Мне необходимо сбрить волосы на всем теле.
Каса неслышно вышел, и дверь тихонько скрипнула. Хаэмуас посмотрел на Свиток Тота. Теперь он понимал, что Гори не стал тайно раскапывать гробницу, он не крал этот свиток. Папирус сам вернулся к нему, и отныне это древнее сокровище – его долг и его судьба, его тяжкая ноша, и ничто не в силах отвратить от него неминуемые последствия. Возможно, Ненефер-ка-Птах заполучил этот свиток в свою собственность таким же путем. Возможно, так он и переходит от одного мага к другому, волоча за собой длинный шлейф страшных проклятий, передающихся от владельца к владельцу. Хаэмуас заставил себя взять папирус в руки, развернуть, вглядеться в черную, мрачную тайну. Потом, отложив свиток в сторону, он принялся за папирусы, исписанные твердым, ровным почерком Антефа. Ему хотелось во всех подробностях знать ту историю, что в конце концов привела Гори к гибели. Его мысли помимо воли обратились к Гори, но он отчаянным усилием заставил себя сосредоточиться на том, что ему предстояло совсем скоро совершить, потому что мысли неминуемо влекли за собой чувства, а чувства – безудержный вихрь безумия, сметающий все на своем пути.
Он закончил чтение и уже укладывал свитки в ларец, когда появился Каса. Его сопровождал молодой слуга. Юноша с трудом втащил в кабинет огромную чашу с водой, поставил ее на стол и с поклоном вышел. Каса разложил здесь же все остальное и молча стоял, ожидая дальнейших распоряжений. Внешне он казался вполне спокойным, однако Хаэмуас уловил его внутреннее волнение. «Хвала богам, Нубнофрет безупречно вышколила слуг. Каса выдержит все до конца».
– В первую очередь ты должен меня побрить, – сказал он. – Все тело, полностью – понимаешь, Каса? – от макушки до пяток. На моем теле не должно оставаться ни единого волоска. Сейчас для меня важно быть безупречно чистым.
И он улегся на твердый, вымощенный плитками пол, а слуга резкими короткими движениями принялся брить ему голову, переходя затем ниже, со всем тщанием уничтожая на его теле каждый волосок. Хаэмуас заставил себя настроиться на нужный лад, сосредоточиться и подготовить свой дух, свое сознание к тому, что предстояло свершить. Каса трудился над ним, а Хаэмуас тем временем повторял про себя очистительные молитвы. Слуга закончил свою работу, и царевич поднялся.
– Теперь омой меня нильской водой, – приказал он. – Возьми для этого один кусок полотна. Сначала омой мое тело, затем переходи к рукам, груди и ступням. После чего я раскрою рот. Ты должен будешь промыть его изнутри. Предупреждаю тебя еще раз: ты не должен произносить ни слова.
Каса исполнил все в точности, его руки ловко и проворно, вместе с тем тщательно и аккуратно делали свое дело. Дом все еще был объят ночной тьмой, не чувствовалось никаких признаков рассвета, хотя утро было уже не за горами. Хаэмуасу казалось, что прошел целый век с тех пор, как он говорил с Антефом, как бросился со всех ног к причалу, как увидел, увидел там… Он почувствовал, что Каса обтирает ему ноги, и не задумываясь принялся читать положенные заклинания.
– Ноги мои омыты на каменной скале, что высится на берегу божественного озера. – Потом он раскрыл рот и закрыл глаза, а Каса обтер ему язык, зубы и нёбо. – Теперь с моих уст сорвутся лишь чистые слова, – произнес он, когда Каса закончил работу. – А теперь, Каса, зажги ладанную курильницу и дай ее мне. – Слуга исполнил все в точности, и вскоре комната наполнилась ароматным серым дымком.
Почуяв этот знакомый запах, Хаэмуас немного успокоился: ладан вселял в него уверенность. «Я – жрец, – размышлял он, – и не важно, какие проступки я совершил, все равно мне под силу, пройдя обряд очищения, встать наравне с богами».
– Теперь возьми масло и вылей мне на голову, – приказал он.
Густая, тягучая, сладковатая жидкость потекла ему за уши, потом, найдя ложбинку на груди, устремилась по телу вниз. Нужные слова полились свободнее, и Хаэмуас чувствовал, что может теперь сосредоточиться на том, что происходит с ним в эту минуту, вместо того чтобы с волнением думать о предстоящем, о том, чему суждено сейчас свершиться.
– Открой склянку с мазью, – сказал он, и, когда Каса исполнил его приказание, Хаэмуас покрыл мазью свой лоб, грудь и живот, а также руки и ступни. – Теперь соду, – бросил он, и, когда перед ним появилась кухонная чашка, Хаэмуас взял двумя пальцами щепоть и насыпал себе за уши и на язык. – Теперь, Каса, оберни меня полотном. – И он вздохнул, когда слуга оборачивал его тело в огромный квадратный кусок полотна. Очищение завершено. Теперь он в безопасности. – Сандалии, – сказал он, и Каса, склонившись к его ногам, надел на царевича сандалии. – Теперь открой склянку с зеленой краской – она стоит на столе, возьми кисть и нанеси мне на язык символ Маат.
Дрожащей рукой Каса водил кистью по языку хозяина. «Теперь я вступаю в царство двух Маат, двух истин – космической и человеческой, – повторял про себя Хаэмуас. – Равновесие достигнуто».
Пора приступать. Повернувшись на восток, Хаэмуас начал обряд отождествления с богами.
– Я – Величайший, – произносил он нараспев. – Я – семя, рожденное богом. Я – великий чародей, сын великого чародея. У меня много имен и много воплощений, и каждому богу присуща моя ипостась… – так он продолжал свои таинственные, плавно-напевные заклинания, понимая, что сумел привлечь к себе внимание богов. Они теперь внимательно, с любопытством взирают на него, но стоит ему ошибиться в одном лишь слове, в одной интонации, как они презрительно отвернут от него свои взоры и его власти над ними придет конец.
Хаэмуас давно решил, что не станет обращаться к Тоту. Тот оставил его своей милостью. Бог не дал ему ни малейшей возможности искупить совершенный грех. Нет, к исполнению своей воли он намеревался склонить Сета. Сета, что никогда не вызывал его искреннего интереса, оставаясь в его сознании лишь напоминанием о диких, необузданных днях египетской древности с их кровавыми жертвами, которых отдавали на растерзание жрецам Сета, дабы человеческая кровь напитала землю и наделила ее плодородием. Его полудикарская отчужденность, его независимость и непредсказуемость всегда вызывали у Хаэмуаса содрогание. Он вполне понимал, что, обращаясь теперь к Сету, он тем самым на веки вечные отдает себя самого в его власть, до конца дней своих принимает на себя долг верности божеству, к которому всегда относился с легким презрением, видя в нем воплощение разрушительного начала, хаоса, и ему придется впредь приносить Сету жертвы и служить ему верой и правдой. Но из всех богов один лишь Сет без колебаний согласится исполнить требование Хаэмуаса – полное физическое и духовное уничтожение его заклятых врагов.
Тем временем божественное отождествление завершилось. Он стоял как равный среди богов. Можно продолжать. Вдохнув побольше воздуха, он громко начал:
– К тебе я взываю, Сет неистовый, Сет властелин бурь! Услышь меня, ибо мне ведомо твое тайное имя!
Он замолчал, почувствовав, что в комнате внезапно сделалось очень тихо. Пламя лампы ровным столбиком поднималось строго вверх, и обычные дуновения воздуха, что вызывают его легкие колебания, вдруг стихли. По лицу Хаэмуаса катились капли пота, пот холодными струями стекал по спине. Бог обратил к нему свой слух, и Хаэмуас приступил к оградительному заклинанию, которым не смел пренебречь ни один чародей, собираясь склонить божество к исполнению своей воли.
– С тобой говорю не я, – произносил Хаэмуас, – не мои уста извергают эти слова, но волшебная сила, что явилась сюда, дабы наказать троих злодеев.
Тишина становилось все более угнетающей. Казалось, она имеет собственный разум и свои настроения. Хаэмуас слышал, как за его спиной тяжело дышит Каса.
– Если же ты отмахнешься от моих слов, – продолжал Хаэмуас, стараясь, чтобы его голос звучал твердо и уверенно, – знай же, что на ступенях твоего храма я обезглавлю гиппопотама, я оберну тебя в кожу крокодила, ибо мне ведомо твое тайное имя. – Он сделал паузу, а затем громко повторил четыре раза: – Имя твое – День-когда-женщина-дала-жизнь-сыну! – Он весь был во власти сосредоточенного напряжения, полотно, закрывавшее его тело, уже пропиталось потом. Никогда прежде ему не приходилось прибегать к подобным заклинаниям, имея своей целью разрушение и уничтожение, и поэтому ему было почти так же страшно, как и бедняге Касе. – Я – Сет, я – Сет, я – Сет, я – Сет! – победоносно восклицал он. – Я – тот, кто разделил единое. Я – тот, что исполнен силы и наделен великой властью, я Сет, Сет, Сет!
Дым ладанных курений, висевший под самым потолком, вдруг начал неистово клубиться и заполнил собой всю комнату. Пламя лампы судорожно дергалось, а откуда-то со стороны окна налетел порыв ветра, донесся чей-то голос. Настала пора освобождения.
– Каса, – сказал Хаэмуас, – возьми у меня на столе горшочек с воском и вылепи три человеческих фигуры. Не старайся придать им внешнее сходство, просто сделай голову, туловище и конечности. Двоим приделай мужской член.
Дрожа всем телом, Каса приступил к работе. Когда на него упал луч света, Хаэмуас заметил, что глаза у него вылезают из орбит, ярко светятся в темноте белки. Хаэмуас взял лист свежего папируса и зелеными чернилами написал на нем имена – Ненефер-ка-Птах, Агура и Мерху. Еще он добавил имя древнего предка Ненефера. Следовало также указать имена его родителей, но они были ему неизвестны. Когда он закончил, у Касы уже были готовы три восковые куклы. Грубо слепленные, они все же напоминали своими очертаниями человеческие фигуры.
Хаэмуас схватил со стола нож. Нож из слоновой кости, сработанный специально для него по случаю его последнего и окончательного посвящения; никто другой не должен был его касаться. На лезвии было вырезано изображение его покровителя, бога Тота. «Больше он мне не покровитель, – мрачно подумал Хаэмуас. – Тот – повелитель Ненефера, но Сет сильнее, Сет наделен дикой, первобытной властью. Сет вонзит в них свои острые клыки, размозжит им кости и выплюнет жалкие потроха».
Острием ножа он вырезал на голове каждой куклы ее имя.
– Теперь перевяжи каждую куклу черной нитью, – распорядился он. После чего Хаэмуас поставил кукол на лист папируса и отступил на шаг. – Начинаю заклинание на власть над судьбой Ненефер-ка-Птаха, Агуры и Мерху как в этом мире, так и в ином, – говорил он, со всем тщанием соблюдая ритм. Он повторил эти слова четыре раза, потом продолжил: – Я – Величайший, сын Величайшего, я есть пламя и сын пламени, мою отсеченную главу вложили мне в руки. Но их головы, головы моих врагов, да будут отсечены на веки вечные. Им никогда не соединиться с телом, ибо так говорю я, Сет, властелин их страданий. – Сделав паузу, чтобы перевести дух перед следующими строками, он погрузился в происходящее весь без остатка. Слова зазвучали с непререкаемой властью, тело наполнилось неодолимой силой. – Они подвергнутся тлению, их раздувшиеся смрадные тела сожрут черви. Они сгниют и обратятся в прах. Они больше не будут сущностью, они лишатся своей силы, их потроха рассыплются в прах, глаза сгниют в глазницах, уши утратят слух, языки замолчат навсегда, волосы выпадут. Их мертвые тела не будут покоиться вечно. Они погибнут, погребенные в этой земле, ибо это говорю я, Сет, повелитель богов.
В эту минуту они все трое попали под власть его чародейства. Они были еще живы, но уже лишились сил к борьбе против уготованной им участи. Однако одного лишь физического, телесного, уничтожения недостаточно. Хаэмуас понимал, что, пока существуют их ка, он не сможет спать спокойно. Его цель – в том, чтобы уничтожить их полностью, без остатка, и единственный возможный путь – это изменить их имена. Имя священно. Если после смерти человека остается его имя, боги могут признать его, принять в свое вечное царство, а может быть, даже даровать повторное возвращение в прежнее тело. Усилием воли Хаэмуас подавил дрожь, охватившую при этих мыслях все его существо. Теперь главное не оробеть. Нельзя думать, нельзя представлять себе страшных картин и, главное, нельзя поддаваться страху.
Откинув назад голову, он закрыл глаза.
– Я – Сет, и моя месть праведна, – ревел он. – Я отнимаю имя бога Птаха, создателя мира, от имени Ненефер-ка-Птах и тем лишаю своего врага божественной помощи и силы. От имени Агура отниму я имя бога Ра, имя царственного солнца, и тем лишаю своего врага божественной помощи и силы. От имени Мерху отниму я имя бога Ху, божественного слова языка Птаха, и тем лишаю своего врага божественной помощи и силы. И вот как изменю я их имена: Птах-его-ненавидящий, Ра-ее-сжигающей, Ху-налагающий-проклятие. Польза обратится во вред, а вред принесет с собой верную смерть. Умрите во второй раз! Умрите, умрите, умрите! – Он приблизился к столу, на котором стояли восковые фигурки, но как раз в эту минуту раздался слабый стук в дверь.
– Хаэмуас, я знаю, что ты здесь. Чем ты там занят? – Это была Табуба.
Хаэмуас замер на месте, а Каса едва слышно вскрикнул. Царевич бросил на него гневный взгляд, призывая к молчанию, испугавшись, что слуга разрушит чары теперь, в момент наивысшего напряжения. Каса кивнул и захлопнул рот.
– Дорогой, я знаю, ты хочешь совершить заклинание, – раздался из-за двери ее приглушенный голос. Хаэмуас слышал, как ее ногти царапают древесину. – Откажись от своей затеи. Дай мне возможность доставить тебе еще больше радости и счастья. Я дам тебе такое наслаждение, введу в безумный экстаз, что не по силам никакой другой женщине, Хаэмуас. Разве это так плохо? Я всего лишь хочу жить, хочу того же, что и все другие люди. Неужели это так грешно? – Теперь ее голос звучал громче, и Хаэмуас, внезапно охваченный болью и смятением, различил в нем истеричные нотки. Он стоял не шелохнувшись. – Я сразу поняла, что ты задумал, едва открыла глаза и увидела рядом с собой пустую постель, – громко продолжала она. – Я почуяла, что ты задумал. Ты решил избавиться от нас, но это жестоко, Хаэмуас! Все равно твои старания пойдут прахом, ведь Тот отвернулся от тебя. Твои слова не будут иметь силы, ведь Тот… – Ее голос смолк, и до слуха обоих мужчин в кабинете донесся тихий шорох – это она украдкой старалась открыть замок. Вдруг все стихло. Хаэмуас словно воочию видел, как она сидит, согнувшись, на полу, волосы разметались по плечам, легкая сорочка едва прикрывает руки. – Это не Тот, – тихим голосом произнесла она. – Конечно, не он. Это Сет, я не ошиблась? Сет, идолище твоего отца. Сет, от кого все вы унаследовали рыжие волосы. О боги! – И после этого она забарабанила в дверь кулаками и громко закричала: – Хаэмуас! Я люблю тебя! Я тебя обожаю! Прошу тебя, не убивай меня! Мне страшно! Я хочу жить!
Хаэмуас чувствовал, что во рту у него пересохло, он опять повернулся к столу, на котором стояли фигурки, стараясь собрать во рту необходимое количество слюны. А она по-прежнему стенала и рыдала за дверью, била в твердую древесину ногами и кулаками, и ему никак не удавалось отделаться от яркой картины, стоявшей перед его мысленным взором, – как она бьется там, охваченная ужасом и отчаянием, лишившаяся рассудка. Хаэмуас сосредоточенно плюнул на все три фигурки по очереди.
– Проклинаю! – воскликнул он громко.
Шум за дверью прекратился, потом она резко закричала:
– О боги, не надо! Мне больно, Хаэмуас! Умоляю, не надо!
– С особым тщанием Хаэмуас расставил на полу фигурки, положил рядом лист папируса, после чего с силой опустил левую ногу на восковые куклы. Из-за двери послышались стенания и сдавленные хрипы, отвратительные чавкающие звуки, от которых Каса заткнул уши руками и повалился Все равно я не умру до конца, не умру! – кричала она. – Я еще вернусь, гнусный шакал, ибо заклинания Свитка нельзя лишить силы!
– Нет, можно, – прошептал Хаэмуас. – Проклинаю, Табуба. Проклинаю. – Он встал на колени, взял в руки нож из слоновой кости и аккуратно всадил его по очереди в каждую из фигурок, затем провел острием по листу папируса. Раздался тихий звук, и папирус рассыпался. Взяв чашу, Хаэмуас выплеснул со дна последние капли воды, сложил в нее все изуродованные останки, поднес лампу и поджег. Папирус мгновенно вспыхнул, а воск начал плавиться.
– Проклинаю, – прошептал он в последний раз.
Табуба кричала во весь голос, всю комнату заполнил ее дикий, нечеловеческий вопль. Хаэмуас почти видел, как она извивается на полу по ту сторону двери, как молотят ее кулаки по твердой древесине. На дне большой чаши образовалась лужица воска, в которой стало невозможно различить отдельные фигурки, папирус же обратился в горстку темного невесомого пепла.
Хаэмуас заплакал. «Мне сопутствовала удача, – думал он, отирая глаза, слезящиеся от ладана и едкого дыма сгоревшего папируса. – Заклинание возымело силу. Сет подчинился моей власти, но уже сейчас, в эту самую минуту, он вновь обретает независимость, без тени жалости взирает на меня своим жестоким взором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Каса неслышно вышел, и дверь тихонько скрипнула. Хаэмуас посмотрел на Свиток Тота. Теперь он понимал, что Гори не стал тайно раскапывать гробницу, он не крал этот свиток. Папирус сам вернулся к нему, и отныне это древнее сокровище – его долг и его судьба, его тяжкая ноша, и ничто не в силах отвратить от него неминуемые последствия. Возможно, Ненефер-ка-Птах заполучил этот свиток в свою собственность таким же путем. Возможно, так он и переходит от одного мага к другому, волоча за собой длинный шлейф страшных проклятий, передающихся от владельца к владельцу. Хаэмуас заставил себя взять папирус в руки, развернуть, вглядеться в черную, мрачную тайну. Потом, отложив свиток в сторону, он принялся за папирусы, исписанные твердым, ровным почерком Антефа. Ему хотелось во всех подробностях знать ту историю, что в конце концов привела Гори к гибели. Его мысли помимо воли обратились к Гори, но он отчаянным усилием заставил себя сосредоточиться на том, что ему предстояло совсем скоро совершить, потому что мысли неминуемо влекли за собой чувства, а чувства – безудержный вихрь безумия, сметающий все на своем пути.
Он закончил чтение и уже укладывал свитки в ларец, когда появился Каса. Его сопровождал молодой слуга. Юноша с трудом втащил в кабинет огромную чашу с водой, поставил ее на стол и с поклоном вышел. Каса разложил здесь же все остальное и молча стоял, ожидая дальнейших распоряжений. Внешне он казался вполне спокойным, однако Хаэмуас уловил его внутреннее волнение. «Хвала богам, Нубнофрет безупречно вышколила слуг. Каса выдержит все до конца».
– В первую очередь ты должен меня побрить, – сказал он. – Все тело, полностью – понимаешь, Каса? – от макушки до пяток. На моем теле не должно оставаться ни единого волоска. Сейчас для меня важно быть безупречно чистым.
И он улегся на твердый, вымощенный плитками пол, а слуга резкими короткими движениями принялся брить ему голову, переходя затем ниже, со всем тщанием уничтожая на его теле каждый волосок. Хаэмуас заставил себя настроиться на нужный лад, сосредоточиться и подготовить свой дух, свое сознание к тому, что предстояло свершить. Каса трудился над ним, а Хаэмуас тем временем повторял про себя очистительные молитвы. Слуга закончил свою работу, и царевич поднялся.
– Теперь омой меня нильской водой, – приказал он. – Возьми для этого один кусок полотна. Сначала омой мое тело, затем переходи к рукам, груди и ступням. После чего я раскрою рот. Ты должен будешь промыть его изнутри. Предупреждаю тебя еще раз: ты не должен произносить ни слова.
Каса исполнил все в точности, его руки ловко и проворно, вместе с тем тщательно и аккуратно делали свое дело. Дом все еще был объят ночной тьмой, не чувствовалось никаких признаков рассвета, хотя утро было уже не за горами. Хаэмуасу казалось, что прошел целый век с тех пор, как он говорил с Антефом, как бросился со всех ног к причалу, как увидел, увидел там… Он почувствовал, что Каса обтирает ему ноги, и не задумываясь принялся читать положенные заклинания.
– Ноги мои омыты на каменной скале, что высится на берегу божественного озера. – Потом он раскрыл рот и закрыл глаза, а Каса обтер ему язык, зубы и нёбо. – Теперь с моих уст сорвутся лишь чистые слова, – произнес он, когда Каса закончил работу. – А теперь, Каса, зажги ладанную курильницу и дай ее мне. – Слуга исполнил все в точности, и вскоре комната наполнилась ароматным серым дымком.
Почуяв этот знакомый запах, Хаэмуас немного успокоился: ладан вселял в него уверенность. «Я – жрец, – размышлял он, – и не важно, какие проступки я совершил, все равно мне под силу, пройдя обряд очищения, встать наравне с богами».
– Теперь возьми масло и вылей мне на голову, – приказал он.
Густая, тягучая, сладковатая жидкость потекла ему за уши, потом, найдя ложбинку на груди, устремилась по телу вниз. Нужные слова полились свободнее, и Хаэмуас чувствовал, что может теперь сосредоточиться на том, что происходит с ним в эту минуту, вместо того чтобы с волнением думать о предстоящем, о том, чему суждено сейчас свершиться.
– Открой склянку с мазью, – сказал он, и, когда Каса исполнил его приказание, Хаэмуас покрыл мазью свой лоб, грудь и живот, а также руки и ступни. – Теперь соду, – бросил он, и, когда перед ним появилась кухонная чашка, Хаэмуас взял двумя пальцами щепоть и насыпал себе за уши и на язык. – Теперь, Каса, оберни меня полотном. – И он вздохнул, когда слуга оборачивал его тело в огромный квадратный кусок полотна. Очищение завершено. Теперь он в безопасности. – Сандалии, – сказал он, и Каса, склонившись к его ногам, надел на царевича сандалии. – Теперь открой склянку с зеленой краской – она стоит на столе, возьми кисть и нанеси мне на язык символ Маат.
Дрожащей рукой Каса водил кистью по языку хозяина. «Теперь я вступаю в царство двух Маат, двух истин – космической и человеческой, – повторял про себя Хаэмуас. – Равновесие достигнуто».
Пора приступать. Повернувшись на восток, Хаэмуас начал обряд отождествления с богами.
– Я – Величайший, – произносил он нараспев. – Я – семя, рожденное богом. Я – великий чародей, сын великого чародея. У меня много имен и много воплощений, и каждому богу присуща моя ипостась… – так он продолжал свои таинственные, плавно-напевные заклинания, понимая, что сумел привлечь к себе внимание богов. Они теперь внимательно, с любопытством взирают на него, но стоит ему ошибиться в одном лишь слове, в одной интонации, как они презрительно отвернут от него свои взоры и его власти над ними придет конец.
Хаэмуас давно решил, что не станет обращаться к Тоту. Тот оставил его своей милостью. Бог не дал ему ни малейшей возможности искупить совершенный грех. Нет, к исполнению своей воли он намеревался склонить Сета. Сета, что никогда не вызывал его искреннего интереса, оставаясь в его сознании лишь напоминанием о диких, необузданных днях египетской древности с их кровавыми жертвами, которых отдавали на растерзание жрецам Сета, дабы человеческая кровь напитала землю и наделила ее плодородием. Его полудикарская отчужденность, его независимость и непредсказуемость всегда вызывали у Хаэмуаса содрогание. Он вполне понимал, что, обращаясь теперь к Сету, он тем самым на веки вечные отдает себя самого в его власть, до конца дней своих принимает на себя долг верности божеству, к которому всегда относился с легким презрением, видя в нем воплощение разрушительного начала, хаоса, и ему придется впредь приносить Сету жертвы и служить ему верой и правдой. Но из всех богов один лишь Сет без колебаний согласится исполнить требование Хаэмуаса – полное физическое и духовное уничтожение его заклятых врагов.
Тем временем божественное отождествление завершилось. Он стоял как равный среди богов. Можно продолжать. Вдохнув побольше воздуха, он громко начал:
– К тебе я взываю, Сет неистовый, Сет властелин бурь! Услышь меня, ибо мне ведомо твое тайное имя!
Он замолчал, почувствовав, что в комнате внезапно сделалось очень тихо. Пламя лампы ровным столбиком поднималось строго вверх, и обычные дуновения воздуха, что вызывают его легкие колебания, вдруг стихли. По лицу Хаэмуаса катились капли пота, пот холодными струями стекал по спине. Бог обратил к нему свой слух, и Хаэмуас приступил к оградительному заклинанию, которым не смел пренебречь ни один чародей, собираясь склонить божество к исполнению своей воли.
– С тобой говорю не я, – произносил Хаэмуас, – не мои уста извергают эти слова, но волшебная сила, что явилась сюда, дабы наказать троих злодеев.
Тишина становилось все более угнетающей. Казалось, она имеет собственный разум и свои настроения. Хаэмуас слышал, как за его спиной тяжело дышит Каса.
– Если же ты отмахнешься от моих слов, – продолжал Хаэмуас, стараясь, чтобы его голос звучал твердо и уверенно, – знай же, что на ступенях твоего храма я обезглавлю гиппопотама, я оберну тебя в кожу крокодила, ибо мне ведомо твое тайное имя. – Он сделал паузу, а затем громко повторил четыре раза: – Имя твое – День-когда-женщина-дала-жизнь-сыну! – Он весь был во власти сосредоточенного напряжения, полотно, закрывавшее его тело, уже пропиталось потом. Никогда прежде ему не приходилось прибегать к подобным заклинаниям, имея своей целью разрушение и уничтожение, и поэтому ему было почти так же страшно, как и бедняге Касе. – Я – Сет, я – Сет, я – Сет, я – Сет! – победоносно восклицал он. – Я – тот, кто разделил единое. Я – тот, что исполнен силы и наделен великой властью, я Сет, Сет, Сет!
Дым ладанных курений, висевший под самым потолком, вдруг начал неистово клубиться и заполнил собой всю комнату. Пламя лампы судорожно дергалось, а откуда-то со стороны окна налетел порыв ветра, донесся чей-то голос. Настала пора освобождения.
– Каса, – сказал Хаэмуас, – возьми у меня на столе горшочек с воском и вылепи три человеческих фигуры. Не старайся придать им внешнее сходство, просто сделай голову, туловище и конечности. Двоим приделай мужской член.
Дрожа всем телом, Каса приступил к работе. Когда на него упал луч света, Хаэмуас заметил, что глаза у него вылезают из орбит, ярко светятся в темноте белки. Хаэмуас взял лист свежего папируса и зелеными чернилами написал на нем имена – Ненефер-ка-Птах, Агура и Мерху. Еще он добавил имя древнего предка Ненефера. Следовало также указать имена его родителей, но они были ему неизвестны. Когда он закончил, у Касы уже были готовы три восковые куклы. Грубо слепленные, они все же напоминали своими очертаниями человеческие фигуры.
Хаэмуас схватил со стола нож. Нож из слоновой кости, сработанный специально для него по случаю его последнего и окончательного посвящения; никто другой не должен был его касаться. На лезвии было вырезано изображение его покровителя, бога Тота. «Больше он мне не покровитель, – мрачно подумал Хаэмуас. – Тот – повелитель Ненефера, но Сет сильнее, Сет наделен дикой, первобытной властью. Сет вонзит в них свои острые клыки, размозжит им кости и выплюнет жалкие потроха».
Острием ножа он вырезал на голове каждой куклы ее имя.
– Теперь перевяжи каждую куклу черной нитью, – распорядился он. После чего Хаэмуас поставил кукол на лист папируса и отступил на шаг. – Начинаю заклинание на власть над судьбой Ненефер-ка-Птаха, Агуры и Мерху как в этом мире, так и в ином, – говорил он, со всем тщанием соблюдая ритм. Он повторил эти слова четыре раза, потом продолжил: – Я – Величайший, сын Величайшего, я есть пламя и сын пламени, мою отсеченную главу вложили мне в руки. Но их головы, головы моих врагов, да будут отсечены на веки вечные. Им никогда не соединиться с телом, ибо так говорю я, Сет, властелин их страданий. – Сделав паузу, чтобы перевести дух перед следующими строками, он погрузился в происходящее весь без остатка. Слова зазвучали с непререкаемой властью, тело наполнилось неодолимой силой. – Они подвергнутся тлению, их раздувшиеся смрадные тела сожрут черви. Они сгниют и обратятся в прах. Они больше не будут сущностью, они лишатся своей силы, их потроха рассыплются в прах, глаза сгниют в глазницах, уши утратят слух, языки замолчат навсегда, волосы выпадут. Их мертвые тела не будут покоиться вечно. Они погибнут, погребенные в этой земле, ибо это говорю я, Сет, повелитель богов.
В эту минуту они все трое попали под власть его чародейства. Они были еще живы, но уже лишились сил к борьбе против уготованной им участи. Однако одного лишь физического, телесного, уничтожения недостаточно. Хаэмуас понимал, что, пока существуют их ка, он не сможет спать спокойно. Его цель – в том, чтобы уничтожить их полностью, без остатка, и единственный возможный путь – это изменить их имена. Имя священно. Если после смерти человека остается его имя, боги могут признать его, принять в свое вечное царство, а может быть, даже даровать повторное возвращение в прежнее тело. Усилием воли Хаэмуас подавил дрожь, охватившую при этих мыслях все его существо. Теперь главное не оробеть. Нельзя думать, нельзя представлять себе страшных картин и, главное, нельзя поддаваться страху.
Откинув назад голову, он закрыл глаза.
– Я – Сет, и моя месть праведна, – ревел он. – Я отнимаю имя бога Птаха, создателя мира, от имени Ненефер-ка-Птах и тем лишаю своего врага божественной помощи и силы. От имени Агура отниму я имя бога Ра, имя царственного солнца, и тем лишаю своего врага божественной помощи и силы. От имени Мерху отниму я имя бога Ху, божественного слова языка Птаха, и тем лишаю своего врага божественной помощи и силы. И вот как изменю я их имена: Птах-его-ненавидящий, Ра-ее-сжигающей, Ху-налагающий-проклятие. Польза обратится во вред, а вред принесет с собой верную смерть. Умрите во второй раз! Умрите, умрите, умрите! – Он приблизился к столу, на котором стояли восковые фигурки, но как раз в эту минуту раздался слабый стук в дверь.
– Хаэмуас, я знаю, что ты здесь. Чем ты там занят? – Это была Табуба.
Хаэмуас замер на месте, а Каса едва слышно вскрикнул. Царевич бросил на него гневный взгляд, призывая к молчанию, испугавшись, что слуга разрушит чары теперь, в момент наивысшего напряжения. Каса кивнул и захлопнул рот.
– Дорогой, я знаю, ты хочешь совершить заклинание, – раздался из-за двери ее приглушенный голос. Хаэмуас слышал, как ее ногти царапают древесину. – Откажись от своей затеи. Дай мне возможность доставить тебе еще больше радости и счастья. Я дам тебе такое наслаждение, введу в безумный экстаз, что не по силам никакой другой женщине, Хаэмуас. Разве это так плохо? Я всего лишь хочу жить, хочу того же, что и все другие люди. Неужели это так грешно? – Теперь ее голос звучал громче, и Хаэмуас, внезапно охваченный болью и смятением, различил в нем истеричные нотки. Он стоял не шелохнувшись. – Я сразу поняла, что ты задумал, едва открыла глаза и увидела рядом с собой пустую постель, – громко продолжала она. – Я почуяла, что ты задумал. Ты решил избавиться от нас, но это жестоко, Хаэмуас! Все равно твои старания пойдут прахом, ведь Тот отвернулся от тебя. Твои слова не будут иметь силы, ведь Тот… – Ее голос смолк, и до слуха обоих мужчин в кабинете донесся тихий шорох – это она украдкой старалась открыть замок. Вдруг все стихло. Хаэмуас словно воочию видел, как она сидит, согнувшись, на полу, волосы разметались по плечам, легкая сорочка едва прикрывает руки. – Это не Тот, – тихим голосом произнесла она. – Конечно, не он. Это Сет, я не ошиблась? Сет, идолище твоего отца. Сет, от кого все вы унаследовали рыжие волосы. О боги! – И после этого она забарабанила в дверь кулаками и громко закричала: – Хаэмуас! Я люблю тебя! Я тебя обожаю! Прошу тебя, не убивай меня! Мне страшно! Я хочу жить!
Хаэмуас чувствовал, что во рту у него пересохло, он опять повернулся к столу, на котором стояли фигурки, стараясь собрать во рту необходимое количество слюны. А она по-прежнему стенала и рыдала за дверью, била в твердую древесину ногами и кулаками, и ему никак не удавалось отделаться от яркой картины, стоявшей перед его мысленным взором, – как она бьется там, охваченная ужасом и отчаянием, лишившаяся рассудка. Хаэмуас сосредоточенно плюнул на все три фигурки по очереди.
– Проклинаю! – воскликнул он громко.
Шум за дверью прекратился, потом она резко закричала:
– О боги, не надо! Мне больно, Хаэмуас! Умоляю, не надо!
– С особым тщанием Хаэмуас расставил на полу фигурки, положил рядом лист папируса, после чего с силой опустил левую ногу на восковые куклы. Из-за двери послышались стенания и сдавленные хрипы, отвратительные чавкающие звуки, от которых Каса заткнул уши руками и повалился Все равно я не умру до конца, не умру! – кричала она. – Я еще вернусь, гнусный шакал, ибо заклинания Свитка нельзя лишить силы!
– Нет, можно, – прошептал Хаэмуас. – Проклинаю, Табуба. Проклинаю. – Он встал на колени, взял в руки нож из слоновой кости и аккуратно всадил его по очереди в каждую из фигурок, затем провел острием по листу папируса. Раздался тихий звук, и папирус рассыпался. Взяв чашу, Хаэмуас выплеснул со дна последние капли воды, сложил в нее все изуродованные останки, поднес лампу и поджег. Папирус мгновенно вспыхнул, а воск начал плавиться.
– Проклинаю, – прошептал он в последний раз.
Табуба кричала во весь голос, всю комнату заполнил ее дикий, нечеловеческий вопль. Хаэмуас почти видел, как она извивается на полу по ту сторону двери, как молотят ее кулаки по твердой древесине. На дне большой чаши образовалась лужица воска, в которой стало невозможно различить отдельные фигурки, папирус же обратился в горстку темного невесомого пепла.
Хаэмуас заплакал. «Мне сопутствовала удача, – думал он, отирая глаза, слезящиеся от ладана и едкого дыма сгоревшего папируса. – Заклинание возымело силу. Сет подчинился моей власти, но уже сейчас, в эту самую минуту, он вновь обретает независимость, без тени жалости взирает на меня своим жестоким взором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73