Порой в дыму раздавались слабые стоны, кто-то падал, но как дон Росендо ни напрягал взгляд, глаза его не различали ничего, кроме фигуры Зорро, мечущейся между деревьями подобно черному призраку, и белых вспышек выстрелов, похожих на огни праздничного фейерверка. Но праздник, как известно, только тогда праздник, когда он доставляет радость хоть одному человеку, и этим человеком, по-видимому, был сам Зорро, чьи веселые пируэты заставили дона Росендо позабыть даже о пулях, две из которых все же зацепили его ствол, оставив на коре влажные рваные отметины. Боли он почти не ощутил, лишь легкое жжение, как от пчелиного укуса.
Сам Зорро по-прежнему оставался неуязвим, а его прицельные выстрелы по колючим белым вспышкам, по-видимому, производили изрядное опустошение в рядах нападавших, ибо в скором времени пальба заметно поутихла и из дымной завесы вновь показались лошадиные головы. Похоже было, что животные не пострадали: они живо поворачивали в разные стороны свои длинные морды, втягивали воздух тревожно раздутыми ноздрями, а Микеле даже пытался встать, выбрасывая перед собой подкованные передние копытца.
По мере того как дым рассеивался, глазам дона Росендо открывалась весьма впечатляющая картина: то тут, то там возвышались неподвижные холмики человеческих тел, а несколько уцелевших разбойников поспешно покидали поле боя, мелькая между отдаленными стволами. Увлеченный этим зрелищем, дон Росендо даже не заметил, как к нему постепенно вернулся человеческий облик, и очнулся из забытья лишь после того, как чья-то ладонь мягко легла ему на плечо.
— Этим кличем он выдал себя, — послышался тихий шепоток падре.
— Кто выдал?.. Кого выдал?! — вздрогнул дон Росендо, увидев перед собой знакомую руку с указательным пальцем, направленным на их таинственного спасителя.
— Этот Зорро — индеец из племени чоктоу, — вполголоса продолжал падре, — только они знают секрет этого жуткого вопля!
— Вы думаете? — рассеянно произнес дон Росендо, онемевшими пальцами засовывая за пояс уже ненужные револьверы.
— Я не думаю, я знаю, — жестко процедил падре, не сводя глаз с неподвижной фигуры в черном плаще.
Зорро стоял, прислонясь к стволу эвкалипта с безразличным и даже несколько скучающим видом, чем-то напоминая дону Росендо опытного матадора, вогнавшего шпагу между бычьими лопатками и устало пережидающего бурные восторги ничем не рисковавшей публики.
— А если и так, то что из того? — спросил дон Росендо, беспокойно оглядываясь по сторонам в поисках Касильды.
— А то, что им известен путь знания, — таинственным шепотом продолжал падре. — Их брухо знают и из уст в уста передают способы победы над четырьмя главными врагами человека…
— Какое еще брюхо?.. И что это за четыре врага? — перебил дон Росендо, увидев, как сестра выходит из-за дерева и неспешно направляется к ним.
Падре хотел было ответить, но не успел он открыть рот, как откуда-то сверху, из редких эвкалиптовых крон, послышался тонкий визгливый голосок:
— Брюхо у тебя, у тебя, жалкий бледнолицый, а колдуны и маги племени чоктоу зовутся… — тут голосок на мгновенье прервался и тут же сменился зычным раскатистым басом, — брухо, запомни, брухо!..
Все трое мгновенно подняли головы и увидели в сетке ветвей силуэт попугайчика, того самого, что рухнул на землю, сраженный леденящим кровь кличем.
— А четыре главных врага человека зовутся Страх, Ясность Мысли, Могущество и Старость, — продолжал бас уже откуда-то со стороны. — Стоит человеку одолеть Страх, как ему начинает казаться, что вокруг нет ничего скрытого… Так возникает Ясность Мысли, которая ослепляет человека и делает его неспособным к дальнейшему учению…
Теперь все разом обернулись на голос и увидели Зорро, прислонившегося спиной к эвкалиптовому стволу и скрестившему на груди руки в черных кожаных перчатках.
— Учение? Ты предлагаешь мне опять идти в воскресную школу? — усмехнулся дон Росендо. — Но читать, писать и считать я умею, а все остальное человек узнает сам собой, от жизни…
— Ну что ж, если твоя жизнь представляется тебе пределом совершенства, тогда говорить нам не о чем, — вздохнул Зорро, поднимая простреленную полу своего плаща и внимательно осматривая ее на свет. Солнечные лучи проникли сквозь многочисленные пулевые отверстия в плотной черной ткани и разукрасили маску и грудь Зорро густой россыпью ярких янтарных пятнышек, издали похожих на мелкие золотые монетки, разбросанные по черному бархату. — Так считают многие, — продолжал он, двумя пальцами снимая со лба одно из пятнышек так, как если бы это действительно был золотой, — но знаешь ли ты, какой стороной упадет на траву эта монета?
Зорро слегка шевельнул рукой, золотой блеснул в воздухе и, медленно вращаясь, стал падать к ногам дона Росендо. Монета летела плавно, словно опускаясь на морское дно, так что прежде, чем она коснулась земли, дон Росендо успел не только разглядеть обе ее стороны, но и примерно рассчитать, какая из них окажется наверху в момент приземления.
— Королева Виктория! — крикнул он, не сводя глаз с парящего над самой землей золотого.
Монета крутанулась последний раз и легла на прелый эвкалиптовый лист кверху чеканным королевским профилем.
— Я же говорил! — воскликнул дон Росендо, едва удерживаясь от того, что бы не схватить чудесно, практически из воздуха, возникшую монету. — Но я не коснусь ее, прежде чем ты сам не подойдешь и не убедишься в моей правоте!
— Для этого мне незачем подходить к тебе, — спокойно сказал Зорро, — и я отсюда прекрасно различаю тонкие черты королевы Виктории…
— В таком случае получай свой золотой обратно, — крикнул дон Росендо, — я не нищий и не нуждаюсь в твоей милостыне!
Дон Росендо наклонился к блестящему желтому кружку у носков своих сапог, но едва он коснулся ободка монеты, как вместо твердого золотого ребра его пальцы ощутили пустоту и золотой вновь обратился в бесплотное пятнышко солнечного света. В то же мгновение над его головой послышался тихий приглушенный смешок, а когда дон Росендо вскинул голову, чтобы взглянуть в глаза своему таинственному насмешнику, он увидел, что на месте, где только что стоял Зорро, неподвижно застыл толстый сурок, похожий на початок маиса. За последние двое суток дон Росендо насмотрелся такого, что подобная перемена не произвела на него почти никакого впечатления. Он даже не стал вертеть головой, высматривая черный плащ между светлыми стволами; тем более что сурок таял в воздухе буквально на глазах: сперва по его плотной блестящей шерстке побежали черные и золотые искорки, затем все волоски, излучая радужное сияние, поднялись дыбом, а сам зверек сделался таким прозрачным, что сквозь него можно было ясно различить три стреляные гильзы, лежавшие на листьях подобно букве «Z».
— Брухо, это был брухо… — сорвавшимся голосом пробормотал падре, обретший дар речи лишь после того, как сурок исчез окончательно.
Но гильзы остались на месте, как бы свидетельствуя о том, что сам Зорро отнюдь не был бесплотным призраком, возникшим из порохового дыма и так же бесследно растаявшим в нем по окончании перестрелки. Безжизненные тела бандитов, бесформенными буграми темневшие по всему лесу, со всей очевидностью доказывали, что путникам угрожала вполне реальная гибель, предупрежденная чудесным вмешательством таинственного незнакомца. Это подтверждали и пулевые отверстия в седлах и шляпах, оставленных на конских боках, с тем чтобы отвлечь внимание нападавших. Впрочем, теперь опасность миновала, и путники, наспех перекусив галетами и хлебнув по несколько глотков воды из своих кожаных фляг, подтянули седельные ремни и отправились дальше. Но прежде чем тронуть шпорами бока своего жеребца, дон Росендо за цепочку вытянул из бокового кармана увесистые, величиной с гусиное яйцо, часы и, щелкнув золотой крышкой, глянул на циферблат.
— Не может быть, — пробормотал он, ошалело уставившись на белый кружок, перечеркнутый воинственными усиками стрелок, — взгляните на свои, падре!
В ответ раздался характерный щелчок, а вслед за этим послышался недоуменный голос падре Иларио.
— Сколько на ваших, сеньор? — поинтересовался он, оборачиваясь к дону Росендо с раскрытыми на ладони часами.
— Четверть первого, — прошептал дон Росендо, опасливо склоняясь ухом к циферблату.
— Идут? — нетерпеливо спросил падре, сбрасывая капюшон на затылок и поднося к виску золотую луковицу своего хронометра.
— Да, — коротко кивнул дон Росендо, подняв голову.
— Мои тоже… — растерянно пробормотал падре. — Но этого не может быть!..
— Чего не может быть? — спросила Касильда, нагнавшая их на своем муле.
— Скажи, сестра, — обернулся к ней дон Росендо, — сколько примерно было на твоих часах в тот миг, когда Микеле ткнулся мордой в поваленное поперек тропки бревно?
— Минут пять после полудня, не больше, — сказала Касильда. — Незадолго до этого я сверила свои часы по солнцу, достигшему зенита…
— А теперь взгляни на них, — коротко приказал дон Росендо.
Касильда расстегнула ворот шелковой блузки и вытянула изящный золотой медальон на цепочке, исполненный в виде украшенного изумрудами сердечка. Крышка щелкнула, и вслед за этим раздался уже знакомый дону Росендо возглас.
— Этого не может быть!.. — воскликнула девушка, потрясая часиками над ухом. — Неужели вся эта перепалка и вообще все, что здесь случилось, заняло всего десять минут?..
— Какие десять?! — перебил дон Росендо. — Вспомни, сколько всего мы сделали уже после того, как пальба закончилась?.. Сколько возились с нашими лошадьми и вьюками, прежде чем снова тронуться в путь?
— Ты хочешь сказать, что он остановил время?.. — прошептала Касильда, подъезжая к брату.
— А как объяснить это иначе? — в свою очередь спросил тот. — Впрочем, может быть, у падре есть какие-нибудь соображения на этот счет? Говорите, падре, не стесняйтесь, здесь все свои… — И дон Росендо с вызовом обернулся к священнику, сидящему на своем ослике и задумчиво постукивающему ногтем по выпуклой крышке хронометра.
Но падре Иларио молчал, словно не расслышав обращения, и поднял голову лишь тогда, когда дон Росендо подъехал к нему вплотную и громко повторил свой вопрос.
— Соображения насчет времени? — пробормотал святой отец, глядя сквозь дона Росендо светлыми и как будто ослепшими глазами. — Да-да, у меня есть соображения… Голова еще соображает — вот!
И тут же, как бы в доказательство своих слов, падре резким движением головы скинул на спину капюшон и довольно громко постучал себя по лбу костяшками пальцев.
— И что же она… соображает? — спросил дон Росендо, с тревогой вглядываясь в прозрачные как слюда глаза священника.
— А то, что это… — медленно, растягивая каждое слово, заговорил падре, — был не человек, а черный сгусток самой Вечности, принявший человеческий облик! А что есть жизнь человека в сравнении с Вечностью?.. Капля воды в безбрежном океане!.. Песчинка в бескрайней пустыне!.. Пылинка в смерче вулканического пепла!..
По мере продолжения своей речи падре привставал на стременах, а дойдя до последнего восклицания, так возвысил голос, что слово «пепла» раскатилось по всей эвкалиптовой роще и вернулось назад в виде отрывистого запинающегося лая. Фраза «черный сгусток Вечности», по-видимому, тоже оказала некоторое воздействие на священника; его глаза потемнели и теперь сверкали из глубины глазниц, как два черных агата, ограненных и ошлифованных искусным ювелиром.
— Падре, вы в порядке? — спросил дон Росендо, осторожно касаясь его руки.
— Я?.. — Падре Иларио прервал свое невнятное бормотание и взглянул на дона Росендо необыкновенно ясным и проникновенным взглядом. — Да-да, я в полном порядке, можете не беспокоиться, теперь я все знаю, все… Сгусток Вечности, черная дыра, пустота, где души грешников исчезают без возврата… Вы меня понимаете?.. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да-да, конечно… — нерешительно начал дон Росендо, но его слова, по-видимому, не дошли до сознания священника. Тот вновь упрятал голову в капюшон, отвернулся и, слегка стукнув пятками в мохнатые бока Микеле, затрусил на своем ослике по тропинке валкой неторопливой рысцой. При этом он еще продолжал что-то бормотать, но выделить в этом полубредовом потоке какие-то отдельные слова было уже совершенно невозможно. Но дон Росендо и не стал утруждать себя этой непосильной, да и в сущности уже не очень интересной для него задачей. Другая мысль подобно вспышке молнии внезапно озарила его затуманенный мозг, высветив и сблизив между собой некоторые обстоятельства последних двух суток. Он вдруг вновь вспомнил фокус дона Диего с голубиным яйцом, его проделку с шаровой молнией, и странное, тревожное подозрение стало буквально по ниточкам, по волоконцам сплетать в его душе сеть доказательств и улик, подобную той, что вьет искусный сыщик для поимки неуловимого преступника. Дон Росендо стал вспоминать все свои встречи с доном Диего от почти случайного знакомства в таверне Мигеля Карреры до его возвращения на ранчо среди ночи под проливным дождем; картинки эти тут же оживали в его памяти, окрашивались в цвет табачного дыма, неба, пыли из-под копыт укрощенного Торнадо… Дон Диего вновь что-то говорил в своей небрежной полушутливой манере, и в его речах то и дело проскакивало издевательское восхищение подвигами Зорро: клоун, фигляр, площадной шут… Дон Росендо вспомнил, что даже тогда, когда он заметил дону Диего, что увести такого неистового жеребца, как Торнадо, мог только искуснейший наездник, тот насмешливо возразил, сказав, что единожды укрощенный конь подобен девице, потерявшей невинность: ее лоно уже познало сладость греха, и потому опытный в амурных делах сеньор никогда не спутает ее гордую с виду неуступчивость со стойкостью убежденной девственницы.
Такое сравнение показалось дону Росендо не то чтобы несколько фривольным, но как бы приглашающим его к беседе на весьма тонкие и щекотливые темы, которые, в свою очередь, либо возвышают разговор до уровня философских обобщений, либо низводят его на ту степень откровения, которую принято называть «жеребятиной». Дон Росендо был не особенно искушен в вопросах философии, прямо заявляя, что «жизнь такова, какова она есть», но когда он высказал свое убеждение дону Диего, тот откровенно расхохотался и, не вступая в дальнейший спор, просто хлопнул дона Росендо по плечу в знак своего полного с ним согласия. Съезжать в «жеребятину» он тоже не стал, потому что в этот момент они как раз поднялись на внутреннюю галерею второго этажа и едва не столкнулись с Касильдой, выглянувшей из двери спальни при звуках их шагов. Дон Диего даже как будто смутился при виде молодой девушки в шелковом халате поверх белой ночной сорочки, но тут же взял себя в руки и весьма галантно извинился перед ней за невольно причиненное беспокойство. Дон Росендо вспомнил, что тут же вступился за своего нового друга, заявив, что если бы не хладнокровие гостя, сон Касильды мог бы быть нарушен гораздо более существенным образом, на что дон Диего лишь замахал руками, сказав, что когда человек знает природу явления, оно становится для него не более опасным, нежели очковая змея, мирно покачивающая своей смертоносной головкой в такт движениям укротителя. Дон Росендо попытался что-то возразить на это утверждение, низводящее подвиг дона Диего на уровень площадного трюка, но тот прервал его на полуслове и, вновь извинившись перед Касильдой, в изысканнейших выражениях пожелал ей спокойной ночи. Сестра с легким поклоном исчезла в дверях, затем из мрака возник падре в образе Иоанна Предтечи, а когда весь этот морок исчез, в руке дона Росендо уже трепыхался мокрый птенец. Еще дон Росендо вспомнил, что в ту ночь, прежде чем положить часы на ночной столик в изголовье постели и задуть огонек коптилки, он взглянул на циферблат и с удивлением отметил, что стрелки указывают на полночь. Это показалось ему странным, ибо по его «внутренним часам» времени должно было быть больше примерно на час. Впрочем, это несоответствие объяснилось очень просто: стоило дону Росендо поднести часы к уху, как он тут же понял, что они стоят.
«Но с какой стати они вдруг встали? — размышлял он теперь, покачиваясь в седле. — Ведь когда я снял заднюю крышку, чтобы убедиться в исправности механизма, то первое, что бросилось мне в глаза, была взведенная до упора пружина и маятник, пришедший в движение прежде, чем я успел коснулся его оси острием своей бриллиантовой заколки. А когда я захлопнул крышку и вновь глянул на стрелки, они показывали уже четверть второго, при том, что я их не подводил. Странно, очень странно…»
Занятый всеми этими размышлениями, дон Росендо почти не обращал внимания на перемены природных декораций, обступавших узкую и все менее заметную среди ковра листьев тропку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Сам Зорро по-прежнему оставался неуязвим, а его прицельные выстрелы по колючим белым вспышкам, по-видимому, производили изрядное опустошение в рядах нападавших, ибо в скором времени пальба заметно поутихла и из дымной завесы вновь показались лошадиные головы. Похоже было, что животные не пострадали: они живо поворачивали в разные стороны свои длинные морды, втягивали воздух тревожно раздутыми ноздрями, а Микеле даже пытался встать, выбрасывая перед собой подкованные передние копытца.
По мере того как дым рассеивался, глазам дона Росендо открывалась весьма впечатляющая картина: то тут, то там возвышались неподвижные холмики человеческих тел, а несколько уцелевших разбойников поспешно покидали поле боя, мелькая между отдаленными стволами. Увлеченный этим зрелищем, дон Росендо даже не заметил, как к нему постепенно вернулся человеческий облик, и очнулся из забытья лишь после того, как чья-то ладонь мягко легла ему на плечо.
— Этим кличем он выдал себя, — послышался тихий шепоток падре.
— Кто выдал?.. Кого выдал?! — вздрогнул дон Росендо, увидев перед собой знакомую руку с указательным пальцем, направленным на их таинственного спасителя.
— Этот Зорро — индеец из племени чоктоу, — вполголоса продолжал падре, — только они знают секрет этого жуткого вопля!
— Вы думаете? — рассеянно произнес дон Росендо, онемевшими пальцами засовывая за пояс уже ненужные револьверы.
— Я не думаю, я знаю, — жестко процедил падре, не сводя глаз с неподвижной фигуры в черном плаще.
Зорро стоял, прислонясь к стволу эвкалипта с безразличным и даже несколько скучающим видом, чем-то напоминая дону Росендо опытного матадора, вогнавшего шпагу между бычьими лопатками и устало пережидающего бурные восторги ничем не рисковавшей публики.
— А если и так, то что из того? — спросил дон Росендо, беспокойно оглядываясь по сторонам в поисках Касильды.
— А то, что им известен путь знания, — таинственным шепотом продолжал падре. — Их брухо знают и из уст в уста передают способы победы над четырьмя главными врагами человека…
— Какое еще брюхо?.. И что это за четыре врага? — перебил дон Росендо, увидев, как сестра выходит из-за дерева и неспешно направляется к ним.
Падре хотел было ответить, но не успел он открыть рот, как откуда-то сверху, из редких эвкалиптовых крон, послышался тонкий визгливый голосок:
— Брюхо у тебя, у тебя, жалкий бледнолицый, а колдуны и маги племени чоктоу зовутся… — тут голосок на мгновенье прервался и тут же сменился зычным раскатистым басом, — брухо, запомни, брухо!..
Все трое мгновенно подняли головы и увидели в сетке ветвей силуэт попугайчика, того самого, что рухнул на землю, сраженный леденящим кровь кличем.
— А четыре главных врага человека зовутся Страх, Ясность Мысли, Могущество и Старость, — продолжал бас уже откуда-то со стороны. — Стоит человеку одолеть Страх, как ему начинает казаться, что вокруг нет ничего скрытого… Так возникает Ясность Мысли, которая ослепляет человека и делает его неспособным к дальнейшему учению…
Теперь все разом обернулись на голос и увидели Зорро, прислонившегося спиной к эвкалиптовому стволу и скрестившему на груди руки в черных кожаных перчатках.
— Учение? Ты предлагаешь мне опять идти в воскресную школу? — усмехнулся дон Росендо. — Но читать, писать и считать я умею, а все остальное человек узнает сам собой, от жизни…
— Ну что ж, если твоя жизнь представляется тебе пределом совершенства, тогда говорить нам не о чем, — вздохнул Зорро, поднимая простреленную полу своего плаща и внимательно осматривая ее на свет. Солнечные лучи проникли сквозь многочисленные пулевые отверстия в плотной черной ткани и разукрасили маску и грудь Зорро густой россыпью ярких янтарных пятнышек, издали похожих на мелкие золотые монетки, разбросанные по черному бархату. — Так считают многие, — продолжал он, двумя пальцами снимая со лба одно из пятнышек так, как если бы это действительно был золотой, — но знаешь ли ты, какой стороной упадет на траву эта монета?
Зорро слегка шевельнул рукой, золотой блеснул в воздухе и, медленно вращаясь, стал падать к ногам дона Росендо. Монета летела плавно, словно опускаясь на морское дно, так что прежде, чем она коснулась земли, дон Росендо успел не только разглядеть обе ее стороны, но и примерно рассчитать, какая из них окажется наверху в момент приземления.
— Королева Виктория! — крикнул он, не сводя глаз с парящего над самой землей золотого.
Монета крутанулась последний раз и легла на прелый эвкалиптовый лист кверху чеканным королевским профилем.
— Я же говорил! — воскликнул дон Росендо, едва удерживаясь от того, что бы не схватить чудесно, практически из воздуха, возникшую монету. — Но я не коснусь ее, прежде чем ты сам не подойдешь и не убедишься в моей правоте!
— Для этого мне незачем подходить к тебе, — спокойно сказал Зорро, — и я отсюда прекрасно различаю тонкие черты королевы Виктории…
— В таком случае получай свой золотой обратно, — крикнул дон Росендо, — я не нищий и не нуждаюсь в твоей милостыне!
Дон Росендо наклонился к блестящему желтому кружку у носков своих сапог, но едва он коснулся ободка монеты, как вместо твердого золотого ребра его пальцы ощутили пустоту и золотой вновь обратился в бесплотное пятнышко солнечного света. В то же мгновение над его головой послышался тихий приглушенный смешок, а когда дон Росендо вскинул голову, чтобы взглянуть в глаза своему таинственному насмешнику, он увидел, что на месте, где только что стоял Зорро, неподвижно застыл толстый сурок, похожий на початок маиса. За последние двое суток дон Росендо насмотрелся такого, что подобная перемена не произвела на него почти никакого впечатления. Он даже не стал вертеть головой, высматривая черный плащ между светлыми стволами; тем более что сурок таял в воздухе буквально на глазах: сперва по его плотной блестящей шерстке побежали черные и золотые искорки, затем все волоски, излучая радужное сияние, поднялись дыбом, а сам зверек сделался таким прозрачным, что сквозь него можно было ясно различить три стреляные гильзы, лежавшие на листьях подобно букве «Z».
— Брухо, это был брухо… — сорвавшимся голосом пробормотал падре, обретший дар речи лишь после того, как сурок исчез окончательно.
Но гильзы остались на месте, как бы свидетельствуя о том, что сам Зорро отнюдь не был бесплотным призраком, возникшим из порохового дыма и так же бесследно растаявшим в нем по окончании перестрелки. Безжизненные тела бандитов, бесформенными буграми темневшие по всему лесу, со всей очевидностью доказывали, что путникам угрожала вполне реальная гибель, предупрежденная чудесным вмешательством таинственного незнакомца. Это подтверждали и пулевые отверстия в седлах и шляпах, оставленных на конских боках, с тем чтобы отвлечь внимание нападавших. Впрочем, теперь опасность миновала, и путники, наспех перекусив галетами и хлебнув по несколько глотков воды из своих кожаных фляг, подтянули седельные ремни и отправились дальше. Но прежде чем тронуть шпорами бока своего жеребца, дон Росендо за цепочку вытянул из бокового кармана увесистые, величиной с гусиное яйцо, часы и, щелкнув золотой крышкой, глянул на циферблат.
— Не может быть, — пробормотал он, ошалело уставившись на белый кружок, перечеркнутый воинственными усиками стрелок, — взгляните на свои, падре!
В ответ раздался характерный щелчок, а вслед за этим послышался недоуменный голос падре Иларио.
— Сколько на ваших, сеньор? — поинтересовался он, оборачиваясь к дону Росендо с раскрытыми на ладони часами.
— Четверть первого, — прошептал дон Росендо, опасливо склоняясь ухом к циферблату.
— Идут? — нетерпеливо спросил падре, сбрасывая капюшон на затылок и поднося к виску золотую луковицу своего хронометра.
— Да, — коротко кивнул дон Росендо, подняв голову.
— Мои тоже… — растерянно пробормотал падре. — Но этого не может быть!..
— Чего не может быть? — спросила Касильда, нагнавшая их на своем муле.
— Скажи, сестра, — обернулся к ней дон Росендо, — сколько примерно было на твоих часах в тот миг, когда Микеле ткнулся мордой в поваленное поперек тропки бревно?
— Минут пять после полудня, не больше, — сказала Касильда. — Незадолго до этого я сверила свои часы по солнцу, достигшему зенита…
— А теперь взгляни на них, — коротко приказал дон Росендо.
Касильда расстегнула ворот шелковой блузки и вытянула изящный золотой медальон на цепочке, исполненный в виде украшенного изумрудами сердечка. Крышка щелкнула, и вслед за этим раздался уже знакомый дону Росендо возглас.
— Этого не может быть!.. — воскликнула девушка, потрясая часиками над ухом. — Неужели вся эта перепалка и вообще все, что здесь случилось, заняло всего десять минут?..
— Какие десять?! — перебил дон Росендо. — Вспомни, сколько всего мы сделали уже после того, как пальба закончилась?.. Сколько возились с нашими лошадьми и вьюками, прежде чем снова тронуться в путь?
— Ты хочешь сказать, что он остановил время?.. — прошептала Касильда, подъезжая к брату.
— А как объяснить это иначе? — в свою очередь спросил тот. — Впрочем, может быть, у падре есть какие-нибудь соображения на этот счет? Говорите, падре, не стесняйтесь, здесь все свои… — И дон Росендо с вызовом обернулся к священнику, сидящему на своем ослике и задумчиво постукивающему ногтем по выпуклой крышке хронометра.
Но падре Иларио молчал, словно не расслышав обращения, и поднял голову лишь тогда, когда дон Росендо подъехал к нему вплотную и громко повторил свой вопрос.
— Соображения насчет времени? — пробормотал святой отец, глядя сквозь дона Росендо светлыми и как будто ослепшими глазами. — Да-да, у меня есть соображения… Голова еще соображает — вот!
И тут же, как бы в доказательство своих слов, падре резким движением головы скинул на спину капюшон и довольно громко постучал себя по лбу костяшками пальцев.
— И что же она… соображает? — спросил дон Росендо, с тревогой вглядываясь в прозрачные как слюда глаза священника.
— А то, что это… — медленно, растягивая каждое слово, заговорил падре, — был не человек, а черный сгусток самой Вечности, принявший человеческий облик! А что есть жизнь человека в сравнении с Вечностью?.. Капля воды в безбрежном океане!.. Песчинка в бескрайней пустыне!.. Пылинка в смерче вулканического пепла!..
По мере продолжения своей речи падре привставал на стременах, а дойдя до последнего восклицания, так возвысил голос, что слово «пепла» раскатилось по всей эвкалиптовой роще и вернулось назад в виде отрывистого запинающегося лая. Фраза «черный сгусток Вечности», по-видимому, тоже оказала некоторое воздействие на священника; его глаза потемнели и теперь сверкали из глубины глазниц, как два черных агата, ограненных и ошлифованных искусным ювелиром.
— Падре, вы в порядке? — спросил дон Росендо, осторожно касаясь его руки.
— Я?.. — Падре Иларио прервал свое невнятное бормотание и взглянул на дона Росендо необыкновенно ясным и проникновенным взглядом. — Да-да, я в полном порядке, можете не беспокоиться, теперь я все знаю, все… Сгусток Вечности, черная дыра, пустота, где души грешников исчезают без возврата… Вы меня понимаете?.. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да-да, конечно… — нерешительно начал дон Росендо, но его слова, по-видимому, не дошли до сознания священника. Тот вновь упрятал голову в капюшон, отвернулся и, слегка стукнув пятками в мохнатые бока Микеле, затрусил на своем ослике по тропинке валкой неторопливой рысцой. При этом он еще продолжал что-то бормотать, но выделить в этом полубредовом потоке какие-то отдельные слова было уже совершенно невозможно. Но дон Росендо и не стал утруждать себя этой непосильной, да и в сущности уже не очень интересной для него задачей. Другая мысль подобно вспышке молнии внезапно озарила его затуманенный мозг, высветив и сблизив между собой некоторые обстоятельства последних двух суток. Он вдруг вновь вспомнил фокус дона Диего с голубиным яйцом, его проделку с шаровой молнией, и странное, тревожное подозрение стало буквально по ниточкам, по волоконцам сплетать в его душе сеть доказательств и улик, подобную той, что вьет искусный сыщик для поимки неуловимого преступника. Дон Росендо стал вспоминать все свои встречи с доном Диего от почти случайного знакомства в таверне Мигеля Карреры до его возвращения на ранчо среди ночи под проливным дождем; картинки эти тут же оживали в его памяти, окрашивались в цвет табачного дыма, неба, пыли из-под копыт укрощенного Торнадо… Дон Диего вновь что-то говорил в своей небрежной полушутливой манере, и в его речах то и дело проскакивало издевательское восхищение подвигами Зорро: клоун, фигляр, площадной шут… Дон Росендо вспомнил, что даже тогда, когда он заметил дону Диего, что увести такого неистового жеребца, как Торнадо, мог только искуснейший наездник, тот насмешливо возразил, сказав, что единожды укрощенный конь подобен девице, потерявшей невинность: ее лоно уже познало сладость греха, и потому опытный в амурных делах сеньор никогда не спутает ее гордую с виду неуступчивость со стойкостью убежденной девственницы.
Такое сравнение показалось дону Росендо не то чтобы несколько фривольным, но как бы приглашающим его к беседе на весьма тонкие и щекотливые темы, которые, в свою очередь, либо возвышают разговор до уровня философских обобщений, либо низводят его на ту степень откровения, которую принято называть «жеребятиной». Дон Росендо был не особенно искушен в вопросах философии, прямо заявляя, что «жизнь такова, какова она есть», но когда он высказал свое убеждение дону Диего, тот откровенно расхохотался и, не вступая в дальнейший спор, просто хлопнул дона Росендо по плечу в знак своего полного с ним согласия. Съезжать в «жеребятину» он тоже не стал, потому что в этот момент они как раз поднялись на внутреннюю галерею второго этажа и едва не столкнулись с Касильдой, выглянувшей из двери спальни при звуках их шагов. Дон Диего даже как будто смутился при виде молодой девушки в шелковом халате поверх белой ночной сорочки, но тут же взял себя в руки и весьма галантно извинился перед ней за невольно причиненное беспокойство. Дон Росендо вспомнил, что тут же вступился за своего нового друга, заявив, что если бы не хладнокровие гостя, сон Касильды мог бы быть нарушен гораздо более существенным образом, на что дон Диего лишь замахал руками, сказав, что когда человек знает природу явления, оно становится для него не более опасным, нежели очковая змея, мирно покачивающая своей смертоносной головкой в такт движениям укротителя. Дон Росендо попытался что-то возразить на это утверждение, низводящее подвиг дона Диего на уровень площадного трюка, но тот прервал его на полуслове и, вновь извинившись перед Касильдой, в изысканнейших выражениях пожелал ей спокойной ночи. Сестра с легким поклоном исчезла в дверях, затем из мрака возник падре в образе Иоанна Предтечи, а когда весь этот морок исчез, в руке дона Росендо уже трепыхался мокрый птенец. Еще дон Росендо вспомнил, что в ту ночь, прежде чем положить часы на ночной столик в изголовье постели и задуть огонек коптилки, он взглянул на циферблат и с удивлением отметил, что стрелки указывают на полночь. Это показалось ему странным, ибо по его «внутренним часам» времени должно было быть больше примерно на час. Впрочем, это несоответствие объяснилось очень просто: стоило дону Росендо поднести часы к уху, как он тут же понял, что они стоят.
«Но с какой стати они вдруг встали? — размышлял он теперь, покачиваясь в седле. — Ведь когда я снял заднюю крышку, чтобы убедиться в исправности механизма, то первое, что бросилось мне в глаза, была взведенная до упора пружина и маятник, пришедший в движение прежде, чем я успел коснулся его оси острием своей бриллиантовой заколки. А когда я захлопнул крышку и вновь глянул на стрелки, они показывали уже четверть второго, при том, что я их не подводил. Странно, очень странно…»
Занятый всеми этими размышлениями, дон Росендо почти не обращал внимания на перемены природных декораций, обступавших узкую и все менее заметную среди ковра листьев тропку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36