За что? За что?» Он слышал за своей спиной тяжелые шаги Антефа, Иба и Касы. И хотя он бежал быстро, как только мог, он оказался не в силах спастись от стремительно нарастающего чувства вины и раскаяния. Оно держало крепко, и когда он наконец добрался до причала и увидел на воде плот, его тело сотрясали рыдания, и мучился он от раскаяния и ненависти к себе.
Гори лежал, свернувшись, под одеялом, и его тело мерно и едва заметно раскачивалось на волнах. Можно было подумать, на плоту просто свалена куча грязного белья. Ступив на плот, Хаэмуас опустился на колени и отвернул край одеяла. Он был жрецом, и первая мысль, возникшая у него в голове, была о том, что бальзамировщикам придется потрудиться, чтобы разогнуть эти мертвые кости. Гори лежал, крепко прижимая колени к груди. Но потом Хаэмуас увидел спутавшиеся волосы сына, его прекрасное лицо, о красоте которого говорили в Египте повсюду, теперь бесстрастное, лишенное света жизни, увидел руку, протянутую в безмолвной мольбе, и больше не мог уже ни о чем думать. Хаэмуас склонился над мертвым телом, и над водой далеко разнесся его вопль – стон невосполнимой утраты. Он эхом отозвался от противоположного, невидимого в темноте берега и вернулся, опустошенный и бесчувственный, словно отверженный. Его руки тихо блуждали над мертвым телом сына, неловко, неуверенно касаясь его холодной, уже подвергшейся разложению плоти, безжизненно повисших, тусклых прядей волос, крупного носа, навсегда умолкнувших губ. Он чувствовал, что люди, стоящие на причале, наблюдают за ним, но ему было все равно.
– Я не хотел погубить тебя! – стенал Хаэмуас и, сознавая собственную ложь, испытал еще один жестокий удар в сердце. – Я был ослеплен, пал жертвой иллюзий, прости меня, Гори! – Но Гори не шевелился, улыбка прощения не тронула его губ, он не понимал слов отца, и теперь было слишком поздно что-либо исправлять.
Хаэмуас поднялся.
– Иб, – неуверенным голосом позвал он. – Отнеси его тело в Обитель мертвых. К бальзамированию следует приступить незамедлительно, гниение уже началось. – Голос у него сорвался, и Хаэмуас больше не мог говорить.
Вперед выступил Антеф. В глазах молодого человека не было жалости, лишь горечь утраты и презрение.
– Я любил твоего сына, – заявил он ровным и спокойным тоном. – Теперь, когда он умер, я более не желаю иметь ничего общего с твоим домом, на котором лежит проклятие. Я не приду на похороны Гори. Прощай, царевич. – Он поклонился и пошел прочь.
«Вернись! – Хаэмуасу казалось, он громко выкрикнул это слово, но на самом деле оно прозвучало лишь у него в голове. – Вернись, я должен знать, как он умер, что он говорил, что он испытывал. О, Гори, в чем же правда, в чем правда?»
Хаэмуас медленно поднялся на берег. Когда он уже стоял на теплом камне, нагретом лучами вчерашнего солнца, Иб бросился исполнять его приказания. А Хаэмуас, оставив обезображенное тело сына на попечение слуг, медленно направился к дому. «Ночь все еще не кончилась, – смутно думал Хаэмуас. – Ничего не изменилось. Гори умер, а все остается по-прежнему». Коридор, ведущий в его покои, маячил впереди, пустой и безжизненный, лишь кое-где виднелся свет факелов, да один-единственный часовой дежурил у входа в его покои. Дом все еще стоял, погруженный в дрему, погруженный в благословенное незнание. «Гори умер!» – хотелось кричать Хаэмуасу во всю силу легких. Но он просто открыл дверь к себе в спальню и тяжело опустился на ложе.
– Гори умер, – сказал он.
Табуба чуть шевельнулась и тихо пробормотала что-то сквозь сон. Сначала Хаэмуасу показалось, что она крепко спит, но вот она отбросила простыни и села на постели.
– Что ты сказал? – спросила она.
– Гори умер, – как заклинание повторил Хаэмуас. Он сидел, охваченный горем, его тело безвольно раскачивалось из стороны в сторону.
Она с равнодушным видом смотрела на него, глаза у нее чуть припухли со сна.
– Да, я знаю, – сказала она.
Он замер.
– Что ты сказала? – еле выдохнул он. Сердце у него в груди вдруг бешено забилось.
– Только то, что сказала, – произнесла она, проводя рукой по лицу и зевая во весь рот. – Ненефер-ка-Птах наложил на него заклятие. На самом деле это заклятие наложили на него уже давно, когда стало ясно, что у него хватит наглости отправиться в Коптос. В этом, конечно, не было необходимости. Я знала, что ты все равно ему не поверишь.
Хаэмуасу казалось, что все предметы в комнате принялись медленно кружиться вокруг него.
– Что ты такое говоришь? – спросил он, собрав последние силы. – Что ты хочешь этим сказать?
Она опять зевнула, проведя розовым язычком по губам.
– Я хочу сказать, что теперь, когда ты отказался прийти на помощь Гори в смертельной опасности и он погиб, твое падение, Хаэмуас, окончательно и бесповоротно, а моя работа завершена. Я более не обязана играть свою роль. Я хочу пить, – продолжала она. – У нас осталось еще вино? – Она подтянулась к краю постели и налила в чашу вина. Хаэмуас словно зачарованный, не в силах поверить ее словам, наблюдал за ней, смотрел, как она осушила чашу до дна, как с легким стуком поставила ее на столик. Она нетерпеливо смотрела на него. – Гори говорил тебе правду, – сказала она, откидывая волосы назад и соскальзывая с постели. Ее обнаженное тело нежно белело в предутреннем свете, мелькнули ее стройные бедра, прекрасные округлости грудей. – То, что он узнал в Коптосе, – истинная правда, но какое это имеет значение! Я здесь, с тобой. Я даю тебе то, что ты хочешь. Я твоя жена.
– Сказал – правду? – с трудом повторил за ней Хаэмуас, а внутри у него все сжалось в отвратительный комок; сотни, тысячи голосов поглотили его, нахлынул поток эмоций, накрывая с головой. Стараясь побороть внезапный приступ головокружительной дурноты, он крепко сжал в руках простыни. – Какую правду, Табуба? Если твоя родословная не столь безупречна, для меня это не имеет значения.
– Ты что, не понимаешь? – насмешливо сказала она, потягиваясь, и он вновь как зачарованный смотрел на изящные изгибы ее тела, на эту дышащую наслаждением плоть. Внезапно нахлынуло жгучее желание, словно бы в обладании ее телом для него и заключалось спасение от собственного горя, вины, от этих непонятных тайн. Ее рука игриво коснулась груди, потом опустилась ниже, на плоский живот. – Я мертва, Хаэмуас, – спокойным голосом произнесла она. – Сисенет не брат мне, а мой возлюбленный муж Ненефер-ка-Птах. Ты помог нам восстать из мертвых, все произошло именно так, как мы и надеялись. Мы – законные владельцы Свитка Тота, насколько вообще смертные могут считаться законными владельцами этого магического, драгоценного и весьма опасного сокровища. – Она смотрел на него с победоносной улыбкой. – Теперь, я полагаю, его владельцем через свое воровство сделался ты. Посмотрим, какую пользу принесет тебе это сокровище. Тот не очень-то жалует смертных, когда они вмешиваются в его божественные дела. Ненефер-ка-Птах и я, а также Мерху, мой сын, которого ты называешь Хармином, – мы все дорого заплатили за право обладания Свитком, но мы ни о чем не жалеем. Да, он того стоит.
Она подошла к нему совсем близко, и теперь он мог уловить запах ее духов. С самого начала этот аромат кружил ему голову и лишал рассудка, странная смесь мирры и чего-то еще, чему он никак не мог подобрать названия. Но теперь, весь во власти немого ужаса, впервые начиная до конца осознавать, во что он превратил свою жизнь, Хаэмуас узнал его, узнал этот едкий, вселяющий безотчетную тревогу запах. Мирра не могла до конца заглушить кладбищенский, погребальный дух, стойкий и вечный запах смерти и разложения, который он вдыхал бесчисленное множество раз, поднимая крышки с саркофагов, чтобы собственными глазами взглянуть на скрывающиеся внутри обезображенные останки тех, что давно мертвы. И под тяжелым ароматом мирры все тело Табубы было пропитано именно этим запахом, оно само источало дух смерти, разливавшийся волной при каждом ее движении. Хаэмуасу стало дурно.
Пока она плавно и грациозно, словно сам соблазн, двигалась по комнате, он без движения сидел на постели, будто мгновенно обратившись в камень. «Гори был прав. – Единственная мысль тупо сверлила его мозг. – Гори был прав. О боги, сжальтесь надо мной, – Гори оказался прав. Все это время я любил труп».
– Да, – едва слышно выговорил он.
– Отлично! – воскликнула она с улыбкой, и тогда Хаэмуас опять обратил внимание на ее необычный выговор. «Да нет в нем ничего чужеземного, – мысленно воскликнул он. – Это самый чистый и родной египетский, но язык, на котором говорили в Египте многие сотни лет назад. О, как я мог быть таким слепым!»
– Царевич Хаэмуас, – между тем продолжала она, – искусный лекарь, искусный чародей, перед властью которого отступают даже законы богов. Теперь тебе от меня не отделаться. Как думаешь, ты заслужил такое наказание? – Она замолчала, но не потому, что ждала его ответа.
«Да! – мысленно завопил Хаэмуас, – да, мое наказание вполне заслуженно! Я виновен в заносчивости и зазнайстве, прежде не виданном в Египте. Но разве это достаточный повод, чтобы налагать страшную кару и на моего сына, и на дочь, и на бедную многострадальную супругу? Неужели суд богов так жесток?»
– Я проникла в твое тело, в твое сердце, в твои чресла, и я никуда оттуда не уйду, – ворковала Табуба, подходя к нему все ближе и ближе, и ее обсидиановые глаза сверкали в каких-то дюймах от его собственных, а губ его коснулось ее холодное, безжизненное дыхание. – Ты в моей власти. Ты сам отдал себя в мои руки, шаг за шагом прошел весь этот путь. Глупец! – Прикрыв глаза, она повернулась к нему спиной и пошла прочь, а он как зачарованный смотрел на ее плавно раскачивающиеся бедра, на развевающиеся волосы. – Ненефер-ка-Птах и Мерху переедут в этот дом. Ненефер – мой законный супруг. Однако я думаю, ты и сам об этом догадывался. Нубнофрет уехала. Гори умер. Шеритра сидит, запершись в стенах презрения к самой себе. Счастливая будет у нас семейка! – Она повернулась к нему с выражением деланого изумления на лице, брови высоко вскинуты, глаза широко распахнуты. – Да, кстати, я вовсе не беременна. Я это придумала для того, чтобы подвергнуть тебя еще одному испытанию, как велел Тот. Тебе был дан последний шанс к спасению, но ты пренебрег им, Хаэмуас, как отбросил и все прочие. Отказав своим детям в правах наследования, ты тем самым отдал нам в руки инструмент, необходимый для твоего окончательного морального и духовного уничтожения. Но это в прошлом. Теперь вы с Ненефером будете владеть мною сообща. Интересно попробовать, правда? Ну, иди ко мне. – Она раскрыла объятия и медленным, чувственным движением повела бедрами. – Давай предадимся любви. Ты же хочешь меня, я вижу. В прежние времена, Хаэмуас, ни один мужчина был не в силах противиться моим чарам. В прежние, в прежние времена!
Он слышал, как она рассмеялась, и, несмотря на собственный ужас, несмотря на охватившее его оцепенение, на тающее с каждым мгновением неверие, нежелание поверить всему услышанному, его обуяла дикая страсть, такая же яростная и безудержная, что и в тот раз, когда он впервые увидел эту женщину. Хаэмуас поднялся, весь дрожа. Лишенный воли, раздавленный, измученный, он не мог ослушаться.
– Молодец, молодец, – подбадривала она его. – Прекрасно. Мне надо согреться, Хаэмуас. Моя плоть холодна, как Нил, как речная вода, заполнившая мне легкие. Я тогда крепко вцепилась в Ненефера и громко кричала в надежде, что нас еще спасут. И мы действительно спаслись. – Она подошла к нему, провела пальцами по волосам, погладила шею, потом ее руки опустились ниже, пробежали по животу и скользнули дальше, туда, где безвольно набухла его плоть. – Ты спас нас, Хаэмуас, – шептала она, прижимаясь губами к его шее. – Ты. Иди же ко мне, возьми меня, царевич, я хочу твоей любви.
Колени у него подкосились, и Хаэмуас повалился на постель. Табуба легла на него. «Гори, – думал он, – Гори, Гори…» Но это имя ни о чем ему не говорило, не вызывало в душе никаких эмоций, и он, испустив неистовый крик, без остатка отдался своей гнусной страсти.
Потом он лежал рядом с ней, не смея шевельнуться, охваченный ужасом и скованный ледяным оцепенением. У него не было сил двинуть рукой, ему было страшно коснуться ее тела, а она безмятежно вздыхала, спокойно лежала, иногда чуть поворачиваясь во сне – или же в том темном небытии, что называлось для нее сном. «И это – моя судьба, – думал он в отчаянии, – теперь вся моя жизнь сведется лишь к двум составляющим – безудержное желание и столь же невыносимый, равный ему по силе панический ужас. Дни будут слагаться в года, а я лишь стану переходить от одной этой ипостаси к другой, и так до тех пор, пока сама моя жизнь постепенно не истает, не сольется с призрачным миром теней ходячих мертвецов. Уже и теперь я почти парализован. Мои чувства подчинены ей одной. Мой рассудок помутился. Я утратил способность любить. Я потерял, сына, жену, дочь, а скоро я потеряю и то, что еще осталось от меня самого. Тот сотворил из меня создание, во всем покорное Табубе, а что уже случилось, того нельзя изменить. И до конца своих дней, пока я не умру от ненависти и презрения к самому себе, я так и останусь ее верным рабом, и нет на земле такой силы, что была бы способна избавить меня от этой тяжкой ноши».
В это мгновение дыхание у него перехватило, и он быстро сел на постели. «На земле, возможно, помощи мне ждать неоткуда, но как же магия, как же невидимые силы, исходящие от богов? – подумал он, и слабый лучик надежды осветил его душу. – Глупец! Ты же чародей! Вот и настал срок проявить свое умение, или ты окончишь свои дни в вечной муке!»
Было еще темно, когда он вышел из опочивальни и босым пробрался по коридору к себе в кабинет. Иб и Каса следовали за ним неотступно. Он старался не думать ни о чем, разве что о том, не лишился ли он окончательно рассудка, потому что стоило ему на секунду задуматься, как в его сознании разверзалась бездна, при виде которой у него опускались руки. Остановившись у большого кувшина с водой, стоявшего при выходе в сад, он глубоко погрузил голову в воду, чтобы хорошенько ощутить на себе действие свежей, бодрящей влаги. У двери в кабинет он повернулся к Ибу.
– Я хочу, чтобы ты от моего имени составил два письма, – сказал он. – Одно будет адресовано Нубнофрет, второе – фараону. Изложи все своими словами, Иб, у меня нет сейчас времени этим заниматься. Напиши им о смерти Гори и о том, что теперь я объявляю по нему траур. А Нубнофрет напиши также… – Он замолчал, задумавшись. – Нет. Умоляй ее от моего имени вернуться домой. – Иб кивнул, поджав губы, и с поклоном удалился. А Хаэмуас ткнул согнутым пальцем в Касу. – Сейчас я намерен совершить магическое действие, – сказал он. – Мне необходима твоя помощь, но ты должен хранить молчание. Понимаешь? – Хаэмуас открыл дверь, и они вошли.
– Но, царевич, – в голосе слуги Хаэмуас без труда различил испуганные нотки, – я не посвящен. Я не прошел обряд очищения. Я могу лишь помешать твоим заклинаниям.
А Хаэмуас уже ступил во внутреннюю комнату, он принялся быстро отпирать ларцы, откидывать крышки.
– Я тоже не прошел очищения, – ответил он. – Не волнуйся. А теперь молчи.
Каса повиновался.
Лукавый голос раздался в его в душе: «Ты и в самом деле хочешь совершить то, что задумал? Сейчас в твоей жизни, гордый царевич, есть по крайней мере эти трое, а если исполнишь задуманное, у тебя никого не останется. Да и Ненефер-ка-Птах тоже могущественный маг. Что если он почует опасность и помешает тебе? Неужели ты думаешь, что искусство магии за прошедшие века стало более совершенным, нежели в древние времена, когда он изучал заклинания, когда древние свитки были чище и точнее? Ты изможден, ослаблен и нечист, разве у тебя хватит сил? Закрой ларцы. Возвращайся в постель. Заключи ее в объятия, ибо в твоей жизни неизменным останется лишь одно – твоя безудержная, извращенная и противная человеческой природе страсть к этой женщине, и, несомненно, лучше унять одну боль, чем навлечь на свою голову целую сотню новых напастей». Хаэмуас тихо застонал, но не прекратил работы, не перестал выбирать из шкатулок то, что ему скоро понадобится. После чего перенес все необходимое в главный кабинет. На видном месте лежал Свиток Тота, а также папирусы, которые привез Гори. Хаэмуас аккуратно разложил все на столе.
– Слушай меня внимательно, – обратился он к Касе. – Мне потребуется немного соды. Можешь взять на кухне, но убедись, что она свежая. Потом принеси мне большую чашу нильской воды, два куска полотна, ни разу не соприкасавшиеся с человеческим телом, кувшин с маслом и мои белые сандалии. У меня есть ладан, повязка на лицо и мирра. Выполняя мои поручения, постарайся не привлекать к себе излишнего внимания и сделай все как можно скорее. Повторить тебе, что нужно принести?
– Не надо, царевич. – Каса покачал головой.
– Прекрасно. И еще принеси бритву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73