэлл. Она стоит их, даже если бы то были кровавые слезы.
Сэр Уильям. Вот и оставь меня в покое.
Уайтуэлл. Так низко соблазнить самое доброе, самое прелестное и невинное дитя из всех когда-либо живших под солнцем! Ах, моя малютка, моя маленькая Сара! Ты выросла на моих глазах. Когда ты была ребенком, я сотни раз держал тебя на руках, дивясь твоей улыбке, твоему лепету. На детском твоем личике уже тогда сияла заря разума, доброты...
Сэр Уильям. Замолчи! Разве то, что случилось, недостаточно растерзало мое сердце? Неужели воспоминаниями о прошлых блаженствах ты хочешь еще нестерпимее сделать мои мученья? Окажи мне услугу и не говори так. Порицай меня, назови преступлением мою отцовскую любовь; преувеличь грех моей дочери; внуши мне, если сумеешь, отвращение к ней; заново разожги во мне жажду мести и ненависть к ее проклятому соблазнителю; скажи, что Сара никогда не ведала добродетели, раз так легко от нее отказалась; скажи, что она меня никогда не любила, если смогла тайно меня покинуть.
У а й т у э л л. Если бы я так сказал, это было бы ложью, бесстыдной, злобной ложью. Эта ложь вспомнилась бы мне на смертном одре, и я, старый злодей, умер бы в отчаянии. Нет, наша малютка любила своего отца и, конечно же, конечно, все еще любит его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Но для владетельного князя препятствий не существует. По наущению услужливого клеврета Маринелли принц сознательно идет па коварное злодейство. Наемные убийцы нападают на карету графа Аппиани, в которой он везет к венцу свою невесту. Граф убит, Эмилия же доставлена в загородный дворец принца под предлогом оказания ей первой помощи. Услышав о случившемся, Одоардо Галотти спешит во дворец принца, чтобы немедленно увезти свою дочь из гнезда княжеского разврата. И там он с ужасом узнает из уст оставленной любовницы принца, 1рафипи Орсини, об истинной подоплеке кровавого преступления. Одоардо требует, чтобы ему тотчас же вернули дочь. Но принц говорит ему, что не может отпустить Эмилию, так как следствие еще не закончено. Подобно отцу Виргинии, Одоардо Галотти закалывает, по ее же просьбе, свою дочь, чтобы ее не принудили, не соблазнили стать фавориткой принца.
«Эмилия Галотти» — первая драма революционного немецкого театра, в которой Лессинг открыто возлагает вину за свершенное преступление на самый политический режим абсолютизма XVIII века, а не на отдельных преступников, случайно оказавшихся на престоле. Как художник-реалист, Лессинг не следует шаблону классицистов, изображавших «дурных монархов» исчадиями ада, упивавшихся картинностью зла. Его принц сам по себе человек обыкновенный, даже не лишенный некоторых привлекательных черт. Он щедр, он любит искусство, прост в обращении с художниками. Он даже ценит в людях честность и независимость, с уважением отзывается о старике Галотти и графе Аппиани, хотя и знает, что они ему «не друзья». Он любит при случае потолковать о «чистой любви» и добродетели. И наконец, оп способен на раскаяние: гибель Эмилии Галотти приводит его в ужас, и он «навеки» изгоняет своего дурного советчика.
Не будь он принцем, он навряд ли стал бы преступником. Но он принц, он верит, что любая его прихоть равнозначна высшему закону, подлежащему исполнению. И эта неограниченная власть превращает его в чудовище. Его слабости перерастают в пороки, в неподсудные злодеяния. Почти с такою же художественной, реалистической убедительностью Лессингом выписаны и прочие действующие лица трагедии.
У современного читателя и зрителя, естественно, возникает вопрос, почему Одоардо Галотти заносит кинжал на Эмилию, а не на принца. Нет нужды видеть в нем «лояльного верноподданного», неспособного поднять руку на «законного государя». «Вы ожидаете, быть может, что я обращу эту сталь против самого себя и так, по правилам пошлой трагедии, завершу свое деяние? Вы ошибаетесь! Вот! (Бросает ему в ноги кинжал.) Вот он лежит, кровавый свидетель преступления! Я пойду и сам отдамся в руки правосудия. Я ухожу и жду вас, как судью. А там — выше, буду ждать вас перед лицом нашего всеобщего судьи».
Ведь и прообраз Одоардо, плебей Люций Виргилий, занес кинжал не на Аппия Клавдия, а на свою дочь, как бы желая этим сказать, что спастись от бесчестия, не сломив власти патрициев, можно только ценою смерти. Но именно это безмолвное обвинение и вдохновило римских плебеев на победоносное восстание.
Таким же призывом кончает и Лессинг свою трагедию, свою «бюргерскую Виргинию», как он о ней отозвался. Он сознавал, конечно, что на его родине этот призыв пока не приведет к каким-либо политическим последствиям. Но вместе с тем он все же верил, что в недрах народа, в недрах бюргерских классов зреет воля к сопротивлению произволу князей и знати, как верил и в морально-воспитательное значение искусства.
Последние годы деятельности Лессинга, по верному замечанию Н. Г. Чернышевского, принадлежат не столько истории литературы, сколько истории философии. «Воспитав поэтов и критиков для своего народа... приготовив период поэзии, он занялся трудами, которые подготовили период философии» 1. Вопросы философии и религии не были для Лессинга самодовлеющей областью размышлений, оторванной от его целеустремленной борьбы за «право разума», против авторитарного мышления, стоящего в противоречии с новым буржуазным самосознанием. Отсюда возникли и его так называемые «богословские» сочинения.
Лессинг боролся не столько против лютеранской ортодоксии, открыто поддерживавшей своим авторитетом авторитет светской власти, тиранию многочисленных немецких князей (ее несостоятельность была очевиднее), сколько против «модных богословов», которые, прикрываясь просветительской фразеологией, сознательно оказывали ту же услугу светским властям. На них он и направлял основной огонь своей полемики. К ортодоксальным богословам он бывал беспощаден когда они не останавливались перед прямым доносом по начальству, как то позволял себе Геце. На его нападки Лессипг откликнулся знаменитым памфлетом «Анти-Геце» (1777—1778), написанным с беспощадным по силе и блеску сатирическим сарказмом.
Когда Брауншвейгская духовная консистория запретила Лессштгу продолжать полемику с этим реакционным богословом, Лессинг перенес борьбу в другую область, решил посмотреть, удастся ли ему «свободно проповедовать хотя бы со старого своего амвона — с театральных подмостков». Так возникла драматическая поэма «Натан Мудрый».
Действие драмы происходит в Иерусалиме XII века, в царствование султана Саладина, в эпоху крестовых походов. И все же «Натан Мудрый» — не историческая драма, не столько драма о прошлой, сколько о грядущей истории человечества — о конечном торжестве «просвещенного разума» над исторически сложившимися религиями. В «Натане» эта высшая цель «воспитания рода человеческого» предвосхищается праведной жизнью Натана, излучением его нравственной силы на других героев драматической поэмы.
Фабула «Натана Мудрого» многим сложнее и запутаннее фабул прочих Лессинговых драматических произведений. У богатого еврея Натана, человека доброго и великодушного, имеется дочь, не родная, а приемная — красавица Рэха. Во время отсутствия Натана Рэху спасает из огня юный рыцарь-храмовник, пощаженный Саладипом. Узнав, что спасенная им девушка — еврейка, храмовник отказывается от встречи с нею. Но Натану удается рассеять религиозные предубеждения рыцаря и сделать его своим другом,— теш более что храмовник и сам успел усомниться в своих былых убеждениях и осудить кровопролитные религиозные войны:
Но где, когда слепое изуверство С таким свирепым рвением решалось За веру биться в бога своего, Провозглашать его лишь истым богом, Навязывать его другим народам?
После встречи с Рэхой храмовник хочет навечно соединить свою жизнь с полюбившейся ему девушкой — в твердой надежде, что Натан не откажет ему в руке своей дочери. Ведь это он сказал ему:
Народ — что значит? Жид иль христианин не в той же ль мере И человек? О, если б я нашел В вас мужа, что довольствуется быть Лишь человеком!
Но Натана берут сомнения. Он поражен необычайным сходством храмовника с рыцарем, некогда доверившим ему перед боем свою дочь — его Рэху — и потом бесследно исчезнувшим. Не сыном ли доводится тому рыцарю храмовник, не брат ли он Рэхе? Вот почему од не сразу дает согласие на этот брак, просит храмовника повременить до выяснения некоторых обстоятельств.
Нетерпеливый, страстный юноша подозревает Натана в нежелании породниться с христианином. А когда он узнает от наперсницы Рэхи, ревностной христианки Дайи, что Рэха не дочь Натана, что она христианка, он,- ослепленный гневом и негодованием, обращается за советом к иерусалимскому патриарху. Не называя имени Натана, храмовник спрашивает его, как следует поступить с евреем, осмелившимся воспитать христианского ребенка, как родную дочь. И патриарх, религиозный изувер и человеконенавистник, ему возвещает, что иудей, совершивший столь тяжкое преступление, «должен быть, казнен».
Этот жестокий приговор отрезвляет храмовника, он хочет договориться с Натаном. Но следствие уже началось и приводит к неожиданному результату. Патриарх поручил выявить преступника праведному брату Бонафидесу, бывшему стремянному рыцаря, чью дочь он вручил Натану. Благодаря ему, Натану достоверно удалось установить, что Рэха и храмовник — дети, любимого брата Саладина, Ассада. Он некогда полюбил немецкую девушку, принял христианство и пал в бою со своими бывшими единоверцами. Но Натан не хочет посвятить в эту .тайну храмовника раньше, чем откроет ее Саладину, которого по праву считает своим другом и покровителем.
Саладин, по наущению сестры, хотел пополнить свою оскудевшую казну богатствами Натана, однако только в том случае, если этот мудрец на деле окажется всего лишь трусливым стяжателем. Чтобы испытать Натана, султан задает ему опасный вопрос, какая из трех религий — иудейство, мусульманство или христианство — является истинной. Натан отвечает Саладину знаменитой притчей о трех кольцах. Жил человек, обладавший чудодейственным перстнем. «Кто с верою носил ею, всегда угоден был и господу и людям». И было у него три сына, которых он любил в равной мере, и потому заказал еще два кольца, таких же по виду, как то, заветное, и всем трем сыновьям, умирая, вручил по кольцу. И каждый из сыновей считал, что его кольцо чудодейственное, а братья его —- обманщики. После долгих взаимных обвинений братья обратились к мудрому судье. И тот им подал благой совет: пусть каждый считает свое кольцо заветным и старается приумножить его волшебные свойства,
И кротостью, и праведною жизнью, И благодетельной ко всем любовью, В сознании служенья божеству.
А когда пройдут тысячелетия, пусть они снова предстанут перед высшим судией, и тот по их делам решит, чей перстень чудодействен. Не «кольца» (то есть не исторически сложившиеся религии) определяют достоинства людей и народов, а добрые дела, содействующие созиданию гармонического общества будущего. Пристыженный мудростью Натана, Саладин предлагает ему свою дружбу.
В финальной сцене драмы Натан открывает Саладину тайну рождения Рэхи и храмовника. Они брат и сестра, дети его безвестно пропавшего брата. Доброта и пытливая мудрость Натана осуществила эту всеобщую радость. «При молчаливых взаимных объятиях занавес опускается».
«Натан Мудрый» — предсмертное завещание великого немецкого просветителя и гуманиста. Это Лессинг сознавал и сам. Он явственно чувствовал, что его- здоровье быстро разрушается, и порою ему казалось, что от болезней разрушаются и духовные его силы. Но воля к борьбе с церковным и политическим гнетом, но верность своей миссии — возрождению немецкого народа — поддерживали его слабеющие силы и заставляли Лессинга все с большей отчетливостью высказывать то, что он еще не успел сказать.
Естественно, что Лессинг в уста своих любимых героев — Сала-дина, храмовника, Рэхи, но прежде всего Натана — влагал свои заветные мысли, что его герои подчас становились «рупорами идей» мировоззрения поэта-просветителя.
И все же Лессингу удалось создать колоссальный образ великодушного мудреца, чей стойкий и ясный дух несгибаемо высится над религиозными распрями и взаимной ненавистью народов. Ничто не в силах затмить его неподкупный разум, ожесточить его сердце. Вопреки неприглядной действительности, Натан твердо верит в добрые задатки, заложенные в человека, и в силу вразумляющего слова, способного пробуждать в человеке начала добра, любви и справедливости.
С особенною любовью Лессинг воссоздает образы таких бесхитростных праведников, как дервиш Аль-Гафи, как добрый послушник, которым «ум сердца» подсказывает благие решения. А с каким гневом, с какой ненавистью лепит он образ зловещего изувера-патриарха, для которого поистине «все дозволено», все оправдано его изворотливой богословской софистикой!
Замечателен язык «Натана Мудрого». Лессинг впервые вводит в немецкую драму шекспировский пятистопник, по его почину ставший традиционным стихотворным размером классической немецкой драматургии. Как свободно сочетается у него ритмическая речь с прозрачной ясностью мысли, чувства и страсти, воплотившихся в слово! Местами веселые столкновения встречных реплик и отточенность эпиграмма сжатых сентенций достигают почти комедийной легкости.
Историческое значение Лессинга огромно. «В великой борьбе, целью которой было возрождение немецкого народа, не только план битвы принадлежал ему, но и победа была одержана им» — так определил роль Лессинга великий мыслитель и революционер Н. Г. Чернышевский. В поэзии, в критике, в философии Лессинг был не только родоначальником, но и первым зрелым мастером новой немецкой классической литературы, проникнутой духом борьбы за свободу, за духовное пробуждение немецкого народа.
Лессинг умер 15 февраля 1781 года, за восемь лет до начала Французской буржуазной революции. Наиболее революционный ум Германии своего времени, Лессинг, подобно другим великим просветителям XVIII века, еще не мог предвидеть противоречий буржуазного общества. Он искренне верил, что уничтожение абсолютизма и сословных привилегий принесет с собой общее благоденствие народа. Этого было достаточно, чтобы поздние поколения немецкой буржуазии, чуждые революционному духу великого просветителя, вступившие в сделку с феодальной верхушкой Германии, провозгласили Лессинга, бескомпромиссного борца со всеми видами политического и духовного гнета, поборником своих корыстных классовых интересов.
Истинным наследником Лессинга, его титанической напряженной умственной работы, стал только революционный пролетариат. Маркс и Энгельс видели в Лессинге одного из родоначальников пролетарской борьбы за лучшее будущее человечества. Замечательная книга Ф. Меринга «Легенда о Лессинге» (1893) раз и навсегда положила конец фальсификации буржуазным литературоведением литературно-общественной деятельности Лессинга, в которой запечатлелся благородный характер страстного борца за высокие идеалы Просвещения.
«Такой человек, как Лессинг, нужен нам,— сказал однажды Гете,— потому что он велик именно благодаря своему характеру, благодаря своей твердости. Столь же умных и образованных людей много, но где найти подобный характер» 2.
Имя Лессинга, смелого борца с политической реакцией, препятствующей восхождению человечества к светлому будущему, особенно дорого и нам, людям, воздвигающим великое здание коммунизма.
ЛЕССИНГ
ДРАМЫ
(НЕМЕЦ.)
МИСС САРА САМПСОН
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Сэр Уильям Сампсон.
Мисс Сара, его дочь.
Мелефонт.
М а р в у д, прежняя возлюбленная Мелефонта.
Арабелла, девочка, дочь Марвуд.
У а й т у э л л, старый слуга Сампсона.
Нортон, слуга Мелефонта.
Бетти, служанка Сары.
Ханна, служанка Марвуд.
Хозяин гостиницы и несколько второстепенных персонажей.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Сцена изображает залу на постоялом дворе. Входят сэр Уильям Сампсоп и Уайтуэлл, оба в дорожном платье.
Сэр Уильям. Моя дочь здесь? В этом убогом трактире?
У а й т у э л л. Мелефонт, конечно же, усердно разыскивал самое убогое пристанище во всем городишке. Злые люди всегда ищут местечко потемнее, уже потому, что они злые. Но что толку, если они и скроются от всего света? Совесть-то поважнее целого света, обвиняющего пас. Ах, вы опять плачете, опять, сэр!
Сэр У и л ь я м. Дай мне выплакаться, мой старый честный слуга. Или ты считаешь, что она не стоит моих слез?
Уайтуэлл. Она стоит их, даже если бы то были кровавые слезы.
Сэр Уильям. Вот и оставь меня в покое.
Уайтуэлл. Так низко соблазнить самое доброе, самое прелестное и невинное дитя из всех когда-либо живших под солнцем! Ах, моя малютка, моя маленькая Сара! Ты выросла на моих глазах. Когда ты была ребенком, я сотни раз держал тебя на руках, дивясь твоей улыбке, твоему лепету. На детском твоем личике уже тогда сияла заря разума, доброты...
Сэр Уильям. Замолчи! Разве то, что случилось, недостаточно растерзало мое сердце? Неужели воспоминаниями о прошлых блаженствах ты хочешь еще нестерпимее сделать мои мученья? Окажи мне услугу и не говори так. Порицай меня, назови преступлением мою отцовскую любовь; преувеличь грех моей дочери; внуши мне, если сумеешь, отвращение к ней; заново разожги во мне жажду мести и ненависть к ее проклятому соблазнителю; скажи, что Сара никогда не ведала добродетели, раз так легко от нее отказалась; скажи, что она меня никогда не любила, если смогла тайно меня покинуть.
У а й т у э л л. Если бы я так сказал, это было бы ложью, бесстыдной, злобной ложью. Эта ложь вспомнилась бы мне на смертном одре, и я, старый злодей, умер бы в отчаянии. Нет, наша малютка любила своего отца и, конечно же, конечно, все еще любит его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31