И затем ищет выхода не из уже случившихся собы-
тий, а из возможных предстоящих трудностей. Когда
такое - упреждение трудностей происходит, часто и
сами проблемы не возникают.
Гмайнер вскоре после открытия Имста ввел времен-
ную должность, называвшуюся <тетя>. На языке наше-
го детского учреждения это подменная воспитатель-
ница. Он сразу решал две задачи, причем стоящая вро-
де бы на втором плане оказалась в его системе важ-
нее. О первой задаче я уже говорила: помощь мате-
ри. Не только когда она отсутствует, но и тогда, когда
она сразу берет в семью несколько трудных детей
или троих-четверых маленьких, и нужна помощь физи-
ческая. Второй же план - возможность на деле про-
верить кандидатку в матери. Если в дом пришла по-
сторонняя помощница, разве хозяйка дома не поймет,
расторопна ли она, добра ли, терпелива? И что каза-
лось Гмайнеру еще важнее: <тетя> решит, ту ли судь-
бу она себе выбрала.
Женщины, приезжавшие в Имст, не были удовлет-
ворены своей прежней жизнью, профессией. А если и
на этот раз они ошиблись? С точки зрения обычного
детского дома все легко и просто: одна воспитатель-
ница ушла - другую зачислили в штат. Но он же
решил вернуть ребенку мать, а матерей не меняют.
Гмайнер понимал: он не имеет права на ошибки. Он
не имеет права еще раз обмануть уже кем-то обма-
нутого ребенка.
<Тетя> знала: до того, как она взяла семью, она
может изменить свое решение и уехать из Имста. И та-
кое, кстати, случалось. Но трагедий в этом поступке
не было - ее еще не связывали с детьми личные от-
ношения. Вначале срок практики не оговаривался.
Кто-то становился матерью через полгода, кто-то ждал
и больше года.
Но вернемся к дневнику.
<...А теперь мои! Что за разница! Я должна отдать
себе отчет, что это больные, душевно больные дети,
которым я должна помочь выздороветь. Они у меня
неделю. Эту неделю трудно описать, и она отняла у
меня столько сил, сколько я не тратила за всю преды-
дущую жизнь. Что меня спасает - понимание, что дет-
ская деревня дает этим детям последний шанс стать
порядочными людьми.
Как это должно быть - сейчас для меня загадка.
Мокрые кровати, ужасные поступки и мелкие кражи -
каждый день. Их недоверчивые, отсутствующие личи-
ки приводят меня в отчаяние. Неужели в этих детях
нет ничего, что можно ожидать от других детей? Иногда
мне кажется, что они противоречат мне, видя во мне
врага. Мой бог! Сколько терпения понадобится мне!>
Трудные дети, много пережившие дети не были
исключением в домах Гмайнера с самого начала. Он
считал: семейная обстановка будет исцелять куда эф-
фективнее, чем обстановка обычного детского дома.
Значит, детская деревня должна не отбирать более
легких детей, а принимать детей с тяжелым прошлым.
Один из выросших воспитанников Имста Йоган Гре-
горич работает сегодня в бюро SOS-киндердорф Ин-
тернациональ в Инсбруке. До того как попасть в дет-
скую деревню, он сменил девять мест; детские дома,
родственники, семьи, берущие детей на воспитание
за деньги (такая форма была когда-то и у нас, до рево-
люции и чуть-чуть - после). Его передавали с рук на
руки, как ненужную и неудобную вещь. Послушней и
милей он от этого не становился. Иногда он сбегал
сам и ночевал в подвалах, пока его не водворяли на
новое место. Иногда от него отказывались сразу же.
И все дома и квартиры, в которые он попадал, были
чужими. Он себя чувствовал там чужим.
- В дом в Имсте я попал первым, остальные дети
пришли в семью несколькими днями позже. Стол был
красиво накрыт. Свечи и все такое. Первый раз в
жизни ради меня накрывали стол. Ради меня одного!
Больше всего я боялся, что это ненадолго. Женщина
сказала, что я, если хочу, могу называть ее мамой и
что мы потом пойдем гулять в лес. А я сказал, что не
хочу. Я боялся уйти из дома, я боялся, что меня в лесу
оставят, что я это потеряю. Раньше меня все предава-
ли, Я боялся, что все это кончится.
Херберт Гензер работает рядом с Грегоричем.
Сейчас он руководит издательстьом дорф>. У него четверо детей, старший - студент, изу-
чает архитектуру, трое младших - в гимназии.
Когда Херберт пришел пешком в Имст с сотрудни-
цей органов опеки, ему было 9 лет и за плечами один-
надцать воспитательных мест.
- Я почти не ходил в школу, мог стащить, если
что-то подвернется под руку, иногда ночевал не дома.
Теперь-то я понимаю, как было со мной трудно. Но и
нам всем было трудно. Мы боялись взрослых, не до-
веряли им. Они несли нам огорчения. Мы мстили им
не потому, что были испорчены. Мы отвечали нелю-
бовью на нелюбовь. Я помню, что, уже привыкнув и к
маме, и к дому, боялся, не знал, что со мной будет. Мне
казалось: завтра меня переведут в другое место.
Страх - он остается надолго.
У них у всех был свой опыт. И кто-то сразу принимал
детскую деревню: это мой дом. И с ним было легче,
А кто-то кричал: <Я все равно здесь не останусь!> Ему
не говорили: <Заставим>, В детской деревне не было
заборов, сторожей, вахтеров. Он начинал понимать:
и кричать не надо. Открывай дверь и уходи. Гмайнер
хотел приковать ребенка одной цепью - любовью.
Сохранились записи лекций и встреч Гмайнера, на
которых он рассказывал о смысле, задачах и целях
SOS-киндердорфа, Он часто вспоминал то первое вре-
мя и первые победы:
<Если вы не против, я расскажу вам одну историю.
Это случилось уже давно в Имсте, но такое не забы-
вается. Мы взяли одного мальчишку, очень-очень труд-
ного и очень озлобленного. Ему было 12 лет, и он
воспитывался уже в семи или восьми попечительских
семьях и в детских домах. Когда он пришел ко мне в
бюро, я ему сказал: тебе здесь будет хорошо, у тебя
появится мать и много братьев и сестер и - смотри -
ты будешь жить в доме. Он ухмыльнулся, посмотрел
мне в лицо издевательски и сказал: <Это мне уже час-
то говорили>. Через пару недель вы будете рады, если
я снова уйду.
Проходили дни и недели, и через месяц однажды
я увидел его в деревне, мальчишку лет 12-13, который
нес на руках маленькую девочку, самую младшую в
доме. Это была картина, это была богом благословен-
ная картина, Я подошел к нему и сказал: о, ты еще
здесь, и значит, ты сразу не ушел. Я сказал: ты велико-
лепный парень, почему ты такой замечательный? Он
сказал: знаешь, только потому, что мама так хорошо
относится к Вильме.
Он отдал свою любовь малышке, маленькой де-
вочке. И так как он видел, что мама моет ее, ухаживает,
кормит и как все ее любят в семье, тогда и он привя-
зался к маме.
И так, благодаря заботам матери и атмосфере в
семье, единству детей, большой и трудный парень прос-
то оказался захваченным этой атмосферой, И это было
чудом, чудо свершилось. Этим чудом стало отношение
братьев и сестер, была семья, мать - киндердорф
был защитой этой семьи>.
Есть еще одно свидетельство той поры - слова Еле-
ны Дидль:
<Надо было видеть, какими прибывали в детскую
деревню наши малыши: дети со старческими лицами,
с которыми жестоко обращались и бросали в беде. На-
до было заступиться за этих безвинно страдавших, и
бороться за их жизнь, и приносить жертвы. Что знали
мы о них, чей тихий плач был обвинением? Беззащит-
ные и беспомощные дети>,
Надо было приносить жертвы, и для этого требо-
вались силы душевные. Иногда казалось, что они исся-
кают.
Одна из первых матерей рассказывала мне:
- Однажды вечером я себе сказала: зачем мне
это? Финансовые трудности. К ночи валишься с ног.
Я не выдержу: надо уезжать. Тогда мне казалось, я бы-
ла решительной. Вечером стала укладывать чемода-
ны. Думала: завтра поговорю с господином директо-
ром - так мы Гмайнера звали. И вдруг слышу голос
мальчика, который меня больше всего мучил: <Если ты
уедешь, с кем мы останемся?>
Этот эпизод - с чемоданом, который так и не был
уложен,- в рассказах повторялся. В другом случае
девочка сказала: <Значит, ты нас обманывала, когда
говорила, что будешь нашей мамой?>
- Я заплакала. И сказала себе: ты не имеешь пра-
ва. Они в тебя поверили. С этого дня мне стало легче.
Через месяц я плакала от радости. Я услышала, как
самый маленький трехлетний Тони сказал мальчику из
соседнего дома: <Наша мама - самая лучшая>. Взрос-
лые дети, правда, такого долго не говорили>,
Гмайнер понимал: у каждого могут появиться
сомнения, наступить слабые минуты жизни. Но он отби-
рал женщин, у которых чувство долга, ответственности
за ребенка должно превысить все колебания. Ему это
удавалось: матерей-воспитательниц, оставивших детей,
не было. Несмотря на то что не встречались и матери,
у которых начало новой жизни протекало безболез-
ненно, легко.
Дневник, отрывок из которого я уже приводила,
писался для себя. И для себя же определялось, во имя
чего все это делается:
<Вечер. Я валюсь с ног и почти боюсь, что кому-то
из детей придет в голову еще раз позвать меня. Я де-
лаю все, что могу, может быть, еще больше. Но если
я сдамся, дети пропали. Никто их не будет любить. Но
кто сможет их действительно любить такими, какие
они есть? Так много в них испорченного. Собственно
говоря, все. Все детство. Слушать их переживания -
не пожелаешь никому. Я вспоминаю мое прекрасное
детство. Действительно ли я еще всерьез верю, что
судьбу этих детей можно повернуть к лучшему? Я верю
в это хотя бы потому, что я должна и хочу верить>.
Дневники начались в первой детской деревне.
Гмайнер сказал матерям: это хорошо, если вы будете
хотя бы понемножку записывать каждый день. Это по-
может вам потом сравнивать, оценивать, так ли посту-
пали. Записывать каждый день не удавалось, но тетра-
дочки в клеточку были у всех.
Одна из них и сегодня хранится в издательстве
в Инсбруке в столе Херберта Ген-
зера. Он к этой тетрадке имеет непосредственное
отношение. Дневник писался Антонией Каммерландер,
воспитавшей его. Ее он до сих пор зовет и считает своей
матерью. А его дети говорят: <Мы поедем к бабушке?>
Антониа Кеммерландер разрешила мне опублико-
вать выдержки из дневника.
<Мой первый день в качестве матери-воспитатель-
ницы в детской деревне я начала с твердым внутрен-
ним убеждением, что делаю это с богом в сердце. Я не
могу описать чувства, которые мною владели. Если
женщина становится детям хорошей матерью, это про-
исходит только с помощью Бога, Но как прекрасно с
другой стороны быть матерью. Думать, что можно
способствовать воспитанию из запущенных детей доб-
рых работящих людей. Одна эта мысль приносит мно-
го радости...
Вот уже два месяца я работаю и живу в Имсте.
Моих ребят я знаю хорошо - внешне. И немножко, на-
деюсь, знаю, что они собой представляют внутри.
Я так много пережила радостного в это время. Теперь
моя жизнь наполнилась смыслом. Она наполнилась
криком и визгом, а иногда воплями и плачем.
Недавно мне сказал один из моих мальчиков: я
ему стала родной. Такой малыш. Он очень обрадовал
меня, это признание было искренним.
Мой старший становится взрослым. Это кажется
мне почти плохо. Еще нет пятнадцати, а уже столько
глупостей в голове... Он уже начинает интересоваться
девочками. И сопротивляется своему взрослению.
А это не всегда легко...
Мальчики рассказывают о женщине, которая трево-
жится о своем ребенке, строит планы, хотя он еще ма-
ленький, и т. д. Вальтер говорит задумчиво: <Если бы
была такая мать, которая так бы о нас беспокоилась>.
Я думаю, что он вспомнил о своих родителях, когда
говорил об этом. А я сказала, что буду делать все, что
в моих силах, и заботиться о нем. У него появились
слезы на глазах.
Я подумала, что у детей, не знавших своего дома,
особая потребность в любви и доброте. И особенная
потребность быть понятыми. Даже больше, чем у де-
тей из нормальных семей.
Двое маленьких играют, и у меня оказалось немно-
го времени, чтобы записать кое-что в дневник. ;
Сегодня о том, как протекает обычный день. Я гово-
рю обычный, так как у нас случается и очень много
необычного. 1
Итак, я встаю примерно без четверти шесть. Пока.
я привожу себя в порядок, уже шесть, я делаю кофе
и готовлю бутерброды. В четверть шестого бужу де-
тей. Это в том случае, если они идут к школьной мес-
се, если нет, дети встают полседьмого. Без четверти
семь мы все собираемся за завтраком. В семь часов
пятнадцать минут школьники уже ушли из дома. Если
только случайно не рвутся все завязки у ботинок и каж-
дый найдет свою нейлоновую сумочку для завтрака и
если ничего другого не случится.
Первая половина дня, пока я убираюсь, проходит
быстро, дети приходят к обеду, а в час они должны
опять вернуться в школу. После обеда, если удастся,
я вздремну, а в полчетвертого до без пятнадцати че-
тыре должны прийти первые школьники. Я говорю:
<должны>, так как часто маленькие тратят на обрат-
ную дорогу час или два. Все зависит от того, есть ли в
Имсте что-то новое посмотреть или нет. Ученики на-
чальной школы делают домашние задания сразу, как
возвращаются домой. В шесть все должно быть убрано,
потому что после этого - ужин. Обувь чистится до
ужина. После ужина Иоганна, Маргарет и Петерль идут
спать. И пока я укладываю маленьких, большие дети
приводят в порядок общую комнату, кухню и перед-
нюю. Потом остается какое-то время перед тем, как
идти спать, когда мы - в зависимости от настроения
или расположения духа - мастерим, поем или играем.
Мальчики иногда возятся, <от всего сердца>, говорит
всегда Вернер и показывает при этом, что это большое
удовольствие. Мне достается тогда на следующее утро
опять убирать главную комнату, так что моя выгода
огромна! Но при этом я сама охотно смотрю, как маль-
чики меряются силами. Так что скучно у нас не бы-
вает, этого не скажет никто.
Я думаю при этом всегда: они должны быть веселы.
Честное веселье признается и богом и людьми. И кто
знает, может быть, этим вытесняются какие-то дур-
ные мысли или дурные дела. Я представляю, если бы я
отсылала их в постель рано, слишком рано, большие
мальчики не могли бы так рано заснуть и придумали
бы что-нибудь.
Вчера я получила брата Маргарет - Романа. Это-
му мальчонке сейчас 15 месяцев. Он толстенький и
очень добродушный. Когда он улыбается, кажется, что
заглядывает солнце.
Собственно говоря, я хотела написать снова что-то
о моих старших мальчиках. Но это так. Как матери мне
не хочется говорить о недостатках своих детей, а мно-
го хорошего в них сейчас я не замечаю...>
Вот, наверное, то главное, что с самого начала от-
личало этих женщин: стремление не говорить о не-
достатках своих детей. И радоваться, и заранее лю-
бить тех маленьких, которых судьба свела с ними:
<...Девочка из Южного Тироля шести лет, очень жи-
вая, веселая и шаловливая. Она говорит: я кошечка
и целует всех в доме подряд. Кажется, она немка,
но говорит по-итальянски лучше, чем по-немецки. Она
так мила и очаровательна, что вряд ли можно нари-
совать более красивое личико... Сначала с новеньким
всегда тяжело. Но это пройдет...>
Конечно же, были и огорчения, и слезы, и серьез-
ные разочарования, и размолвки. Но об этом -
вскользь, а больше о самых маленьких радостях, о
светлых днях. Не о разъединяющем - о соединяющем,
об общем. Педагогика любви и добра - это доказы-
вает вся история педагогики - всегда была самой эф-
фективной. Но сколько на это нужно - не только люб-
ви к ребенку, а сил, терпения, всепрощения. Гмайнер
умел находить женщин, обладающих именно этими
качествами. И умением не возвышаться над ребен-
ком - становиться с ним вровень.
И даже тогда, когда писалось о неприятностях, им
сопутствовало одно главное чувство: сострадание. Со-
страдание к заблудшим, к оступившимся, способ-
ность любить детей всякими - свойство религиозно-
го человека. Оно не могло не влиять на педагогиче-
скую атмосферу детской деревни. <Мой старший А.
уже в учениках и живет не дома. Он приехал из Эгер-
даха, он украл у своего мастера, на своем рабочем
месте. Или хотел украсть. Что одно и то же. Я спраши-
ваю себя только, как это могло случиться? И не нахо-
жу никакого другого ответа, как то, что ему не хвата-
ет религиозности. Бедный мальчик>.
Директором первой детской деревни был Гмай-
нер. (Позже эта должность называлась в точном пере-
воде <руководитель детской деревни>. Но я ее и а
дальнейшем буду называть более близким нам сло-
вом - директор). Почти всю неделю Гмайнер прово-
дил в Инсбруке, где предпринимались дальнейшие
шаги, чтобы достать денег на жизнь и на строитель-
ство следующих домов, поднимающихся постепенно
рядом с уже построенными. В Инсбруке же находи-
лась вся документация, с которой справлялся его един-
ственный секретарь Фриц Хайдер - бывший член
юношеской группы Гмайнера.
В Имст Гмайнер приезжал с Хайдером по вечерам
и обязательно на выходные дни. Собственно говоря,
вся работа с матерями и проводилась в это время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21