Некоторое время Тилькуате скакал почти рядом с ним, но, когда его лошадь оторвалась и перешла на осторожный неторопливый шаг, ковбой догадался, что тропа сузилась до ширины одного всадника. Вскоре правое плечо Роке больно ударилось о выступ скалы, а когда он дернул повод влево, лошадь под ним оступилась, и ковбой услышал шорох камней, осыпающихся в пропасть по невидимому склону. Шум их падения не достиг его ушей, заглушенный мерным ревом воды, клокочущей на дне ущелья.
«Вода — это хорошо, — подумал Роке, — вода непременно куда-нибудь выведет, если только этот краснокожий не утащит меня к своему индейскому Вельзевулу, этому мерзкому каменному идолу Уицилопочтли!.. Выходит, если пойти вверх по реке и подняться по притоку, текущему с гор, непременно попадешь в это ущелье…»
— Мы почти у цели, мой господин, — вдруг услышал он голос Тилькуате в трех шагах впереди себя. — Ты и твои друзья не вняли голосу разума, и Уицилопочтли ослепил вас!
— При чем тут твой истукан! — сквозь зубы процедил Роке. — Ты сам нарочно заманил нас в заросли молочая и срубил несколько побегов, чтоб наши глаза выжгло брызнувшим соком!
— Если бы на ваших глазах были повязки, с ними не случилось бы этой беды, — спокойно возразил индеец.
— Но наши кони тоже ослепли, — проворчал Роке, — а они-то здесь совсем ни при чем! Ни одна лошадь не в состоянии запомнить дорогу, если она проехала по ней всего один раз.
— Ты прав, — сказал Тилькуате, — но лошади нам уже не нужны, дальше они не пройдут.
— Как это не пройдут? — воскликнул Роке. — А как же золото?.. Я что, потащу его на собственном горбу?!
— В мире нет коня, хребет которого мог бы вынести золото Монтесумы! — бросил Тилькуате. — Белые люди жадные, они грузят своих лошадей так, что у тех либо ломается позвоночник, либо они оступаются и срываются в пропасть! Так что я советую моему господину сойти на землю и следовать за мной!
— Советчик нашелся! — глухо проворчал Роке, соскакивая с седла и припадая спиной к скале. — Моя лошадь, как хочу, так и нагружаю, мне лучше знать, сколько она может вынести…
— Иди за мной, мой господин! — суровым голосом приказал старый индеец. — Старайся держаться ближе к скале, скоро тропа сузится до ширины твоей ступни.
Роке прижался спиной к шероховатому камню, широко раскинул руки и двинулся на голос, чутко ощупывая пальцами выступы и трещины на поверхности каменной стены, нависавшей над ним гигантской невидимой громадой. С каждым шагом рев водопада становился все ближе, и вскоре путникам уже приходилось изрядно напрягать свои глотки, чтобы перекричать его оглушительный грохот.
— Сейчас мы пойдем между летящей водой и незыблемой твердью, мой господин, — ночной цикадой звенел в ухе Роке голос Тилькуате. — С этого мига мы передаем наши жизни в крепкие руки Уицилопочтли!
— Передавай свою, а я со своей как-нибудь и сам управлюсь! — усмехнулся Роке, глубоко запуская пальцы в заросшую бархатным лишайником трещину и свободной рукой стирая со лба и щек мелкий водяной бисер. Теперь он всей кожей чувствовал, что плотная стена водопада низвергается в пропасть на расстоянии вытянутой руки, а когда тьма под его веками внезапно порозовела и расцвела лучистыми разноцветными вспышками, он понял, что над вершинами гор взошло солнце, обратившее падающую воду в каскад сверкающих бриллиантов, голубых топазов и нежно-зеленых изумрудов. Роке застонал от яркости этого видения, вытянул перед собой ладонь, но струя так сильно ударила его по пальцам, что едва не увлекла восторженного путника в грохочущую бездну. Он уже накренился вперед всем телом, ладонь скользнула по влажному осклизлому камню, в лицо ему пахнуло ледяной изморосью, Роке завис над лиловой тьмой, но в то же мгновенье рука Тилькуате ухватила ковбоя за пояс и сильным коротким рывком втащила в широкую каменную нишу, занавешенную от посторонних взоров плотной стеной падающей воды. Грохот водопада внезапно стих, словно провалившись куда-то под землю, и среди слабого, едва доносящегося из пропасти шума Роке услышал твердый голос старика индейца.
— Не пытайся промыть глаза водой, — сказал Тилькуате, — только хуже сделаешь.
Старик оказался прав; едва влага с пальцев проникла под веки, как глаза вновь обожгла резкая палящая боль.
— Сделай же что-нибудь! — едва сдерживая ярость, простонал Роке. — Я знаю, есть какие-то листья, их надо только немного пожевать и приложить к глазам…
— Есть листья, — влажным подземельным эхом отозвался голос старика.
Тилькуате взял Роке за руку, и они стали спускаться по широким невидимым ступеням. С каждым шагом вокруг становилось тише, и вскоре чуткий слух ковбоя улавливал лишь звон капель, падающих с высокого потолка.
— Где же твои листья? Я хочу видеть! Я должен видеть! — свистящим шепотом восклицал Роке, вертя головой по сторонам и раздувая тонкие ноздри, трепещущие, как у собаки, идущей по пахучему звериному следу.
— Нам некуда спешить, — отзывался из тьмы голос индейца, — золото не уйдет!
— Да-да, конечно, ты прав, — бормотал Роке. — Золото здесь, я чую его запах!..
— Запах золота?! — удивленно воскликнул Тилькуате. — И чем же оно пахнет?
— Чем пахнет золото?.. — тихо захохотал Роке, запрокинув голову. — Оно пахнет красивыми женщинами, ароматными сигарами, экипажами, стены которых обиты бархатом и шелком, нежным бельем с пенными облаками кружев, восхитительным виски, сообщающим легкость и изящество языку и мыслям, — тебе мало этого?..
— Ты прав, мой господин: хорошая сигара, стаканчик виски — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость…
Тилькуате остановился, и Роке услышал тихий шорох перетираемых листьев. Вскоре он сменился звуком жующих челюстей, и Роке понял, что индеец готовит снадобье для его обожженных глаз. «Давай-давай, скорее!.. — нетерпеливо думал он. — Исцели меня, а дальше я уж сам о себе позабочусь, да и о тебе тоже!»
— Неужели здесь так мало золота, — вслух сказал Роке, — что к старости мне едва хватит его на курево и выпивку…
— Сейчас мой господин сам увидит, насколько его хватит, — пробормотал Тилькуате. — Иди за мной!
— Ты хитрая индейская лиса! — буркнул Роке. — Называешь меня господином, а сам командуешь мной, словно бараном, которого ведут под нож!
— Господин шутит, — сухо усмехнулся Тилькуате. — Стоило мне тащить его в такую даль, чтобы прикончить, когда я мог запросто сбросить его в пропасть, не так ли?..
— Да, ты прав, — сказал Роке, почувствовав на воспаленных веках осторожное прикосновение теплых влажных лепешек. Боль мгновенно прошла, и обрадованный этим Роке не сразу почувствовал, как Тилькуате завел его руки за спину и стянул запястья кожаным ремнем. Он попробовал высвободить руки, но индеец ребром ладони ударил его под колени, а когда Роке ничком рухнул на каменную плиту, так крепко затянул петлю, что края ремня врезались ему в кожу.
— Что ты делаешь, идиот! — испуганно вскрикнул ковбой, пытаясь пошевелить одеревеневшими пальцами.
— Сейчас ты увидишь золото, — сурово прозвучал в ответ голос Тилькуате. — Ты ведь хотел только увидеть его, не правда ли?
Индеец склонился над Роке так низко, что тот почувствовал на своем лице его ровное глубокое дыхание.
— Открывай глаза! — тихо приказал Тилькуате, едва прикасаясь кончиками пальцев к травяным лепешкам на его веках.
Роке медленно, словно раздвигая щель между каменными плитами, начал приподнимать тяжелые веки, и в тот миг, когда тьма на дне его глазниц сменилась алым сиянием, раздался смачный звук плевка и вместе с каплями слюны в зрачки Роке ослепительной лавой хлынул холодный многоцветный блеск драгоценных камней. Неподвижная фигура Тилькуате возвышалась над ним, наполовину закрывая широкий прямоугольный вход в пещеру, сквозь который Роке видел серебристые струи водопада, освещенные лучами восходящего солнца. Его свет проникал под высокие своды и, рассеиваясь в сыром сумрачном воздухе, мириадами искр вспыхивал на гладких гранях сапфиров, топазов, рубинов, аметистов, которые гроздьями свисали с литых золотых истуканов, широким кольцом стоявших вдоль каменных стен.
— Видишь, мой господин, я не обманул тебя! — торжественно и строго прогудел под сводами голос Тилькуате.
— О, да, старик! Ты молодец! Умница! — визгливо захохотал Роке, качаясь из стороны в сторону и пытаясь подняться с колен. — Развяжи меня! Я хочу потрогать все это!.. О господи, да неужто это все теперь мое?! Мое, да?.. Мое?..
Он выпрямился резким судорожным рывком, сильно ударился спиной о неровную каменную поверхность и, упираясь ногами в плиту, стал медленно выталкивать свое тело вверх. Его локти и лопатки попадали в выбоины между камнями, куртка трещала по плечам, а онемевшие ладони до крови обдирались о шершавую стену. При этом Роке вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть в сумраке старого индейца, но его ищущий взгляд натыкался лишь на золотые статуи, смотревшие перед собой бесстрастными выпученными глазами. Солнце поднималось все выше, и теперь его лучи в упор простреливали стеклянную стену водопада и мерцающим калейдоскопом переливались внутри грота.
— Руки!.. Руки развяжи! — громко крикнул Роке, выпрямившись во весь рост. — Я хочу взять все это! Я хочу, чтобы камни пересыпались между моими пальцами, как пересыпаются зерна маиса в ладонях молотильщиков!..
— Ты говорил, что хочешь только видеть клад Монтесумы, — сурово оборвал невидимый голос, — вспомни! Я впервые слышу о том, что ты хочешь потрогать его…
— Не прикидывайся идиотом, старик! — резко перебил Роке. — Полюбовались, и довольно! Развязывай меня, и мы начнем набивать наши мешки всем этим добром!
— Как?!. Что я слышу? — воскликнул голос где-то за его спиной. — Ты хочешь ограбить великого Уицилопочтли?!.
— Ну что ты? Зачем же сразу ограбить? — залебезил Роке, чувствуя, как по его позвоночнику мышью пробежала холодная струйка страха. — Мы возьмем чуть-чуть, совсем немножко, так мало, что твой Уицилопочтли ничего не заметит…
— Ты не в своем уме, бледнолицый! — строго остановил его Тилькуате. — Как ты мог подумать, что великий Уицилопочтли может чего-то не заметить?!
— Нет-нет, я не то хотел сказать, — дрожащим голосом затараторил Роке. — Он, конечно, заметит, но раз уж его великая милость снизошла до того, что позволила мне лицезреть все эти сокровища, то почему бы ему не уделить нам малую толику столь безграничного богатства!
— Ты вновь заблуждаться, приписывая ему заботу о твоем безграничном ничтожестве! — сухо усмехнулся Тилькуате где-то совсем рядом. — У великого Уицилопочтли могли быть совсем другие цели.
— Какие… другие? — спросил Роке, едва шевельнув внезапно пересохшими губами.
— Посмотри на солнце! — коротко приказал Тилькуате. — Сейчас оно войдет в святилище, и тогда ты поймешь цель великого Божества, равного которому нет во всей Вселенной! Выше голову! Выше! Выше!..
Роке поднял глаза и увидел в проеме над ступенями ослепительное золотое сияние падающей воды. В этот миг солнечный диск достиг каменного порога и стал подниматься над ним, словно всплывая со дна прозрачного океана, наполненного мельчайшими бриллиантовыми пузырьками. Твердые пальцы Тилькуате уперлись Роке в подбородок, запрокинули назад голову, и он увидел над собой ярко освещенный грубый лик каменного идола, богато изукрашенный драгоценными камнями и литыми золотыми накладками. Роке почувствовал, как его глаза заливает теплая соленая влага, но в тот же миг страшный удар под ребра обрушил все это великолепие в холодную непроницаемую тьму. Тело Роке обмякло, колени подогнулись, он рухнул на плиту и уже не почувствовал, как нож Тилькуате разрубает его ребра, как сильная рука проникает в его внутренности, сжимает горячее, еще бьющееся сердце и, вырвав его из упругой жилистой сумки в недрах грудной клетки, швыряет к подножию истукана.
Глава 2
Первым услышал стук копыт Бачо, да это было и немудрено, ведь он один из всех четверых лежал на дороге, широко раскинув руки и плотно прижавшись ухом к растрескавшейся от жары земле. Повод уздечки был намотан на его руку и для крепости завязан узлом вокруг запястья, так что даже если бы лошадь вдруг вздумала потянуться к пучку серой, ломкой от сухости травки на обочине дороги, хозяин потянулся бы следом за ней, раздирая рубаху и штаны об острые выступы окаменевшей на солнце глины. Эти выступы сохраняли свою крепость даже сейчас, после холодной ночи, сбросившей на почву избыток воздушной влаги, мелким перламутровым бисером сверкающей на колючих лепешках опунций и словно подернувшей терракотовые складки земли тончайшей серебристо-пепельной вуалью.
Но глаза Бачо и трех его спутников не могли насладиться живыми прелестями этого пустынного утра по причинам, о которых было сказано выше; сок молочая, фонтанами брызнувший из разрубленных Тилькуате стеблей, выжег глаза не только всадникам, но и их лошадям, наполнявшим прохладный утренний воздух жалобным разноголосым ржанием. Ночью, когда острая боль прошла и путники перестали с перепугу беспорядочно палить из револьверов в жаркую, режущую глаза тьму, Бачо первым вспомнил о старом индейце и Роке, скакавшим впереди отряда.
— Роке? Черная Змея? Куда вы запропастились, сто чертей вам в глотку?! — проорал он в черную пустоту после того, как на его призывы отозвались все остальные участники ночной вылазки. Все, кроме Роке и старого индейца.
— Ловко эти подонки от нас избавились, — мрачно заметил Мигель, как бы подводя итог самым худшим подозрениям всех присутствующих.
— Сучьи дети! — выругался Висенте, выпуская из рук поводья своей лошади в надежде на то, что природное чутье выведет ее к человеческому жилью.
Остальные последовали его примеру и, прикрыв незрячие лица пропыленными пончо, в полной темноте двинулись по тропе, пролегавшей среди густых зарослей кактусов и сухих, густо утыканных шипами кустов с мелкими мясистыми листочками. Впрочем, лошади, чьи глаза были также выжжены едким соком молочая, часто сбивались с узкой извилистой тропинки, и тогда острые крепкие шипы насквозь пробивали рукава курток и плотную ткань пончо. Острые, как сталь, колючки так глубоко ранили лица и локти слепых путников, что к тому времени, когда они достигли открытой местности, их одежда набрякла кровью и тяжелыми складками давила на измученные плечи. Но никто не жаловался и не стонал; все четверо не раз попадали в самые скверные переделки и привыкли стойко переносить любую боль.
— Я слышал, что от этой слепоты есть средство, — сказал Годой, когда густые колючие заросли остались позади.
— Да-да, — подхватил Мигель, — Розина должна знать, это ее африканские предки привезли в наши края эту ядовитую заразу и высадили на подходах к горам, чтобы защитить свои убежища от охотников за беглыми рабами! А тот, кто владеет ядом, должен знать и противоядие! Розина — дочь беглого раба, она должна знать!
Ободренные этой мыслью, всадники слегка пришпорили коней, и те потрусили вперед, чутьем держа направление и безошибочно находя копытами выжженную утрамбованную дорогу. И лишь когда лошадь Бачо провалилась в сурковую норку и едва не сломала бабку, наездник спешился, потоптался на месте и, несколько раз потянув ноздрями прохладный утренний воздух, опустился на колени и припал ухом к земле.
— А ловко эта парочка избавилась от лишних ртов, — начал было Висенте, воспользовавшись остановкой.
— Не столько ртов, сколько глаз и ушей, — подхватил Годой.
— И когда они успели сговориться? — пробормотал Мигель. — Мы же глаз с них не спускали до того, как нарвались на этот чертов молочай!..
— Кончайте трепать языками, из-за вас я ни черта не слышу! — зло рявкнул Бачо, прижимая к дороге истерзанное колючками ухо.
Висенте и Годой затихли, и только Мигель, отъехав чуть поодаль, продолжал облегчать душу, шепотом моля Святую Деву даровать им исцеление и вслед за этим посылая страшные проклятия на головы Роке и Тилькуате.
— Раздерем конями ублюдков! — шипел он, брызгая слюной. — Привяжем над муравьиными кучами! Вырвем ноздри калеными щипцами! Исцели нас. Матерь Божья, и мы избавим Тебя от лишних хлопот, сами покараем этих подонков так, как они того заслуживают!
— Тихо! — вдруг услышал он сдавленный от волнения возглас Бачо. — Кто-то скачет!
Всадники замерли, а Годой осторожно сполз с седла, опустился на колени и тоже припал к земле рядом с Бачо.
— Верно! — шепотом воскликнул он. — Мы спасены!
Годой вскочил на ноги и повернул голову в ту сторону, откуда должен был появиться всадник-избавитель.
— А если это те двое? — забеспокоился Мигель, разворачивая морду своей лошади туда, откуда уже явно доносился приближающийся стук копыт. — Они же перестреляют нас как кроликов…
Он положил ладонь на рукоятку револьвера и, проведя пальцем по отверстиям барабана, обнаружил в гнездах всего два патрона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
«Вода — это хорошо, — подумал Роке, — вода непременно куда-нибудь выведет, если только этот краснокожий не утащит меня к своему индейскому Вельзевулу, этому мерзкому каменному идолу Уицилопочтли!.. Выходит, если пойти вверх по реке и подняться по притоку, текущему с гор, непременно попадешь в это ущелье…»
— Мы почти у цели, мой господин, — вдруг услышал он голос Тилькуате в трех шагах впереди себя. — Ты и твои друзья не вняли голосу разума, и Уицилопочтли ослепил вас!
— При чем тут твой истукан! — сквозь зубы процедил Роке. — Ты сам нарочно заманил нас в заросли молочая и срубил несколько побегов, чтоб наши глаза выжгло брызнувшим соком!
— Если бы на ваших глазах были повязки, с ними не случилось бы этой беды, — спокойно возразил индеец.
— Но наши кони тоже ослепли, — проворчал Роке, — а они-то здесь совсем ни при чем! Ни одна лошадь не в состоянии запомнить дорогу, если она проехала по ней всего один раз.
— Ты прав, — сказал Тилькуате, — но лошади нам уже не нужны, дальше они не пройдут.
— Как это не пройдут? — воскликнул Роке. — А как же золото?.. Я что, потащу его на собственном горбу?!
— В мире нет коня, хребет которого мог бы вынести золото Монтесумы! — бросил Тилькуате. — Белые люди жадные, они грузят своих лошадей так, что у тех либо ломается позвоночник, либо они оступаются и срываются в пропасть! Так что я советую моему господину сойти на землю и следовать за мной!
— Советчик нашелся! — глухо проворчал Роке, соскакивая с седла и припадая спиной к скале. — Моя лошадь, как хочу, так и нагружаю, мне лучше знать, сколько она может вынести…
— Иди за мной, мой господин! — суровым голосом приказал старый индеец. — Старайся держаться ближе к скале, скоро тропа сузится до ширины твоей ступни.
Роке прижался спиной к шероховатому камню, широко раскинул руки и двинулся на голос, чутко ощупывая пальцами выступы и трещины на поверхности каменной стены, нависавшей над ним гигантской невидимой громадой. С каждым шагом рев водопада становился все ближе, и вскоре путникам уже приходилось изрядно напрягать свои глотки, чтобы перекричать его оглушительный грохот.
— Сейчас мы пойдем между летящей водой и незыблемой твердью, мой господин, — ночной цикадой звенел в ухе Роке голос Тилькуате. — С этого мига мы передаем наши жизни в крепкие руки Уицилопочтли!
— Передавай свою, а я со своей как-нибудь и сам управлюсь! — усмехнулся Роке, глубоко запуская пальцы в заросшую бархатным лишайником трещину и свободной рукой стирая со лба и щек мелкий водяной бисер. Теперь он всей кожей чувствовал, что плотная стена водопада низвергается в пропасть на расстоянии вытянутой руки, а когда тьма под его веками внезапно порозовела и расцвела лучистыми разноцветными вспышками, он понял, что над вершинами гор взошло солнце, обратившее падающую воду в каскад сверкающих бриллиантов, голубых топазов и нежно-зеленых изумрудов. Роке застонал от яркости этого видения, вытянул перед собой ладонь, но струя так сильно ударила его по пальцам, что едва не увлекла восторженного путника в грохочущую бездну. Он уже накренился вперед всем телом, ладонь скользнула по влажному осклизлому камню, в лицо ему пахнуло ледяной изморосью, Роке завис над лиловой тьмой, но в то же мгновенье рука Тилькуате ухватила ковбоя за пояс и сильным коротким рывком втащила в широкую каменную нишу, занавешенную от посторонних взоров плотной стеной падающей воды. Грохот водопада внезапно стих, словно провалившись куда-то под землю, и среди слабого, едва доносящегося из пропасти шума Роке услышал твердый голос старика индейца.
— Не пытайся промыть глаза водой, — сказал Тилькуате, — только хуже сделаешь.
Старик оказался прав; едва влага с пальцев проникла под веки, как глаза вновь обожгла резкая палящая боль.
— Сделай же что-нибудь! — едва сдерживая ярость, простонал Роке. — Я знаю, есть какие-то листья, их надо только немного пожевать и приложить к глазам…
— Есть листья, — влажным подземельным эхом отозвался голос старика.
Тилькуате взял Роке за руку, и они стали спускаться по широким невидимым ступеням. С каждым шагом вокруг становилось тише, и вскоре чуткий слух ковбоя улавливал лишь звон капель, падающих с высокого потолка.
— Где же твои листья? Я хочу видеть! Я должен видеть! — свистящим шепотом восклицал Роке, вертя головой по сторонам и раздувая тонкие ноздри, трепещущие, как у собаки, идущей по пахучему звериному следу.
— Нам некуда спешить, — отзывался из тьмы голос индейца, — золото не уйдет!
— Да-да, конечно, ты прав, — бормотал Роке. — Золото здесь, я чую его запах!..
— Запах золота?! — удивленно воскликнул Тилькуате. — И чем же оно пахнет?
— Чем пахнет золото?.. — тихо захохотал Роке, запрокинув голову. — Оно пахнет красивыми женщинами, ароматными сигарами, экипажами, стены которых обиты бархатом и шелком, нежным бельем с пенными облаками кружев, восхитительным виски, сообщающим легкость и изящество языку и мыслям, — тебе мало этого?..
— Ты прав, мой господин: хорошая сигара, стаканчик виски — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость…
Тилькуате остановился, и Роке услышал тихий шорох перетираемых листьев. Вскоре он сменился звуком жующих челюстей, и Роке понял, что индеец готовит снадобье для его обожженных глаз. «Давай-давай, скорее!.. — нетерпеливо думал он. — Исцели меня, а дальше я уж сам о себе позабочусь, да и о тебе тоже!»
— Неужели здесь так мало золота, — вслух сказал Роке, — что к старости мне едва хватит его на курево и выпивку…
— Сейчас мой господин сам увидит, насколько его хватит, — пробормотал Тилькуате. — Иди за мной!
— Ты хитрая индейская лиса! — буркнул Роке. — Называешь меня господином, а сам командуешь мной, словно бараном, которого ведут под нож!
— Господин шутит, — сухо усмехнулся Тилькуате. — Стоило мне тащить его в такую даль, чтобы прикончить, когда я мог запросто сбросить его в пропасть, не так ли?..
— Да, ты прав, — сказал Роке, почувствовав на воспаленных веках осторожное прикосновение теплых влажных лепешек. Боль мгновенно прошла, и обрадованный этим Роке не сразу почувствовал, как Тилькуате завел его руки за спину и стянул запястья кожаным ремнем. Он попробовал высвободить руки, но индеец ребром ладони ударил его под колени, а когда Роке ничком рухнул на каменную плиту, так крепко затянул петлю, что края ремня врезались ему в кожу.
— Что ты делаешь, идиот! — испуганно вскрикнул ковбой, пытаясь пошевелить одеревеневшими пальцами.
— Сейчас ты увидишь золото, — сурово прозвучал в ответ голос Тилькуате. — Ты ведь хотел только увидеть его, не правда ли?
Индеец склонился над Роке так низко, что тот почувствовал на своем лице его ровное глубокое дыхание.
— Открывай глаза! — тихо приказал Тилькуате, едва прикасаясь кончиками пальцев к травяным лепешкам на его веках.
Роке медленно, словно раздвигая щель между каменными плитами, начал приподнимать тяжелые веки, и в тот миг, когда тьма на дне его глазниц сменилась алым сиянием, раздался смачный звук плевка и вместе с каплями слюны в зрачки Роке ослепительной лавой хлынул холодный многоцветный блеск драгоценных камней. Неподвижная фигура Тилькуате возвышалась над ним, наполовину закрывая широкий прямоугольный вход в пещеру, сквозь который Роке видел серебристые струи водопада, освещенные лучами восходящего солнца. Его свет проникал под высокие своды и, рассеиваясь в сыром сумрачном воздухе, мириадами искр вспыхивал на гладких гранях сапфиров, топазов, рубинов, аметистов, которые гроздьями свисали с литых золотых истуканов, широким кольцом стоявших вдоль каменных стен.
— Видишь, мой господин, я не обманул тебя! — торжественно и строго прогудел под сводами голос Тилькуате.
— О, да, старик! Ты молодец! Умница! — визгливо захохотал Роке, качаясь из стороны в сторону и пытаясь подняться с колен. — Развяжи меня! Я хочу потрогать все это!.. О господи, да неужто это все теперь мое?! Мое, да?.. Мое?..
Он выпрямился резким судорожным рывком, сильно ударился спиной о неровную каменную поверхность и, упираясь ногами в плиту, стал медленно выталкивать свое тело вверх. Его локти и лопатки попадали в выбоины между камнями, куртка трещала по плечам, а онемевшие ладони до крови обдирались о шершавую стену. При этом Роке вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть в сумраке старого индейца, но его ищущий взгляд натыкался лишь на золотые статуи, смотревшие перед собой бесстрастными выпученными глазами. Солнце поднималось все выше, и теперь его лучи в упор простреливали стеклянную стену водопада и мерцающим калейдоскопом переливались внутри грота.
— Руки!.. Руки развяжи! — громко крикнул Роке, выпрямившись во весь рост. — Я хочу взять все это! Я хочу, чтобы камни пересыпались между моими пальцами, как пересыпаются зерна маиса в ладонях молотильщиков!..
— Ты говорил, что хочешь только видеть клад Монтесумы, — сурово оборвал невидимый голос, — вспомни! Я впервые слышу о том, что ты хочешь потрогать его…
— Не прикидывайся идиотом, старик! — резко перебил Роке. — Полюбовались, и довольно! Развязывай меня, и мы начнем набивать наши мешки всем этим добром!
— Как?!. Что я слышу? — воскликнул голос где-то за его спиной. — Ты хочешь ограбить великого Уицилопочтли?!.
— Ну что ты? Зачем же сразу ограбить? — залебезил Роке, чувствуя, как по его позвоночнику мышью пробежала холодная струйка страха. — Мы возьмем чуть-чуть, совсем немножко, так мало, что твой Уицилопочтли ничего не заметит…
— Ты не в своем уме, бледнолицый! — строго остановил его Тилькуате. — Как ты мог подумать, что великий Уицилопочтли может чего-то не заметить?!
— Нет-нет, я не то хотел сказать, — дрожащим голосом затараторил Роке. — Он, конечно, заметит, но раз уж его великая милость снизошла до того, что позволила мне лицезреть все эти сокровища, то почему бы ему не уделить нам малую толику столь безграничного богатства!
— Ты вновь заблуждаться, приписывая ему заботу о твоем безграничном ничтожестве! — сухо усмехнулся Тилькуате где-то совсем рядом. — У великого Уицилопочтли могли быть совсем другие цели.
— Какие… другие? — спросил Роке, едва шевельнув внезапно пересохшими губами.
— Посмотри на солнце! — коротко приказал Тилькуате. — Сейчас оно войдет в святилище, и тогда ты поймешь цель великого Божества, равного которому нет во всей Вселенной! Выше голову! Выше! Выше!..
Роке поднял глаза и увидел в проеме над ступенями ослепительное золотое сияние падающей воды. В этот миг солнечный диск достиг каменного порога и стал подниматься над ним, словно всплывая со дна прозрачного океана, наполненного мельчайшими бриллиантовыми пузырьками. Твердые пальцы Тилькуате уперлись Роке в подбородок, запрокинули назад голову, и он увидел над собой ярко освещенный грубый лик каменного идола, богато изукрашенный драгоценными камнями и литыми золотыми накладками. Роке почувствовал, как его глаза заливает теплая соленая влага, но в тот же миг страшный удар под ребра обрушил все это великолепие в холодную непроницаемую тьму. Тело Роке обмякло, колени подогнулись, он рухнул на плиту и уже не почувствовал, как нож Тилькуате разрубает его ребра, как сильная рука проникает в его внутренности, сжимает горячее, еще бьющееся сердце и, вырвав его из упругой жилистой сумки в недрах грудной клетки, швыряет к подножию истукана.
Глава 2
Первым услышал стук копыт Бачо, да это было и немудрено, ведь он один из всех четверых лежал на дороге, широко раскинув руки и плотно прижавшись ухом к растрескавшейся от жары земле. Повод уздечки был намотан на его руку и для крепости завязан узлом вокруг запястья, так что даже если бы лошадь вдруг вздумала потянуться к пучку серой, ломкой от сухости травки на обочине дороги, хозяин потянулся бы следом за ней, раздирая рубаху и штаны об острые выступы окаменевшей на солнце глины. Эти выступы сохраняли свою крепость даже сейчас, после холодной ночи, сбросившей на почву избыток воздушной влаги, мелким перламутровым бисером сверкающей на колючих лепешках опунций и словно подернувшей терракотовые складки земли тончайшей серебристо-пепельной вуалью.
Но глаза Бачо и трех его спутников не могли насладиться живыми прелестями этого пустынного утра по причинам, о которых было сказано выше; сок молочая, фонтанами брызнувший из разрубленных Тилькуате стеблей, выжег глаза не только всадникам, но и их лошадям, наполнявшим прохладный утренний воздух жалобным разноголосым ржанием. Ночью, когда острая боль прошла и путники перестали с перепугу беспорядочно палить из револьверов в жаркую, режущую глаза тьму, Бачо первым вспомнил о старом индейце и Роке, скакавшим впереди отряда.
— Роке? Черная Змея? Куда вы запропастились, сто чертей вам в глотку?! — проорал он в черную пустоту после того, как на его призывы отозвались все остальные участники ночной вылазки. Все, кроме Роке и старого индейца.
— Ловко эти подонки от нас избавились, — мрачно заметил Мигель, как бы подводя итог самым худшим подозрениям всех присутствующих.
— Сучьи дети! — выругался Висенте, выпуская из рук поводья своей лошади в надежде на то, что природное чутье выведет ее к человеческому жилью.
Остальные последовали его примеру и, прикрыв незрячие лица пропыленными пончо, в полной темноте двинулись по тропе, пролегавшей среди густых зарослей кактусов и сухих, густо утыканных шипами кустов с мелкими мясистыми листочками. Впрочем, лошади, чьи глаза были также выжжены едким соком молочая, часто сбивались с узкой извилистой тропинки, и тогда острые крепкие шипы насквозь пробивали рукава курток и плотную ткань пончо. Острые, как сталь, колючки так глубоко ранили лица и локти слепых путников, что к тому времени, когда они достигли открытой местности, их одежда набрякла кровью и тяжелыми складками давила на измученные плечи. Но никто не жаловался и не стонал; все четверо не раз попадали в самые скверные переделки и привыкли стойко переносить любую боль.
— Я слышал, что от этой слепоты есть средство, — сказал Годой, когда густые колючие заросли остались позади.
— Да-да, — подхватил Мигель, — Розина должна знать, это ее африканские предки привезли в наши края эту ядовитую заразу и высадили на подходах к горам, чтобы защитить свои убежища от охотников за беглыми рабами! А тот, кто владеет ядом, должен знать и противоядие! Розина — дочь беглого раба, она должна знать!
Ободренные этой мыслью, всадники слегка пришпорили коней, и те потрусили вперед, чутьем держа направление и безошибочно находя копытами выжженную утрамбованную дорогу. И лишь когда лошадь Бачо провалилась в сурковую норку и едва не сломала бабку, наездник спешился, потоптался на месте и, несколько раз потянув ноздрями прохладный утренний воздух, опустился на колени и припал ухом к земле.
— А ловко эта парочка избавилась от лишних ртов, — начал было Висенте, воспользовавшись остановкой.
— Не столько ртов, сколько глаз и ушей, — подхватил Годой.
— И когда они успели сговориться? — пробормотал Мигель. — Мы же глаз с них не спускали до того, как нарвались на этот чертов молочай!..
— Кончайте трепать языками, из-за вас я ни черта не слышу! — зло рявкнул Бачо, прижимая к дороге истерзанное колючками ухо.
Висенте и Годой затихли, и только Мигель, отъехав чуть поодаль, продолжал облегчать душу, шепотом моля Святую Деву даровать им исцеление и вслед за этим посылая страшные проклятия на головы Роке и Тилькуате.
— Раздерем конями ублюдков! — шипел он, брызгая слюной. — Привяжем над муравьиными кучами! Вырвем ноздри калеными щипцами! Исцели нас. Матерь Божья, и мы избавим Тебя от лишних хлопот, сами покараем этих подонков так, как они того заслуживают!
— Тихо! — вдруг услышал он сдавленный от волнения возглас Бачо. — Кто-то скачет!
Всадники замерли, а Годой осторожно сполз с седла, опустился на колени и тоже припал к земле рядом с Бачо.
— Верно! — шепотом воскликнул он. — Мы спасены!
Годой вскочил на ноги и повернул голову в ту сторону, откуда должен был появиться всадник-избавитель.
— А если это те двое? — забеспокоился Мигель, разворачивая морду своей лошади туда, откуда уже явно доносился приближающийся стук копыт. — Они же перестреляют нас как кроликов…
Он положил ладонь на рукоятку револьвера и, проведя пальцем по отверстиям барабана, обнаружил в гнездах всего два патрона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36