Только голос был не ее. Он звучал так, словно она разом постарела на много лет.
- Нет, - ответил парень. - Ее взяли в плен живой. - Он не добавил, что живой она останется недолго.
Это было ни к чему.
Целый год Галина считала Клаудию мертвой. И подумывала о собственных похоронах, но каждый раз ее что-то отвлекало. Иногда это были разные вещицы, которые она находила во время домашней уборки. А убиралась она теперь постоянно. Тщательно, без устали, истово. Она приходила с работы, где ухаживала за чужими детьми, и тут же хваталась за тряпку, губку и мусорную корзину, в отчаянии окунаясь в рутину, только бы отогнать мысли о самоубийстве. Однажды, пылесося под столом дочери, Галина обнаружила открытку, которую восьмилетняя Клаудия нарисовала для нее в школе. Непропорционально долговязая мама держала на руках длиннющего ребенка, и тот ей шептал: «Те adoro».
«Не сейчас», - подумала Галина и отложила свои похороны.
Иногда память подхлестывало что-нибудь совершенно обыденное. Она загружала простыни в стиральную машину и вдруг вспомнила первые месячные Клаудии. Как стояла в волнении и смятении у ее запачканной постели. А дочь собиралась в школу и оставалась удивительно спокойной и даже сама утешала ее: «Я знаю, что это такое, мама. Это значит, что я могу подарить тебе внуков».
Галина снова отложила похороны.
Все, что последовало за пленением дочери, она узнала позже.
Клаудию захватили в городке Чиппа, куда ее послали за продовольствием. Там ее и засекли. Слухи об обуреваемой революционным горением студентке университета ходили несколько месяцев. И ее поджидали. Человек пошел за ней следом и вызвал подкрепление. Когда Клаудия вернулась к овражку, где оставила товарищей, таких же борцов с капитализмом, ловушка захлопнулась - их окружили люди USDF.
Она откинула полог самодельной палатки - ребята связали несколько рубашек, чтобы схорониться под ними от дождя, - но на них вместо капель воды посыпались пули.
Три партизана были убиты на месте, двое рванули обратно в горы, причем один из них волочил простреленную правую ногу, которую потом пришлось ампутировать.
Почему же Клаудию не убили, как остальных?
Наверное, таков был приказ.
Риохас тоже слышал рассказы о молодой студентке, и ему стало любопытно увидеть ее своими глазами. И не просто любопытно - он об этом мечтал.
В тот вечер он оставил государственный прием. Ему шепнули на ухо словечко, и он вылетел на вертолете в свою гасиенду на севере страны. И когда вошел в комнату, где Клаудия стояла на коленях со связанными за спиной руками, все еще был в смокинге.
Риохас не спешил - рассматривал ее, как скаковую лошадь или породистую собаку. И тех и других у него хватало.
И то, что он увидел, ему понравилось.
Что происходило в течение следующих двух дней, можно только вообразить. Для этого надо закрыть глаза, прочитать молитву и все себе представить. Риохас лично руководил допросом. Клаудия умоляла о смерти, просила Бога, чтобы Он не дал ей очнуться, когда в следующий раз она потеряет сознание от побоев. Клаудия воевала на стороне безбожников, но не потеряла веры. В глубине души она оставалась католичкой. И теперь обращалась к Всевышнему.
Она слышала, что происходило с пленными. Их сбрасывали с вертолета. Скармливали тиграм. Все это могло случиться и с ней.
Но прошли два дня, наступил третий.
Затем четвертый.
Никто не являлся, чтобы тащить ее в вертолет. Или к тиграм в клетку. А тигры там в самом деле были. Клаудия дотянулась до окна и разглядела их своими почти выбитыми глазами. Животные прохаживались туда и сюда, словно часовые. В обед им швырнули живого пони, и хищники перегрызли ему горло.
А потом случилось нечто странное.
К ней заглянул Риохас, но не стал ее бить. А вместо этого кое о чем попросил.
Раздвинуть перед ним ноги. Попросил очень вежливо. Клаудия ответила «нет» и, ожидая новых мучений, закрыла глаза.
Риохас ушел.
В следующий раз он вернулся с подарком.
Французским бельем.
Попросил примерить. Клаудия ответила «нет».
Он снова ее не тронул.
На третий раз Клаудия начала кое-что понимать.
Она не могла похвастать богатым опытом общения с мужчинами - так, один-два случайных приятеля из университета.
Но она всегда чувствовала, когда в нее влюбляются.
Такое случалось и в школе, и потом, когда она стала студенткой. Парни начинали вести себя по-идиотски, совсем не так, как обычно.
Постепенно до нее стало доходить, что Риохас не собирается ее убивать.
Он собирается за ней ухаживать.
Почему?
Наверное, потому что Клаудия - это Клаудия.
И потому что Риохас изо всех сил стремился к тому, что не в силах был уничтожить. «Любовь - странная штука». Ведь так поется в песнях?
В какой-то момент Клаудия поняла, что это обожание способно ее спасти. Может, не навсегда, на какое-то время. Но теперь желание умереть отступило - загорелось желание жить.
И когда Риохас в четвертый раз попросил ее надеть французское белье и встать на кровати на колени, она согласилась. Поняла - нельзя его вечно отвергать. В конце концов он устанет от этого и устанет от нее.
Было нечто поистине трогательное в том, что тюремщик влюбился в свою заключенную. Клаудия должна была использовать эту ситуацию. Получить что-нибудь взамен. Она сдалась, но отказала ему в том, чего он желал больше всего. Во взаимности.
Как говорят поэты, не отдала ему свое сердце.
Теперь она обедала с ним. За настоящим столом, сервированным серебром и тончайшим фарфором. Одетая в платье за пятьсот долларов, которое он ей привез. Хотя иногда специально надевала что-нибудь другое. Риохас взрывался, но к концу трапезы его раздражение проходило, и они вновь оказывались на полу.
Риохасу нравилось рассказывать, как он наказывал других женщин, которые осмеливались ему перечить. Например, ту певичку Эви, которая решила, что после свиданий с ним может встречаться с каким-то музыкантишкой.
«Я пришел к ней со своим личным врачом. И держал ее, пока он вырезал ей голосовые связки. А потом сидел и смотрел, как врач ее зашивал. После этого она уже не могла петь так хорошо, как раньше».
Риохас старался вызвать у Клаудии страх и добиться послушания. Она напускала на себя скучающий вид. Клаудия понимала, что, если будет сопротивляться, проживет лишний день.
Риохас слегка ослабил поводок.
Клаудии позволили выходить из дома - но всегда в сопровождении одного из его головорезов. Она прислушивалась. Она присматривалась. Запоминала окружающее.
Где они находились? Клаудия чувствовала в воздухе солоноватый привкус. Не всегда, только когда с севера дул сильный ветер. Значит, где-то на побережье. Но в любом случае это место было безнадежно изолированным. Она не видела ни одной крыши - только пышные пальмы, разросшиеся папоротники и райские птицы. Ее прогулки по гасиенде сопровождали лишь серенады попугаев.
А затем случилось кое-что еще.
Нечто страшное.
Обычно Риохас предохранялся, а тут потерял бдительность. Он вечно был пьян или под кокаином.
Клаудия пропустила месячные, затем следующие. А однажды утром ее так скрутила дурнота, что она полчаса пролежала на мраморном полу в ванной, глядя на свое искаженное отражение в позолоченных кранах.
Она решила покончить с собой.
Эта мысль пришла постепенно и сознательно.
Клаудия знала, что на кухне хранились ножи.
А над камином в кабинете висели два меча. Она проткнет себя, свою мерзкую плоть, прежде чем ее успеют остановить.
Риохас был в отъезде. Утром она умылась, тщательно наложила на лицо французскую косметику, которую он ей привез, и надела брючный костюм - ей казалось, что он лучше всего подойдет для похорон.
Вооруженная охрана стояла вокруг дома, внутри никого не было.
Мечи, наверное, были ритуальными. Японскими, как догадалась Клаудия. Изящно изогнутая сталь и расписанные вручную эфесы. Они крест-накрест висели на гвоздях.
Клаудия потянулась к мечу и в этот миг ощутила толчок в животе. А может быть, только вообразила его?
И, коснувшись орудия собственной смерти, опустилась на пол.
Почувствовала нечто у себя внутри и поняла, что не решится.
Ведь это нечто было ее половиной.
«Это значит, я могу подарить тебе внука» - так давным-давно она прошептала матери. Может быть, в то утро Клаудия вспомнила свои слова. Или, ощутив движение в животе, обрела смысл существования в этом мире.
Она оказалась между отчаянием и чем-то еще худшим.
Выбрала жизнь, но жить с этим решением не могла. И приняла другое.
Когда Риохас вернулся, Клаудия изобразила счастье и приложила его руку к своему животу, словно приглашая осваивать новую территорию. Еще один кусок мира, к которому он мог цеплять свои мультяшные "Р", которые красовались на всех его платках, салфетках, белье - словом, на всем, что могло удержать хоть нитку.
Риохас начал ее баловать. Разумеется, в определенных пределах. Клаудия не была его женой. В Боготе уже были жена и в придачу к ней трое раскормленных до неприличия отпрысков.
Риохас не мог водить ее по городу, но проявлял к ней то, что можно было бы назвать почтительным отношением. Поводок стал длиннее. Пленная революционерка, пусть даже в норковых пальто и туфлях за пятьсот долларов, еще могла сбежать. Но женщина, носившая под сердцем ребенка... Нет!
Он перестал рассказывать о женщинах, которые вывели его из себя.
За исключением того дня, когда Клаудия призналась, что беременна.
Риохас захотел секса, но она отказала, решив, что вместе с остальными причинами беременность - достаточно веский предлог для этого.
- Разумеется, - ответил он, - я все понимаю. - Но прежде чем уйти, повернулся и добавил: - Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась.
Клаудия кивнула и заставила себя улыбнуться, словно выслушала достойное восхищения признание.
Признание в любви от настоящего мачо.
«Отлично», - проговорил Риохас.
С этого момента она стала уходить дальше. За клетки с тиграми. Вниз по петляющей тропинке к джунглям. Теперь она могла вдыхать соленый воздух. Территория гасиенды кончалась на отвесном утесе, смотрящем в Карибское море, а внизу, прямо под скалой, приютилась маленькая рыбацкая деревня. Там, наполовину вытащенные на песок, отдыхали ялики, рядом сохли на солнце паутинки сетей.
Охранник все еще ходил за ней следом, но расстояние между ними возрастало пропорционально увеличению ее живота. Он частенько оставлял ее одну - можно было почитать книгу или вздремнуть в гамаке над водой.
Затем Клаудия познакомилась со смотрителем зверинца. Оказывается, на гасиенде были не только тигры, но и страусы, ламы, шимпанзе. Смотрителя звали Бенито, и в отличие от других наемников Риохаса в нем, кажется, отсутствовал шизоидный ген. Он изучал зоологию и поведал Клаудии, что скармливать хищникам живых лошадок - не его идея. И двуногих жертв - тоже. Но работа есть работа.
Он показал, как кормил зверей только что нарубленными кусками баранины и говядины, опуская дневную порцию в клетку на шесте с крюком.
Клаудия дождалась, пока Риохас отправится в одну из своих многочисленных поездок.
Выскользнула из постели в три часа утра, выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда смену одежды, завернула в нее кухонный нож и засунула за пояс. Открыла эркерное окно. Достаточно широко, чтобы выбраться наружу, - недюжинный подвиг, учитывая размер ее живота. Затем ступила на траву.
Она репетировала это не меньше дюжины раз.
Могла пройти весь путь с закрытыми глазами.
Миновала клетки с тиграми и приблизилась к лачуге смотрителя зверей. Сняла ключ с кривого гвоздя. Закатала до локтя рукав рубашки. Достала из-за пояса сверток с одеждой, вынула из него нож и сделала надрез на коже.
Затем пропитала кровью захваченную из комода одежду, вернулась к клеткам с тиграми и просунула ткань между прутьев.
А ключи вставила в замок дверцы и оставила в нем.
Затем повернула на ведущую к деревне тропинку.
Она выигрывала время.
Утром ее отсутствие обнаружат. Найдут ключи, торчащие из замочной скважины. Как если бы человек проник в клетку с тиграми и, чтобы отрезать себе путь к отступлению, запер себя на замок. На случай, если вдруг передумает. Затем увидят растерзанную на куски окровавленную одежду.
Позвонят Риохасу в Боготу. Тот вспомнит их последнюю ночь, проведенную вместе. Снова прокрутит все в голове. Вспомнит ее улыбки, и смех, и притворную застенчивость и поймет, что все это было ложью. Она убила себя? Это правда?
В конце концов Риохас поймет, в чем дело. В клетке не обнаружат обглоданных костей. Они разгадают оставленную ею загадку. И тогда Риохас начнет выполнять свое обещание.
«Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась».
Наверное, Клаудия снова слышала эти слова, когда спускалась ночью среди джунглей к морю. А потом свернулась в ялике и стала дожидаться, когда из утреннего света, словно привидения, возникнут рыбаки.
* * *
Плач ребенка. Он вернул Джоанну к действительности. Из гасиенды, от клетки с тиграми, из джунглей.
Проснулась Джоэль.
Это все из-за простуды. Галина протянула руку и вытерла девочке нос, затем платком вынула из глаза соринку. Джоанна взяла бутылочку, засунула соску ребенку в рот и стала тихонько укачивать. Вскоре веки Джоэль затрепетали, глаза стали сонными и превратились в две крохотные щелочки.
Галина обхватила себя руками, точно сразу замерзла.
- Так что же произошло дальше? - спросила Джоанна. - Что случилось с Клаудией?
* * *
Галина коротала пустые дни, кормя, купая и пеленая чужих дочерей.
Продолжала частые ритуальные уборки в доме.
Находила осколки жизни Клаудии и создавала из них нечто вроде святилища. Старые поздравления с днем рождения. Фотографии. Письма. Полусгоревшие ароматические свечи. Крохотные украшения из самых дешевых. И занималась в этом святилище тем, чем люди занимаются в храмах, - молила о чуде.
А чудеса иногда в самом деле случаются.
Вот женщина просыпается утром. Надевает ту же немодную рубашку, что накануне, садится за кухонный стол и без всякой охоты съедает завтрак - черствую кукурузную лепешку с фруктами: не потому что голодна, а потому что так положено. Пылесосит ковер, который чистила столько раз, что ворс на нем почти весь вылез. Вытирает пыль со всей мебели в доме, перемывает посуду и натирает полы. Потом снова садится за кухонный стол, потому что наступила пора обедать.
И вдруг раздается стук в парадную дверь. Женщина тяжело поднимается, но не сразу, потому что надеется, что посетитель уйдет и оставит ее в покое. Но гость не уходит. Приходится встать, доковылять до двери и спросить, кто там.
Из-за двери что-то бормочут. Какое-то слово на букву "м". Женщина не узнает голоса, но он что-то затрагивает в ее душе. Приходится снова спрашивать: «Кто там?»
Теперь, кроме "м", слышны и другие буквы, "м" больше не сирота. Женщина внезапно понимает, что тот, кто стоит за дверью, не называет своего имени. Обращаются к ней. Но так к ней может обращаться всего один человек на свете.
Ее сердце замирает, как короткое замыкание в электрической сети. Женщина открывает замок, распахивает дверь. А гостья шепчет снова и снова: «Мама! Мама! Мама!» И падает ей в объятия.
* * *
Они нашли ей убежище.
Колумбия - большая страна.
Тетя Сальма приходилась Клаудии теткой не по крови, а по старой дружбе. Старая дева с давних пор стала в семье Галины почти своей и неизменно присутствовала на всех праздниках, конфирмациях и похоронах. Они отправились к ней в Фортул, где когда-то родилась Галина.
Выехали на следующий день.
Клаудия уверяла родителей, что Риохас не знает ее фамилии. Все новообращенные в веру ФАРК меняли имена, чтобы не допустить расправы над семьями.
Но Галина понимала, что это не слишком защитит ее дочь.
Беременность Клаудии бросалась в глаза. А Риохас теперь начнет прочесывать провинции.
Это только Галина, ослепленная радостью, не разглядела сразу. Ни у двери, где смотрела на дочь полными слез глазами, ни у кухонного стола, где они обнимались, словно путешественники, выжившие после кораблекрушения. И только после того как они оторвались друг от друга и она окинула Клаудию взглядом, желая убедиться, что с ней все в порядке, - только тогда заметила изменения.
- Да ты беременна!
Два года назад Клаудия не преминула бы съязвить по поводу утраченной матерью наблюдательности. Но теперь только кивнула.
- От кого?
Дочь рассказала. Она не собиралась снова возвращаться к этой теме - хотела покончить с ней разом. Взяла Галину за обе руки и говорила, тихо, медленно, спокойно. И хорошо, что она держала мать за руки. Та очень хотела дать им волю: броситься кого-то бить, зажать себе уши. Заткнуть рот, чтобы не закричать. Каково матери слушать подобное о собственной дочери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
- Нет, - ответил парень. - Ее взяли в плен живой. - Он не добавил, что живой она останется недолго.
Это было ни к чему.
Целый год Галина считала Клаудию мертвой. И подумывала о собственных похоронах, но каждый раз ее что-то отвлекало. Иногда это были разные вещицы, которые она находила во время домашней уборки. А убиралась она теперь постоянно. Тщательно, без устали, истово. Она приходила с работы, где ухаживала за чужими детьми, и тут же хваталась за тряпку, губку и мусорную корзину, в отчаянии окунаясь в рутину, только бы отогнать мысли о самоубийстве. Однажды, пылесося под столом дочери, Галина обнаружила открытку, которую восьмилетняя Клаудия нарисовала для нее в школе. Непропорционально долговязая мама держала на руках длиннющего ребенка, и тот ей шептал: «Те adoro».
«Не сейчас», - подумала Галина и отложила свои похороны.
Иногда память подхлестывало что-нибудь совершенно обыденное. Она загружала простыни в стиральную машину и вдруг вспомнила первые месячные Клаудии. Как стояла в волнении и смятении у ее запачканной постели. А дочь собиралась в школу и оставалась удивительно спокойной и даже сама утешала ее: «Я знаю, что это такое, мама. Это значит, что я могу подарить тебе внуков».
Галина снова отложила похороны.
Все, что последовало за пленением дочери, она узнала позже.
Клаудию захватили в городке Чиппа, куда ее послали за продовольствием. Там ее и засекли. Слухи об обуреваемой революционным горением студентке университета ходили несколько месяцев. И ее поджидали. Человек пошел за ней следом и вызвал подкрепление. Когда Клаудия вернулась к овражку, где оставила товарищей, таких же борцов с капитализмом, ловушка захлопнулась - их окружили люди USDF.
Она откинула полог самодельной палатки - ребята связали несколько рубашек, чтобы схорониться под ними от дождя, - но на них вместо капель воды посыпались пули.
Три партизана были убиты на месте, двое рванули обратно в горы, причем один из них волочил простреленную правую ногу, которую потом пришлось ампутировать.
Почему же Клаудию не убили, как остальных?
Наверное, таков был приказ.
Риохас тоже слышал рассказы о молодой студентке, и ему стало любопытно увидеть ее своими глазами. И не просто любопытно - он об этом мечтал.
В тот вечер он оставил государственный прием. Ему шепнули на ухо словечко, и он вылетел на вертолете в свою гасиенду на севере страны. И когда вошел в комнату, где Клаудия стояла на коленях со связанными за спиной руками, все еще был в смокинге.
Риохас не спешил - рассматривал ее, как скаковую лошадь или породистую собаку. И тех и других у него хватало.
И то, что он увидел, ему понравилось.
Что происходило в течение следующих двух дней, можно только вообразить. Для этого надо закрыть глаза, прочитать молитву и все себе представить. Риохас лично руководил допросом. Клаудия умоляла о смерти, просила Бога, чтобы Он не дал ей очнуться, когда в следующий раз она потеряет сознание от побоев. Клаудия воевала на стороне безбожников, но не потеряла веры. В глубине души она оставалась католичкой. И теперь обращалась к Всевышнему.
Она слышала, что происходило с пленными. Их сбрасывали с вертолета. Скармливали тиграм. Все это могло случиться и с ней.
Но прошли два дня, наступил третий.
Затем четвертый.
Никто не являлся, чтобы тащить ее в вертолет. Или к тиграм в клетку. А тигры там в самом деле были. Клаудия дотянулась до окна и разглядела их своими почти выбитыми глазами. Животные прохаживались туда и сюда, словно часовые. В обед им швырнули живого пони, и хищники перегрызли ему горло.
А потом случилось нечто странное.
К ней заглянул Риохас, но не стал ее бить. А вместо этого кое о чем попросил.
Раздвинуть перед ним ноги. Попросил очень вежливо. Клаудия ответила «нет» и, ожидая новых мучений, закрыла глаза.
Риохас ушел.
В следующий раз он вернулся с подарком.
Французским бельем.
Попросил примерить. Клаудия ответила «нет».
Он снова ее не тронул.
На третий раз Клаудия начала кое-что понимать.
Она не могла похвастать богатым опытом общения с мужчинами - так, один-два случайных приятеля из университета.
Но она всегда чувствовала, когда в нее влюбляются.
Такое случалось и в школе, и потом, когда она стала студенткой. Парни начинали вести себя по-идиотски, совсем не так, как обычно.
Постепенно до нее стало доходить, что Риохас не собирается ее убивать.
Он собирается за ней ухаживать.
Почему?
Наверное, потому что Клаудия - это Клаудия.
И потому что Риохас изо всех сил стремился к тому, что не в силах был уничтожить. «Любовь - странная штука». Ведь так поется в песнях?
В какой-то момент Клаудия поняла, что это обожание способно ее спасти. Может, не навсегда, на какое-то время. Но теперь желание умереть отступило - загорелось желание жить.
И когда Риохас в четвертый раз попросил ее надеть французское белье и встать на кровати на колени, она согласилась. Поняла - нельзя его вечно отвергать. В конце концов он устанет от этого и устанет от нее.
Было нечто поистине трогательное в том, что тюремщик влюбился в свою заключенную. Клаудия должна была использовать эту ситуацию. Получить что-нибудь взамен. Она сдалась, но отказала ему в том, чего он желал больше всего. Во взаимности.
Как говорят поэты, не отдала ему свое сердце.
Теперь она обедала с ним. За настоящим столом, сервированным серебром и тончайшим фарфором. Одетая в платье за пятьсот долларов, которое он ей привез. Хотя иногда специально надевала что-нибудь другое. Риохас взрывался, но к концу трапезы его раздражение проходило, и они вновь оказывались на полу.
Риохасу нравилось рассказывать, как он наказывал других женщин, которые осмеливались ему перечить. Например, ту певичку Эви, которая решила, что после свиданий с ним может встречаться с каким-то музыкантишкой.
«Я пришел к ней со своим личным врачом. И держал ее, пока он вырезал ей голосовые связки. А потом сидел и смотрел, как врач ее зашивал. После этого она уже не могла петь так хорошо, как раньше».
Риохас старался вызвать у Клаудии страх и добиться послушания. Она напускала на себя скучающий вид. Клаудия понимала, что, если будет сопротивляться, проживет лишний день.
Риохас слегка ослабил поводок.
Клаудии позволили выходить из дома - но всегда в сопровождении одного из его головорезов. Она прислушивалась. Она присматривалась. Запоминала окружающее.
Где они находились? Клаудия чувствовала в воздухе солоноватый привкус. Не всегда, только когда с севера дул сильный ветер. Значит, где-то на побережье. Но в любом случае это место было безнадежно изолированным. Она не видела ни одной крыши - только пышные пальмы, разросшиеся папоротники и райские птицы. Ее прогулки по гасиенде сопровождали лишь серенады попугаев.
А затем случилось кое-что еще.
Нечто страшное.
Обычно Риохас предохранялся, а тут потерял бдительность. Он вечно был пьян или под кокаином.
Клаудия пропустила месячные, затем следующие. А однажды утром ее так скрутила дурнота, что она полчаса пролежала на мраморном полу в ванной, глядя на свое искаженное отражение в позолоченных кранах.
Она решила покончить с собой.
Эта мысль пришла постепенно и сознательно.
Клаудия знала, что на кухне хранились ножи.
А над камином в кабинете висели два меча. Она проткнет себя, свою мерзкую плоть, прежде чем ее успеют остановить.
Риохас был в отъезде. Утром она умылась, тщательно наложила на лицо французскую косметику, которую он ей привез, и надела брючный костюм - ей казалось, что он лучше всего подойдет для похорон.
Вооруженная охрана стояла вокруг дома, внутри никого не было.
Мечи, наверное, были ритуальными. Японскими, как догадалась Клаудия. Изящно изогнутая сталь и расписанные вручную эфесы. Они крест-накрест висели на гвоздях.
Клаудия потянулась к мечу и в этот миг ощутила толчок в животе. А может быть, только вообразила его?
И, коснувшись орудия собственной смерти, опустилась на пол.
Почувствовала нечто у себя внутри и поняла, что не решится.
Ведь это нечто было ее половиной.
«Это значит, я могу подарить тебе внука» - так давным-давно она прошептала матери. Может быть, в то утро Клаудия вспомнила свои слова. Или, ощутив движение в животе, обрела смысл существования в этом мире.
Она оказалась между отчаянием и чем-то еще худшим.
Выбрала жизнь, но жить с этим решением не могла. И приняла другое.
Когда Риохас вернулся, Клаудия изобразила счастье и приложила его руку к своему животу, словно приглашая осваивать новую территорию. Еще один кусок мира, к которому он мог цеплять свои мультяшные "Р", которые красовались на всех его платках, салфетках, белье - словом, на всем, что могло удержать хоть нитку.
Риохас начал ее баловать. Разумеется, в определенных пределах. Клаудия не была его женой. В Боготе уже были жена и в придачу к ней трое раскормленных до неприличия отпрысков.
Риохас не мог водить ее по городу, но проявлял к ней то, что можно было бы назвать почтительным отношением. Поводок стал длиннее. Пленная революционерка, пусть даже в норковых пальто и туфлях за пятьсот долларов, еще могла сбежать. Но женщина, носившая под сердцем ребенка... Нет!
Он перестал рассказывать о женщинах, которые вывели его из себя.
За исключением того дня, когда Клаудия призналась, что беременна.
Риохас захотел секса, но она отказала, решив, что вместе с остальными причинами беременность - достаточно веский предлог для этого.
- Разумеется, - ответил он, - я все понимаю. - Но прежде чем уйти, повернулся и добавил: - Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась.
Клаудия кивнула и заставила себя улыбнуться, словно выслушала достойное восхищения признание.
Признание в любви от настоящего мачо.
«Отлично», - проговорил Риохас.
С этого момента она стала уходить дальше. За клетки с тиграми. Вниз по петляющей тропинке к джунглям. Теперь она могла вдыхать соленый воздух. Территория гасиенды кончалась на отвесном утесе, смотрящем в Карибское море, а внизу, прямо под скалой, приютилась маленькая рыбацкая деревня. Там, наполовину вытащенные на песок, отдыхали ялики, рядом сохли на солнце паутинки сетей.
Охранник все еще ходил за ней следом, но расстояние между ними возрастало пропорционально увеличению ее живота. Он частенько оставлял ее одну - можно было почитать книгу или вздремнуть в гамаке над водой.
Затем Клаудия познакомилась со смотрителем зверинца. Оказывается, на гасиенде были не только тигры, но и страусы, ламы, шимпанзе. Смотрителя звали Бенито, и в отличие от других наемников Риохаса в нем, кажется, отсутствовал шизоидный ген. Он изучал зоологию и поведал Клаудии, что скармливать хищникам живых лошадок - не его идея. И двуногих жертв - тоже. Но работа есть работа.
Он показал, как кормил зверей только что нарубленными кусками баранины и говядины, опуская дневную порцию в клетку на шесте с крюком.
Клаудия дождалась, пока Риохас отправится в одну из своих многочисленных поездок.
Выскользнула из постели в три часа утра, выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда смену одежды, завернула в нее кухонный нож и засунула за пояс. Открыла эркерное окно. Достаточно широко, чтобы выбраться наружу, - недюжинный подвиг, учитывая размер ее живота. Затем ступила на траву.
Она репетировала это не меньше дюжины раз.
Могла пройти весь путь с закрытыми глазами.
Миновала клетки с тиграми и приблизилась к лачуге смотрителя зверей. Сняла ключ с кривого гвоздя. Закатала до локтя рукав рубашки. Достала из-за пояса сверток с одеждой, вынула из него нож и сделала надрез на коже.
Затем пропитала кровью захваченную из комода одежду, вернулась к клеткам с тиграми и просунула ткань между прутьев.
А ключи вставила в замок дверцы и оставила в нем.
Затем повернула на ведущую к деревне тропинку.
Она выигрывала время.
Утром ее отсутствие обнаружат. Найдут ключи, торчащие из замочной скважины. Как если бы человек проник в клетку с тиграми и, чтобы отрезать себе путь к отступлению, запер себя на замок. На случай, если вдруг передумает. Затем увидят растерзанную на куски окровавленную одежду.
Позвонят Риохасу в Боготу. Тот вспомнит их последнюю ночь, проведенную вместе. Снова прокрутит все в голове. Вспомнит ее улыбки, и смех, и притворную застенчивость и поймет, что все это было ложью. Она убила себя? Это правда?
В конце концов Риохас поймет, в чем дело. В клетке не обнаружат обглоданных костей. Они разгадают оставленную ею загадку. И тогда Риохас начнет выполнять свое обещание.
«Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась».
Наверное, Клаудия снова слышала эти слова, когда спускалась ночью среди джунглей к морю. А потом свернулась в ялике и стала дожидаться, когда из утреннего света, словно привидения, возникнут рыбаки.
* * *
Плач ребенка. Он вернул Джоанну к действительности. Из гасиенды, от клетки с тиграми, из джунглей.
Проснулась Джоэль.
Это все из-за простуды. Галина протянула руку и вытерла девочке нос, затем платком вынула из глаза соринку. Джоанна взяла бутылочку, засунула соску ребенку в рот и стала тихонько укачивать. Вскоре веки Джоэль затрепетали, глаза стали сонными и превратились в две крохотные щелочки.
Галина обхватила себя руками, точно сразу замерзла.
- Так что же произошло дальше? - спросила Джоанна. - Что случилось с Клаудией?
* * *
Галина коротала пустые дни, кормя, купая и пеленая чужих дочерей.
Продолжала частые ритуальные уборки в доме.
Находила осколки жизни Клаудии и создавала из них нечто вроде святилища. Старые поздравления с днем рождения. Фотографии. Письма. Полусгоревшие ароматические свечи. Крохотные украшения из самых дешевых. И занималась в этом святилище тем, чем люди занимаются в храмах, - молила о чуде.
А чудеса иногда в самом деле случаются.
Вот женщина просыпается утром. Надевает ту же немодную рубашку, что накануне, садится за кухонный стол и без всякой охоты съедает завтрак - черствую кукурузную лепешку с фруктами: не потому что голодна, а потому что так положено. Пылесосит ковер, который чистила столько раз, что ворс на нем почти весь вылез. Вытирает пыль со всей мебели в доме, перемывает посуду и натирает полы. Потом снова садится за кухонный стол, потому что наступила пора обедать.
И вдруг раздается стук в парадную дверь. Женщина тяжело поднимается, но не сразу, потому что надеется, что посетитель уйдет и оставит ее в покое. Но гость не уходит. Приходится встать, доковылять до двери и спросить, кто там.
Из-за двери что-то бормочут. Какое-то слово на букву "м". Женщина не узнает голоса, но он что-то затрагивает в ее душе. Приходится снова спрашивать: «Кто там?»
Теперь, кроме "м", слышны и другие буквы, "м" больше не сирота. Женщина внезапно понимает, что тот, кто стоит за дверью, не называет своего имени. Обращаются к ней. Но так к ней может обращаться всего один человек на свете.
Ее сердце замирает, как короткое замыкание в электрической сети. Женщина открывает замок, распахивает дверь. А гостья шепчет снова и снова: «Мама! Мама! Мама!» И падает ей в объятия.
* * *
Они нашли ей убежище.
Колумбия - большая страна.
Тетя Сальма приходилась Клаудии теткой не по крови, а по старой дружбе. Старая дева с давних пор стала в семье Галины почти своей и неизменно присутствовала на всех праздниках, конфирмациях и похоронах. Они отправились к ней в Фортул, где когда-то родилась Галина.
Выехали на следующий день.
Клаудия уверяла родителей, что Риохас не знает ее фамилии. Все новообращенные в веру ФАРК меняли имена, чтобы не допустить расправы над семьями.
Но Галина понимала, что это не слишком защитит ее дочь.
Беременность Клаудии бросалась в глаза. А Риохас теперь начнет прочесывать провинции.
Это только Галина, ослепленная радостью, не разглядела сразу. Ни у двери, где смотрела на дочь полными слез глазами, ни у кухонного стола, где они обнимались, словно путешественники, выжившие после кораблекрушения. И только после того как они оторвались друг от друга и она окинула Клаудию взглядом, желая убедиться, что с ней все в порядке, - только тогда заметила изменения.
- Да ты беременна!
Два года назад Клаудия не преминула бы съязвить по поводу утраченной матерью наблюдательности. Но теперь только кивнула.
- От кого?
Дочь рассказала. Она не собиралась снова возвращаться к этой теме - хотела покончить с ней разом. Взяла Галину за обе руки и говорила, тихо, медленно, спокойно. И хорошо, что она держала мать за руки. Та очень хотела дать им волю: броситься кого-то бить, зажать себе уши. Заткнуть рот, чтобы не закричать. Каково матери слушать подобное о собственной дочери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31