Но во главе
семьи - группы стояло лицо духовное. Гмайнер счи-
тал: дети должны жить обычной жизнью семьи, и во
главе ее должна быть обычная женщина, и дети, при-
выкнув, станут называть ее мамой, И отсюда - весь
стиль жизни, возможно приближенный к естественной
семье. Готовка, стирка, уборка - все на матери-воспи-
тательнице. Он верил в доброту людей и всегда был
убежден: такие женщины, способные пригреть и полю-
бить чужих детей, найдутся.
Его проект выслушивался друзьями с интересом. Но
когда он говорил, что решил воплотить его в жизнь, на
него смотрели с недоумением, иногда смешанным с
сожалением. Он задумал, как казалось многим, не-
мыслимое: не только опровергнуть принятый порядок
детского <сиротского> учреждения, но и доказать на
практике жизнеспособность своей идеи.
Гмайнер вспоминал: <Как только я предлагал то
или иное, я наталкивался на глухую стену непонима-
ния. Повсюду, куда бы я ни стучался за помощью,
я почти не находил разделяющих мою идею. Детская
деревня? Незамужние женщины, которые должны
заменить осиротевшим детям матерей? Жизнь вместе,
похожая на обычную семью? У такой идеи - упрежда-
ли меня - не может быть ни малейших жизненных
шансов. И если меня и мою идею не отвергали реши-
тельно, то держались выжидательно. Я был обсмеян как
дилетантами, так и профессионалами в области педа-
гогики. Мне верили и доверяли несколько друзей>.
Противников у гмайнеровской модели хватало, но
у него не было запрещающих, не разрешающих. Как
мало, оказывается, надо, чтобы смелый и многими
естественно не понимаемый педагогический экспери-
мент состоялся: не мешать.
Гмайнер с самого начала понял и вычленил самое
главное в педагогическом эксперименте: самостоятель-
ность, независимость, без которой опыт не удастся.
Педагогическая свобода предполагала свободу админи-
стративную и, следовательно, финансовую. Нужны бы-
ли деньги. Но откуда он, человек, у которого нет ни
денег, ни связей, найдет средства для этой симпатич-
ной, но явно фантастической идеи? Для строительства
дома? Для содержания детей? Тогда-то Гмайнер и по-
шел тем путем, который стал нам понятен и доступен в
последнее время. Юридически зарегистрированная об-
щественная организация давала право и на благотвори-
тельные акции, на сбор денег.
Протокол о создании новой общественной органи-
зации помечен 25 апреля 1949
года.
С самого начала название организации было уло-
жено в первые буквы двух слов: SOS. И это понрави-
лось: SOS - зов просящих о спасении. SOS - три пер-
вые буквы английской фразы, ставшей интернациональ-
ным морским знаком беды. SOS - <спасите наши ду-
ши!>. А много позже, когда дело Гмайнера приобрело
мировую известность, постепенно забыли о первона-
чальном названии, считая, что это так и было задума-
но: SOS.
Адреса состоятельных людей, которые могли бы
помочь строительству первого дома, Герман Гмайнер и
его друзья, проводившие свободные часы в сарай-
чике, который был в то время <официальной рези-
денцией>, узнавали без труда. В маленьком Инсбруке
все знали друг друга. Но адреса были, а поступлений
крупных не следовало. Стартовый капитал - 600 шил-
лингов Герман тратил на то, что громко называлось
<завоеванием Инсбрука>, который пока не поддавался.
Но Гмайнер уверял: <Люди поймут>.
Вот тогда ему в голову пришла идея обратиться
не только к богатым, но и к тем, кто в послевоенное
время перебивался с хлеба на воду. Он просил каждо-
го пожертвовать один шиллинг. Всего один шиллинг в
месяц. Теперь вечерами он сам и все его помощники
с <листками пожертвований>, на которых стояло: <Я
обязуюсь ежемесячно жертвовать один шиллинг на
благотворительное дело SOS>, обходили дом за домом,
квартиру за квартирой. Они рассказывали о желании
построить для детей <детский дом с воспитанием,
приближенным к семейному>. И тоненький ручеек
трудовых шиллингов стал наполнять их кассу.
Позже, вспоминая это время, он писал: <Моя идея
SOS-киндердорфа находила мало поддержки у людей,
к которым я обращался, скорее всего потому, что это
было в послевоенные времена, когда нужда достигла
своего пика, и каждый был занят тем, чтобы хоть как-
нибудь продержаться. И я тогда с большими труднос-
тями мог заработать себе на пропитание. Часто я сидел
на лекциях с урчащим от голода желудком. Но мне
удавалось справиться с этим, думая о тех, кому жилось
еще хуже...
Так было до тех пор, пока мне не пришла в голову
мысль привлечь к моей идее детских деревень населе-
ние. И как только я обратился сначала к тирольцам,
а потом ко всем австрийцам, произошло чудо. Отклик-
нулись люди, которым самим не хватало на жизнь, ко-
торые имели жалкие жилища, пострадавшие от войны
и отмеченные нуждой послевоенных лет... Сначала от-
кликнулись бедные, потом пенсионеры и рабочие.
Позже - обычные горожане и богатые. Последние
были самыми сдержанными, но и они жертвовали -
иногда даже много - особенно после того, как убежда-
лись, что мы действительно хотим делать добро>.
Студент Герман Гмайнер, руководитель абсолютно
никому не известной благотворительной организации,
написал письма бургомистрам небольших городков,
местечек, лежащих вокруг Инсбрука. Он, описывая
свой план спасения сирот, взывал к патриотическим
чувствам (<Тироль будет началом новой педагогиче-
ской модели, направленной на благо каждого ребен-
ка>). Он и не скрывал, что денег на покупку земли
даже по тем не очень высоким ценам у них нет.
Йозеф Кох, бургомистр городка Имет, с первого
дня знакомства безоговорочно поверил в гмайнеров-
скую детскую деревню. Его не смутило ни отсутствие
средств, ни то, что у Гмайнера никакого опыта в этой
области не было. Когда много позже в одном из ин-
тервью Коха спросили, как он не побоялся взять ответ-
ственность за почти авантюрное начинание несостоя-
тельного студента, он ответил: <Я всегда исповедовал
одно правило: надо верить в добрые дела. Надо помо-
гать добрым людям>.
Ему удалось убедить и членов совета общины, хотя
некоторые из них вначале были настроены более чем
скептически. Но удалось - и участок земли на склоне
горы под Имстом был продан за
сумму действительно символическую. Да и кто тогда,
только-только вздохнув от войны, мог строить в этом
месте, где еще не было ни настоящей дороги, ни водо-
провода, ни электричества. Все надо было тянуть из
Имста. И все это, считал Гмайнер, нужно сделать обя-
зательно. Он с самого начала не признавал времен-
ных решений, строительства на короткое время с тем,
что потом когда-то исправим, доделаем, улучшим.
В Имсте же Гмайнеру удалось встретить бывшего
однополчанина - строительного мастера, берущего
подряды. Гмайнер сумел и его уговорить взяться за
строительство первого дома без всякой предваритель-
ной оплаты и, по существу, без серьезных гарантий.
Так везло Гмайнеру на бескорыстных людей? На добро-
ту, на терпимость, на понимание? Да, наверное, у него
был нюх на таких людей. <Потому у меня и нос такой
длинный>, - шутил Гмайнер. Но - и теперь это ви-
дишь особенно ясно - когда у людей не связаны руки,
когда им не вдалбливают, что все за всех решит госу-
дарство, когда инициатива не наказуема - добро ста-
новится действенным. У него есть возможность разви-
даться, втягивая в свою орбиту все новых людей.
Из Имста в Инсбрук Гмайнер должен был бы воз-
аратиться в самом лучшем расположении духа. Можно
было приступать к реализации идеи. Но он чувствовал
смятение: он понимал, что от одной из намеченных
им жизненных целей он должен отказаться. Он не ста-
нет врачом. Слишком велика ответственность задуман-
ного. Он не сможет ее переложить на чужие плечи,
Это его ноша. Так он принял это нелегкое для него
решение: уйти из университета и посвятить себя детям.
Теперь никто не помнит, кто сделал рисунок перво-
го дома, с деревянным балконом на втором этаже, а
за ним - горы и мохнатые елки. Елки так и растут на
э1ом же месте. Я была в этом доме в год сорокалетия
первой деревни с работниками московского городско-
го комитета народного образования. И они - столич-
ные жители не самой маленькой в мире страны -
вздыхали: <Наших бы детей в такие домики!>. Наших
бы детей в 1989 году в домики, которые Гмайнер строил
под Имстом в послевоенное время!
Домик был построен таким же, как на рисунке:
двухэтажным с балконом. На первом этаже - про-
сторная прихожая, где все дети могут раздеться, боль-
шая общая комната, соединенная окном, которое на
нашем казенном языке называется раздаточным, с кух-
ней. Рядом - небольшая комната для матери-воспи-
тательницы. Здесь же - уборная с умывальником.
Подвал, как это и раньше было принято в австрийских
домах, - не наш погреб, а чисто оштукатуренная
большая комната, где можно и продукты хранить, и
дег.-кие лыжи, санки поставить. Второй этаж - четыре
детские комнаты, ванная и туалет.
Ходила по этому дому, и сегодня не производяще-
.41 впечатления неудобного, неуютного, и вспоминала
сдаю поездку в Омскую область, в которой я сделала
одно грустное открытие...
Рассказывая об истории гмайнеровской модели, я
-1< могу уйти от сопоставлений, сколь бы невыгодны-
" они для нас ни были. Без сопоставлений, без
-х-ысления и нашего часто безмерного горького опы-
та мы не изменим нашей до последней поры моно-
литно-однообразной педагогической практики.
...Мягкий баритон ласково припевает: <Родитель-
ский дом - начало начал. Ты в жизни моей надежный
причал>.
- Да выключите вы радио! - взрывается обычно
не повышающая тон завуч Елена Ивановна и утирает
нос рыдающему мальчишке своим платком. Павлика,
ослепшего от горя и плача, вернули девочки седьмого
класса с дороги в лес, куда он направился, чтобы
бежать домой. Восьмилетнего Павлика привезли в ин-
тернат в село Екатерининское, которое отделяется от
районного города Енисеем и лежит в трехстах кило-
метрах от Омска, три недели тому назад. И он тут же
забыл все про родительский дом, что не дай бог
когда-нибудь потом вспомнить. И помнил только, что
там осталась рыжая кошка и что мамка ему молока
давала.
- Ну и что? - говорит Елена Ивановна. - Пойдем
на кухню, у нас тоже молоко есть.
Павлик смотрит на нее взрослыми грустными го-
лубыми глазами и протягивает худенькую ручку в
цыпках. И они идут на кухню пить молоко.
В личном деле у Павлика таинственные буквы ЛТП
и ЛРП. Но это для непосвященных они таинственные.
В детских домах и тех школах-интернатах, что офици-
ально носят сейчас чудовищное название <для детей-
сирот и детей родителей, лишенных родительских
прав>, к этим печальным сокращениям, объясняющим
появление ребенка в школе-интернате, уже привыкли.
ЛТП - кто-то из родителей в лечебно-трудовом про-
филактории (для алкоголиков), ЛРП - лишенные ро-
дительских прав.
Те же буквы стоят в делах, лежащих на столе в
маленьком доме администрации Екатерининской шко-
лы-интерната. Одна стопка - восьмиклассники, ко-
торые в этом году покинут школу. Другая - только
приехавшие сюда первоклассники. Из двадцати трех
просмотренных дел у восьмиклассников - тринадцать
родителей лишены родительских прав, у двоих - ро-
дители не лишены прав, но пьют, и поэтому дети ме-
стной властью определены в интернат, у двоих - один
из родителей осужден, одного мать покинула еще в
младенчестве... Из семнадцати дел первоклашек - у
тринадцати родители лишены родительских прав, у
одного мать в тюрьме... Детей осиротило не лихо-
летье, не война. Пьянство.
Личные дела воспитанников так и останутся лежать
в этом сейфе в деревянном доме. Не надо, незачем
им брать с собой в самостоятельную жизнь акты обсле-
дований, решения судов и официальные письма, кото-
рые рассказывают, откуда их забрали.
<...В квартире грязь, печь нетоплена, продуктов
нет... Ни у одного ребенка нет необходимого белья,
одежды, обуви...>
<...Мать имеет четырех детей, все от разных
отцов, ведет разгульный образ жизни, пьянствует. В ее
доме собираются ежедневно разгульные компании, а
дети ходят в рваной одежде, часто голодные. Их кор-
мят соседи, а частенько они сдают бутылки, покупают
хлеб и едят прямо на улице...>
<...Ребенок К., пяти лет, голодный бродит по дерев-
не в поисках своей матери, которая в это время спит
где-то пьяная...>
<...Девочка Н. больна гастритом и холециститом,
что является следствием плохого питания и недоеда-
ния, не посещала школу, неопрятная...>
<...В квартире М. - грязь и холод, на кровати маль-
чика отсутствовало постельное белье. При опросе со-
седей было установлено, что, когда М. просил дома
есть, его выгоняли на улицу или запирали в подвале.
Из-за пьянок и дебошей последнее время М. не ночует
дома...>
Я отрываюсь от этих бумаг, чтобы взглянуть в окно,
где березы еще светлей на яркой хвое леса, обступив-
шего интернат со всех сторон. Для того чтобы читать
эти личные дела, нужно... Не знаю, что нужно, чтобы
спокойно читать, как взрослые рушат свои жизни, то-
пят их в вине и грязи и тянут туда же детей.
В одно окно виден по-особому величественный си-
бирский лес, а в другое - полтора этажа вот уже два
года возводимого нового корпуса и вход в столовую.
Попадают туда через полуразрушенное здание, кото-
-5 17
0781 I>.:
\ш-.......
рое мешало строительной площадке. В этом полуот-
кушенном бульдозером доме остался пролом от двери.
К ней в нормальное - готова была написать слово
<мирное> - время вело бы ступенек семь-восемь,
А сейчас ступенек нет, и на пролом уложены само-
дельные сходни, как на том пароходе, который подхо-
дит к селу. Только на пароходе - еще и поручни, а
здесь поручней нет. Сходни вверх, сходни вниз. Три-
ста детей балансируют на них достаточно умело.
- И вы тоже входите по этим дощечкам? - спра-
шиваю я одну из воспитательниц, а она отвечает:
- Ну.
По-местному это утверждение. И в этот момент я
вижу, как в проеме появляется другая воспитательница
и бочком, опасливо сходит, снисходительно ведомая
мальчиком лет десяти.
Но что досочки, что я к этим досочкам-сходням
привязалась, если я уже прошла по интернату. По тем
двум спальным корпусам, которые и должны заменять
приехавшим сюда детям дом. В новой, недавно по-
строенной школе они учатся, а в этих двух старых де-
ревянных корпусах живут. В выбитых окнах спален -
фанера, в одном окне на втором этаже корпуса для
девочек вместо стекла - старое зимнее пальто в зе-
леную клеточку, в другом - деревянный сборчатый
щит. Искореженные, словно изгрызанные, двери, раз-
битые рукомойники. Платья в комнатах у девочек ви-
сят по стенам на гвоздиках, под потолком - голые
лампочки. Столы только в нескольких комнатах, стуль-
ев - два-три на десять кроватей. В одной из мальчи-
ковых спален одна тумбочка на девять человек.
- Куда же они кладут личные вещи? - спрашиваю
я воспитательницу.
- А какие у них личные вещи? Им и прятать нечего.
Правда, кровати застелены новыми покрывалами и
подушки лежат <по форме>, а по стенам у девочек,
закрывая осыпавшуюся штукатурку, висят - тоже но-
вые - <ковровые изделия>, как они называются во
всех официальных бумагах. А в жизни - это тканые
накидки на диваны. Но и они не скрывают какого-то
не сегодняшнего, почти бутафорского, почти театраль-
ного, как это ни кощунственно звучит, убожества.
В восьмом классе уроки литературы ведет Алек-
сандр Петрович, бывший воспитанник детского дома,
ушедший из обычной школы, <потому что я здесь нуж-
нее>. Быстрый, тонкий, он заходит в класс и артисти-
ческим жестом сажает ребят:
- Я рад вас видеть, друзья мои.
Восьмиклассники отвечают на анкету, ее последний
вопрос: <Что бы ты изменил в интернате?> Александр
Петрович - мне: <Боюсь, ваши надежды не оправда-
ются>. Листочки собраны, начинаю читать с последнего
ответа. Прочерк, прочерк, прочерк. На одном листке
написано: <Не чего ни надо>. Значит, все то, отчего
хочется кричать и бежать, звать на помощь, они прини-
мают? Считают нормой жизни, потому что иного и в ро-
дительском доме не видели?
На парте, где я сижу, лежит учебник литературы с
цитатой из Белинского о Пушкине на обложке: <К осо-
бенным свойствам его поэзии принадлежит ее способ-
ность развивать в людях чувство изящного и чувство
гуманности, разумея под этим словом бесконечное ува-
жение к достоинству человека>.
Вот оно, вот оно - самое главное. Все трагедии
родительского дома - в отсутствии самоуважения, в
потере человеческого достоинства, без которого нет
характера, нет личности. Человека нет. А как его воспи-
таешь у ребят - чувство человеческого достоинства
в этих унижающих человека условиях?
Еще в Москве, когда читала письмо, пришедшее из
Омска, выплывал очередной стереотип:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21