– Прости мою прямоту, Табуба.
– Прощаю тебя, милая Шеритра, – весело проговорила Табуба. – Мне известно, что Гори потерял голову. Я была с ним добра, не тревожься, у него это увлечение пройдет. А что до сережки… – Она протянула руку и ловко выхватила украшение у Шеритры. – Гори показал мне свою находку, и я, как большая поклонница бирюзы, не могла не заказать себе такую же. Едва Гори ушел, я сделала набросок, и вот мой любимый мастер изготовил для меня пару точно таких же сережек.
– Вот как? – Шеритру охватило смущение. – И где же пара?
Табуба вздохнула:
– Я ее потеряла. Застежка оказалась не очень надежной, но мне не хотелось ждать, пока мастер закрепит ее как следует. Мне так не терпелось надеть свое новое украшение. Я все никак не решалась расстаться с этой сережкой, и вот она сама распрощалась со мной. Слуги обыскали весь дом, все перевернули вверх дном, осмотрели даже лодку и ялик, но, должно быть, я обронила ее где-то в городе. Когда-нибудь закажу себе вторую такую же. – И она небрежно бросила сережку в шкатулку. – Не желает ли царевна вина со специями? Что-нибудь перекусить?
Объяснения Табубы представлялись вполне разумными, и все же интуиция подсказывала Шеритре, что в ее рассказе мало правды. Да, были времена, когда Гори и в мыслях своих не допустил бы, что можно взять драгоценность из могилы, осквернив тем самым чье-то последнее пристанище, но тогда он был еще свободным, открытым и честным юношей. А нынешний Гори, угрюмый и раздражительный, снедаемый безответной любовью, – способен ли он совершить такое святотатство? Шеритра полагала, что вполне. К тому же, чтобы изготовить столь искусное ювелирное украшение, требуется время, и немалое, а эта вещица, которую она только что держала в руках, вовсе не выглядела новой. Золотая оправа вся в мелких царапинках, зазубринах. Конечно, мастера часто пускались на подобные хитрости – специально состаривали мебель или предметы искусства, но бирюза в сережке Табубы отливала молочной зеленью, свойственной лишь неподдельной древности, а потемневшее золото пронизывало множество пурпурных прожилок. Возможно также, что Табуба вставила в свою новую сережку какой-нибудь старинный камень, который долгие годы хранился в ее семье. Его обточили, придав бирюзе грушевидную форму, чтобы добиться сходства с оригиналом. Нельзя исключать и того, что опытный мастер не пожалел времени и воссоздал в своем изделии пурпурное золото миттанских ювелиров, но Шеритру не оставляла гнетущая уверенность, что ни одно из этих объяснений не имеет отношения к истинному положению дел. Гори вложил это сокровище в ладонь женщины, которая не дает ему покоя, и эта женщина приняла подарок.
И еще одна неприятная мысль не давала Шеритре покоя. Обнаруженные ею на свалке следы смертельного заклинания. Может ли быть, что оно – дело рук Табубы, решившей тем самым защитить себя от завистливого гнева умершей владелицы сережки? Но девушка была уверена, что ее находка – свидетельство не обычного заклинания, а проклятия. Эти мысли не давали ей ни минуты покоя, они преследовали Шеритру, когда та лежала без сна в постели, когда гуляла по саду или когда Бакмут покрывала ступни ее ног краской хны. Гнев древней ка усопшего невозможно предотвратить, нанося ей еще одно оскорбление. «Надо на несколько дней вернуться домой, – решила Шеритра. – Откладывать больше нельзя».
Той же ночью, лежа в объятиях Хармина, она сообщила ему о своем решении. Он потерся губами о ее щеку.
– Я отпущу тебя, но лишь с одном условием – что ты вернешься через два дня. Ты приносишь мне удачу на охоте, Солнышко, и вместе с тобой в этот дом пришло счастье.
Табуба тоже легко согласилась с решением Шеритры.
– Я вполне понимаю твое беспокойство, – сказала она с сочувствием. – Выбрани как следует своего братца за то, что совсем позабыл нас обеих, и, когда вернешься, приглашай его к обеду. Мой пламенный привет твоей восхитительной матушке.
Быстро собрав то немногое, что она решила взять с собой, Шеритра легко простилась с Хармином и его матерью. Для долгих прощаний не было повода, ведь вернуться в этот дом, который теперь она сама считала своим, девушка собиралась на следующий вечер.
Но стоило ей выйти за порог при бледном свете утреннего солнца и неспешным шагом направиться к причалу, как ее охватили некая смутная нерешительность и беспокойство. Она давно уже перестала ощущать окружающую жизнь и события реально, какими они были на самом деле. Картина странно смещалась, четкие линии расплывались, и девушка, все дальше и дальше оставляя позади низкий белый дом, затаившийся, словно в коконе, в гнетущей тишине и ничем не нарушаемом молчании, уже ни в чем не могла быть уверена. Она поднялась на борт лодки, охваченная странным чувством – словно и сама она, и окружающий мир вдруг утратили свою твердую материальную оболочку.
Бакмут не скрывала радости. Даже воины, казалось, воспрянули духом – их жесты и слова стали более живыми, непосредственным. «Все они счастливы, все, только не я, – мрачно думала Шеритра, когда лодка отчаливала от берега. – Что ж, это их счастье не продлится долго, ведь что бы ни случилось, а завтра вечером я все равно возвращаюсь сюда, и все они отправятся со мной». Бакмут мурлыкала что-то себе под нос, и ее госпожа с трудом подавила желание резко прикрикнуть на служанку. Шеритра сидела и, полная мрачной решимости, пристально смотрела прямо перед собой, туда, где перед глазами разворачивались панорамы города.
Причал отцовского дома показался ей слишком большим и каким-то незнакомым. Лодка ткнулась носом в берег, спустили сходни. На причальных шестах, воткнутых в речное дно, красовались бело-синие царские стяги. Девушке казалось, что каменные ступени, ведущие наверх, вычищенные и отдраенные до безупречной чистоты, уведут ее в неизвестную бесконечность, и она ступила на берег, затаив дыхание. На берегу ее по очереди приветствовали воины-стражники, а также кое-кто из прислуги, безукоризненно чистой и аккуратной, как и натертые до блеска ступени причала. Они поспешно пали ниц, выражая царевне свое почтение. Глашатай бросился к дому, чтобы поскорее объявить о ее прибытии. Над головой царевны раскрыли зонтик от солнца, и словно сама собой составилась небольшая свита.
Шеритра ступила на вымощенную камнем дорожку, по ширине, казалось, не уступающую городской улице. По обеим сторонам перед ее взором медленно тянулись изысканно подстриженные кусты, аккуратные, без единой сорной травинки, клумбы экзотических цветов. Среди этого великолепия трудились трое садовников, подставив солнцу голые спины. Вскоре взору открылись разноцветные колонны, украшавшие парадный подъезд дома, в тени каждой из них скрывался бдительный караульный. А дальше, у самого входа в дом, у двойных дверей, дежурили глашатай, управляющий и писец на случай, если неожиданно приедут гости. Обходя дом сбоку, Шеритра кивнула им, ответив на почтительное приветствие.
Теперь до ее слуха доносились журчание фонтана и сдержанный смех безупречно вышколенных служанок. «Здесь что, всегда так? – неясно подумалось Шеритре. – Неужели наш дом так напоминает дворец в миниатюре – здесь все время какое-то движение, какая-то жизнь, всюду знаки богатства и роскоши? Неужели и ко мне всегда относились с таким почтительным благоговением, а я просто принимала это как должное?»
Но у нее не было времени, чтобы разобраться в своих смятенных чувствах, потому что к ней почти бегом приближался Иб. Лицо его было серьезно. Она остановилась и ждала, когда он подойдет ближе. Он замедлил шаг, поклонился ей в пояс, вытянув вперед руки. Каждое его движение, сама поза, казалось, выдают сильнейшее беспокойство и тревогу.
– Что случилось, Иб? – спросила царевна.
Он выпрямился. «А он не такой уж старый, – удивленно заметила Шеритра, вглядываясь в крупное, аккуратно загримированное лицо, обрамленное коротким черным париком. – И фигура у него ладная, крепкая, плотно сбитая. Он вполне привлекателен как мужчина».
– Царевна, удивительно, что именно в этот день ты решила вернуться под отчий кров, – сказал он. – Твой отец и молодой царевич только что отдали распоряжение о том, что тебе необходимо незамедлительно возвращаться.
– Но почему? – резко спросила девушка. – Что случилось?
– Лучше царевич сам сообщит тебе обо всем, – извиняющимся тоном проговорил слуга. – Он сейчас в покоях твоей матушки. Позволь мне проводить тебя.
Повинуясь приказу управляющего, скромная свита царевны рассыпалась в разные стороны, и Шеритра продолжила свой путь в сопровождении Бакмут и слуги с зонтиком. Они шли через вольно раскинувшийся сад, миновали фонтан и пруд с рыбками, прошли между рядами стройных сикомор туда, где находился противоположный вход в дом. Оттуда до покоев Нубнофрет было уже рукой подать. Волнение Шеритры росло, и девушка старалась подавить в себе вдруг возникшую какую-то странную отчужденность, которая чуть не заставила ее в смятении остановиться.
Иб знаком приказал Бакмут оставаться у входа, там, где стояло несколько стульев, а сам вошел внутрь. Шеритра слышала, как он объявил о ее приезде, потом прошла вперед мимо него. Двери за ней плотно затворили. Хаэмуас в знак приветствия протянул дочери руку. Мать сидела на постели. Она ничем не выдала, что появление дочери хоть сколько-нибудь ее тронуло, и девушка повернулась к отцу. Он легко коснулся ее щеки поцелуем.
– Что происходит? – спросила Шеритра, с удивлением отмечая про себя, что ее голос эхом отозвался под высоким, теряющимся в вышине потолком. Она заметила также блестящие сине-белые каменные плиты, устилавшие пол, увидела, что в дальнем конце комнаты сбились в стайку служанки матери. «Какая огромная комната, – изумленно подумала девушка. – Мы здесь словно карлики».
– Нынче рано поутру прибыл посланник Рамзеса, – начал Хаэмуас. – Он сообщил, что пять дней назад умерла твоя бабушка. – Хаэмуас не стал говорить дочери о гневных письмах, которые тоже привез с собой гонец. – И мы теперь в трауре, Солнышко.
«Не называй меня так!» – хотелось возмущенно крикнуть Шеритре. Но через секунду ее охватила настоящая паника. В трауре! Это означает, что она вынуждена будет оставаться под этой крышей в течение семидесяти дней, все это время она не сможет видеть Хармина, Табубу, не будет больше закатов в пустыне, не будет желтой собаки, которую она любила угощать вымоченными в меду финиками, не будет настольных игр в благодатной тени пальмовой рощи, Хармин не придет к ней в постель. Зато будут постоянные придирки матери и мучительное чувство собственной неполноценности, не оставлявшее ее в родном доме ни на секунду.
Потом ее охватил стыд. Бабушка умерла. Она всегда была так добра и терпелива к ней, а внучка, впервые услышав о ее смерти, думает только о собственных неудобствах. Какое бессердечие!
– О, отец, как это ужасно! – сказала она. – Но в то же время хорошо, что все кончилось, правда? Астноферт ведь сильно страдала, и это продолжалось так долго. Теперь она – вместе с богами, наслаждается вечным покоем. Мы поедем на похороны в Фивы?
– Конечно. – Голос, не допускающий возражений, принадлежал Нубнофрет. – И должна тебе заметить, Шеритра, что при мысли о любой поездке – не важно, что стало для нее поводом, – я прихожу в восторг. Ты хорошо провела время у Табубы?
Замечание матери было столь резким и недружелюбным, что девушка в тревоге обернулась к ней.
– Да, прекрасно, лучше и быть не может, – ответила она, и Нубнофрет смерила ее ничего не выражающим взглядом.
– Вот и хорошо, – бесстрастно произнесла она. – Я распоряжусь, чтобы приготовили твои покои. – Она поднялась и плавным шагом вышла из комнаты. Дверь опять с глухим стуком плотно затворилась.
– Мама плохо себя чувствует? – поинтересовалась Шеритра, и при этих словах плечи у Хаэмуаса упали. Он вздохнул:
– Нет, она не больна, но очень рассержена. Дело в том, Шеритра… – Он смешался. – Я решил взять себе в жены еще одну женщину, и твоя матушка недовольна этим обстоятельством, хотя я, конечно же, поступаю по своему праву. Я уже подписал брачный договор с Табубой. – Он с тревогой взглянул в глаза дочери. – Я не хотел сообщать тебе об этом так, без подготовки. Прости меня. Ты удивлена?
– Нет, – ответила она, и вдруг ей мучительно захотелось присесть. – Это все началось давно, когда мы впервые увидели эту женщину, помнишь, во время нашей прогулки? У меня еще тогда возникли подозрения, что этим все кончится. – Она решила не говорить отцу, что о брачном договоре ей уже известно. Все равно теперь это не имеет значения. – Маме надо дать время, чтобы она привыкла к этой мысли, и тогда она сможет принять Табубу, – продолжала Шеритра. – Ведь в конце концов, она – царевна и безупречно исполнит свой долг.
– Я надеялся, что ею будет руководить не одно только чувство долга, – с жаром заметил Хаэмуас. – Мне хотелось, чтобы она стала для Табубы подругой, чтобы помогла ей войти в семью. Но с той самой минуты, как я сообщил ей эту новость, Нубнофрет напустила на себя ледяную любезность, и сквозь этот панцирь я не в силах пробиться. Что же, у нее еще будет достаточно времени, чтобы привыкнуть к переменам.
– Почему? – Шеритра, набравшись наконец решимости, присела на край постели.
Хаэмуас, скрестив на груди руки, шагал из угла в угол.
– Я послал Пенбу в Коптос с поручением собрать сведения о семье Табубы, – сказал он. – В договоре имеется специальный параграф, я не буду сейчас тебе объяснять все подробности. А сегодня, Солнышко, на меня обрушились сразу два несчастья – смерть матери и смерть моего верного друга Пенбу.
– Что? – Шеритра из последних сил старалась совладать с собой, впервые после многих недель мирной размеренной жизни столкнувшись со столь бурным развитием событий. – Старик Пенбу умер? Что с ним произошло?
Не такой он и старик, – ответил отец, невесело усмехнувшись. – Пенбу был мне ровесником. Ему не хотелось ехать в Коптос в это время года, но все же я заставил его. В этом состоял его долг. – Шеритра открыла уже рот, чтобы возразить, но отец предупредительно поднял руку. – Глашатай, который принес на север эти печальные вести, сообщил, что Пенбу заболел вскоре после того, как приехал в их город. Он жаловался на головную боль, ему не хватало воздуха, но все же он продолжал работать в коптосской библиотеке при храме. Однажды он, выходя после работы на улицу, сделал несколько шагов и упал без чувств. Когда к нему подбежал его помощник, Пенбу был уже мертв.
По спине у Шеритры пробежал отвратительный холодок. Ей почудилось, что отец не просто пересказывает ей печальные события, повлекшие за собой смерть его преданного слуги и друга, но произносит некий зловещий и безжалостный приговор, которому суждено бесповоротно изменить ее собственную жизнь и судьбу.
– Ты не виноват в его смерти, отец, – мягко проговорила она, чувствуя, что именно эти мысли не дают покоя Хаэмуасу. – Пенбу лишь исполнял свой долг, ты же сам так сказал. Просто пришло его время. Смерть все равно настигла бы его, где бы он ни находился – в Коптосе с твоим поручением или здесь, дома. – «Но так ли это? – Вопрос возник в ее сознании как-то сам собой, не успела она еще рта закрыть. – О, на самом ли деле это правда?» А спину все так же сводил этот омерзительный холодок, непонятно откуда взявшийся, он мучил ее, терзал, не давал покоя.
– Полагаю, ты права, – медленно проговорил Хаэмуас. – Но мне будет его не хватать. Его тело, конечно же, мумифицируют в Коптосе, а потом привезут в Мемфис, где и похоронят. Мы теперь, Шеритра, скорбим по двум усопшим.
«Напрасно я сюда приехала, – в отчаянии думала Шеритра. – Возможно, если бы эти грустные вести застали меня в доме Сисенета, я настояла бы на том, чтобы весь траур оставаться там. Я не подпускала бы к себе Хармина, проводила бы дни в молитвах, приносила бы жертвы во имя спасения душ бабушки и бедного Пенбу…»
– Отец, а где Гори? – спросила она. – Я хочу его видеть, а потом пойду к себе. Мне надо все это как следует обдумать.
Хаэмуас натужно, с трудом улыбнулся.
– Тебя потрясли наши печальные вести, правда ведь? А когда ты увидишь Гори, Шеритра, боюсь, тебя ждет еще одно потрясение. Никто не понимает, что с ним происходит. Он избегает любого человеческого общения, избегает даже своего Антефа. Но может быть, он будет более откровенным с тобой.
«Конечно, он будет со мной откровенным, – мрачно подумала Шеритра, – пусть даже для этого мне придется кликнуть стражников и вырвать у него признание силой. Ну и возвращение в отчий дом!»
– Ему уже известно о твоем брачном договоре? – спросила она, поднимаясь.
Хаэмуас бросил на нее пристыженный взгляд.
– Пока нет. Я много раз собирался поговорить с ним на эту тему, но ровно столько же раз в последний момент откладывал этот разговор. К нему теперь стало так трудно подступиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Прощаю тебя, милая Шеритра, – весело проговорила Табуба. – Мне известно, что Гори потерял голову. Я была с ним добра, не тревожься, у него это увлечение пройдет. А что до сережки… – Она протянула руку и ловко выхватила украшение у Шеритры. – Гори показал мне свою находку, и я, как большая поклонница бирюзы, не могла не заказать себе такую же. Едва Гори ушел, я сделала набросок, и вот мой любимый мастер изготовил для меня пару точно таких же сережек.
– Вот как? – Шеритру охватило смущение. – И где же пара?
Табуба вздохнула:
– Я ее потеряла. Застежка оказалась не очень надежной, но мне не хотелось ждать, пока мастер закрепит ее как следует. Мне так не терпелось надеть свое новое украшение. Я все никак не решалась расстаться с этой сережкой, и вот она сама распрощалась со мной. Слуги обыскали весь дом, все перевернули вверх дном, осмотрели даже лодку и ялик, но, должно быть, я обронила ее где-то в городе. Когда-нибудь закажу себе вторую такую же. – И она небрежно бросила сережку в шкатулку. – Не желает ли царевна вина со специями? Что-нибудь перекусить?
Объяснения Табубы представлялись вполне разумными, и все же интуиция подсказывала Шеритре, что в ее рассказе мало правды. Да, были времена, когда Гори и в мыслях своих не допустил бы, что можно взять драгоценность из могилы, осквернив тем самым чье-то последнее пристанище, но тогда он был еще свободным, открытым и честным юношей. А нынешний Гори, угрюмый и раздражительный, снедаемый безответной любовью, – способен ли он совершить такое святотатство? Шеритра полагала, что вполне. К тому же, чтобы изготовить столь искусное ювелирное украшение, требуется время, и немалое, а эта вещица, которую она только что держала в руках, вовсе не выглядела новой. Золотая оправа вся в мелких царапинках, зазубринах. Конечно, мастера часто пускались на подобные хитрости – специально состаривали мебель или предметы искусства, но бирюза в сережке Табубы отливала молочной зеленью, свойственной лишь неподдельной древности, а потемневшее золото пронизывало множество пурпурных прожилок. Возможно также, что Табуба вставила в свою новую сережку какой-нибудь старинный камень, который долгие годы хранился в ее семье. Его обточили, придав бирюзе грушевидную форму, чтобы добиться сходства с оригиналом. Нельзя исключать и того, что опытный мастер не пожалел времени и воссоздал в своем изделии пурпурное золото миттанских ювелиров, но Шеритру не оставляла гнетущая уверенность, что ни одно из этих объяснений не имеет отношения к истинному положению дел. Гори вложил это сокровище в ладонь женщины, которая не дает ему покоя, и эта женщина приняла подарок.
И еще одна неприятная мысль не давала Шеритре покоя. Обнаруженные ею на свалке следы смертельного заклинания. Может ли быть, что оно – дело рук Табубы, решившей тем самым защитить себя от завистливого гнева умершей владелицы сережки? Но девушка была уверена, что ее находка – свидетельство не обычного заклинания, а проклятия. Эти мысли не давали ей ни минуты покоя, они преследовали Шеритру, когда та лежала без сна в постели, когда гуляла по саду или когда Бакмут покрывала ступни ее ног краской хны. Гнев древней ка усопшего невозможно предотвратить, нанося ей еще одно оскорбление. «Надо на несколько дней вернуться домой, – решила Шеритра. – Откладывать больше нельзя».
Той же ночью, лежа в объятиях Хармина, она сообщила ему о своем решении. Он потерся губами о ее щеку.
– Я отпущу тебя, но лишь с одном условием – что ты вернешься через два дня. Ты приносишь мне удачу на охоте, Солнышко, и вместе с тобой в этот дом пришло счастье.
Табуба тоже легко согласилась с решением Шеритры.
– Я вполне понимаю твое беспокойство, – сказала она с сочувствием. – Выбрани как следует своего братца за то, что совсем позабыл нас обеих, и, когда вернешься, приглашай его к обеду. Мой пламенный привет твоей восхитительной матушке.
Быстро собрав то немногое, что она решила взять с собой, Шеритра легко простилась с Хармином и его матерью. Для долгих прощаний не было повода, ведь вернуться в этот дом, который теперь она сама считала своим, девушка собиралась на следующий вечер.
Но стоило ей выйти за порог при бледном свете утреннего солнца и неспешным шагом направиться к причалу, как ее охватили некая смутная нерешительность и беспокойство. Она давно уже перестала ощущать окружающую жизнь и события реально, какими они были на самом деле. Картина странно смещалась, четкие линии расплывались, и девушка, все дальше и дальше оставляя позади низкий белый дом, затаившийся, словно в коконе, в гнетущей тишине и ничем не нарушаемом молчании, уже ни в чем не могла быть уверена. Она поднялась на борт лодки, охваченная странным чувством – словно и сама она, и окружающий мир вдруг утратили свою твердую материальную оболочку.
Бакмут не скрывала радости. Даже воины, казалось, воспрянули духом – их жесты и слова стали более живыми, непосредственным. «Все они счастливы, все, только не я, – мрачно думала Шеритра, когда лодка отчаливала от берега. – Что ж, это их счастье не продлится долго, ведь что бы ни случилось, а завтра вечером я все равно возвращаюсь сюда, и все они отправятся со мной». Бакмут мурлыкала что-то себе под нос, и ее госпожа с трудом подавила желание резко прикрикнуть на служанку. Шеритра сидела и, полная мрачной решимости, пристально смотрела прямо перед собой, туда, где перед глазами разворачивались панорамы города.
Причал отцовского дома показался ей слишком большим и каким-то незнакомым. Лодка ткнулась носом в берег, спустили сходни. На причальных шестах, воткнутых в речное дно, красовались бело-синие царские стяги. Девушке казалось, что каменные ступени, ведущие наверх, вычищенные и отдраенные до безупречной чистоты, уведут ее в неизвестную бесконечность, и она ступила на берег, затаив дыхание. На берегу ее по очереди приветствовали воины-стражники, а также кое-кто из прислуги, безукоризненно чистой и аккуратной, как и натертые до блеска ступени причала. Они поспешно пали ниц, выражая царевне свое почтение. Глашатай бросился к дому, чтобы поскорее объявить о ее прибытии. Над головой царевны раскрыли зонтик от солнца, и словно сама собой составилась небольшая свита.
Шеритра ступила на вымощенную камнем дорожку, по ширине, казалось, не уступающую городской улице. По обеим сторонам перед ее взором медленно тянулись изысканно подстриженные кусты, аккуратные, без единой сорной травинки, клумбы экзотических цветов. Среди этого великолепия трудились трое садовников, подставив солнцу голые спины. Вскоре взору открылись разноцветные колонны, украшавшие парадный подъезд дома, в тени каждой из них скрывался бдительный караульный. А дальше, у самого входа в дом, у двойных дверей, дежурили глашатай, управляющий и писец на случай, если неожиданно приедут гости. Обходя дом сбоку, Шеритра кивнула им, ответив на почтительное приветствие.
Теперь до ее слуха доносились журчание фонтана и сдержанный смех безупречно вышколенных служанок. «Здесь что, всегда так? – неясно подумалось Шеритре. – Неужели наш дом так напоминает дворец в миниатюре – здесь все время какое-то движение, какая-то жизнь, всюду знаки богатства и роскоши? Неужели и ко мне всегда относились с таким почтительным благоговением, а я просто принимала это как должное?»
Но у нее не было времени, чтобы разобраться в своих смятенных чувствах, потому что к ней почти бегом приближался Иб. Лицо его было серьезно. Она остановилась и ждала, когда он подойдет ближе. Он замедлил шаг, поклонился ей в пояс, вытянув вперед руки. Каждое его движение, сама поза, казалось, выдают сильнейшее беспокойство и тревогу.
– Что случилось, Иб? – спросила царевна.
Он выпрямился. «А он не такой уж старый, – удивленно заметила Шеритра, вглядываясь в крупное, аккуратно загримированное лицо, обрамленное коротким черным париком. – И фигура у него ладная, крепкая, плотно сбитая. Он вполне привлекателен как мужчина».
– Царевна, удивительно, что именно в этот день ты решила вернуться под отчий кров, – сказал он. – Твой отец и молодой царевич только что отдали распоряжение о том, что тебе необходимо незамедлительно возвращаться.
– Но почему? – резко спросила девушка. – Что случилось?
– Лучше царевич сам сообщит тебе обо всем, – извиняющимся тоном проговорил слуга. – Он сейчас в покоях твоей матушки. Позволь мне проводить тебя.
Повинуясь приказу управляющего, скромная свита царевны рассыпалась в разные стороны, и Шеритра продолжила свой путь в сопровождении Бакмут и слуги с зонтиком. Они шли через вольно раскинувшийся сад, миновали фонтан и пруд с рыбками, прошли между рядами стройных сикомор туда, где находился противоположный вход в дом. Оттуда до покоев Нубнофрет было уже рукой подать. Волнение Шеритры росло, и девушка старалась подавить в себе вдруг возникшую какую-то странную отчужденность, которая чуть не заставила ее в смятении остановиться.
Иб знаком приказал Бакмут оставаться у входа, там, где стояло несколько стульев, а сам вошел внутрь. Шеритра слышала, как он объявил о ее приезде, потом прошла вперед мимо него. Двери за ней плотно затворили. Хаэмуас в знак приветствия протянул дочери руку. Мать сидела на постели. Она ничем не выдала, что появление дочери хоть сколько-нибудь ее тронуло, и девушка повернулась к отцу. Он легко коснулся ее щеки поцелуем.
– Что происходит? – спросила Шеритра, с удивлением отмечая про себя, что ее голос эхом отозвался под высоким, теряющимся в вышине потолком. Она заметила также блестящие сине-белые каменные плиты, устилавшие пол, увидела, что в дальнем конце комнаты сбились в стайку служанки матери. «Какая огромная комната, – изумленно подумала девушка. – Мы здесь словно карлики».
– Нынче рано поутру прибыл посланник Рамзеса, – начал Хаэмуас. – Он сообщил, что пять дней назад умерла твоя бабушка. – Хаэмуас не стал говорить дочери о гневных письмах, которые тоже привез с собой гонец. – И мы теперь в трауре, Солнышко.
«Не называй меня так!» – хотелось возмущенно крикнуть Шеритре. Но через секунду ее охватила настоящая паника. В трауре! Это означает, что она вынуждена будет оставаться под этой крышей в течение семидесяти дней, все это время она не сможет видеть Хармина, Табубу, не будет больше закатов в пустыне, не будет желтой собаки, которую она любила угощать вымоченными в меду финиками, не будет настольных игр в благодатной тени пальмовой рощи, Хармин не придет к ней в постель. Зато будут постоянные придирки матери и мучительное чувство собственной неполноценности, не оставлявшее ее в родном доме ни на секунду.
Потом ее охватил стыд. Бабушка умерла. Она всегда была так добра и терпелива к ней, а внучка, впервые услышав о ее смерти, думает только о собственных неудобствах. Какое бессердечие!
– О, отец, как это ужасно! – сказала она. – Но в то же время хорошо, что все кончилось, правда? Астноферт ведь сильно страдала, и это продолжалось так долго. Теперь она – вместе с богами, наслаждается вечным покоем. Мы поедем на похороны в Фивы?
– Конечно. – Голос, не допускающий возражений, принадлежал Нубнофрет. – И должна тебе заметить, Шеритра, что при мысли о любой поездке – не важно, что стало для нее поводом, – я прихожу в восторг. Ты хорошо провела время у Табубы?
Замечание матери было столь резким и недружелюбным, что девушка в тревоге обернулась к ней.
– Да, прекрасно, лучше и быть не может, – ответила она, и Нубнофрет смерила ее ничего не выражающим взглядом.
– Вот и хорошо, – бесстрастно произнесла она. – Я распоряжусь, чтобы приготовили твои покои. – Она поднялась и плавным шагом вышла из комнаты. Дверь опять с глухим стуком плотно затворилась.
– Мама плохо себя чувствует? – поинтересовалась Шеритра, и при этих словах плечи у Хаэмуаса упали. Он вздохнул:
– Нет, она не больна, но очень рассержена. Дело в том, Шеритра… – Он смешался. – Я решил взять себе в жены еще одну женщину, и твоя матушка недовольна этим обстоятельством, хотя я, конечно же, поступаю по своему праву. Я уже подписал брачный договор с Табубой. – Он с тревогой взглянул в глаза дочери. – Я не хотел сообщать тебе об этом так, без подготовки. Прости меня. Ты удивлена?
– Нет, – ответила она, и вдруг ей мучительно захотелось присесть. – Это все началось давно, когда мы впервые увидели эту женщину, помнишь, во время нашей прогулки? У меня еще тогда возникли подозрения, что этим все кончится. – Она решила не говорить отцу, что о брачном договоре ей уже известно. Все равно теперь это не имеет значения. – Маме надо дать время, чтобы она привыкла к этой мысли, и тогда она сможет принять Табубу, – продолжала Шеритра. – Ведь в конце концов, она – царевна и безупречно исполнит свой долг.
– Я надеялся, что ею будет руководить не одно только чувство долга, – с жаром заметил Хаэмуас. – Мне хотелось, чтобы она стала для Табубы подругой, чтобы помогла ей войти в семью. Но с той самой минуты, как я сообщил ей эту новость, Нубнофрет напустила на себя ледяную любезность, и сквозь этот панцирь я не в силах пробиться. Что же, у нее еще будет достаточно времени, чтобы привыкнуть к переменам.
– Почему? – Шеритра, набравшись наконец решимости, присела на край постели.
Хаэмуас, скрестив на груди руки, шагал из угла в угол.
– Я послал Пенбу в Коптос с поручением собрать сведения о семье Табубы, – сказал он. – В договоре имеется специальный параграф, я не буду сейчас тебе объяснять все подробности. А сегодня, Солнышко, на меня обрушились сразу два несчастья – смерть матери и смерть моего верного друга Пенбу.
– Что? – Шеритра из последних сил старалась совладать с собой, впервые после многих недель мирной размеренной жизни столкнувшись со столь бурным развитием событий. – Старик Пенбу умер? Что с ним произошло?
Не такой он и старик, – ответил отец, невесело усмехнувшись. – Пенбу был мне ровесником. Ему не хотелось ехать в Коптос в это время года, но все же я заставил его. В этом состоял его долг. – Шеритра открыла уже рот, чтобы возразить, но отец предупредительно поднял руку. – Глашатай, который принес на север эти печальные вести, сообщил, что Пенбу заболел вскоре после того, как приехал в их город. Он жаловался на головную боль, ему не хватало воздуха, но все же он продолжал работать в коптосской библиотеке при храме. Однажды он, выходя после работы на улицу, сделал несколько шагов и упал без чувств. Когда к нему подбежал его помощник, Пенбу был уже мертв.
По спине у Шеритры пробежал отвратительный холодок. Ей почудилось, что отец не просто пересказывает ей печальные события, повлекшие за собой смерть его преданного слуги и друга, но произносит некий зловещий и безжалостный приговор, которому суждено бесповоротно изменить ее собственную жизнь и судьбу.
– Ты не виноват в его смерти, отец, – мягко проговорила она, чувствуя, что именно эти мысли не дают покоя Хаэмуасу. – Пенбу лишь исполнял свой долг, ты же сам так сказал. Просто пришло его время. Смерть все равно настигла бы его, где бы он ни находился – в Коптосе с твоим поручением или здесь, дома. – «Но так ли это? – Вопрос возник в ее сознании как-то сам собой, не успела она еще рта закрыть. – О, на самом ли деле это правда?» А спину все так же сводил этот омерзительный холодок, непонятно откуда взявшийся, он мучил ее, терзал, не давал покоя.
– Полагаю, ты права, – медленно проговорил Хаэмуас. – Но мне будет его не хватать. Его тело, конечно же, мумифицируют в Коптосе, а потом привезут в Мемфис, где и похоронят. Мы теперь, Шеритра, скорбим по двум усопшим.
«Напрасно я сюда приехала, – в отчаянии думала Шеритра. – Возможно, если бы эти грустные вести застали меня в доме Сисенета, я настояла бы на том, чтобы весь траур оставаться там. Я не подпускала бы к себе Хармина, проводила бы дни в молитвах, приносила бы жертвы во имя спасения душ бабушки и бедного Пенбу…»
– Отец, а где Гори? – спросила она. – Я хочу его видеть, а потом пойду к себе. Мне надо все это как следует обдумать.
Хаэмуас натужно, с трудом улыбнулся.
– Тебя потрясли наши печальные вести, правда ведь? А когда ты увидишь Гори, Шеритра, боюсь, тебя ждет еще одно потрясение. Никто не понимает, что с ним происходит. Он избегает любого человеческого общения, избегает даже своего Антефа. Но может быть, он будет более откровенным с тобой.
«Конечно, он будет со мной откровенным, – мрачно подумала Шеритра, – пусть даже для этого мне придется кликнуть стражников и вырвать у него признание силой. Ну и возвращение в отчий дом!»
– Ему уже известно о твоем брачном договоре? – спросила она, поднимаясь.
Хаэмуас бросил на нее пристыженный взгляд.
– Пока нет. Я много раз собирался поговорить с ним на эту тему, но ровно столько же раз в последний момент откладывал этот разговор. К нему теперь стало так трудно подступиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73