А Вова вбежал в магазин, и, не в силах молвить что-то, дышал загнанным мерином и хлопал страдальческими глазами.Зинка перешла из твердого состояния в медленно тягучее. Принялась сползать со стула, отклячив челюсть и показывая всем труды дантиста с образованием, полученным до Первой мировой. Зато золота во рту было, как в американском Форт-Ноксе.— А-а-а!.. — вырвалось у продавщицы из горла. — Ты же это… Я же… Ты умер…Наконец Вова отдышался и поведал о своей драме. О том, как хулиганы избили, ножами затыкали, но он выжил, правда, чудом!.. А сейчас у него все горит внутри, мозги лопаются!— Водочки, в долг! — попросил он жалобно.Ему поднесли полстакана, которые он выпил маленькими глоточками, заел почти прозрачным кусочком колбаски и улыбнулся всему персоналу магазина, особенно Зое Ивановне, благодетельнице.Зюкина пришла в себя быстро и даже обняла Вову, приговаривая, что осторожнее надо быть, ночами не гулять, город злой!— Вот тебе, родимый, две беленькой! — поразила своей щедростью Зюкина. — После отдашь!Вове еще дали с собой продуктами, не жирно, но по-христиански. По чуть-чуть на тройку деньков хватит. За это время Рыбаков собирался потрудиться кистью, рассчитаться с долгом и обзавестись более серьезным количеством водки.Возвращался он домой через парк, где, задрав голову, рассматривал кроны деревьев — не сорвется ли какой, слабый здоровьем, листочек.Бывало, что срывались, но те были не осенними, просто сбитыми сильным ветром. Такие погибали быстро…Рыбаков присел на скамеечку, немножко поджаривался на солнце и слушал перешептывание листвы, будто та знала, что интересует его.— Я зла не причиню! — говорил Вова проникновенно и тихо. — Я листья не рву… А уж когда вы сами слетите, то я продлю вам жизнь!..Он отхлебнул из бутылочки, и это действо успели рассмотреть милиционеры, которые проверили у Вовы мятый паспорт с пропиской и велели чесать по холодку до дому и там распивать!Какой же холодок, удивился художник. Пекло. Наверное, юмор…Он неторопливо зашлепал к своему дому, благодарный власти за миролюбие и за то, что водку не отобрали.Парк кончался, уже были видны первые постройки, когда Вова услышал за спиной странный звук.Так шуршат только осенние листья по асфальту, или деньги! В этом-то он разбирался!Обернулся и обнаружил странный предмет. Возле ног ласкался в легких порывах ветра первый осенний лист. Он был, как живой, как крохотная собачонка, долетал до колен и — обратно, к земле…Но что-то в нем было не то. Вова не мог разобрать, что именно, так как словить лист не удавалось. Первый то отлетал, то подлетал вновь, дразня художника.— Ишь ты! — радовался Вова. — Безобразник!..Он хлопал ладонями, как будто ребенок бабочку ловил, но представитель осени в последнее мгновение выскальзывал из неловких рук и взлетал на три человеческих роста.— Игрун!..Так Вова бегал за листом почти целый час, пока совершенно не выбился из сил. Он вновь сел на лавку и опять задышал по-собачьи.А проказник лист, словно сжалившись, покружил еще несколько и спланировал прямо на колени Рыбакову.Сие происшествие так обрадовало художника, как будто ему молодость вернули на время.Он осторожно погладил большой кленовый лист и вдруг разглядел на нем что-то инородное. Самые кончики листа были окрашены в серый цвет, а на ощупь отдавали мертвечиной.«Неужели древесный рак?!.» — перепугался Вова насмерть.Он бросился к первому попавшемуся клену, но ничего на нем странного не обнаружил… Решил не волноваться заранее, просто принести лист домой и изучить его тщательнее.Перед подъездом, в котором жил Вова, грелись на солнышке тетки пенсионного возраста.При его появлении они заговорщицки зашептались, а в спину Рыбакову была произнесена фраза:— Сильная у вас женщина, товарищ художник!— Какая женщина? — оглянулся Вова с недоумением на лице.— А сами знаете, какая! Грудастая! Ваши картины куда-то волокла!— Ничего не понимаю, — пожал плечами Вова и шагнул в подъезд.Какая-такая женщина, думал он, поднимаясь в лифте. И что за непонятности тетки говорили про его картины?..Вова хотел было вернуться да расспросить, но кленовый лист в руке слегка нагрелся, словно напоминая о себе.Картины, конечно, подождут! Он ласково погладил первенца осени и опять ощутил под пальцами по краям листа бумажную фактуру.— Ах, ты! — проговорил Вова.Долго не мог открыть дверь, так как внезапно задрожали руки. С трудом попал ключом в замок, покрутил и первым делом прошел на кухню, где, выудив из принесенного пакета початую бутылку, глотнул из нее на два пальца. Постоял немножечко, пока не прошла дрожь.Оставил продукты на залитом солнцем подоконнике и пошел в комнату, где вознамерился отыскать увеличительное стекло, которое когда-то имелось, но за ненадобностью не использовалось.На поиски ушло более часа, и стекло нашлось в единственном хрустальном фужере с трещиной, одиноко стоявшем в буфете, напоминая об обстоятельной молодости с достатком.Вова приспособился возле окна и внимательно разглядел кленовый лист сквозь увеличительное стекло.Очень похоже на бумагу, думал он. Но пойди пойми, что это на самом деле…Рыбаков смотрел на лист до самого вечера, пока не решил съездить поутру в Тимирязевскую академию на консультацию.До самого утра Вова рисовал на ватмане найденный лист в несвойственной ему фотографической манере, а наутро, прослушав из радио соседа сигналы точного времени, долго чистил брюки от засохшей крови, справедливо полагая, что в академии его тренировочных не поймут.В академию его не пускали, несмотря на слезные увещевания. Охрана была непреступна, а положение Вовы было отчаянным. Он просил допустить его хотя бы в бюро пропусков, но только раздражал ребят из ЧОПа. Одному из охранников хотелось дать нечесаному шизику крепким ботинком по заду.— Художник я! — просил Вова.— А я — Ленин, — поддерживал диалог охранник.— Рыбаков, — в ответ представился Вова.— Безбашенный! — поставил диагноз раздраженный. — Может, его за угол отвести?— Кончай! — ответил напарник. — Потрется и уйдет… И чего тебе неймется кулаками поработать? Особенно с такими, немощными! Ты со мной на тренировке потолкайся! Я завсегда «за»!— Я что — дурак? У тебя же пояс черный!— Так со слабым невелика доблесть управиться. Ты со мной попробуй. Я тебе для начала палец сломаю, чтобы ты почувствовал, как бывает больно!Раздраженный ничего не ответил, отвернул лицо и тихо злился, как на нечесаного, так и на своего товарища. Хотелось дать обоим куском арматуры по башкам.Так или иначе, но оба охранника пропустили тот момент, когда Вова кинулся к щуплому старичку с палочкой, появившемуся из дверей академии, очень похожему на академика.— Здравствуйте! — приветствовал академика Вова, преодолев ступени лестницы.— Здравствуйте, — ответил старичок.Здесь охрана подоспела, и Вове заломили руки, отчего он застонал жалобно.— Прекратить! — неожиданно зычным голосом скомандовал старичок и, когда Рыбакова отпустили, академик четко стал объяснять, что охранников поставили, чтобы имущество беречь, а не на людей бросаться! — Поднимите! — указал он на оброненный Вовой при задержании, свернутый в трубочку, ватман. — Что это?Художнику вернули собственность, он с опаской глядел на охрану, пока старичок не предложил отойти в сторону.— Я вот что принес…Вова развернул ватман и показал свой рисунок.— Потрясающе! — восхитился старичок. — Вас как зовут?— Вова.— Владимир, значит. А меня Егор Иннокентьевич. Вы что же, хотите у нас работать?— Вовсе нет, — закрутил головой Рыбаков.— Что же тогда?— Этот лист я нашел вчера в парке. Первый осенний лист. Я нарисовал его…— Да-да, — согласился Егор Иннокентьевич. — Уже осень…— Вглядитесь, — просил Вова. — Лист необычный…— Чем же?— Видите уплотнения по краям?— Вы что же, ботаник?— Нет, я художник. Но меня волнуют эти уплотнения!Старичок еще раз внимательно поглядел на рисунок.— Может, какая-то болезнь?..— И я так думаю!— Чего ж вы сам лист не принесли?— Так…Вова развел руками, так как сам не понимал, зачем потратил ночь на работу, вместо того, чтобы вещь живьем принести.— Знаете что, Владимир, — старичок спустился на ступеньку ниже. — Болезней у растений великое множество, как и у людей! Забудьте про этот лист и идите к нам работать! Талантливые художники нам необходимы. Вы увидите такие растения, каких вам за всю жизнь не сыскать! Будете соавтором каталогов, хорошие гонорары, общежитие выделим…— Спасибо вам, — Вова попятился задом, нащупывая ногами ступеньки. — Спасибо…Затем он развернулся и пошел быстрее.— Куда же вы? — прокричал Егор Иннокентьевич.— Домой, — проговорил себе под нос художник.— А рисунок?— Подарок, — уже почти про себя прошептал Вова.До дома он добирался тремя троллейбусами, так как не было даже мелочи на метро. Из одного его выставили контролеры, хорошо, что женщины, не побили, зато столько грязи вылили, аж до самого желудка пробрало.Добрался до дома к вечеру, выпил двести стабилизирующих и прилег на диван, на котором можно было ни о чем не думать, просто наслаждаться бегающей по жилам, обогащенной теплом кровью…— Вот тебе, гад! — кричал старик с разметавшейся бородой. — Вот тебе, вор!.. Получай, сатанинское отродье!!!Вова проснулся весь вспотевший от явления страшного старика. Дышал, отдыхивался от кошмара, выпил немножко, закусив корочкой от «бородинского», и отправился к тайнику. С любовью открыл мешок и вытащил вчерашнюю находку. Лист по-прежнему пах осенью, но в нем произошли очевидные изменения. Серая, похожая на бумагу дрянь наступала, поглощая разноцветную плоть кленового листа.— Ах! — чему-то испугался Вова. — Ах, — еще раз произнес он, войдя в ванную и обнаружив на старых засохших листьях такие же бумажные уплотнения.Он не знал, что думать, лежа на своем диване. Он почти не умел думать, а сердце мучилось и ожидало утра…За день он объехал зайцем все районы Москвы, побывал в десятках парков и на бульварах. Всюду явилась ему одна картина — листва московских деревьев была тотально заражена какой-то болезнью. На каждом, даже беспородном листике, выделялись своей мертвечиной бумажные уплотнения.Вечером Вова вновь достал свой первый осенний лист. Бумага поглотила живую ткань на два сантиметра и на ней, вопящим красным цветом, проявился печатный знак — «№»… 13 Лысого били всем отделением поочередно. Уже третью неделю. Вот ведь странность какая обнаружилась в уроде — то ли он боли не чувствовал совсем из-за дебилизма, то ли таким волевым себя считал, что даже не охал от охаживаний резиновой дубинкой по печени и по почкам. Ходили даже смотреть в парашу на следы крови, но там лишь плескалась чистейшего янтарного цвета жидкость. Побить лысого разрешили даже суворовцу Кукину, племяннику майора Газова, ведающего лицензированием оружия. Племяш прибыл в отпуск и три дня провел в отделе, тренируя «лоу кик», пока обе ноги не распухли от каменных боков лысого.Майор Газов осерчал за свою кровинушку, ступни ног которой не влезали в ботинки, и сам пошел рассчитаться за пацана.Притащил с собой в камеру пистолет «оса» и пару раз выстрелил резиновыми пулями по ляжкам урода. Пули отскочили от тела, как от металлической стенки, а одна, срикошетив, чуть было не ранила самого Газова.Выругавшись грязно и громко, майор вытащил из кармана портативный электрошокер и безо всякого сомнения воткнул его зубы в плечо лысого.Большое безухое тело затрясло, глаза закружились в орбитах, выпал из бледного рта красный язык, и майор, испугавшись, что перебрал, умертвил дядю, отпрыгнул назад, утирая пот с шеи.Но лысый вовсе не умер. Он прокашлялся и принялся смотреть на Газова глазами, наполненными истинной любовью.«Так он — мазохист! — догадался майор. — Мы тут силы свои зазря расходуем, калечимся, а он, рыло свиное, кайф получает!»Газов подошел к закованному в наручники уроду и в сердцах ударил лежащего мыском ботинка прямо в то место, где ранее находилось утерянное ухо. Из дырки потекла сукровица, а лысый заулыбался, как будто ему телка дала, а не башмаком в ухо получил, и заговорил:— Василий Кузьмич! Василий Кузьмич!..Потом майор Газов пил кофе в кабинете полковника Журова и говорил начальнику, что он бы таких, как этот лысый, расстреливал без суда и следствия!— Учинить нападение на сотрудника!— У нас сейчас не расстреливают, — объяснял Журов. — Мораторий на смертную казнь. В Европу стремимся!— На хрена?— Я тебе, Газов, чего, политинформатор?! — вдруг разозлился полковник. — Сам газеты читай!Газов, который тянул пальцы к сахарнице за шестым куском, отдернул руку и на всякий случай насторожился, чтобы не раздражать начальство.— И вообще, — недовольно морщился полковник, — чего вы его там прессуете?.. Мужик во всем сознался, скоро в тюрьму переводить будем!— Оборотень это, — сообщил свою версию Газов. — Не чихнет, не пикнет! А у него такие специалисты побывали, Дахау отдыхает. Вот и я со спецсредствами ничего не добился!— А чего вы добиваетесь-то? — не понимал Журов, косясь на пятерню Газова, залезшую в сахарницу за десятым куском. — Чего он вам должен поведать тайного?Газов захрустел рафинадом, прихлебывая его кофейком, и объяснил бестолковому начальнику, что противника надо сломить, необходимо, чтобы он осознал сокрушительную мощь победителя!— А то что ж такое, товарищ полковник, расстраиваются люди в отделе, в силы свои перестают верить!..— Понятно, — покачал головой Журов. Он чувствовал какую-то извращенную правоту Газова, но как повернуть дело на здоровый лад придумать не мог…— Газами слезоточивыми пробовал?— А чего ему газы? Даже на меня не действуют ваши газы.— Газы твои, и фамилия твоя Газов.— Ваша правда…Майор пошарил в сахарнице и обнаружил ее пустой. Вздохнул…— Может, сами попробуете, товарищ полковник? У вас такой опыт!— Да ты что, Газов!— Надо коллективу уверенность в себе вернуть!— И не проси!— Не я прошу, общественность!Очень хочется работать в министерстве, подумал Журов. Но обстоятельства сильнее его, а до пенсии осталось целых семь лет. И даже этот хачик фээсбэшный куролесил по отделу, как у себя в горах… А бедный Пожидаев даже машину теперь водить не сможет. На хрен он такой нужен в отделе!— Ладно, — согласился Журов. — Пошли!..— Вот спасибо, товарищ полковник!— Не для тебя делаю, для коллектива!..Они спустились на три этажа. Было темно, лишь убогая лампочка тощим светом определяла контуры предметов и людей.— Василий Кузьмич! — встретил веселым возгласом лысый Журова. — Слизькин!.. * * * Фамилия лысого была вовсе не Слизькин и звучала в натуральном исполнении — Слизкин.Андрюша Слизкин рос хилым и забитым мальчиком, с плечиками уже бедер. И именно ему принадлежала эта не совсем благозвучная фамилия.Из родственников у мальчика имелась лишь почти глухая бабка, никак не могущая сообразить, откуда у пацана рыжие волосы, если и мамка, и папка шатены.Лишенные родительских прав за пристрастие к зеленому змию, они оба пребывали на длительных сроках заключения в лагерях за умышленное убийство отца матери Андрюши Слизкина с целью завладения его пенсией.«Забили деда лопатами, ироды!» — вспоминала мужа бабка Нина, впрочем, без слезы, так как благоверный сам был садистом и алкоголиком, терроризировавшим ближний круг.Бабка Нина не догадывалась, что Андрюша Слизкин, ее внук, рыжий не по капризу природы, а по причине залегания ее дочери с мужчиной малознакомым, имевшим рыжий окрас и впустившим в ее пьяную угробу свое рыжее семя.— Рыжий, рыжий! — дразнили Андрюшу в малом возрасте. — Конопатый, убил дедушку лопатой!— Это не я убил! — сопротивлялся Слизкин. — Это — мама с папой!..В классе третьем-четвертом его стали дразнить кличками, производными от фамилии: Слизя, Лиза, Склизкий, и т.д. Мальчик с узкими плечиками и кефирной кожей не огрызался в ответ, так как чувствовал, что рожден слабее других и телом, и духом, просто старался не обращать внимания на сверстников.Конечно, его самолюбие страдало, особенно на уроках физкультуры, когда он не мог перепрыгнуть через коня, чего добивались самые мелкие девчонки класса. Он разбегался изо всех сил, но его ноги, кривые и тонкие, совсем не были приспособлены для всяких спортивных дел, дай Бог, тело нести; разбегался, отталкивался, но взлетал лишь на какие-то двадцать сантиметров и бился о коня причинным местом, от чего было нестерпимо больно и позорно.Класс в таких случаях приходил в восторг, и детишки охотно ржали над своим товарищем.— Яичница! — кричал кто-то.— Глазунья!Старшие школьники ежедневно вытрясали из Слизкина по пятнадцать копеек, которые бабка Нина выдавала внуку на стакан чая и булочку-калорийку.— Давай бабки, Слизя! — обычно требовал восьмиклассник по кличке Светофор, прозванный так за свой баскетбольный рост. Впрочем, в поселке Шишкинское баскетбольной секции не имелось, и Светофор развлекался тем, что после лишения рыжего малявки пятнарика сажал того на ветку березы, растущую выше, чем на два метра от земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25