Дядя Никита только что «вышел из круга», из жестокого месячного запоя, а м
не нужно было наточить пилу.
Ц Здравствуй, дядя Никита, как живешь?
Ц Сам знаешь, выхожу на прямую линию. Мне бы теперь третье число.
Ц Чем же третье число лучше двадцатого?
Ц Пензия. Почтальонша принесет и вручит.
Ц Дядя Никита, а ты смог бы мне наточить пилу?
Ц Пилу?
Ц Ну да, пилу, а то затупилась, не режет.
Ц Почему же не наточить.
Ц Наверно, тяжело после круга-то, руки будут дрожать.
Ц Э, брат, пьяница проспится, а дурак Ц никогда. Неси свою пилу.
В это время мой взгляд задержался на переднем углу избы. Он скользил, мой в
згляд, десятки и сотни раз в течение двадцати с лишним лет и ни разу не ост
анавливался, а теперь, словно споткнувшись, остановился и вцепился намер
тво. Передний угол комнаты занимала большая черная как уголь доска. Я под
ошел и стал разглядывать.
Ц Или заинтересовала? Возьми к окошку на свет.
Я отвязал жирную от многолетнего мушиного сидения веревку, снял икону и
поставил ее против света к окну. Сквозь черноту, сквозь олифу, спекшуюся р
убцами, сквозь копоть и грязь проглядывали темно-вишневые одежды святог
о, изображенного в рост. Он был в короне и как будто с кадилом, и угадывалис
ь еще на темно-вишневой одежде тонкие узоры, нарисованные золотом. Когда
я смотрел на икону сбоку, вскользь, некоторые места ее выделялись рельеф
но, и мое воображение рисовало мне, как поздний живописец наляпал на эти м
еста своих поздних варварских красок. С этой минуты до некоторых пор (пок
а я все же не научился немного разбираться в иконах) мне повсюду мерещили
сь поздние записи по нескольку слоев: окошечко, прорубленное из тьмы в си
яющий древний век, неотступно стояло перед моими глазами.
Ц Дядя Никита, где ты ее достал?!
Ц В Фетининской церкви, в алтаре. Я работал в совхозе кузнецом, жил в Фети
нине. Когда церковь закрыли, этих икон валялось Ц батюшки мои светы!
Ц И куда их потом? Может, свалили в какой-нибудь сарай и они лежат…
Ц Что ты, тогда же все извели.
Ц Как так извели?
Ц Из них ящики для картошки сколачивали.
Ц Может быть, эти ящики целы? Как думаете, если поехать в совхоз?
Ц Да нет. Тогда еще, при мне, ни одного ящика не осталось.
Ц Но куда делись ящики, не могли они испариться, как вода?
Ц Не знаю, куда все девается? А эту я из фетининского алтаря прибрал. Она т
огда поновее, пооглядистее была. Теперь совсем плоха стала, почернела, не
разберешь.
Ц Вот и подарил бы ее мне.
Ц Ну и что, возьми.
Так я стал обладателем старинной черной иконы. К дяде Никите я шел спокой
но, и задача у меня была одна: попросить, чтобы он наточил пилу. По дороге к н
ему я не знал, что из простого смертного, обуреваемого ежедневно десятка
ми и сотнями мелких забот, я через полчаса превращусь в собирателя и все э
ти сотни разрозненных забот, стремлений, усилий преобразуются и сольютс
я в одну-единственную заботу, в стремление, направленное в точку, и оттого
еще более сильное, сильное до горячечности, до дрожи в руках. Я пришел к дя
де Никите одним человеком, а ушел другим. Это перевоплощение было подгот
овлено, конечно, тем, что увидел и услышал я у художника в мастерской, и еще
целым рядом дополнительных обстоятельств, о которых здесь распростран
яться излишне. Все это так, но совершилось перевоплощение все-таки в тот м
омент, когда дядя Никита отдал мне икону, спасенную им из алтаря Фетининс
кой церкви, и когда я эту икону принес домой.
Я осмотрел икону со всех сторон, и мною овладели противоречивые чувства.
На обратной стороне доски не было шпонок, которые, как мне рассказали, дол
жны быть на всякой иконе. Я не мог решить, в хорошую или плохую сторону отл
ичает отсутствие шпонок мою икону от остальных икон. Доска обработана не
рубанком, а скребком, что должно говорить о древности. Икона черна, но у не
е нет ковчежка, который, как мне точно сказали, является признаком старин
ы.
Я положил икону на стол, налил в блюдце подсолнечного масла, взял ватку и б
ережно протер живопись на иконе. Темно-вишневое начало проступать из-по
д темноты сильнее, чем до протирания. Я поставил бы и компресс Ц фланельк
а, стеклышко, гирька, Ц но у меня не было той химии, которая была у художник
а. У меня не было даже спирта, который мог бы кое-как заменить настоящие кр
епкие растворители. У меня не было и нашатырного спирта, и я был вынужден о
граничиться подсолнечным маслом.
Масло высыхало, я намазывал икону снова, и живопись вновь проступала ясн
ее, и это приносило мне почему-то большое, волнующее удовольствие.
Когда начинается любая коллекция, когда появляется первый коллекционн
ый предмет, возникает горячечное стремление, чтобы предметов стало как м
ожно больше и притом как можно скорее. Меньше всего думаешь, что настояща
я коллекция складывается годами и десятилетиями. Хочется составить ее п
о возможности за три дня.
Потом уж Павел Дмитриевич Корин, показывая мне свою, лучшую в России, а зна
чит, и во всем мире частную коллекцию икон, говорил:
Ц Это ведь не так просто и требует больших денег. Первый состав моего соб
рания был другой. А потом происходил отбор. Взамен пяти плохих достаешь с
ебе одну среднюю, вместо трех средних достаешь одну хорошую. Вместо трех
хороших приобретаешь одну высшего класса, одну удивительную и прекрасн
ую икону. Мне понадобилось сорок лет, чтобы составить это собрание истин
но прекрасных икон. Все деньги, заработанные трудом художника, я вложил в
это собрание.
Тогда же, на квартире у Павла Корина, я еще раз, а может быть, в первый раз по-
настоящему понял, что собирательство собирательству рознь. Каково было
бы видеть, что такой художник и такой человек, как Корин, увлекся коллекци
онированием, скажем, морских камешков или пуговиц, бабочек или птичьих я
иц. Мелковато и странно. Противоречиво и бессмысленно. Причуды и забава в
место миссии, вместо подвига. Страсть, как человеческое чувство, может бы
ть та же самая, но предмет-то страсти совсем иной.
Великое древнее искусство. В силу разных многочисленных обстоятельств
многие произведения, относящиеся к нему, уже погибли. Пускали обветшавши
е иконы по воде, сжигали на перекрестках, выносили на чердаки. Многие прои
зведения, относящиеся к нему, находятся в процессе погибания. Найти, спас
ти, сохранить хотя бы одно-единственное произведение живописи, привести
его на заработанные деньги в порядок, отреставрировать, дать людям возм
ожность любоваться им Ц разве это не благородная задача? Разве одно-еди
нственное произведение подлинного искусства не стоит нескольких тонн
морских камней, если даже они составлены в уникальную коллекцию?
Ц Пока жив, Ц говорил Павел Дмитриевич, Ц буду любоваться ими, дышать и
х красотой, питаться их духом. А потом передам государству. Вижу, как горят
ваши глаза. Может быть, и вы со временем сделаетесь собирателем, может быт
ь, и вам удастся найти и спасти несколько старинных икон. Помните, что это
великое искусство и что, собирая камни, собираешь камни, собирая бабочек,
собираешь бабочек, а собирая древнюю русскую живопись, собираешь душу на
рода…
Пока у меня была одна черная икона, подаренная дядей Никитой. Через кажды
е полчаса я протирал ее маслом, вглядывался в черноту, и мне казалось, что
я обладаю подлинным шедевром, настоящей древностью, и я был счастлив рад
остью ребенка, думающего, что слаще пряника, который у него в руках, ничего
никогда не будет.
За два дня под разными предлогами я обошел все дома в своем селе. Я разгова
ривал с хозяйкой дома (допустим, с тетей Полей Московкиной), а взгляд мой б
лудливо шарил в переднем углу, где обычно висят иконы. И точно, в каждом до
ме они висели. Как бы невзначай я говорил:
Ц Смотрите-ка, у вас иконки.
Ц Как же, Володенька, как же, миленький! Иконки, Володенька, иконки. Без ико
нок разве можно? Это молодежь теперь Бога не чтит, это ее уж дело, а мы стары
е, мы с иконками.
Ц Поглядеть бы.
Ц Погляди, миленький, погляди. Я становился на лавку и разглядывал иконы
. Ничего я тогда в иконах не понимал. Каждая икона казалась мне шедевром, н
а каждой иконе мерещились записи, а под записями воображение рисовало не
что яркое, чудесное, прекрасное. Вот почему каждую икону мне хотелось взя
ть и скорее нести домой. Но выпрашивать иконы из переднего угла было неуд
обно, да никто бы и не отдал. Я уходил из каждого дома с ощущением, что остав
ляю здесь частицу своего сердца, оставляю нечто драгоценное, что должно
было бы принадлежать только мне. но вот по нелепой случайности принадлеж
ит другим людям, не умеющим, считал я, как следует оценить то, что им принад
лежит.
Тетя Поля Московкина, как бы читая мои мысли и чаяния, заговорила:
Ц У Верухи Кузьминой в чулане икон-то много. Была икона Егория Великомуч
еника. Бывало, весной обносили стадо, а хранилась икона у Верухиного свек
ра, Василия Егоровича.
Ц Как это обносили стадо, зачем?
Ц Был порядок. Как выгонят стадо после зимы, в самый первый день обязател
ьно обносили его иконой Егория Великомученика. Служили молебен, чтобы от
огнать от стада всякие напасти: дикого зверя, порчу, падеж. А икону всегда
выносили от Василия Егоровича. Наверное, она и сейчас у Верухи в чулане. А
может, давно сожгла.
Веруха, Вера Никитична, была когда-то подругой моих старших сестер. Они вм
есте гуляли в молодости, делили девичьи проказы, и это на языке Веры Никит
ичны называлось Ц чертили.
Ц Ведь как чертили, бывало, с твоими сестрами, с Катюшей, с Валентиной, да е
ще с Ниной Ворониной. Ваши уедут на ярмарку, нас, девчонок, оставят домовни
чать. А мы либо доберемся до меда, а то давай пироги печь или валять голубц
ы. Чертили почем зря. А тебя, маленького, нам оставляли. Нам почертить охот
а, а ты орешь благим матом, плачешь. Тебе год или меньше. А то в сад к тете Нас
те залезем за яблоками. Она под старость не видела ничего, тетя Настя, сосе
дка ваша, а мы к ней за яблоками. Почертили мы с твоими сестрами, с Катюшей, с
Валентиной, да еще с Ниной Ворониной. Тебя, бывало, когда раскричишься, ни
чем не уймешь. Одно спасение Ц шкафом хлопать. Пока хлопаем дверкой от шк
афа, ты молчишь, перестанем Ц опять за свое. Так на переменках и хлопали. З
ато родители с ярмарки гостинцев нам привезут: ленты в волосы, гребенки, у
крашения.
Столь лирическое отношение к моим сестрам не могло косвенно не распрост
раниться и на меня. Жизнь у Веры Никитичны потом, правда, переломалась и во
многом обозлила пожилую теперь женщину, но все же я мог надеяться, что есл
и действительно есть у нее Георгий Победоносец, которым обносили стадо,
то Вера Никитична этого Георгия мне отдаст.
Дом некогда был большой, многосемейный. Набожные старики Василий Егоров
ич (не в честь ли отца своего Егора держал старик Егория Великомученика в
своем доме) да жена его Евления умерли. Единственную дочь Вера Никитична
выдала замуж в другую деревню. Муж у Веры Никитичны, то есть прямой наслед
ник дома, ушел к молодой вдове, и осталась Веруха одна.
К этой-то Вере Никитичне я и пришел просить Георгия Победоносца, которым
обносили наше стадо.
Ц А как же, Ц охотно ответила Веруха, Ц обязательно обносили. Без этого
, бывало, нельзя.
Она повела меня в просторный чулан. Такие чуланы у нас называют сельника
ми. Сначала я думал, что это искаженное «сенник», то есть помещение для сен
а, но ни в какие времена сено в сельники
1.Может быть, впрочем, это слово происходит о
т слова "сени".
не клали. Там стоял обычно ларь с мукой и держали кое-какую утварь. С
ельники бывают либо захламленные Ц свалка лишних в доме вещей, либо при
бранные, и тогда летом кто-нибудь там спит, чаще всего молодежь Ц парень
или девка. Кроватью служит обыкновенно большой сундук, на котором постил
ают постель.
Сельник у Веры Никитичны оказался просторным. В лучшие времена это была
жилая летняя комната. Окошечко маленькое, вроде банного. В дальнем углу
Ц тусклое золотистое свечение, мерцание сквозь полумрак.
Иконостас сколочен из оструганных стоек и планок. В нем пять гнезд, распо
ложенных горизонтально. Два гнезда оказались пустыми, а три были заполне
ны, как бывают заполнены и запечатаны полноценные ячейки в пчелином соте
. Кроме того, тут же рядом отдельно от иконостаса обнаружился и Георгий По
бедоносец.
И вот я обладатель целых пяти икон! Из алтаря Фетининской церкви большая,
черная, с едва проглядывающим изображением святого в темно-вишневых оде
ждах, с кадилом в одной руке. Георгий Победоносец, дорогой уж тем, что им об
носили наше деревенское стадо. Если была бы это теперь простая доска с об
сыпавшейся живописью, и то было бы интересно, стоило бы сохранить, потому
что деды держали эту доску в своих руках, и можно представить себе картин
у: на майском лугу, зеленом самой первой, самой нежной зеленью, пасутся кор
овы, телята и овцы. Все село, от стариков, надевших по случаю чистые рубахи,
до ребятишек в красных и синих рубашонках, тоже здесь, возле стада, и вот с
вященник, отец Александр, с дьячком Николаем Васильевичем Надеждиным, об
лачившись в золотящиеся под весенним солнцем одеяния и раскурив душист
ый дымок в кадиле и кропя веничком из старинного медного кувшина (кувшин
тоже впоследствии попал ко мне), торжественно обходят стадо вокруг. Седо
бородый Василий Егорович несет на полотенце своего Георгия Победоносц
а. Такую картину можно вообразить. Можно было бы даже написать на холсте, и
, глядя на картину, я первый вздохнул бы: а ведь, наверное, на самом деле суще
ствовала икона, которую выносили в этот день. Вот если бы она сохранилась,
если бы напасть на след, если бы в конце концов отыскать!
Представьте мое состояние, когда именно эта, именно подлинная икона оказ
алась в моих руках. Георгий был черен, почти так же, как первая находка. Но и
здесь сквозь черноту проглядывался и Георгий на вздыбленном коне, и то, ч
то конь под Георгием белый, и гад, извивающийся в ногах коня, пронзенный не
отразимым копьем избавителя. Да еще и плащ за плечами Победоносца.
Три другие иконы, отданные мне Верой Никитичной, выглядели новее и ярче. Н
а одной из них было поясное изображение Иисуса Христа, держащего в руке к
нигу. На другой иконе Ц Божья Матерь, а на третьей Ц еще какой-то святой, п
охожий на Христа, но все же и не Христос. На тех первых порах, как видим, я не
умел отличить Иисуса Христа от Иоанна Крестителя.
Георгий, доставшийся мне, был написан на толстой, неестественно тяжелой
доске. На кипарисовой, как я узнал потом; остальные иконы были, напротив, о
чень тонкими, и легкость их по сравнению с Георгием была соломенной. Доще
чки покоробились и загнулись, шпонки из них потерялись. Одна шпонка хоть
и не потерялась, но ослабла в своем пазу. Она без труда вынималась и вставл
ялась снова. С обратной стороны доски гладенькие, светленькие, а не то что
бы лоснящиеся чернотой, характерной для небольших, домовых, очень старых
икон.
Все пять экспонатов я расставил в пустой задней комнате нашего дома. Тер
пения моего хватало не более чем на час. Я снова шел в заднюю комнату и сно
ва любовался своей коллекцией. То я укладывал находки в стопу, перестила
я мягкими тряпками, примеряя, значит, как повезу их в Москву, то снова расс
тавлял в рядок, в разном порядке, в разных комбинациях, то разглядывал по о
дной иконе, поднося ближе к свету. Я проделывал все, что не стал бы проделы
вать нормальный, здравый человек. Всякая страсть есть своего рода болезн
ь, отклонение от нормы. Огромная ошибка людей состоит в том, что от человек
а, одержимого страстью, они требуют тех же поступков, что и от не одержимог
о, и чаще всего меряют его поступки по себе, по своему хладнокровному здра
вому поведению. Бедные неодержимые люди!

4

Оглядевшись как следует в своем селе, я стал взглядывать на окрестные се
ла. Я не ходил пока еще по домам и не спрашивал, нет ли старой иконки, но я ст
ал думать, вспоминать, соображать, в каком доме они могли бы быть.
Мое внимание привлек прежде всего дом священника в соседнем селе Снегир
еве. Село это растянулось вдоль речки в низине. Окнами оно смотрит на высо
кий холм, заросший елями. На макушке холма выглядывает из елей небольшая
колоколенка. Издали можно подумать, что деревья подступают вплотную к це
ркви, но, когда подъедешь ближе, оказывается, что вокруг церкви есть прост
орная поляна и даже запущенный липовый парк. На поляне в нескольких мест
ах проглядывают из крапивы, из мелкого кустарника розоватые груды щебня
. Здесь стояла усадьба князей Салтыковых с прекрасным дворцом, с флигеля
ми, конюшнями и даже с оранжереей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21