Труппа попала в беду, она застряла в Сегельфоссе, приехала сюда с пустыми руками и ничего не имела про запас. Ах, новые пальто стоили страшно дорого! Если бы они смогли расплатиться здесь, им, может быть, удалось бы получить бесплатные билеты на палубе до ближайшего театра.
Шеф и кассир отправились депутатами к примадонне и с тысячью извинений попросили одолжить им ее двадцать крон.
– И речи быть не может! – ответила примадонна. Они выждали час и пошли к ней снова.
– О чем же я расплачусь сама? – спросила примадонна.– И зачем вы так мотаете, когда у вас заведутся деньги?– спросила она.– Я видела, как ты купил почтовых марок на пять крон.
– Мне приходится писать во много мест и вкладывать вырезки и наклеивать марки, – ответил антрепренер.– Но у меня еще осталось на две кроны, я их пересчитаю.
Примадонна смягчилась:
– Вот деньги! – сказал она.– А теперь мы справимся?
– Не совсем. Но мы посмотрим, не наберем ли еще немножко у других!
И оба пошли депутацией к остальным.
Антрепренер считал долгом своей чести, чтобы труппа расплачивалась в каждом месте и могла вернуться туда еще раз. Жалкая жизнь. Актеры были доверчивы и беспомощны, они лепетали, как дети, и словно куры жались друг к другу. Их можно было надуть и потопить, ничего не стоило напоить их и заставить кривляться: но при правильной постановке, они сияли красивым светом, озарявшим их мрачный фон. Случалось, они сидели и чинили свое платье, штопали дыры, зашивали иголкой и ниткой свои рваные башмаки. Фрекен Сибилла готова была помочь труппе всем, чем могла; после совещания с фрекен Кларой она принялась стирать и вывешивать на видном месте для просушки тонкие воротнички и сорочки с ручной вышивкой, чтобы люди поразились великолепием этих странствующих артистов. Когда депутация пришла к фрекен Кларе, она сейчас же расстегнула корсаж и вытащила помятый медальон на шнурочке, и, конечно, горделиво полагала, что рассчиталась вчистую, уж один шнурочек стоил дороже цепи любого короля.
– Денег у меня нет, – сказала она.– Но у меня есть вот это! – с этими словами она отдала медальон. А может быть, она получила его в подарок дома, в какой-нибудь рождественский сочельник, в давно минувший сочельник, на елку.
Начальник телеграфа Борсен явился с кинжалом, вежливо раскланиваясь направо и налево. Он был величествен и крепок сегодня, как вчера, и казалось, не имел никаких забот, должно быть, он уже устранил их. Фрекен Клара поблагодарила за кинжал, но не была расположена поучиться обращению с ним.
– Мы в страшном затруднении, – сказала она, – нам нечем расплатиться!
– Пустяки! – ответил Борсен.
Она объяснила положение, дефицит, это очень серьезно; Борсен улыбнулся и сказал:
– Эти гроши вы можете занять у меня! Она всплеснула руками и воскликнула:
– Ах, господи, да вы же прелестнейший человек в мире, и я никогда не слыхала ничего подобного! Лидия!– закричала она в дверь, – знаете, что? Борсен спасает нас, начальник телеграфа.
Борсен принес деньги и опять устроил кутеж, – он не мог бы быть лучше, будь у него даже лавровый венок на голове. Дамы целовали его, а мужчины кивали головой и говорили, что будут помнить его до самой смерти и что поступок его станет известен всюду, куда их не занесет судьба! Денег было много, целая куча, и фрекен Клара так разошлась, что побежала за кинжалом и пожелала поучиться, как с ним обращаться – вот так? Борсен взял кинжал в руку, нажал пружинку в рукоятке и передал ей со словами:
– Вот, теперь пронзите меня!
В следующее мгновение кровь, безмолвная оторопь, крики – много криков, вопли и суматоха, стоны.
Сам ли Борсен направил кинжал для удара? Или он только потрогал пружинку и не отпустил ее хорошенько? Он сам растерялся, когда злополучное оружие стали извлекать и оказалось, что оно довольно крепко засело в хряще. Потом он опустился на стул.
Крики и суматоха продолжалась. Является Юлий.
– Доктора! – сказал он. – Доктора здесь не будет до прихода парохода, Муус ведь уехал!
– Отведите меня на станцию! – сказал Борсен.
Он сильно побледнел, но настолько владел собой, что зажимал кулаком рану. Фрекен Клара, не переставая, стонала:
– Это я виновата!
Борсен ответил ей, улыбаясь:
– Перестаньте, деточка, я сам виноват. Я этого хотел. День вышел очень печальный. Стоял порядочный мороз, и Борсену приложили к ране льду, но труппа искренне отчаивалась по поводу несчастья. Борсен сказал:
– Я мог бы умереть, но сейчас у меня нет внутреннего кровоизлияния, это просто колотая рана, я залечу ее карболкой.
Однако фрекес Клара была безутешна и упрекала себя за то, что ударила так сильно.
– Плохо то, что вы не туда попали,– ответил Борсен, – в следующий раз цельтесь немножко ближе к боку!
– И вы еще в состоянии шутить!
– Я не шучу.
– Как, неужели вы хотели, чтоб я вас убила? – воскликнула актриса.
– Да, – сказал Борсен.
– Но зачем же? Я ничего не понимаю.
– Я хотел пасть от вашей руки.
Это слышала вся труппа, и дамы, Лидия и Сибилла, испугались, что больной начал бредить.
Да, печальный день.
Когда же свечерело, фрекен Клара надела пелерину и галоши и вышла из дому. Часа два он была тиха и молчалива, словно обдумывала что-то в своей маленькой головке, и вот теперь она пошла в «Сегельфосскую газету». Редактор стоя набирал свой листок. Она попросила его телеграфировать в газеты о катастрофе, о трагедии, и редактор ничего не имел против того, чтобы первым преподнести новость своим коллегам, тем более, что дама вызывалась сама оплатить телеграммы.
– К сожалению, Борсен лежит с зияющей раной, а то он сам бы это сделал, – сказала фрекен Клара.– Любовное горе, – сказала она.– И придется, пожалуй, упомянуть мое имя, что делать, этого никак не избежать, да впрочем, ему это нисколько не повредит. Да, конечно, это была попытка самоубийства. И напишите – кинжалом. И напишите, что я в этом совершенно неповинна, потому что мне известно, что это так, но есть надежда, что он оправится, напишите.
Но фрекен Клара не отправила телеграмм из Сегельфосса, со станции самого Борсена, неизвестно почему – должно быть, не успела; телеграммы она взяла с собой на пароход до следующей станции, Однако она в последний раз сходила перед отъездом к Борсену, узнать о его самочувствии, й когда она стояла, склонившись над ним, больной опять стал шутить с ней и сказал:
– Ах вы, бедняжка, когда днем убьешь человека, вечером не очень-то хорошо себя чувствуешь. Но поезжайте с богом, фрекен, я непременно поправлюсь, к сожалению.
И фрекен Клара очень обрадовалась этой шутке и оживилась. Ведь она не была бессердечной.
ГЛАВА XV
Что такое – на гостинице Ларсена появился флаг? Он не с иголочки новый, но хорошо развевается, это один из флагов Теодора-лавочника, и Ларс Мануэльсен выпросил его на время. Он вывесил его в честь своего сына Лассена. Великий день!
Против Ларса Мануэльсена так и не затеяли никакого дела за его кражу по осени, но сороки преследовали его по дорогам и кричали, и люди были не многим лучше их и тоже кричали. Но хуже всего была, пожалуй, статья в «Сегельфосской газете», она даже попалась на глаза пастору Лассену и пробудила в нем его прирожденные мужичьи свойства; трусливость и страх. На отца его намекали так откровенно, что ошибка была невозможна, не оставалось никаких сомнений, и вот такой отец мог помешать карьере блестящего сына. Пастору пришлось совершить длинный путь на север из столицы и попытаться уладить дело.
Он приехал. Он был высокий и костлявый, длинноволосый, бритый и серьезный. Одет он был тепло. Он сходит на берег и встречает своего отца, здоровается, говорит о своем багаже, видит Юлия, здоровается и с ним и опять говорит о своем багаже, что он стоит вон там. Потом идет в гостиницу с отцом, Юлий следует за ними по пятам. Пастора беспокоит одна галоша, задник у нее то и дело сползает, но другая тащится за ним с собачьей преданностью. Он входит в дом и видит свою мать!
– Здравствуй, матушка! Мир дому твоему!
Мать от волнения не может вымолвить ни слова, но счастлива до слез. Бедная старушка по-своему добрая, ей выпала на долю тяжкая жизнь с плутом– мужем и дурными детьми, и вот сегодня к ней вернулся знаменитый сын. Великая минута, обожание в сердце, детская наивность в старых глазах – точь– в-точь, как шестьдесят лет тому назад, когда ей подарили медную пуговицу.
– Ну, что ж, вот посмотри, как живется простому человеку, – говорит Юлий.
И наверное он ожидал, что брат ответит немножко иначе, чем он ответил, а он только кивнул. Смотрите-ка, брат, должно быть, остался недоволен, он не особенно милостив, нет; не успела еще мать принести кофе, как он сказал:
– Что это я слышу про вас? Я читал «Сегельфосскую газету». И ты тоже, Юлий, уж ты-то мог бы быть поумнее!
– В чем дело? – спросил Юлий.
– В том, что ты открыто подаешь приезжим краденую провизию, – сказал старший брат, не затрудняясь в словах.
– Что до этого, так за это в ответе отец, – сказал напрямик Юлий.
– Отец… очень хорошо сваливать на отца! Должно быть, в Юлии проснулся шутник, в его дерзости всегда была своего рода честность, и он дал волю своему необузданному языку без мелочных оговорок:
– Я сразу же сказал отцу: это тебе не следовало делать, раз у тебя есть такой сын, как Л. Лассен, – сказал я.– Спроси отца, правду ли я говорю.
– Ох, я нынче стал уж стар, – ответил Ларс Мануэльсен сыновьям, – вы умнее меня, теперь ваш черед жить, это моя единственная мысль. Что же ты не нальешь Лассену?
Старуха-мать очнулась от своего обожания и вышла в величайшем смущении.
– Эта история мне во всех отношениях противна, – сказал пастор.– И вот мне пришлось бросить свои научные занятия и свою работу и ехать в такую даль на север. Это совершенно бессмысленно.
– А правда ли, что ты стал доктором? – спросил Юлий, заминая неприятную тему.
– А как мои вещи? – спросил пастор.– Кто-нибудь принесет их?
– Я сейчас схожу, – говорит отец и не без радости спешит к двери.
Пастор устремляет свои очки на брата и спрашивает:
– Неужели ты позволишь старику-отцу тащить сюда багаж?
Юлий усмехнулся было, но не от веселости.
– Сдается мне, что ты малость глуповат, – сказал он.
– Я?
– Что у тебя ума на шиллинг, а глупости на целый далер. Да, я утверждаю, что так оно и есть.
Вошла мать, неся кофе.
– Уж не знаю, понравится ли тебе наш кофей.
– Спасибо, матушка. И, разумеется, матушка, ты не при чем во всей этой греховной истории с кражей, – сказал сын.– Но ты, Юлий, не заслуживаешь никакого оправдания.
– Это сороки! – сказала добрая мать, стараясь сгладить.– Я всегда говорила, не трогай сороку, Ларс, потому что, говорю, она отомстит всем нам. Но отец ваш сбросил гнездо и нашел в нем ключик от кладовой, от этого и вышла вся беда.
– У вас каждый день флаг на гостинице? – спросил пастор.
– Флаг? У меня даже нет флага, – ответил Юлий.
– Это отец вывесил флаг в твою честь, – ответила мать.– Он сам сходил в Буа и выпросил там флаг.
– В этом не было никакой надобности, – сказал пастор. Он стал пить кофе. Пришел отец с вещами. Юлий сказал:
– Если хочешь умыться, как прочие приезжие, пойдем со мной!
Пастор последовал за ним. Несколько крутых ступенек вело наверх, и пастор сказал:
– Вот так крутые ступеньки!
Комната оказалась не совсем в порядке, какая-то свинья коммивояжер валялся в постели и плевал на стену.
– Это Энерсен, – сказал Юлий, – он был пьян раз утром!
Отец шел за ними с чемоданами в обеих руках, он сказал:
– Мать отмоет!
– Боже мой, ты тащишь багаж, отец, а ты, Юлий, идешь с пустыми руками! – вскричал пастор.
Юлий находился далеко не в кротком настроении: Полина с барской усадьбы отказала ему в последний раз вчера вечером, а тут еще является этот важный братец, который, может быть, даже и в мыслях не держит, чтоб заплатить за постой.
– Почему же ты не взял и не понес сам свой багаж?– сказал он.
– Юлий, Юлий! – с упреком воскликнул отец.
– Много он тебе послал, твой Ларс? – спросил со злостью Юлий.– Парик да сборник проповедей.
Пастор отнесся снисходительно к такой необразованности и ответил:
– Весь свой заработок я тратил на свое образование. И вот достиг того, чем стал.
– Да, правда ли, что ты доктор? – спросил опять Юлий.– Верно, просто враки?
Брат ответил:
– Ты в этом ничего не смыслишь. Конечно, я доктор, но я не врач. Я получил докторскую степень по своей науке. Послушай, нельзя ли мне переменить воду в графине? Ведь она совсем застоялась. И кстати, что эта кровать с пружинным матрасом?
– Да, с пружинным, – ответил Юлий. И вдруг плюнул там, что попал на выступ печки, и сказал:
– А впрочем, можешь делать, как тебе угодно, хочешь ложись на эту кровать, хочешь – нет. Но должен тебе сказать, что здесь жили люди почище тебя, и карманы у них были тоже немножечко потолще. И Теодор из Буа долгое время ходил сюда обедать, а он, на мой взгляд, достаточно важен, и средств у него побольше, чем у нас с тобой вместе.
Пастор опять пропустил мимо ушей огромную необразованность и стал умываться, вымыл руки и лицо, не вымыв ни шеи, ни ушей, достал щетку и почистился, переменил воротничок и манжеты и принял опрятный вид. Потом сел и задумался о том, что вот, какая удивительная у него судьба: рыбак-гребец, священник, ученый, кавалер ордена св. Олафа, доктор философии, кандидат в епископы, в дворцовые проповедники, если таковой понадобится и даже его прочат в государственные советники, если освободится вакансия – поистине, пути господни неисповедимы! И вот сейчас он здесь, для спасения вороватого отца, письмом просившего у него помощи. Разумеется, пастор мог сделать только одно: появиться и своей репутацией поддержать отца. Сегодня нет, но завтра он пойдет к господину Хольменгро и в газету. Сегодня он будет кушать и отдыхать. Он вынимает из чемодана свой пасторский сюртук и вешает на стену, на сюртуке орден св. Олафа, на случай, если понадобится.
У парня Ларса сильная воля и железная настойчивость – эти важные качества у него есть.
У него есть руки, для чего они ему? Они созданы для работы, для тяжелого труда, суставы рассчитаны на что-нибудь чрезвычайное, нелепо огромные, но эти руки бледны и болезненны от бездействия, это невероятно нелогичные руки, они не принесли ему никакой пользы в жизни. Честолюбие его не задето особенно высоко, но удовлетворялось служебным положением, он метил в администрацию, в управление тем, что создали другие. Цель достигнута, и у него нет сомнения в том, что все это достойно его стремлений. Он хранил в своей голове школьную премудрость, как его деды прятали шиллинги на дне сундука, и теперь он много знает, он ученый. Он недостаточно духовно развит, чтоб тяготиться этой жалкой жизнью, он будет стремиться приобрести все больше книжной учености, еще немножечко больше, тогда игра его будет выиграна. Такова была его миссия на земле. И вот он сидит с дряблыми мускулами и мозгом, подточенным школьной зубрежкой в юности и в зрелые годы, но он уважаемый человек, его можно спросить о многом и получить ответ, он читал о том и о сем и знает, где что написано, он обладает ученостью попугая. Докторская диссертация его трактовала о норвежском духовенстве в шестнадцатом столетии и была скомпонирована по датским журналам, норвежским государственным росписям да по Diplomatariuv Norveqicum – и по норвежским журналам, прибавил бы он, если бы слышал это перечисление, ибо исследователь он добросовестный. Следующим его трудом было сочинение о великом Nomen Nescio, заключавшее много важных научных открытий, между прочим то, что герой отправился «за лучшим устройством» не в 1512 году, а в 2523, затем, что за два года до своего отъезда по вышеозначенному делу, имел доселе неизвестный исследователям судебный процесс с одним членом Гамбургского совета – то был четырнадцатый его процесс. Этим произведением парень Ларс стяжал себе лавры, и так как он уже давно был членом ученого общества, пришлось пожаловать ему орден св. Олафа – и вот, он уже величина. Ах, он улыбался, вспоминая, как в семинарские годы ходил, побрякивая серебряной цепочкой от часов, теперь он побрякивал рыцарским орденом; кто мог сравняться с ним? Неужели такому человеку быть пастором в Горрландии, неужели надо вообще напоминать ему, что он родом из этой области! Постепенно кругозор его расширялся, глаза становились жаднее и охватывали все больше почетных должностей и высоких положений, он начал кротко жаловаться, что его обходят, что к нему несправедливы, газеты недостаточно пишут о нем, государство не делает того, что ему следовало бы сделать. Так продолжалось несколько лет.
И вдруг – молниеносная перемена; оценка его сразу начала приходить в большее соответствие с его заслугами, он получил несколько голосов на выборах в епископы, газетные корреспонденты называли его возможным кандидатом в министры церкви. Кто теперь мог сравняться с ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Шеф и кассир отправились депутатами к примадонне и с тысячью извинений попросили одолжить им ее двадцать крон.
– И речи быть не может! – ответила примадонна. Они выждали час и пошли к ней снова.
– О чем же я расплачусь сама? – спросила примадонна.– И зачем вы так мотаете, когда у вас заведутся деньги?– спросила она.– Я видела, как ты купил почтовых марок на пять крон.
– Мне приходится писать во много мест и вкладывать вырезки и наклеивать марки, – ответил антрепренер.– Но у меня еще осталось на две кроны, я их пересчитаю.
Примадонна смягчилась:
– Вот деньги! – сказал она.– А теперь мы справимся?
– Не совсем. Но мы посмотрим, не наберем ли еще немножко у других!
И оба пошли депутацией к остальным.
Антрепренер считал долгом своей чести, чтобы труппа расплачивалась в каждом месте и могла вернуться туда еще раз. Жалкая жизнь. Актеры были доверчивы и беспомощны, они лепетали, как дети, и словно куры жались друг к другу. Их можно было надуть и потопить, ничего не стоило напоить их и заставить кривляться: но при правильной постановке, они сияли красивым светом, озарявшим их мрачный фон. Случалось, они сидели и чинили свое платье, штопали дыры, зашивали иголкой и ниткой свои рваные башмаки. Фрекен Сибилла готова была помочь труппе всем, чем могла; после совещания с фрекен Кларой она принялась стирать и вывешивать на видном месте для просушки тонкие воротнички и сорочки с ручной вышивкой, чтобы люди поразились великолепием этих странствующих артистов. Когда депутация пришла к фрекен Кларе, она сейчас же расстегнула корсаж и вытащила помятый медальон на шнурочке, и, конечно, горделиво полагала, что рассчиталась вчистую, уж один шнурочек стоил дороже цепи любого короля.
– Денег у меня нет, – сказала она.– Но у меня есть вот это! – с этими словами она отдала медальон. А может быть, она получила его в подарок дома, в какой-нибудь рождественский сочельник, в давно минувший сочельник, на елку.
Начальник телеграфа Борсен явился с кинжалом, вежливо раскланиваясь направо и налево. Он был величествен и крепок сегодня, как вчера, и казалось, не имел никаких забот, должно быть, он уже устранил их. Фрекен Клара поблагодарила за кинжал, но не была расположена поучиться обращению с ним.
– Мы в страшном затруднении, – сказала она, – нам нечем расплатиться!
– Пустяки! – ответил Борсен.
Она объяснила положение, дефицит, это очень серьезно; Борсен улыбнулся и сказал:
– Эти гроши вы можете занять у меня! Она всплеснула руками и воскликнула:
– Ах, господи, да вы же прелестнейший человек в мире, и я никогда не слыхала ничего подобного! Лидия!– закричала она в дверь, – знаете, что? Борсен спасает нас, начальник телеграфа.
Борсен принес деньги и опять устроил кутеж, – он не мог бы быть лучше, будь у него даже лавровый венок на голове. Дамы целовали его, а мужчины кивали головой и говорили, что будут помнить его до самой смерти и что поступок его станет известен всюду, куда их не занесет судьба! Денег было много, целая куча, и фрекен Клара так разошлась, что побежала за кинжалом и пожелала поучиться, как с ним обращаться – вот так? Борсен взял кинжал в руку, нажал пружинку в рукоятке и передал ей со словами:
– Вот, теперь пронзите меня!
В следующее мгновение кровь, безмолвная оторопь, крики – много криков, вопли и суматоха, стоны.
Сам ли Борсен направил кинжал для удара? Или он только потрогал пружинку и не отпустил ее хорошенько? Он сам растерялся, когда злополучное оружие стали извлекать и оказалось, что оно довольно крепко засело в хряще. Потом он опустился на стул.
Крики и суматоха продолжалась. Является Юлий.
– Доктора! – сказал он. – Доктора здесь не будет до прихода парохода, Муус ведь уехал!
– Отведите меня на станцию! – сказал Борсен.
Он сильно побледнел, но настолько владел собой, что зажимал кулаком рану. Фрекен Клара, не переставая, стонала:
– Это я виновата!
Борсен ответил ей, улыбаясь:
– Перестаньте, деточка, я сам виноват. Я этого хотел. День вышел очень печальный. Стоял порядочный мороз, и Борсену приложили к ране льду, но труппа искренне отчаивалась по поводу несчастья. Борсен сказал:
– Я мог бы умереть, но сейчас у меня нет внутреннего кровоизлияния, это просто колотая рана, я залечу ее карболкой.
Однако фрекес Клара была безутешна и упрекала себя за то, что ударила так сильно.
– Плохо то, что вы не туда попали,– ответил Борсен, – в следующий раз цельтесь немножко ближе к боку!
– И вы еще в состоянии шутить!
– Я не шучу.
– Как, неужели вы хотели, чтоб я вас убила? – воскликнула актриса.
– Да, – сказал Борсен.
– Но зачем же? Я ничего не понимаю.
– Я хотел пасть от вашей руки.
Это слышала вся труппа, и дамы, Лидия и Сибилла, испугались, что больной начал бредить.
Да, печальный день.
Когда же свечерело, фрекен Клара надела пелерину и галоши и вышла из дому. Часа два он была тиха и молчалива, словно обдумывала что-то в своей маленькой головке, и вот теперь она пошла в «Сегельфосскую газету». Редактор стоя набирал свой листок. Она попросила его телеграфировать в газеты о катастрофе, о трагедии, и редактор ничего не имел против того, чтобы первым преподнести новость своим коллегам, тем более, что дама вызывалась сама оплатить телеграммы.
– К сожалению, Борсен лежит с зияющей раной, а то он сам бы это сделал, – сказала фрекен Клара.– Любовное горе, – сказала она.– И придется, пожалуй, упомянуть мое имя, что делать, этого никак не избежать, да впрочем, ему это нисколько не повредит. Да, конечно, это была попытка самоубийства. И напишите – кинжалом. И напишите, что я в этом совершенно неповинна, потому что мне известно, что это так, но есть надежда, что он оправится, напишите.
Но фрекен Клара не отправила телеграмм из Сегельфосса, со станции самого Борсена, неизвестно почему – должно быть, не успела; телеграммы она взяла с собой на пароход до следующей станции, Однако она в последний раз сходила перед отъездом к Борсену, узнать о его самочувствии, й когда она стояла, склонившись над ним, больной опять стал шутить с ней и сказал:
– Ах вы, бедняжка, когда днем убьешь человека, вечером не очень-то хорошо себя чувствуешь. Но поезжайте с богом, фрекен, я непременно поправлюсь, к сожалению.
И фрекен Клара очень обрадовалась этой шутке и оживилась. Ведь она не была бессердечной.
ГЛАВА XV
Что такое – на гостинице Ларсена появился флаг? Он не с иголочки новый, но хорошо развевается, это один из флагов Теодора-лавочника, и Ларс Мануэльсен выпросил его на время. Он вывесил его в честь своего сына Лассена. Великий день!
Против Ларса Мануэльсена так и не затеяли никакого дела за его кражу по осени, но сороки преследовали его по дорогам и кричали, и люди были не многим лучше их и тоже кричали. Но хуже всего была, пожалуй, статья в «Сегельфосской газете», она даже попалась на глаза пастору Лассену и пробудила в нем его прирожденные мужичьи свойства; трусливость и страх. На отца его намекали так откровенно, что ошибка была невозможна, не оставалось никаких сомнений, и вот такой отец мог помешать карьере блестящего сына. Пастору пришлось совершить длинный путь на север из столицы и попытаться уладить дело.
Он приехал. Он был высокий и костлявый, длинноволосый, бритый и серьезный. Одет он был тепло. Он сходит на берег и встречает своего отца, здоровается, говорит о своем багаже, видит Юлия, здоровается и с ним и опять говорит о своем багаже, что он стоит вон там. Потом идет в гостиницу с отцом, Юлий следует за ними по пятам. Пастора беспокоит одна галоша, задник у нее то и дело сползает, но другая тащится за ним с собачьей преданностью. Он входит в дом и видит свою мать!
– Здравствуй, матушка! Мир дому твоему!
Мать от волнения не может вымолвить ни слова, но счастлива до слез. Бедная старушка по-своему добрая, ей выпала на долю тяжкая жизнь с плутом– мужем и дурными детьми, и вот сегодня к ней вернулся знаменитый сын. Великая минута, обожание в сердце, детская наивность в старых глазах – точь– в-точь, как шестьдесят лет тому назад, когда ей подарили медную пуговицу.
– Ну, что ж, вот посмотри, как живется простому человеку, – говорит Юлий.
И наверное он ожидал, что брат ответит немножко иначе, чем он ответил, а он только кивнул. Смотрите-ка, брат, должно быть, остался недоволен, он не особенно милостив, нет; не успела еще мать принести кофе, как он сказал:
– Что это я слышу про вас? Я читал «Сегельфосскую газету». И ты тоже, Юлий, уж ты-то мог бы быть поумнее!
– В чем дело? – спросил Юлий.
– В том, что ты открыто подаешь приезжим краденую провизию, – сказал старший брат, не затрудняясь в словах.
– Что до этого, так за это в ответе отец, – сказал напрямик Юлий.
– Отец… очень хорошо сваливать на отца! Должно быть, в Юлии проснулся шутник, в его дерзости всегда была своего рода честность, и он дал волю своему необузданному языку без мелочных оговорок:
– Я сразу же сказал отцу: это тебе не следовало делать, раз у тебя есть такой сын, как Л. Лассен, – сказал я.– Спроси отца, правду ли я говорю.
– Ох, я нынче стал уж стар, – ответил Ларс Мануэльсен сыновьям, – вы умнее меня, теперь ваш черед жить, это моя единственная мысль. Что же ты не нальешь Лассену?
Старуха-мать очнулась от своего обожания и вышла в величайшем смущении.
– Эта история мне во всех отношениях противна, – сказал пастор.– И вот мне пришлось бросить свои научные занятия и свою работу и ехать в такую даль на север. Это совершенно бессмысленно.
– А правда ли, что ты стал доктором? – спросил Юлий, заминая неприятную тему.
– А как мои вещи? – спросил пастор.– Кто-нибудь принесет их?
– Я сейчас схожу, – говорит отец и не без радости спешит к двери.
Пастор устремляет свои очки на брата и спрашивает:
– Неужели ты позволишь старику-отцу тащить сюда багаж?
Юлий усмехнулся было, но не от веселости.
– Сдается мне, что ты малость глуповат, – сказал он.
– Я?
– Что у тебя ума на шиллинг, а глупости на целый далер. Да, я утверждаю, что так оно и есть.
Вошла мать, неся кофе.
– Уж не знаю, понравится ли тебе наш кофей.
– Спасибо, матушка. И, разумеется, матушка, ты не при чем во всей этой греховной истории с кражей, – сказал сын.– Но ты, Юлий, не заслуживаешь никакого оправдания.
– Это сороки! – сказала добрая мать, стараясь сгладить.– Я всегда говорила, не трогай сороку, Ларс, потому что, говорю, она отомстит всем нам. Но отец ваш сбросил гнездо и нашел в нем ключик от кладовой, от этого и вышла вся беда.
– У вас каждый день флаг на гостинице? – спросил пастор.
– Флаг? У меня даже нет флага, – ответил Юлий.
– Это отец вывесил флаг в твою честь, – ответила мать.– Он сам сходил в Буа и выпросил там флаг.
– В этом не было никакой надобности, – сказал пастор. Он стал пить кофе. Пришел отец с вещами. Юлий сказал:
– Если хочешь умыться, как прочие приезжие, пойдем со мной!
Пастор последовал за ним. Несколько крутых ступенек вело наверх, и пастор сказал:
– Вот так крутые ступеньки!
Комната оказалась не совсем в порядке, какая-то свинья коммивояжер валялся в постели и плевал на стену.
– Это Энерсен, – сказал Юлий, – он был пьян раз утром!
Отец шел за ними с чемоданами в обеих руках, он сказал:
– Мать отмоет!
– Боже мой, ты тащишь багаж, отец, а ты, Юлий, идешь с пустыми руками! – вскричал пастор.
Юлий находился далеко не в кротком настроении: Полина с барской усадьбы отказала ему в последний раз вчера вечером, а тут еще является этот важный братец, который, может быть, даже и в мыслях не держит, чтоб заплатить за постой.
– Почему же ты не взял и не понес сам свой багаж?– сказал он.
– Юлий, Юлий! – с упреком воскликнул отец.
– Много он тебе послал, твой Ларс? – спросил со злостью Юлий.– Парик да сборник проповедей.
Пастор отнесся снисходительно к такой необразованности и ответил:
– Весь свой заработок я тратил на свое образование. И вот достиг того, чем стал.
– Да, правда ли, что ты доктор? – спросил опять Юлий.– Верно, просто враки?
Брат ответил:
– Ты в этом ничего не смыслишь. Конечно, я доктор, но я не врач. Я получил докторскую степень по своей науке. Послушай, нельзя ли мне переменить воду в графине? Ведь она совсем застоялась. И кстати, что эта кровать с пружинным матрасом?
– Да, с пружинным, – ответил Юлий. И вдруг плюнул там, что попал на выступ печки, и сказал:
– А впрочем, можешь делать, как тебе угодно, хочешь ложись на эту кровать, хочешь – нет. Но должен тебе сказать, что здесь жили люди почище тебя, и карманы у них были тоже немножечко потолще. И Теодор из Буа долгое время ходил сюда обедать, а он, на мой взгляд, достаточно важен, и средств у него побольше, чем у нас с тобой вместе.
Пастор опять пропустил мимо ушей огромную необразованность и стал умываться, вымыл руки и лицо, не вымыв ни шеи, ни ушей, достал щетку и почистился, переменил воротничок и манжеты и принял опрятный вид. Потом сел и задумался о том, что вот, какая удивительная у него судьба: рыбак-гребец, священник, ученый, кавалер ордена св. Олафа, доктор философии, кандидат в епископы, в дворцовые проповедники, если таковой понадобится и даже его прочат в государственные советники, если освободится вакансия – поистине, пути господни неисповедимы! И вот сейчас он здесь, для спасения вороватого отца, письмом просившего у него помощи. Разумеется, пастор мог сделать только одно: появиться и своей репутацией поддержать отца. Сегодня нет, но завтра он пойдет к господину Хольменгро и в газету. Сегодня он будет кушать и отдыхать. Он вынимает из чемодана свой пасторский сюртук и вешает на стену, на сюртуке орден св. Олафа, на случай, если понадобится.
У парня Ларса сильная воля и железная настойчивость – эти важные качества у него есть.
У него есть руки, для чего они ему? Они созданы для работы, для тяжелого труда, суставы рассчитаны на что-нибудь чрезвычайное, нелепо огромные, но эти руки бледны и болезненны от бездействия, это невероятно нелогичные руки, они не принесли ему никакой пользы в жизни. Честолюбие его не задето особенно высоко, но удовлетворялось служебным положением, он метил в администрацию, в управление тем, что создали другие. Цель достигнута, и у него нет сомнения в том, что все это достойно его стремлений. Он хранил в своей голове школьную премудрость, как его деды прятали шиллинги на дне сундука, и теперь он много знает, он ученый. Он недостаточно духовно развит, чтоб тяготиться этой жалкой жизнью, он будет стремиться приобрести все больше книжной учености, еще немножечко больше, тогда игра его будет выиграна. Такова была его миссия на земле. И вот он сидит с дряблыми мускулами и мозгом, подточенным школьной зубрежкой в юности и в зрелые годы, но он уважаемый человек, его можно спросить о многом и получить ответ, он читал о том и о сем и знает, где что написано, он обладает ученостью попугая. Докторская диссертация его трактовала о норвежском духовенстве в шестнадцатом столетии и была скомпонирована по датским журналам, норвежским государственным росписям да по Diplomatariuv Norveqicum – и по норвежским журналам, прибавил бы он, если бы слышал это перечисление, ибо исследователь он добросовестный. Следующим его трудом было сочинение о великом Nomen Nescio, заключавшее много важных научных открытий, между прочим то, что герой отправился «за лучшим устройством» не в 1512 году, а в 2523, затем, что за два года до своего отъезда по вышеозначенному делу, имел доселе неизвестный исследователям судебный процесс с одним членом Гамбургского совета – то был четырнадцатый его процесс. Этим произведением парень Ларс стяжал себе лавры, и так как он уже давно был членом ученого общества, пришлось пожаловать ему орден св. Олафа – и вот, он уже величина. Ах, он улыбался, вспоминая, как в семинарские годы ходил, побрякивая серебряной цепочкой от часов, теперь он побрякивал рыцарским орденом; кто мог сравняться с ним? Неужели такому человеку быть пастором в Горрландии, неужели надо вообще напоминать ему, что он родом из этой области! Постепенно кругозор его расширялся, глаза становились жаднее и охватывали все больше почетных должностей и высоких положений, он начал кротко жаловаться, что его обходят, что к нему несправедливы, газеты недостаточно пишут о нем, государство не делает того, что ему следовало бы сделать. Так продолжалось несколько лет.
И вдруг – молниеносная перемена; оценка его сразу начала приходить в большее соответствие с его заслугами, он получил несколько голосов на выборах в епископы, газетные корреспонденты называли его возможным кандидатом в министры церкви. Кто теперь мог сравняться с ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38