Никакой помощи не оказал и Антеф. Весь вид его изобличал искреннюю встревоженность и обеспокоенность, когда стало известно, что его друг исчез, а когда через некоторое время Хаэмуас собрался лично допросить юношу, его самого след простыл.
Потом ему сообщили, что пропал ялик. Он велел привести к себе стражника, дежурившего ночью у причала, и тот признался, что, чрезмерно увлекшись вином накануне вечером, заснул на посту. Царевич без труда мог прокрасться мимо него. Хаэмуас отпустил стражника. «У меня не хватит сил, чтобы обыскать весь город, – устало размышлял Хаэмуас. – Возможно, Гори поехал на север, к Нубнофрет. – От этой мысли царевич почувствовал некоторое облегчение. Он надеялся, что, во всяком случае пока, Гори находится в безопасном укрытии где-нибудь в тихом местечке в Дельте. – До тех пор, пока у Табубы не родится ребенок, – сурово размышлял Хаэмуас. – А потом мне придется действовать. Не будь Шеритра такой неуклюжей, проблема уже сейчас была бы решена, но теперь это не имеет значения. Двор отца – шумное, людное место, там постоянно плетутся интриги и строятся козни. Отравления там даже и не заметят. А пока я без всяких помех могу наслаждаться жизнью и обществом своей возлюбленной. Оба смутьяна покинули этот дом. Шеритра выйдет за Хармина, он переедет сюда и поселится в бывших покоях Гори. Возможно, и Сисенет со временем захочет перебраться в этот дом, и я не буду больше видеть рядом с собой враждебных и недобрых глаз, горящих суровыми обвинениями».
Спустя некоторое время к нему пришел Иб, чтобы сообщить о пропаже плота, а совсем недавно слуги видели его дочь, когда она поднималась с причала на берег. Хаэмуас, охваченный раздражением, послал за ней. Иб скоро вернулся и сказал, что царевна отказывается покидать личные покои. Слуга почтительно дожидался дальнейших указаний, а Хаэмуас, громко выругавшись, бросился вон из кабинета, где пытался заниматься делами, и зашагал к покоям Шеритры. Стражник и глашатай едва за ним поспевали. В ответ на настойчивый стук Бакмут наконец приоткрыла дверь.
– Дай мне пройти, – резко бросил ей Хаэмуас. – Мне необходимо поговорить с дочерью.
Бакмут поклонилась, но не двинулась с места.
– Прошу меня простить, царевич, но царевна не желает никого видеть, – упрямо проговорила она.
Хаэмуас не стал тратить время на препирательства. Схватив служанку за руку, он оттолкнул ее прочь и встал посреди приемной комнаты.
– Шеритра! – крикнул он. – Выходи сейчас же. Мне надо задать тебе один вопрос.
Долгое время стояла полная тишина, и Хаэмуас собирался уже взломать дверь в спальню, когда наконец из глубины покоев послышался какой-то шорох. Шеритра открыла задвижку, но сама не вышла к отцу. Он услышал лишь ее голос, доносившийся словно из какой-то невидимой дали.
– Спрашивай, отец, и я отвечу тебе, – сказала она, – но это будет наш последний разговор. Ни с кем в этом доме, и прежде всего с тобой, я не желаю больше иметь дела.
– Ты ведешь себя дерзко, – яростно воскликнул Хаэмуас, но она не дала ему договорить:
– Задавай свой вопрос и не утомляй меня долгими разговорами, или я вообще передумаю тебе отвечать.
В ее голосе прозвучало страшное мертвенное спокойствие, и Хаэмуас прикусил язык, с которого уже были готовы сорваться жесткие обвинения. Такой бесстрастный, такой равнодушный голос, словно его обладательницу ничто в этом мире больше не интересует. Ярость Хаэмуаса улетучилась.
– Отлично, – начал он чуть приглушенным голосом, – это ты брала плот минувшей ночью?
– Да, я, – без колебаний ответила Шеритра.
Он ждал продолжения, но воцарилось полное молчание, нарушить которое пришлось ему самому.
– Ты вернула плот назад?
– Да, вернула.
И опять наступило молчание. Хаэмуас чувствовал, что его яростное раздражение вскипает в душе с новой силой.
– Так где же он? – рявкнул он.
Она вздохнула. До его слуха долетел тихий шелест ее дыхания, и ему показалось, что в полумраке комнаты перед его глазами мелькнул край ее одежды.
– Ялик взял Гори, он поехал к Сисенету, чтобы поговорить с ним о твоей жене, – ледяным тоном произнесла Шеритра. – А мы с Антефом отправились следом за ним на плоту. Мы привезли Гори домой. Я сошла на берег, но они вдвоем отправились дальше на север. Ты никогда больше его не увидишь.
– Он никак не желает оставить ее в покое! – взорвался Хаэмуас. – Он готов пойти на крайность, на убийство, но ни за что не откажется от своих мстительных планов! Что ж, и поделом ему! Надеюсь, в Дельте он и найдет свою смерть!
– Он не доберется до Дельты живым, – донесся до его слуха холодный, бесстрастный, лишенный человеческих чувств голос. – Завтра к вечеру он будет уже мертв – так сказал Сисенет. Это Сисенет своей рукой вонзил в восковую куклу иголки, но смертный приговор своему сыну вынес ты, отец. Подумай об этом завтра вечером, когда станешь смотреться в зеркало.
– Ну а сама ты что? – спросил Хаэмуас, обеспокоенный скорее ее тоном, от которого по телу прошла неприятная холодная дрожь, нежели смыслом сказанного. – Ты-то в какие игры играешь? Сегодня Хармин приедет сюда, чтобы навестить мать. Ты и его не допустишь к себе в комнату?
– Я приняла решение отказаться от брака с Хармином, – ответила Шеритра, и при этих словах ее голос дрогнул. – И вообще, отец, я решила всю жизнь провести в одиночестве. А теперь уходи.
Дверь наглухо закрылась, а он еще несколько минут стоял в комнате, изрыгая проклятия и ругательства, быстро, впрочем, сменившиеся просьбами и мольбами, но с той стороны двери не доносилось в ответ ни звука. Ему стало казаться, что он стоит перед входом в гробницу, охраняемым древней печатью. В конце концов, снедаемый страхом и волнением, он ушел.
Днем Хармин и в самом деле приехал навестить матушку, и они втроем – Хаэмуас, его жена и ее сын – сидели в саду, а слуги тем временем отирали им руки влажной тканью и подносили господам плоды и пиво. Хармин проявлял к матери особое внимание, гладил ее по щеке, поправлял подушки в кресле, не спускал с нее нежных глаз и всегда отвечал теплой улыбкой на какую-нибудь ее шутку. «Как же он не похож на Гори, – с тоской думал Хаэмуас. – Вот великолепный образчик настоящий любви и уважения, когда сын знает свое место, подчиняется родительнице, руководствуясь лишь любовью и почтением к ней. И что за дьявол вселился в Шеритру, почему она решила отказать такому милому молодому человеку?»
И, словно в ответ на его размышления, Хармин поднялся и поклонился царевичу.
– С твоего позволения, царевич, я хотел бы теперь провести некоторое время с царевной Шеритрой, – сказал он.
Хаэмуас в замешательстве посмотрел на него.
– Дорогой мой Хармин, – начал он. – Боюсь, Шеритра нынче не расположена видеть кого бы то ни было. Она шлет тебе свои извинения и, конечно же, заверения в любви.
Мать с сыном обменялись быстрым многозначительным взглядом. Хармин заметно погрустнел.
– Я убит горем, – сказал он, – все же передай ей от меня пламенный привет. В таком случае я, пожалуй, поеду домой и лягу спать. – Он наклонился к матери, чтобы ее поцеловать, затем еще раз поклонился Хаэмуасу и ушел. Под одеждой четко просматривались его сильные стройные ноги, грива черных волос спадала на плечи.
– Такой приятный молодой человек, – сказал Хаэмуас, втайне надеясь, что Шеритра вскоре одумается. – Ты по праву можешь им гордиться. – Отмахнувшись от слуги, предлагавшего ему закуски, Хаэмуас поближе придвинулся к Табубе. – Я еще не рассказывал тебе о Гори, – произнес он полушепотом. – Он отправился в Дельту, несомненно затем, чтобы выплакать свою печальную историю на материнской груди. Мне стыдно за свою семью, Табуба. Но зато пока ты в полной безопасности.
Она улыбнулась в ответ на его слова, ее четко очерченный рот медленно изогнулся, сложившись в задумчивую усмешку.
– О да, я полагаю, теперь я в полной безопасности, – ответила она. – Жаль, что тебе не удалось накормить его той похлебкой, но ничего. Я не собираюсь впредь тревожиться из-за Гори.
В малодушном порыве, охваченный чувством собственной вины, Хаэмуас бросился к ней, но она отклонилась назад, подала знак слуге, что держал над ней опахало, и прикрыла глаза. Хаэмуас же остался сидеть, подперев подбородок рукой и размышляя. Солнце поднималось, день становился все жарче, а до его слуха доносились обрывки ритмичных напевов – это слуги давили виноград, и он слышал их резкие выкрики.
Несмотря на предположение, что Гори отправился к матери, намереваясь выплакать на груди Нубнофрет слезы своей злобной мстительности, Хаэмуас провел эту ночь в беспокойстве. Зловещие вечерние тени обступали его со всех сторон, как будто вокруг него сжималась рука судьбы, и, памятуя об ужасных словах Шеритры, Хаэмуас никак не мог заставить себя взять со столика зеркало, аккуратно уложенное в золоченый футляр.
Он рано отправился спать, после того как выпил вина и поболтал о том о сем с Касой. Сначала он хотел было навестить Табубу в домике наложниц, но на него нахлынуло мрачное предчувствие скорого конца, и он понял, что не сможет забыться, предавшись утехам любви.
Одного ночника Хаэмуасу показалось мало. В темноте, там, куда не проникал его взор, словно шевелились какие-то тени, а в легком дуновении ветерка ему слышались тихие вздохи и едва слышные, сдерживаемые рыдания. Он крикнул Касе принести еще ламп и на некоторое время почувствовал себя спокойнее, однако уснуть ему удалось далеко не сразу. И все равно он то и дело просыпался в испуге, принимался всматриваться в окружающие предметы, тщетно силясь вспомнить только что увиденный сон, всякий раз ускользавший из памяти.
И весь следующий день его преследовало странное чувство – должный порядок вещей оказался непоправимо нарушен. В каждом обращенном к нему слове Хаэмуасу слышался некий скрытый, зловещий смысл, уловить который ему тем не менее никак не удавалось, а во всяком жесте, всяком поступке и действии ему виделся некий мрачный и таинственный обряд. Весь дом дышал чем-то непонятным и тревожным; Хаэмуас не мог бы описать это чувство словами, но все же ему явственно чудилась во всем скрытая, но яростная угроза. При мысли о наступающей ночи его охватывал ужас. Днем он навестил Табубу, но даже с ней ему не удалось освободиться от всепоглощающего безотчетного страха. И рассказать о своих опасениях он не мог. Слишком все было смутно.
Наступил вечер, но Хаэмуас еще ничего не ел. Он и Табуба сидели за маленькими столиками посреди огромного пиршественного зала, им прислуживали слуги, выстроившиеся вдоль стен, их слух услаждали нежные звуки арфы, гулким эхом отдающиеся в пустом помещении, и внезапно Хаэмуасу вспомнились другие, прежние вечера, когда всем за столом заправляла Нубнофрет, спокойная и величественная, облаченная в яркий, расшитый золотом наряд, требовательная и строгая; здесь же сидела робкая Шеритра, не зная, куда девать руки, и Гори с легкой усмешкой наблюдал за происходящим вокруг, а за спиной у него неизменно маячил Антеф. Такие вечера были наполнены теплом, чувством семейной близости, когда все идет как обычно и всегда известно, что будет дальше, и вот теперь Хаэмуас с особой остротой чувствовал, как сильно, до боли, ему не хватает этой прежней жизни. Возможно, сюда переедут Хармин с Сисенетом, они будут сидеть за увитыми цветами столиками, откинувшись на подушки и развеселившись от выпитого вина, поведут умные беседы с важными гостями, пожелавшими разделить их домашнюю трапезу, и все же налет печали, грустные воспоминания о счастье, уже оставшемся в прошлом, никогда больше не покинут этих изысканных покоев. «Одна семья распалась, но я теперь создаю новую, – думал Хаэмуас, стараясь тем самым загасить в душе боль одиночества. – Скоро у Табубы родится ребенок. Шеритру, конечно же, удастся отговорить от этих странных женских капризов, и весь дом наполнится счастливым гомоном детских голосов и топотом маленьких ножек». И все равно его не оставляла безнадежная уверенность, что счастье осталось в прошлом, что случилось непоправимое и никогда впредь ему не обрести покоя.
– Хаэмуас, я повторяю тебе одно и то же уже в третий раз, – прервал его размышления голос Табубы. Она наклонилась к нему и легко поцеловала в щеку. – Где ты витаешь?
Усилием воли он заставил себя обратить на нее внимание.
– Прошу прощения, любимая, – сказал он. – О чем ты?
– Я получила письмо от твоего брата Си-Монту. Он пишет, что хочет навестить нас на следующей неделе. Могу ли я ответить ему согласием?
«Согласием». Хаэмуас резким движением схватил ее за руку.
– Табуба, ляг нынче ночью со мной, в моей комнате, в моей постели, – стал умолять он. – Ты так нужна мне.
Ее благодушное настроение мгновенно развеялось, и она смотрела на него, встревоженно нахмурившись.
– Хорошо, конечно, – сказала она. – Что такое случилось с тобой, царевич?
Но он не мог ей сказать. Аромат цветов, густое вино в чашах, даже нежные звуки, срывающиеся со струн арфы, – все окружающие предметы, казалось, сговорились против него, чтобы мучить его тоскливыми воспоминаниями о потерянном прошлом и душераздирающими раздумьями о неизвестном настоящем.
– Смоквы прокисли. – Больше он ничего не сказал.
Поздно вечером она пришла к нему, вспорхнув на ложе, окутанная облаком благоуханий и легким шелестом прозрачной соблазнительной рубашки. Не теряя времени на слова, она сбросила с себя одежду, расставила ноги и опустилась на него сверху. Испустив глухой стон, он отдался во власть утонченных ласк, приносящих ощущения, вызвать которые в его теле было под силу лишь ей одной. Но когда она уснула, свернувшись на сгибе его руки, ровно и неслышно дыша, он долго лежал без сна, весь во власти странного, мрачного предчувствия. Он не решался повернуть к ней голову. Как-то раз он попробовал взглянуть на нее, когда она спала, и в приглушенном блеске ее глаз, прорывающемся сквозь полуприкрытые веки, в том, как между раскрытых губ виднелись ее мелкие, острые, словно звериные, зубы, ему почудилось что-то невыразимо страшное.
Хаэмуас старался прийти в себя, вслушиваясь в простые и привычные звуки окружающей жизни. Вот у двери в его покои вздыхает караульный. Вот Каса тихо похрапывает в соседней комнате. Далеко в пустыне воют шакалы, а совсем близко, где-то в саду, ухает сова. Ярко вспыхнув, погас ночник, и с минуту по стенам блуждали неровные тени. «Окружающая жизнь, простые вещи ценны именно тем, что они реальны, – размышлял он. – Они даруют покой и помогают сохранять твердость рассудка. Держись за них, ибо они несут в себе бесконечную ценность».
Он по-прежнему мучился, не в силах заснуть, когда за дверью послышался какой-то шепот. Хаэмуас лежал тихо, не шевелясь. Вскоре к его постели приблизился Иб. Слуга был совершенно голый, видимо, его только что срочно подняли с его тюфячка, на котором он спал на полу в коридоре.
– Говори, – приказал ему Хаэмуас, и при звуке его голоса рядом шевельнулась Табуба. Она чуть подвинулась, высвобождаясь из его объятий, и перевернулась на другой бок.
– Царевич, тебе лучше встать, – прошептал Иб. – Вернулся Антеф, он приехал на плоту и привез твоего сына. Прошу, выйди из спальни.
«Гори умер, – сказал себе Хаэмуас, кивая в знак согласия и одновременно отсылая Иба прочь. Он осторожно поднялся с постели. – Вот откуда это чувство безысходного отчаяния, заполнившее весь дом. Гори больше нет». Запахнув на бедрах юбку, нащупав на полу сандалии, Хаэмуас вышел из спальни в коридор. Антеф ждал его там, он был бледен, весь вид его говорил о крайней усталости и истощении, но в глаза Хаэмуасу он взглянул прямым, ясным взглядом, свидетельствующем о чистой совести.
– Говори, – еще раз отдал тот же самый приказ Хаэмуас, кивком отвечая на поклон молодого человека.
Царевич, твой сын умер, – сказал Антеф напрямик. – Его тело сейчас покоится на плоту, плот стоит у причала. Он умер в страшных мучениях, но все же он не роптал перед смертью, не обвинял ни богов, ни тебя. И перед лицом богов он замолвит за тебя слово.
– Я не понимаю, – неуверенно произнес Хаэмуас. – Гори, конечно, был болен, когда я приказал его задержать, но я подумал тогда, что это он в Коптосе подцепил какую-нибудь заразу. Я думал, он выздоровеет, ему станет лучше…
– Он ясно объяснил тебе, царевич, в чем заключалась причина его недуга, – бесстрастно произнес Антеф, – но царевич наотрез отказался придавать значение его словам. Сожаления теперь напрасны. Он хотел, чтобы я передал тебе вот что: его конец оказался ужасным, но во сто крат страшнее судьба, ожидающая тебя. А еще велел передать, что он любил тебя.
Вместо ответа Хаэмуас резко развернулся и бросился бежать по коридору, освещенному факелами. Он бежал по всему дому, беззвучно взывая: «Гори! Сын мой! Плоть моя! Это была лишь игра, я никогда не хотел причинить тебе вред, я и не собирался по-настоящему тебя отравить, я люблю тебя, Гори!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73