Глава 8
Поутру начались сборы в дорогу, а потом и сама дорога, во время которой дона Росендо никак не покидало беспокойное чувство, что он что-то забыл. Один раз он даже попросил падре придержать осла, сказав, что ему надо подтянуть подпругу, но, спрыгнув на землю, первым делом ухватился не за седельный ремень, а за кожаную покрышку, закрывавшую плетеный дорожный баул, притороченный к луке. В бауле все было на месте, но, бросив взгляд на лежащую сверху флягу с ромом, дон Росендо внезапно вспомнил: птица! Ведь не случайно дон Диего устроил весь этот фокус с птенцом, проклюнувшимся из яйца и выросшим на его ладони, с развернувшейся запиской… И в том, что к утру сам дон Диего вновь исчез, оставив нетронутой свежезастланную постель, тоже ощущался какой-то неясный, но тревожный намек на некие обстоятельства, при которых может возникнуть острая надобность как раз в голубиной почте.
Чтобы как-то унять внезапно подступившее волнение, дон Росендо отвинтил крышку фляги, сделал длинный, обжигающий нёбо глоток и протянул флягу падре. Но тот не просто отказался, а даже как будто пугливо отшатнулся от этого вполне естественного предложения, которое, впрочем, тут же приняла Касильда, промокшая под косыми струями дождя.
После этой короткой заминки дон Росендо пропустил сестру вперед, и путники тронулись дальше, сутулясь в седлах под тяжелыми от воды плащами. Тропа становилась все уже, а там, где мокрые понурые кусты обступали ее так плотно, что почти смыкались ветвями, падре Иларио выхватывал из-под сутаны мачете и с неожиданным для его сана и возраста проворством принимался рубить колючие заросли, усеянные мириадами блестящих капель. К тому времени дождь уже почти перестал и из болотистой низины, куда вела тропа, потянуло вечерней прохладой. Тучи тоже понемногу разошлись, открыв потемневшее до бирюзовой синевы небо.
Перед спуском в низину путники сделали привал, чтобы немного перекусить и свериться с картой. Все совпадало: поворот тропы на запад, горная цепь в ореоле сверкающих ледяных пиков вдали, и даже косо выпирающий из сопревшей травы валун, под которым развели костер, — и тот был помечен кружочком и крестиком, обозначавшими место старого кострища.
— Этой тропе, по-видимому, не один десяток лет, — заметил дон Росендо, увидев за валуном груды костей и черепаховых панцирей вперемешку с разложившимся до бесформенной гнили мусором.
— Вы, вероятно, хотели сказать: не одна сотня? — сказал падре, раскладывая на плоском камне маисовые лепешки.
— Считайте, что я оговорился, — согласился дон Росендо, возвращаясь к костру и принимая из рук Касильды бычий рог, наполненный горячим пуншем.
Падре Иларио пил воду из деревянного ковша с изогнутой ручкой, украдкой наблюдая за доном Росендо и Касильдой, оживленно обсуждавшими дорожные впечатления. Разговор, впрочем, протекал весьма беспорядочно, как это часто бывает между людьми, давно и хорошо знающими друг друга. Касильда могла, к примеру, после восторгов от встречи с огромным опоссумом, поднявшим на дыбы ее жилистого мула, вдруг вернуться к утренним сборам и мягко пожурить конюха, который даже не потрудился как следует вычесать репьи из конского хвоста. Дон Росендо тут же пригрозил по возвращении «накрутить хвост» самому конюху, но угроза тут же забылась, словно выветренная его же рассказом о шаровой молнии, едва не испепелившей ранчо вместе со всеми его обитателями. При этом ни падре, ни Касильда не подозревали, что рассказчик замалчивает настоящее окончание всей этой истории, подменяя его безыскусной выдумкой про то, как под его ногой внезапно провалилась половица и он рухнул вниз, пропустив над собой огненную смерть.
— А что было дальше? — поинтересовалась Касильда, после того как дон Росендо живо изобразил и свой испуг, и радость по случаю чудесного избавления.
— Ничего, — пожал плечами тот, — шар вылетел сквозь прореху в винограднике, а я отправился спать, чтобы набраться сил перед дорогой…
«Значит, меня он ночью не видел, — с облегчением вздохнул падре. — Впрочем, не исключено, что вся эта история либо пригрезилась этим краснокожим дьяволам, либо они сами сочинили ее, чтобы поглумиться надо мной…»
Успокоив себя этой мыслью, падре запил водой последний кусок лепешки и, поднявшись с земли, направился к своему ослу.
— Куда вы собрались, сеньор? — негромко крикнул ему вслед дон Росендо. — Через полчаса станет так темно, что ваш Микеле не сможет разглядеть собственного копыта…
— А разве мы не взяли с собой факелы? — спросил падре, оглядываясь на него.
— Взять-то мы их взяли, — ответил дон Росендо, аккуратно обрезая ножичком кончик сигары, — но я плохо представляю себе, как вы будете прорубаться сквозь заросли чаппараля с факелом в одной руке и мачете в другой… К тому же это прекрасное место для ночлега, и я не вижу причин, отчего бы нам здесь не остановиться.
— Мне казалось, что вам не терпится взглянуть на каменных истуканов, — проворчал падре.
— Да, но не до такой степени, чтобы обдирать в кровь морду вашего симпатичного ослика, — рассеянно ответил дон Росендо, выпуская в потемневшее небо сизую струю сигарного дыма.
В рассеянном свете вечерних сумерек путники стали располагаться на ночлег. Дон Росендо расстелил на земле коническую скатку походного шатра, пропустил в петли бамбуковые шесты и с помощью падре и Касильды воздвиг эту конструкцию неподалеку от торчащего из травы камня. Затем он откинул треугольный кусок холста, прикрывавший вход в шатер, и, забравшись внутрь, расстелил вокруг центрального шеста три плотные войлочные попоны.
— Вот и все, ночлег готов! — весело воскликнул дон Росендо, вылезая наружу. — Места на всех хватит!
— Благодарю вас, сеньор, но мы с Микеле привыкли жить сами по себе, — поджал губы падре. — К тому же я и так порядочно стеснил вас нынешней ночью…
— Оставьте, падре! — замахал руками дон Росендо. — В этой глуши мы с сестрой рады любому гостю…
— Тем более позвольте мне… — подчеркнуто сухим тоном перебил падре.
— Нет-нет, не подумайте, что мы готовы распахивать ворота перед любым проходимцем, — спохватился дон Росендо. — Беседа с вами доставила нам истинное наслаждение…
— Да? — удивился падре. — А я всегда боюсь сбиться на проповедь и тем самым преступить один из основных законов жизни…
— Какой же? — спросила Касильда.
— Всему свое время и место, — скорбно вздохнул падре. — И как никто не в силах избрать время и место своего рождения, так же никто не имеет права определять место и мгновение собственной смерти, ибо и само солнце не властно изменить свой путь, сколь же ты, человек, ничтожнее небесного светила… — Падре умолк и устремил взгляд в густые переплетения ветвей над остроконечным куполом шатра.
— Интересная мысль, продолжайте, падре! — уважительно прошептал дон Росендо.
— Нет-нет, не стоит, — пробормотал тот, опуская голову и прикрывая лицо складками капюшона. — Я же сказал: всему свое время имеете…
С этими словами падре повернулся спиной к шатру и пошел по тропе, на ходу вытаскивая из-под сутаны мачете. Проходя мимо разложенного у костра походного скарба, он молча взял с земли приготовленный факел, ткнул просмоленной пенькой в россыпь углей, а когда пламя вспыхнуло, направил его мятущийся свет на густые переплетения ветвей, образовавшие над тропой низкие колючие арки. Дон Росендо и Касильда стали расседлывать лошадей и мулов, развешивать мешки с провизией на тонких упругих ветвях, запасаться хворостом на ночь, и к тому времени, когда со всеми этими делами было покончено, падре успел проложить в кустарнике целый туннель, выстланный мелко нарубленными ветками. Микеле, по-видимому, привыкший к чудачествам своего хозяина, уже без всяких призывов топал следом за ним, подбирая из-под копыт свежие побеги.
И вдруг откуда-то из предполагаемого конца туннеля послышался страшный треск и вопль, сменившийся звуком глухого удара и яростным проклятием, весьма отчетливо прозвучавшим в сыром вечернем воздухе. Вслед за этим раздался истошный рев Микеле, а когда дон Росендо кинулся в туннель, осел едва не отбил ему печень своими брыкливыми копытами.
— Кончай дурить, проклятая скотина! — рявкнул на него дон Росендо, но слова эти возымели на патриаршего осла действие, совершенно обратное желаемому: он взревел еще пуще и, подняв хвост, с треском пустил в своего обидчика длинную вонючую струю. Дон Росендо метнулся в сторону, в клочья разодрав куртку об острые колючки, но этот маневр позволил ему проскочить мимо ослиного бока и, избежав копыт, ухватить упрямую скотину за уздечку.
— Падре, что с вами? — крикнул дон Росенде, вглядываясь во мрак между обрубленными ветвями и сильной рукой удерживая на расстоянии оскаленную морду Микеле.
— Со мной, кажется, все в порядке, — послышался слабый голос откуда-то из-под земли, — но если бы ветви чаппараля не были насквозь пропитаны водой, то сейчас я разговаривал бы уже не с вами, почтеннейший дон Росендо, а с самим апостолом Петром…
— И о чем бы вы с ним говорили? — ухмыльнулся успокоенный дон Росендо, осторожно, на ощупь, продвигаясь в направлении голоса.
— Первым делом он бы спросил: какие грехи, несчастный, привели тебя на костер Святой Инквизиции? — слабым голосом простонал падре уже откуда-то из-под самых ступней дона Росендо.
— О чем вы, святой отец!? Какой костер? Какая инквизиция? В этой глуши да еще в наше время? — воскликнул дон Росендо, тщетно пытаясь разглядеть что-то во тьме, откуда доносился голос падре Иларио.
— Если бы чаппараль, настеленный поверх этой ловчей ямы, был сухим, а горящий факел выпал бы из моей руки во время падения, на этом месте уже полыхал бы костер, достойный Савонаролы, — рассудительным голосом ответил падре. — Кто-то, по-видимому, очень не хочет, чтобы вы, сеньор, добрались до идольского капища, и расставляет на вашем пути всякие ловушки…
— Но почему вы решили, что эта яма предназначалась именно для меня? — спросил дон Росендо, щелкая кремнем огнива и направляя сноп искр на промасленный конец пенькового трута. Растрепанные волокна тут же затлели, а когда трут вспыхнул, дон Росендо склонился над краем ямы и выставил перед собой язычок пламени, слабым бликом отразившийся в гладко выбритом кружке тонзуры на редковолосой голове падре Иларио.
— Да потому, что на вашей карте была обозначена только эта тропа, — простонал падре, поднимая к свету исцарапанное, перепачканное желтой грязью лицо. — И тот, кто дал вам эту карту, разумеется, рассчитывал на ваше любопытство и неспособность долго сидеть на о дном месте…
— По-моему, это все же ваши домыслы, святой отец, и не более того, — усмехнулся дон Росендо, осматривая свежие обрубки древесных корней, торчащие из вертикальных, гладко стесанных лопатой стен ямы. — Вы не очень сильно ушиблись?..
— Пустяки, царапины, — отмахнулся падре, поднимаясь на ноги и отряхивая сутану.
За время этого разговора трут в руке дона Росендо разгорелся, и пламя вдруг высветило в одной из стен ямы круглое отверстие, что-то вроде норки, куда с трудом могла бы пролезть лишь небольшая крыса. Но едва дон Росендо хотел сказать, что яма, по-видимому, не столь уж свежа, раз ее успела обжить кое-какая живность, как из норки показалась треугольная змеиная головка, быстро бьющая по воздуху блестящим раздвоенным язычком. Яма была неглубока, и дон Росендо понял, что когда падре встанет во весь рост, змеиная головка окажется как раз напротив его высокого бледного лба.
— Падре, берегитесь, не поднимайте голову, сядьте на дно ямы, — негромко, стараясь не спугнуть змею, зашептал дон Росендо, продолжая держать горящий трут и свободной рукой нашаривая на поясе рукоятку кинжала. Сделать это было довольно трудно, так как он лежал на животе и ладонь все время натыкалась на колючие обрубки веток, густо устилавших землю. Но в конце концов дон Росендо достиг своей цели, и теперь ему оставалось сделать лишь один быстрый взмах клинком, чтобы отрубленная змеиная головка упала к ногам перепуганного священника. Впрочем, испуг, приписанный падре Иларио, оказался несколько преувеличен, ибо не успел дон Росендо взмахнуть кинжалом, как в воздухе мелькнуло лезвие мачете и в темном отверстии норки забился обрубок змеиного туловища.
— Этот негодяй рассчитал все, — пробормотал падре, вытирая лезвие полой сутаны и ногой отбрасывая в угол ямы мертвую змеиную голову. — Он даже поселил сюда кораллового аспида на тот случай, если человек провалится в яму среди бела дня и у него в руках не будет факела, от которого сухие ветви вспыхивают, как порох… Неужели и после этого вы продолжаете считать все происходящее не более чем случайным совпадением?
— Даже не знаю, что и думать, — растерянно произнес дон Росендо, убирая кинжал в ножны и протягивая ладонь навстречу поднятой руке падре Иларио.
— Простите мою дерзость, сеньор, но мне сдается, что вы немного лукавите, — усмехнулся падре, носком деревянного башмака выбивая ямку в сырой земляной стене, — неужели вы не помните того, кто дал вам эту карту?..
— Да, но… — пробормотал дон Росендо, чувствуя, как цепкие пальцы священника словно кнутом захлестывают его ладонь.
— Что «но»? — быстро перебил падре. — В вашу душу начинает проникать страх перед этим человеком?
— Нет, но я бы хотел получить более определенные доказательства, — заявил дон Росендо, упираясь коленом в край ямы.
— Я полагаю, что за этим дело не станет… — вздохнул падре.
— Вы готовы, падре?.. — перебил дон Росендо, поднимая горящий трут над головой.
— Да, сеньор, — коротко ответил тот, поставив ногу в земляную выбоину.
Дон Росендо откинулся назад и, на излете поймав толчок падре Иларио, резким рывком буквально перебросил длинное тело священника через растрепанную кромку веток по краю ямы.
— Вы полагаете, теперь мы можем спать спокойно? — спросил он, немного отдышавшись.
— Полагаю, да, — сказал священник, поднимаясь с земли и отряхивая сутану.
На этот раз он не ошибся; ночь и в самом деле прошла спокойно, если не считать воя койотов, рвущих на части прибитую упавшим деревом падаль. Дон Росендо, еще неуспевший привыкнуть к этим звукам, порой просыпался и выходил из шатра, чтобы выкурить сигару, подбросить сучьев в тлеющий костер и заодно взглянуть на лошадей и на падре, который все же настоял на своем и лег поодаль, завернувшись в плотное дорожное пончо и привязав своего лопоухого Микеле к корявому пеньку на краю тропинки. Все это падре проделал в тихом и упорном молчании, словно отгородившись стеной от дона Росендо и Касильды, настойчиво зазывавших его в шатер.
Убедившись в том, что Микеле мирно жует свою жвачку, а из-под складок капюшона падре доносится ровное глубокое дыхание спящего, дон Росендо садился перед рубиновой россыпью кострища и, раскурив сигару от подобранного с краю уголька, отдавался беспорядочному течению мыслей. По собственному душевному опыту он знал, что если не вмешиваться в этот поток, не ставить ему искусственных преград, ум сам собой отметет все внешнее и наносное и откроет истину перед его внутренним взором. Так после долгих и изнурительных поисков глаза золотоискателя внезапно замечают блеск самородка на дне промывочного лотка.
Дон Манеко и дон Диего — вот две фигуры, которые к утру возникли перед его мысленным взором. Они словно встали по обе стороны остывшего пепелища, призывая дона Росендо хладнокровно взвесить их слова и поступки, чтобы решить, кто из них является его тайным недоброжелателем. Душа дона Росендо разрывалась на части, множество голосов выли в ней на разные лады, подобно койотам вокруг падали, и этот беззвучный хор не смогла заглушить даже такая очевидная мысль, что карта с пунктиром роковой тропинки все же попала к нему из рук дона Манеко. Впрочем, не исключено, что это соображение, недвусмысленно переводившее стрелку на сеньора Уриарте, в конечном счете подавило бы все остальные мелочи, но принять его дон Росендо никак не мог. Лик Лусии, прелестной свояченицы дона Манеко, неотступно преследовал его с того самого момента, как дон Росендо занял свое место над площадью и, оторвав взгляд от заколотого быка, устремил его на окно мансарды. Это обстоятельство заставляло дона Росендо скорее искать дружбы с могущественным плантатором, нежели видеть в нем своего тайного врага и стремиться любым путем довести эту скрытую вражду до честного поединка. Итак, оставался дон Диего, ловкий наездник, шутник, богач, представлявшийся дону Росендо то искусным врачом, то заботливым другом, то чуть ли не балаганным трюкачом, но при этом все время словно скрывавший за этими обличьями свое истинное лицо. Так прожженный шулер, незаметно выдернув из рукава крапленую колоду, ловко мельтешит по столу карточными «рубашками» в надежде, что никто из игроков не высмотрит в их рисунке коварных разорительных отметок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36