Но всякий раз он терпеливо объяснял и растолковывал значение предпринятого им труда.
В 1848 году Иванов писал знакомому Чижову: «Я теперь весь предаюсь практической исполнительной части. Не знаю, сколько я подвинул картину, но, кажется, работал, сражаясь с невзгодами, какие мне этой зимой случилось встретить в жизни», а скоро потом ему же: «Я встаю со светом, работаю в студии до полудня, иду отдохнуть в кафе, чтобы приготовить свои силы, дабы начать работать с часу до сумерек. Устав таким образом, я рад-рад бываю добраться до кресел или до постели вечером… Моя картина теперь составляет для меня все…»
На 1848 год падает ряд тяжелых событий в личной жизни Иванова. Умирает его отец, он получает отказ от С.А. Апраксиной, дочь которой, Марию Владимировну, он считал по своей наивной простоте невестой.
15 мая 1849 года Иванов пишет Гоголю: «До сих пор я все был верен моему слову и делу и в надеждах, что уже недалеко до конца, усиленно продолжал свой труд. Но уже две недели, как совершенно все остановилось. Рим осажден французскими, неаполитанскими и испанскими войсками, а Болонья – австрийскими. Каждый день ожидаешь тревоги. Люди, теперь здесь во главе стоящие, грозят все зажечь и погрести себя под пеплом. При таких условиях, конечно, уже невозможно продолжать труд, требующий глубоко сосредоточенного спокойствия. Я, однако ж, креплюсь в перенесении столь великого несчастья и, только что будет возможно, опять примусь за окончание моей картины».
В других письмах этого и последующего годов Иванов рассказывает, как снова занимается своей картиной и старается довести ее до конца.
При осуществлении замысла «Явление Мессии» художник большое внимания стал уделять этюдам с натуры. Отдавшись изучению жизни и собиранию ярких жизненных образов, он придал многим своим этюдам характер вполне законченных, самостоятельных картин.
«Работая над этюдами на открытом воздухе, художник должен был решить сложные живописные проблемы, показать взаимодействие солнечного света и цвета. Особенно привлекают внимание знаменитые пейзажи с "купающимися мальчиками". В них художнику удалось передать связь натуры с пейзажем: "Мальчики на Неаполитанском заливе", "Семь мальчиков в цветных одеждах и драпировках", "Этюд обнаженного мальчика". Эти полотна стали подлинными шедеврами русской и мировой пейзажной живописи» (О.Ф. Петрова).
В 1858 году Иванов вернулся в Петербург и привез с собой «Явление Мессии».
Н.Г. Машковцев рассказывает о картине «Явление Мессии»: «Иванов создает образы идеальной, праксителевской красоты, бесконечно превосходя в этом отношении все, что до него было сделано в живописи. Такова в картине группа дрожащих, словно изваянная из цветного драгоценного мрамора, таков юноша, выходящий из воды, такова компактная группа будущих апостолов. Есть какая-то особая космическая радость, доступная лишь немногим художникам, в том, как прослеживает он проявление строительных сил природы, обнаруживающих себя в структуре древесного ствола, ветвей и листьев, так же как и в структуре человеческого тела, его костяке и мышцах, его движениях и цвете. Кажется, что здесь он дошел до пределов пластического выражения этих вещей в живописи. Такой же предельности достиг он в выражениях человеческих лиц, особенно Иоанна Крестителя. Недаром же Крамской считал изображение Крестителя идеальным портретом, ставя его на один уровень с античным Зевсом, Венерой Милосской и Мадонной Сикста».
Картина имела огромный размер – 5,40 на 7,50 м. Выставленная в Петербурге, она вызвала бурю откликов: художники высоко оценили ее, а церковное начальство встретило весьма сдержанно.
Написание подобной картины было настоящим творческим подвигом. Вот почему И. Крамской в статье, посвященной памяти Иванова, писал, что художники последующих поколений будут учиться у него искусству композиции, гармонии цветового решения и жизненной правде в изображении человека и природы.
Знакомство и беседы с Герценом в 1857 году в Лондоне приобщили художника к передовому направлению русской общественной мысли. «Мой труд – большая картина – более и более понижается в глазах моих. Далеко ушли мы, живущие в 1855 году, в мышлениях наших – тем, что перед последними решениями учености литературной основная мысль моей картины совсем почти теряется…»
Иванову становится ясно, что «картина не есть последняя станция, за которую надобно драться. Я за нее стоял крепко в свое время и выдерживал все бури, работал посреди их и сделал все, что требовала школа. Но школа – только основание нашему делу живописному, язык, которым мы выражаемся. Нужно теперь учинить другую станцию нашего искусства – его могущество приспособить к требованиям времени, и настоящего положения России».
Еще в 1848 году Иванов задумал создать настенные росписи общественного здания, где перед взором зрителей проходила бы история человечества, рассказанная в библейских мифах. По свидетельству брата, С.А. Иванова, библейские композиции, «наполняющие все альбомы и большую часть отдельных рисунков, рождались, набрасывались, так сказать, все разом, одновременно…» Задумано было около 500 сюжетов, из них исполнено более 200.
«Эпизоды Ветхого и Нового завета трактованы здесь часто почти как реальные сцены из жизни древнего народа, – отмечает М.М. Ракова. – Вот возле блюда с едой, поставленного на куске расстеленной на земле ткани, расположились усталые босые путники. Их угощает седой старик в грубой одежде, с пастушеским посохом в руках. Вокруг – кочевые шатры, палящее солнце, женщины, готовящие на очагах пищу… Так представил художник пророчество Аврааму о рождении Исаака. Однако Иванов не спускается до мелочной жанровой обыденности. Его герои вместе с тем, как уже говорилось выше, выражают представление Иванова о глубокой внутренней значительности духовного мира человека».
А вот мнение Е.Л. Плотниковой:
«По своим стилистическим качествам библейские эскизы не имеют аналогий в мировом искусстве. Это гениальное творение, принесенное в мир художником, сумевшим на основе изучения классического искусства прошлого и собственных исканий сделать ценнейшие живописные открытия. Задумав монументальные росписи, Иванов, естественно, ставил в эскизах специальные задачи, вытекающие из требований стенной живописи. В безукоризненном декоративном чутье Иванова ощущаются традиции фрески с ее линейными и цветовыми ритмами, контурной выразительностью рисунка, гармонией и контрастами цвета.
Библейские эскизы были своеобразным подведением итогов творческой жизни художника. Достигнув классической зрелости, Иванов творит по велению сердца, легко и свободно. Эскизы настолько артистичны, что если на мгновение забыть о его колоссальном труде, может показаться, что листы эти рождались на едином дыхании».
Иванов недолго жил на родине: он заболел холерой и умер 15 июля 1858 года.
ОНОРЕ ДОМЬЕ
(1808–1879)
Делакруа, обращаясь к Домье, писал: «Нет человека, которого я больше бы ценил и которым я больше бы восторгался, чем Вами».
Бодлер говорил, что ярость, с которой Домье клеймит зло, «доказала доброту его сердца».
«Через Вас народ будет говорить с народом», – писал Домье знаменитый историк-демократ Мишле. И эти слова сбылись.
Оноре Викторьен Домье родился 26 февраля 1808 года в Марселе, в семье стекольщика. Отец его обладал литературными способностями. Пытаясь их реализовать, он в 1814 году перевез семью в Париж. Однако его мечтам не суждено было сбыться. Денег не хватает и приходится начать работать и маленькому Оноре: сначала рассыльным, а позднее продавцом в лавке книг. Ему так и не суждено было пройти настоящий курс обучения живописи.
С 1822 года Домье урывками занимается у художника А. Ленуара, иногда работает с натуры в студии Сюиса. Зато много времени проводит в Лувре, где копирует известных мастеров, особенно Тициана и Рубенса.
Домье вряд ли скоро выбился бы на дорогу искусства, если бы не одно обстоятельство, позволившее связать «баловство художника» с заработком ремесленника – спрос на литографский труд.
Поступая в обучение литографскому делу к малоизвестному художнику Рамеле, Оноре на первых порах преследовал одну лишь цель – помочь материально родителям. Так поначалу он исполняет небольшие картинки, нотные заголовки, детские азбуки для издателей Белиара и Рикура. Но вскоре Домье нашел подлинную точку приложения для своего дарования. Подрабатывая в журналах, Оноре с 1830 года начинает сотрудничать в сатирическом издании Шарля Филипона «Карикатюр», где работали лучшие рисовальщики той поры: Монье, Гранвиль, Травье, Шарле, Декам. Отныне Домье навсегда связал свою судьбу с политической прессой, подписываясь псевдонимом, затем «H.D.» и, наконец, полным именем и фамилией. Вскоре он получает известность как мастер хлесткой сатирической графики.
Домье работал в «Карикатюр» с 1831 по 1843 год (за вычетом 6-месячного тюремного заключения) и в журнале «Шаривари», также основанном Филипоном, с 1835 по 1874 год (исключая 1860–1863 годы), оставив работу здесь, лишь когда почти полностью ослеп. За эти годы художник исполнил 4000 литографий и 900 гравюр на дереве, к которым надо присоединить около 400 картин маслом, акварелей и набросков.
Из ранних литографий Домье наиболее известна «Гаргантюа» (15 декабря 1831 года). Здесь художник изобразил толстого Луи Филиппа, поглощающего золото, которое чиновники отбирают у изнуренного народа. Эта литография была выставлена в витрине фирмы Обер и собрала много народа. Правительство не оставило творчество Домье без последствий, приговорив его к шести месяцам тюремного заключения и к 500 франкам штрафа.
Домье не довольствуется первыми достижениями. Он упорно работает над карикатурным портретом, доводя до гротеска характерные черты портретируемого. Это приносит успех – фигуры на его листах тридцатых годов предельно объемны, пластичны. Такова литография «Законодательное чрево» (1834), где перед зрителем на скамьях, расположенных амфитеатром, можно видеть министров и членов парламента Июльской монархии. В каждом лице с беспощадной точностью передано портретное сходство. Выявляя и подчеркивая физическое уродство и моральное убожество этих людей, художник создает портреты-типы; заостренная индивидуальная характеристика перерастает в них в социальное обобщение, в беспощадное обличение злобной тупости сил реакции.
Той же силы воздействия достигают листы, в которых Домье раскрывает классовую борьбу, показывая роль рабочего класса: «Он нам больше не опасен», «Не вмешивайтесь», «Улица Транснонен 15 апреля 1834 года».
Л.Н. Волынский пишет о литографии «Улица Транснонен»: «Луч яркого света как бы вырывает из полумрака фигуру расстрелянного, нарисованную со всей беспощадностью нагой правды, в то время как фигура убитой женщины – быть может, его жены – окутана мглистой тенью. Эта тень сострадания как бы движется из глубины, она вот-вот окутает прощальным покровом все, и мы спешим вглядеться, чтобы успеть запомнить и унести в сердце гнев и ненависть к палачам».
После так называемых «сентябрьских законов» 1834 года, направленных против печати, работать в области политической сатиры стало невозможно. Домье черпает теперь темы из повседневной жизни, поднимая большие социальные вопросы. В это время выходят целые сборники карикатур быта и нравов. Домье вместе с художником Травьесом создает серию «Французские типы» (1835–1836).
Министр Гизо выбрасывает лозунг «Обогащайтесь!» На это Домье откликается, создавая образ Робера Макэра – афериста, проходимца, спекулянта, умирающего и вновь воскресающего (серия «Карикатюрана», 1836–1838). В других литографиях Домье разоблачает продажность суда («Деятели правосудия», 1845–1849), буржуазную благотворительность («Современная филантропия», 1844–1846). В ряде литографий Домье показывает всю убогость самоудовлетворенности французского мещанина. Таков, например, лист «Все же очень лестно видеть свой портрет на выставке» (из серии «Салон 1857 года»). В этом плане Домье создал и другие серии: «День холостяка» (1839), «Супружеские нравы» (1839–1842), «Пасторали» (1845–1846), «Лучшие дни жизни» (1843–1846). В 1841–1843 годах он создает серию «Древняя история», в которой смело пародирует сюжеты и образы античной мифологии, ставя в положение древних героев и богов современных буржуа.
Меняется манера рисунка. Штрих становится выразительней. Как рассказывают современники (Теодор де Банвиль), Домье никогда не употреблял отточенные новые карандаши, он предпочитал рисовать обломками, чтобы линия была разнообразней и живей. Работы художника приобретают графический характер, исчезает пластичность.
«16 апреля 1846 года он женился на своей подруге – Мари Александрии Дасси, уже несколько лет делившей тяготы и радости его беспокойного существования, – рассказывает М.Ю. Герман. – Ей недавно исполнилось двадцать четыре года, она была портнихой и, по правде сказать, не слишком хорошо разбиралась в работе мужа. Зато она стала ему верным товарищем, умела не падать духом в трудные минуты. Из жизни Домье навсегда ушло одиночество, приносившее ему немало горьких минут. Теперь у него был свой дом, согретый присутствием веселой и ласковой Александрии. Даже работая у себя наверху в мастерской, в полном уединении, он не чувствовал вокруг себя пустоты. Круглое смеющееся лицо со вздернутым носом, статная высокая фигура жены оставляли ощутимый отпечаток чуть ли не на всех женских образах, которые рисовал Домье.
Их сын, названный в честь отца Оноре, умер, прожив всего несколько недель. Он оставил после себя щемящее воспоминание и неясное чувство вины перед крохотным существом, так ненадолго посетившим мир».
Домье всегда стремился заняться живописью. Иначе не могло быть: он обладал пылким, артистическим темпераментом и пребывал в дружеском окружении художников-живописцев – Коро, Диаза, Добиньи, Делакруа. Однако вечная нужда и всепоглощающая журнальная работа препятствовали его желанию. Лишь в сорок лет взялся он впервые за кисть, когда казалось, что вместе с победой Февральской революции 1848 года его обличительная миссия окончилась.
9 марта он изображает «Последний совет экс-министров», где прославляет восставшую Францию, изгоняющую правительство июльской монархии. Для официального конкурса он создает аллегорический образ Республики – прекрасную, величественную композицию, которая настолько монументальна, что могла бы служить проектом памятника. Домье пишет картины «Восстание» (1848) и «Семья на баррикаде» (1848–1849).
Но «добрые буржуа» прошли мимо прекрасной Республики, правительство не дало ему награды, и по-прежнему художник обречен был на бедность. Сначала Домье работал над журнальными литографиями по ночам, чтобы днем отдаваться живописи. Затем в 1860 году он пытается порвать свой контракт с «Шаривари». Именно в этот период – 50–60-е годы – появляются одна за другой его работы маслом и акварелью, те самые чудесные акварели, за которые при жизни он получал гроши и которые ныне ценятся почти на вес золота.
В живописи Домье нередко лиричен, задумчив. Образы, создаваемые им, исполнены благородства и достоинства.
«Свет в картинах несет эмоциональную нагрузку, и посредством его Домье расставляет композиционные акценты, используя сопоставления светлого и темного самым разнообразным способом, – пишет Н.В. Яворская. – Его любимый эффект – это контражур, когда первый план затемнен, а фон светлый. Таковы, например, картины "Перед купанием" (около 1852), "Любопытствующие у витрины" (около 1860). Но порой Домье прибегает к другому эффекту: полутьма заднего плана как бы рассеивается к переднему, и интенсивно начинают звучать белые, голубые, желтые цвета ("Выход из школы", около 1853–1855; один из вариантов "Вагона третьего класса", около 1862). Обычно для Домье типична приглушенная гамма красок, насыщенная всевозможными оттенками, отсветами. Какой-то особый свет озаряет будничные сцены, которые приобретают значимость, теряют обыденность. Интерес к эффектам освещения, усиливающим драматизм действия, заставляет Домье обращаться к изображению театра Он показывает психологию зрителей, возбужденных представлением ("Мелодрама", 1856–1860), или актеров с ярко выраженной мимикой ("Криспен и Скапен", 1858–1860).
Домье-живописец сыграл в истории искусств не меньшую роль, чем Домье-график. Он ввел в живопись новые образы, трактовал их с необычайной силой выразительности. Ни один живописец до Домье не писал так свободно, не обобщал так смело во имя целого. Он предвосхитил во многом дальнейший путь развития живописи».
В серии картин, посвященных «Дон Кихоту», реализм Домье достигает особенной обобщающей силы. В ритмах неуклонного дон-кихотовского устремления вперед и постоянно ленивого отставания Санчо Панса, словно символизированы два противоположных полюса человеческого духа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73