Она может остаться замужем за Саймоном и позволить ему диктовать ей свои условия всю последующую жизнь. Или она может уйти от него. Самое грустное было в том, что ни того, ни другого она не хотела.
— Пожалуйста, Саймон, просто уходи, и все. Единственное, чего я хочу, — это чтобы ты оставил меня в покое.
Он даже застонал, да так громко, что она отчетливо услышала его стон из-за тяжелой двери.
— Неправда, не хочешь ты этого. И я тоже этого не хочу, черт подери! — Голос его чуть охрип, в нем появились соблазняющие нотки. — Я хочу заняться с тобой любовью, Принцесса. И можешь не притворяться, что ты не хочешь того же самого. Хочу держать тебя в руках, целовать и напомнить о том, как нам хорошо вдвоем.
— Нет, — она как будто проснулась. Ах, негодяй! Он пытается соблазнить ее словами, и у него это отлично получается. Но стоит ей сейчас поддаться — и так будет всегда. Она тогда и впредь будет сдавать позиции, если он заговорит с ней таким голосом. И это будет напоминать дядю Августа и тетю Юджину. А она хочет чего-то более достойного. Намного более достойного.
— Если ты задумал непременно заняться со мной любовью сегодня, то тебе остается единственный путь — взять меня силой. И хотя я иногда и называла тебя негодяем, я никогда не считала тебя способным на подобную дикость. Ты ведь не дикарь? Или я ошибаюсь?
Она затаила дыхание в ожидании ответа. Он выругался и ударил в дверь кулаком, но, к ее облегчению, на большее не решился.
— Отлично, Камилла! Сиди сегодня взаперти, если ты на этом настаиваешь. На этом дело не закончено, уверяю тебя.
Она услышала, как он ушел, как хлопнула дверь на другой стороне холла. Тогда она соскользнула на пол и закрыла лицо руками. Она знала, что он прав. Это еще не все. И что теперь будет, одному богу известно.
15
Вечно мы сами себе на любимую мозоль наступаем.
Французская поговорка
На третий день после свадьбы Камилла сидела в маленькой гостиной, пытаясь читать, а не ломать себе голову над поведением Саймона. С той неудавшейся первой брачной ночи Саймон не предпринял ни единой попытки как-то изменить ее решение расторгнуть их брак. По крайней мере, он не пытался соблазнить ее или разубедить. Похоже, он решил действовать как-то иначе.
На следующий день после свадьбы, когда она вышла из комнаты, он заговорил с ней. Поскольку их брак, по существу, не состоялся, сказал он, то нет смысла оставаться дома и сидеть с ней наедине пять дней. И когда она в испуге предупредила, что пренебрежение креольскими обычаями наводнит весь город слухами и кривотолками, он возразил, что уж если она собирается расторгнуть брак, то этих самых слухов и кривотолков не избежать. Потом он посоветовал ей прямо сейчас начинать привыкать к этому.
Так она впервые столкнулась с тайной войной, которую он начал, чтобы сломить ее сопротивление. С этого момента любое распоряжение, которое она давала его слуге Луису, немедленно отменялось противоположным со стороны Саймона. Так Саймон довел до ее сведения — наедине и крайне вежливо: она здесь в доме всего лишь «временный гость» и незнакома с его порядками. Саймон поздно возвращался к ужину, если вообще возвращался, и на вторую ночь она почувствовала, что от него пахнет бренди. День он проводил на службе, а вечер, наверное, в игорном доме. Впрочем, это были лишь ее предположения, Саймон отнюдь не сообщал ей, где он был.
Вскоре он уже вел себя, как будто он — холостяк, а она — навестившая его сестра. Ни о домашних делах, ни о его поведении он разговора не поддерживал. И ей было грех жаловаться. Он ясно дал понять, что она одна виновата в создавшемся положении. Все это, конечно, раздражало ее. Особенно по ночам. Она старалась не думать, что он делает в эти поздние часы вне дома, но не могла не воображать его окруженным раскрашенными девицами.
«Меня не волнует, что он развлекается где-то, — думала она. — Если дикарь желает… связываться с подобными женщинами, пусть его. Я не ревную».
Она со вздохом отложила книгу. Ох, да конечно, она ревновала, что и говорить. Безумно ревновала. Хоть и повторяла себе бессчетное количество раз, что не имеет на это права, тем более если собирается расторгнуть брак. Единственное, что удерживало ее от проявления своей ревности, было его несомненное ожидание этого. Вот тогда-то он и напомнит ей, что это она первая затеяла всю эту кутерьму.
Она решила бороться с этим так: она просто не будет замечать его отлучек из дому и отказалась прилагать малейшие усилия к тому, чтобы следить за хозяйством. В конце концов, если она всего лишь гостья, то зачем ей пытаться придать этому дому хоть какой-то уют?
Но она слишком привыкла работать, быть полезной, чтобы до конца выполнить свое намерение. После впустую прошедшего скучного дня она сдалась и принялась за работу… вернее, за ту часть работы, к которой ее допустил надменный Луис. Они с Чучу занялись генеральной уборкой, видимо, впервые после того, как здесь поселился заядлый холостяк Саймон. Они отмыли и отскребли все закутки и закоулки дома, брошенного на попечение двух мужчин. Она даже готовила сама, потому что Чучу оказалась не слишком хорошей поварихой, а Камиллу великолепно научила готовить мама еще в те далекие дни в Баратарии.
Покончив с этими обычными для хорошей жены обязанностями, она поняла, каково это — постоянно вести свое хозяйство. Она уже не хотела расторгать брак и возвращаться в дом Фонтейнов, даже если дядя Август и позволит ей это. Ей понравилось самой распоряжаться своим временем, делать все так, как хочется ей, а не кому-либо другому. И ведь если, как предупреждал Саймон, дядю Жака арестуют, она не сможет рассчитывать на его помощь. А если она будет предоставлена самой себе, ей ни за что не разрешат видеться с тетей и кузинами. Ситуация нравилась ей все меньше и меньше.
Но каждый раз, когда она подумывала отступить и сказать Саймону, что она не права, ее снова охватывало чувство протеста. Кроме того, ей неприятен был способ, каким Саймон пытался заставить ее передумать. Вот негодяй! Это же нечестно. Просто нечестно.
Ну хорошо, она не сдастся. Не позволит ему заставить ее сдаться! Он должен понять, что с ней так поступать нельзя, иначе она не останется его женой.
В этот момент в гостиную торопливо забежала Чучу и поспешила к дубовому комоду, где лежало белье.
Отложив книгу, Камилла смотрела, как девушка открывает один за другим ящики, пытаясь что-то отыскать.
— Что ты делаешь, Чучу? Я думала, ты уже час как в постели.
— Хозяину нужно отнести на кухню полотенца, мадемуазель… В смысле, мадам. Луис послал меня за ними. А потом я должна еще принести бутылку виски. Луис велел поторопиться, потому что хозяин требует все это немедленно.
— Ах, вот как, требует?! — возмутилась Камилла. — Знаешь, он ведь не твой хозяин и не имеет права отдавать тебе приказы. — Она подошла к комоду и достала из нижнего ящика стопку полотенец. Ну и тип! Она, значит, не имеет права приказывать в этом доме, зато его слуга может отдавать приказы Чучу, когда ему вздумается. Нет, она ему все сейчас выскажет! — Я сама это сделаю, Чучу. Иди в свою комнату.
Чучу посмотрела на нее с облегчением. Они сразу не поладили с мрачным слугой Саймона, и Чучу была просто счастлива, что ее избавили от необходимости лишний раз иметь с ним дело.
Камилла вышла из комнаты, ворча про себя. Саймон и его слуга считают себя в доме королями. Да боже мой, Луис всего-то несколько месяцев служит здесь, а уже стал таким же задиристым и вспыльчивым, как хозяин. Что ж, пора приструнить их обоих. Она не собирается больше жить в такой нелепой обстановке.
Войдя в кухню, она увидела, что Луис сидит развалясь на бочке, закинув руки за голову, с видом полнейшей расслабленности и душевного покоя. И хотя он все же встал при виде ее, в лице его не промелькнуло ни малейшего намека на смущение.
— Это полотенца хозяина? — спросил он лениво. —
Я отнесу ему.
— Нет, — сказала она. Нехорошо отменять приказания хозяина, но она доведет это до конца во что бы то ни стало. — Я сама отдам их ему, Луис. Можешь идти за виски, которое тебе велели принести.
— Но, мадам Вудвард, он…
— Делай, что я велю, — приказала она, рывком открыла дверь и вошла, готовая показать Саймону, на что способен ее острый язычок.
Но тут произошло непредвиденное. Она как-то упустила из виду, зачем, собственно, Саймону могли понадобиться полотенца. Он купался. Сидел в ванне посреди кухни, меньше чем в двух футах от нее, абсолютно голый.
Она едва не вскрикнула и ринулась было обратно к двери, но он уже услышал, как кто-то вошел, и, прежде чем она успела принести поспешные извинения, поднялся из воды во всей красе.
— Как раз чертовски вовремя, Луис, — прорычал ой, оборачиваясь. — Вода уже остывает…
Он резко замолчал, увидев ее. А она только и могла открывать и закрывать рот, не в силах выдавить из себя ни звука.
Она никогда раньше не видела обнаженного мужчину. Ну… разве только мальчиков — своих двоюродных братьев, когда их купала, — поэтому что-то она, конечно, себе представляла. Но, право же, не до такой степени. Ой, ну просто ужас!
Но каков наглец! Он стоял, смотрел, как она, открыв рот, пялится на его «мужское достоинство», и губы его кривила ухмылка. Она знала, что мускулы у него что надо, но даже не могла себе представить, какая у него совершенная фигура. Он как будто сошел с картинки, притом картинки весьма пикантной. Под его гладкой кожей четко прорисовывались линии мышц, русые волосы покрывали его широкую грудь, придавая ему еще более мужественный вид. Разворот плеч был восхитителен, и великолепно развитый пресс говорил о его образе жизни… как, впрочем, и шрамы, во множестве рассыпанные по телу.
Взгляд ее перенесся на его лицо, но недостаточно быстро, чтобы не успеть заметить, как то, на что она уставилась вначале, стало на глазах увеличиваться.
— Так ты собираешься отдавать мне полотенце, — спросил он чуть хриплым голосом, — или так и будешь стоять и рассматривать меня? — И когда кровь бросилась ей в лицо, он добавил: — Я-то, конечно, не возражаю. Но предпочел бы, чтобы и ты мне дала такую же возможность.
До нее не сразу дошло, что он имел в виду, но, когда дошло, она стала совершенно пунцовой. Несмотря на твердое решение не обращать внимания на его попытки соблазнить ее, тепло заструилось по ее телу, как легкий дымок от потрескивающих в пламени веток кипариса.
Она должна немедленно бежать отсюда. Отворачиваясь и отступая с полотенцем, до сих пор зажатым в руке, она пробормотала:
— Я позову Луиса, чтобы он помог тебе.
— Что, боишься подойти поближе, Принцесса? — донесся до нее нежный голос. — Вот уж не думал, что ты окажешься такой трусихой.
При этих словах она замерла. Гордость заговорила в ней, и, хотя она прекрасно знала, что только этого он и ждет, она решила не уходить. Она снова повернулась к нему. Но теперь она была куда внимательнее и тщательно следила за своим непослушным взглядом. Не настолько она была храброй.
Стараясь показаться равнодушной, она ступила ближе и протянула ему полотенце на самом кончике пальца, стараясь быть все же подальше от него. Но бесполезно. Его руки вместо того, чтобы подхватить полотенце, поймали ее саму.
Бросив полотенце на край ванны, он притянул ее к себе поближе.
— Почему бы тебе не присоединиться ко мне?
— Ты сказал, что вода остыла. — Она пыталась вырвать у него руку, но он не отпускал.
Он поднял ее лицо за подбородок, чтобы она смотрела ему в глаза, серо-голубые, яркие, такие яркие, что внутри у нее зажглись искры.
— По-моему, нам легко удастся разогреть ее, Принцесса. Как думаешь?
Она смотрела на него не отрываясь. Сила его взгляда, казалось, напрочь лишила ее дара речи. Нельзя же просто так стоять здесь, всего в нескольких футах от его обнаженного тела. Впрочем, сдвинуться с места она и не могла, особенно под его взглядом. А глядит он на нее, как проголодавшийся кот на миску сметаны.
Он прижал свои губы к ее губам, и она вздрогнула, отталкивая его. Но он только крепче прижал ее к себе, и от чувственного поцелуя у нее перехватило дыхание.
Он играл с ее ртом, как будто проверяя, насколько она расположена отвечать на его поцелуи. И когда, прикрыв глаза, она вздохнула, он тут же воспользовался ее слабостью. Положив ее руку на свое плечо, он провел ладонью по своей обнаженной коже, вызывая блаженную дрожь в теле Камиллы.
Платье ее сразу намокло, но ей было все равно. Она снова чувствовала себя как на небесах в его объятиях. Он поцеловал ее крепче, и она позволила ему это сделать. Горячая волна желания охватила ее, и она сама прижалась к нему, когда он погрузил язык между ее гостеприимно полураскрытых губ.
Она совершенно забыла, зачем пришла сюда. Да что там, она даже имени своего сейчас не вспомнила бы. Губы его были теплыми, тело все напряглось, он целовал ее, как будто больше никогда в жизни не представится ему такой возможности.
— Милая, сладкая Камилла, — шептал он, а рука скользила все ниже. — Ты — моя, Принцесса, вся моя…
Она попыталась сопротивляться, но он снова целовал ее, и с каждым движением его языка она теряла остатки самообладания. Его горячие руки, блуждающие по ней, заставляли тело ныть от сладкой боли. Она уже сама ласкала его загорелое плечо, грудь, влажную после ванны, спутанные волосы. Чем более настойчивым становился он, тем бесстыднее она ему отвечала. Ладони ее коснулись впалого живота, потом мускулистого бедра… Пока он не застонал, она и не почувствовала, что ее собственное бедро почти касается его главного оружия.
Кто знает, что было бы дальше, как далеко зашел бы он и сколь много позволила бы она, но…
— Ваше виски, сэр, — донесся голос от двери. — Ох, прошу прощения… — торопливо пробормотал слуга, но этого вмешательства оказалось достаточно, чтобы Камилла опомнилась. Она отпрянула от Саймона, и он от неожиданности отпустил ее.
— Луис, не уходите, — задержала она слугу. — Мы с вашим хозяином все обсудили.
— Проклятье! — прорычал Саймон, но Камилла уже со всех ног неслась прочь из комнаты.
Она слышала ругань за спиной и плеск воды: Саймон вылезал из ванны. Она не стала дожидаться, что будет дальше, и поспешила к себе, проскользнув мимо Луиса, прячущегося в тени от двери.
— Ну смотри, ты еще вернешься, Камилла! — крикнул ей вслед Саймон.
Она оглянулась: он стоял обнаженный на пороге кухни. Она была уверена, что, голый и мокрый, он за ней не побежит, однако не стала испытывать судьбу и заторопилась.
Она решила всеми силами избегать встречи с ним. Перед Саймоном было слишком тяжело устоять. Камилла не намерена давать ему шанс сказать последнее слово в битве их желаний, даже если это будет ей стоить еще одной бессонной ночи.
Осыпая проклятиями всех женщин мира, Саймон встречал утро следующего дня за столом в пустой казарме. Была суббота, и все отдыхали. Все, кроме него. Рано утром он вытащил из постели сержанта Робинсона, якобы для того, чтобы обсудить налет на Зэна, пока генерал отдыхает дома. Но вскоре Робинсон понял, что никакой такой срочности нет, и ушел, бурча, что только сумасшедший работает рано утром в выходной.
Саймон и вправду искал любой повод, чтобы уйти из дому. Еще одна минута наедине с Камиллой может стоить ему рассудка. Он надеялся, что дело отвлечет его.
Однако забыться ему не удалось. Единственное, о чем он мог думать, — это то, как она смотрела на него тогда в ванне. Желание жгло его адским огнем. Он-то был уверен, что она уже у него в руках, а она вновь заперлась у себя в спальне, предоставив его в полное распоряжение госпожи досады и госпожи бессонницы.
Нужно было догадаться, что так быстро ее не сломить. Эта женщина была самым упрямым созданием на свете.
И самое ужасное, что она обладала телом богини.
Он застонал: его терзали две разные боли. Первая была следствием нескольких дней неудовлетворенного желания, а вторая — следствием половины бутылки виски, которое он влил в себя в тщетных попытках избавиться от первой.
Обхватив раскалывающуюся на части голову, он пытался перестать думать о Камилле, да куда там! Разве это в его силах…
А он-то наивно полагал, что избрал замечательную стратегию — делать вид, что не обращает на нее внимания. Но это не сработало. Ей не было до него никакого дела.
И в то же время она постоянно о себе напоминала. По всему дому он обнаруживал следы ее прикосновений. Грубые полотенца были заменены на мягкие, запах непривычной чистоты и свежести наполнил прежде затхлые комнаты, цветы и яркие занавески и другие милые мелочи скрасили рутину повседневной жизни.
А как готовила эта женщина! Он не понимал, как в доме, полном прислуги, креолка благородной крови могла научиться так вкусно готовить. Однако кто-то научил ее, и научил весьма недурно. И хотя он старательно избегал этих обедов, по ночам он пробирался на кухню и таскал оставшиеся на его долю лакомства. Даже холодная, еда Камиллы была превосходна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Пожалуйста, Саймон, просто уходи, и все. Единственное, чего я хочу, — это чтобы ты оставил меня в покое.
Он даже застонал, да так громко, что она отчетливо услышала его стон из-за тяжелой двери.
— Неправда, не хочешь ты этого. И я тоже этого не хочу, черт подери! — Голос его чуть охрип, в нем появились соблазняющие нотки. — Я хочу заняться с тобой любовью, Принцесса. И можешь не притворяться, что ты не хочешь того же самого. Хочу держать тебя в руках, целовать и напомнить о том, как нам хорошо вдвоем.
— Нет, — она как будто проснулась. Ах, негодяй! Он пытается соблазнить ее словами, и у него это отлично получается. Но стоит ей сейчас поддаться — и так будет всегда. Она тогда и впредь будет сдавать позиции, если он заговорит с ней таким голосом. И это будет напоминать дядю Августа и тетю Юджину. А она хочет чего-то более достойного. Намного более достойного.
— Если ты задумал непременно заняться со мной любовью сегодня, то тебе остается единственный путь — взять меня силой. И хотя я иногда и называла тебя негодяем, я никогда не считала тебя способным на подобную дикость. Ты ведь не дикарь? Или я ошибаюсь?
Она затаила дыхание в ожидании ответа. Он выругался и ударил в дверь кулаком, но, к ее облегчению, на большее не решился.
— Отлично, Камилла! Сиди сегодня взаперти, если ты на этом настаиваешь. На этом дело не закончено, уверяю тебя.
Она услышала, как он ушел, как хлопнула дверь на другой стороне холла. Тогда она соскользнула на пол и закрыла лицо руками. Она знала, что он прав. Это еще не все. И что теперь будет, одному богу известно.
15
Вечно мы сами себе на любимую мозоль наступаем.
Французская поговорка
На третий день после свадьбы Камилла сидела в маленькой гостиной, пытаясь читать, а не ломать себе голову над поведением Саймона. С той неудавшейся первой брачной ночи Саймон не предпринял ни единой попытки как-то изменить ее решение расторгнуть их брак. По крайней мере, он не пытался соблазнить ее или разубедить. Похоже, он решил действовать как-то иначе.
На следующий день после свадьбы, когда она вышла из комнаты, он заговорил с ней. Поскольку их брак, по существу, не состоялся, сказал он, то нет смысла оставаться дома и сидеть с ней наедине пять дней. И когда она в испуге предупредила, что пренебрежение креольскими обычаями наводнит весь город слухами и кривотолками, он возразил, что уж если она собирается расторгнуть брак, то этих самых слухов и кривотолков не избежать. Потом он посоветовал ей прямо сейчас начинать привыкать к этому.
Так она впервые столкнулась с тайной войной, которую он начал, чтобы сломить ее сопротивление. С этого момента любое распоряжение, которое она давала его слуге Луису, немедленно отменялось противоположным со стороны Саймона. Так Саймон довел до ее сведения — наедине и крайне вежливо: она здесь в доме всего лишь «временный гость» и незнакома с его порядками. Саймон поздно возвращался к ужину, если вообще возвращался, и на вторую ночь она почувствовала, что от него пахнет бренди. День он проводил на службе, а вечер, наверное, в игорном доме. Впрочем, это были лишь ее предположения, Саймон отнюдь не сообщал ей, где он был.
Вскоре он уже вел себя, как будто он — холостяк, а она — навестившая его сестра. Ни о домашних делах, ни о его поведении он разговора не поддерживал. И ей было грех жаловаться. Он ясно дал понять, что она одна виновата в создавшемся положении. Все это, конечно, раздражало ее. Особенно по ночам. Она старалась не думать, что он делает в эти поздние часы вне дома, но не могла не воображать его окруженным раскрашенными девицами.
«Меня не волнует, что он развлекается где-то, — думала она. — Если дикарь желает… связываться с подобными женщинами, пусть его. Я не ревную».
Она со вздохом отложила книгу. Ох, да конечно, она ревновала, что и говорить. Безумно ревновала. Хоть и повторяла себе бессчетное количество раз, что не имеет на это права, тем более если собирается расторгнуть брак. Единственное, что удерживало ее от проявления своей ревности, было его несомненное ожидание этого. Вот тогда-то он и напомнит ей, что это она первая затеяла всю эту кутерьму.
Она решила бороться с этим так: она просто не будет замечать его отлучек из дому и отказалась прилагать малейшие усилия к тому, чтобы следить за хозяйством. В конце концов, если она всего лишь гостья, то зачем ей пытаться придать этому дому хоть какой-то уют?
Но она слишком привыкла работать, быть полезной, чтобы до конца выполнить свое намерение. После впустую прошедшего скучного дня она сдалась и принялась за работу… вернее, за ту часть работы, к которой ее допустил надменный Луис. Они с Чучу занялись генеральной уборкой, видимо, впервые после того, как здесь поселился заядлый холостяк Саймон. Они отмыли и отскребли все закутки и закоулки дома, брошенного на попечение двух мужчин. Она даже готовила сама, потому что Чучу оказалась не слишком хорошей поварихой, а Камиллу великолепно научила готовить мама еще в те далекие дни в Баратарии.
Покончив с этими обычными для хорошей жены обязанностями, она поняла, каково это — постоянно вести свое хозяйство. Она уже не хотела расторгать брак и возвращаться в дом Фонтейнов, даже если дядя Август и позволит ей это. Ей понравилось самой распоряжаться своим временем, делать все так, как хочется ей, а не кому-либо другому. И ведь если, как предупреждал Саймон, дядю Жака арестуют, она не сможет рассчитывать на его помощь. А если она будет предоставлена самой себе, ей ни за что не разрешат видеться с тетей и кузинами. Ситуация нравилась ей все меньше и меньше.
Но каждый раз, когда она подумывала отступить и сказать Саймону, что она не права, ее снова охватывало чувство протеста. Кроме того, ей неприятен был способ, каким Саймон пытался заставить ее передумать. Вот негодяй! Это же нечестно. Просто нечестно.
Ну хорошо, она не сдастся. Не позволит ему заставить ее сдаться! Он должен понять, что с ней так поступать нельзя, иначе она не останется его женой.
В этот момент в гостиную торопливо забежала Чучу и поспешила к дубовому комоду, где лежало белье.
Отложив книгу, Камилла смотрела, как девушка открывает один за другим ящики, пытаясь что-то отыскать.
— Что ты делаешь, Чучу? Я думала, ты уже час как в постели.
— Хозяину нужно отнести на кухню полотенца, мадемуазель… В смысле, мадам. Луис послал меня за ними. А потом я должна еще принести бутылку виски. Луис велел поторопиться, потому что хозяин требует все это немедленно.
— Ах, вот как, требует?! — возмутилась Камилла. — Знаешь, он ведь не твой хозяин и не имеет права отдавать тебе приказы. — Она подошла к комоду и достала из нижнего ящика стопку полотенец. Ну и тип! Она, значит, не имеет права приказывать в этом доме, зато его слуга может отдавать приказы Чучу, когда ему вздумается. Нет, она ему все сейчас выскажет! — Я сама это сделаю, Чучу. Иди в свою комнату.
Чучу посмотрела на нее с облегчением. Они сразу не поладили с мрачным слугой Саймона, и Чучу была просто счастлива, что ее избавили от необходимости лишний раз иметь с ним дело.
Камилла вышла из комнаты, ворча про себя. Саймон и его слуга считают себя в доме королями. Да боже мой, Луис всего-то несколько месяцев служит здесь, а уже стал таким же задиристым и вспыльчивым, как хозяин. Что ж, пора приструнить их обоих. Она не собирается больше жить в такой нелепой обстановке.
Войдя в кухню, она увидела, что Луис сидит развалясь на бочке, закинув руки за голову, с видом полнейшей расслабленности и душевного покоя. И хотя он все же встал при виде ее, в лице его не промелькнуло ни малейшего намека на смущение.
— Это полотенца хозяина? — спросил он лениво. —
Я отнесу ему.
— Нет, — сказала она. Нехорошо отменять приказания хозяина, но она доведет это до конца во что бы то ни стало. — Я сама отдам их ему, Луис. Можешь идти за виски, которое тебе велели принести.
— Но, мадам Вудвард, он…
— Делай, что я велю, — приказала она, рывком открыла дверь и вошла, готовая показать Саймону, на что способен ее острый язычок.
Но тут произошло непредвиденное. Она как-то упустила из виду, зачем, собственно, Саймону могли понадобиться полотенца. Он купался. Сидел в ванне посреди кухни, меньше чем в двух футах от нее, абсолютно голый.
Она едва не вскрикнула и ринулась было обратно к двери, но он уже услышал, как кто-то вошел, и, прежде чем она успела принести поспешные извинения, поднялся из воды во всей красе.
— Как раз чертовски вовремя, Луис, — прорычал ой, оборачиваясь. — Вода уже остывает…
Он резко замолчал, увидев ее. А она только и могла открывать и закрывать рот, не в силах выдавить из себя ни звука.
Она никогда раньше не видела обнаженного мужчину. Ну… разве только мальчиков — своих двоюродных братьев, когда их купала, — поэтому что-то она, конечно, себе представляла. Но, право же, не до такой степени. Ой, ну просто ужас!
Но каков наглец! Он стоял, смотрел, как она, открыв рот, пялится на его «мужское достоинство», и губы его кривила ухмылка. Она знала, что мускулы у него что надо, но даже не могла себе представить, какая у него совершенная фигура. Он как будто сошел с картинки, притом картинки весьма пикантной. Под его гладкой кожей четко прорисовывались линии мышц, русые волосы покрывали его широкую грудь, придавая ему еще более мужественный вид. Разворот плеч был восхитителен, и великолепно развитый пресс говорил о его образе жизни… как, впрочем, и шрамы, во множестве рассыпанные по телу.
Взгляд ее перенесся на его лицо, но недостаточно быстро, чтобы не успеть заметить, как то, на что она уставилась вначале, стало на глазах увеличиваться.
— Так ты собираешься отдавать мне полотенце, — спросил он чуть хриплым голосом, — или так и будешь стоять и рассматривать меня? — И когда кровь бросилась ей в лицо, он добавил: — Я-то, конечно, не возражаю. Но предпочел бы, чтобы и ты мне дала такую же возможность.
До нее не сразу дошло, что он имел в виду, но, когда дошло, она стала совершенно пунцовой. Несмотря на твердое решение не обращать внимания на его попытки соблазнить ее, тепло заструилось по ее телу, как легкий дымок от потрескивающих в пламени веток кипариса.
Она должна немедленно бежать отсюда. Отворачиваясь и отступая с полотенцем, до сих пор зажатым в руке, она пробормотала:
— Я позову Луиса, чтобы он помог тебе.
— Что, боишься подойти поближе, Принцесса? — донесся до нее нежный голос. — Вот уж не думал, что ты окажешься такой трусихой.
При этих словах она замерла. Гордость заговорила в ней, и, хотя она прекрасно знала, что только этого он и ждет, она решила не уходить. Она снова повернулась к нему. Но теперь она была куда внимательнее и тщательно следила за своим непослушным взглядом. Не настолько она была храброй.
Стараясь показаться равнодушной, она ступила ближе и протянула ему полотенце на самом кончике пальца, стараясь быть все же подальше от него. Но бесполезно. Его руки вместо того, чтобы подхватить полотенце, поймали ее саму.
Бросив полотенце на край ванны, он притянул ее к себе поближе.
— Почему бы тебе не присоединиться ко мне?
— Ты сказал, что вода остыла. — Она пыталась вырвать у него руку, но он не отпускал.
Он поднял ее лицо за подбородок, чтобы она смотрела ему в глаза, серо-голубые, яркие, такие яркие, что внутри у нее зажглись искры.
— По-моему, нам легко удастся разогреть ее, Принцесса. Как думаешь?
Она смотрела на него не отрываясь. Сила его взгляда, казалось, напрочь лишила ее дара речи. Нельзя же просто так стоять здесь, всего в нескольких футах от его обнаженного тела. Впрочем, сдвинуться с места она и не могла, особенно под его взглядом. А глядит он на нее, как проголодавшийся кот на миску сметаны.
Он прижал свои губы к ее губам, и она вздрогнула, отталкивая его. Но он только крепче прижал ее к себе, и от чувственного поцелуя у нее перехватило дыхание.
Он играл с ее ртом, как будто проверяя, насколько она расположена отвечать на его поцелуи. И когда, прикрыв глаза, она вздохнула, он тут же воспользовался ее слабостью. Положив ее руку на свое плечо, он провел ладонью по своей обнаженной коже, вызывая блаженную дрожь в теле Камиллы.
Платье ее сразу намокло, но ей было все равно. Она снова чувствовала себя как на небесах в его объятиях. Он поцеловал ее крепче, и она позволила ему это сделать. Горячая волна желания охватила ее, и она сама прижалась к нему, когда он погрузил язык между ее гостеприимно полураскрытых губ.
Она совершенно забыла, зачем пришла сюда. Да что там, она даже имени своего сейчас не вспомнила бы. Губы его были теплыми, тело все напряглось, он целовал ее, как будто больше никогда в жизни не представится ему такой возможности.
— Милая, сладкая Камилла, — шептал он, а рука скользила все ниже. — Ты — моя, Принцесса, вся моя…
Она попыталась сопротивляться, но он снова целовал ее, и с каждым движением его языка она теряла остатки самообладания. Его горячие руки, блуждающие по ней, заставляли тело ныть от сладкой боли. Она уже сама ласкала его загорелое плечо, грудь, влажную после ванны, спутанные волосы. Чем более настойчивым становился он, тем бесстыднее она ему отвечала. Ладони ее коснулись впалого живота, потом мускулистого бедра… Пока он не застонал, она и не почувствовала, что ее собственное бедро почти касается его главного оружия.
Кто знает, что было бы дальше, как далеко зашел бы он и сколь много позволила бы она, но…
— Ваше виски, сэр, — донесся голос от двери. — Ох, прошу прощения… — торопливо пробормотал слуга, но этого вмешательства оказалось достаточно, чтобы Камилла опомнилась. Она отпрянула от Саймона, и он от неожиданности отпустил ее.
— Луис, не уходите, — задержала она слугу. — Мы с вашим хозяином все обсудили.
— Проклятье! — прорычал Саймон, но Камилла уже со всех ног неслась прочь из комнаты.
Она слышала ругань за спиной и плеск воды: Саймон вылезал из ванны. Она не стала дожидаться, что будет дальше, и поспешила к себе, проскользнув мимо Луиса, прячущегося в тени от двери.
— Ну смотри, ты еще вернешься, Камилла! — крикнул ей вслед Саймон.
Она оглянулась: он стоял обнаженный на пороге кухни. Она была уверена, что, голый и мокрый, он за ней не побежит, однако не стала испытывать судьбу и заторопилась.
Она решила всеми силами избегать встречи с ним. Перед Саймоном было слишком тяжело устоять. Камилла не намерена давать ему шанс сказать последнее слово в битве их желаний, даже если это будет ей стоить еще одной бессонной ночи.
Осыпая проклятиями всех женщин мира, Саймон встречал утро следующего дня за столом в пустой казарме. Была суббота, и все отдыхали. Все, кроме него. Рано утром он вытащил из постели сержанта Робинсона, якобы для того, чтобы обсудить налет на Зэна, пока генерал отдыхает дома. Но вскоре Робинсон понял, что никакой такой срочности нет, и ушел, бурча, что только сумасшедший работает рано утром в выходной.
Саймон и вправду искал любой повод, чтобы уйти из дому. Еще одна минута наедине с Камиллой может стоить ему рассудка. Он надеялся, что дело отвлечет его.
Однако забыться ему не удалось. Единственное, о чем он мог думать, — это то, как она смотрела на него тогда в ванне. Желание жгло его адским огнем. Он-то был уверен, что она уже у него в руках, а она вновь заперлась у себя в спальне, предоставив его в полное распоряжение госпожи досады и госпожи бессонницы.
Нужно было догадаться, что так быстро ее не сломить. Эта женщина была самым упрямым созданием на свете.
И самое ужасное, что она обладала телом богини.
Он застонал: его терзали две разные боли. Первая была следствием нескольких дней неудовлетворенного желания, а вторая — следствием половины бутылки виски, которое он влил в себя в тщетных попытках избавиться от первой.
Обхватив раскалывающуюся на части голову, он пытался перестать думать о Камилле, да куда там! Разве это в его силах…
А он-то наивно полагал, что избрал замечательную стратегию — делать вид, что не обращает на нее внимания. Но это не сработало. Ей не было до него никакого дела.
И в то же время она постоянно о себе напоминала. По всему дому он обнаруживал следы ее прикосновений. Грубые полотенца были заменены на мягкие, запах непривычной чистоты и свежести наполнил прежде затхлые комнаты, цветы и яркие занавески и другие милые мелочи скрасили рутину повседневной жизни.
А как готовила эта женщина! Он не понимал, как в доме, полном прислуги, креолка благородной крови могла научиться так вкусно готовить. Однако кто-то научил ее, и научил весьма недурно. И хотя он старательно избегал этих обедов, по ночам он пробирался на кухню и таскал оставшиеся на его долю лакомства. Даже холодная, еда Камиллы была превосходна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36