Но он ввел кое-что другое в Сегельфоссе, он подал маленький пример. Что представляло собою до него это место? Голое поле. А что оно теперь? Парк с фонтаном и заморскими деревьями; в его руках оно превратилось в цветущую поляну, воздвиглась вилла в современном стиле, какие видишь на юге, и он уже ведет переговоры с несколькими литейными заводами относительно приобретения двух художественных произведений, двух статуй для сада. Но – это не все; устраивая это собрание, адвокат имел более серьезное намерение: теперь, когда здесь присутствует столько состоятельных мужчин и дам, он хотел бы предложить основать союз Благоденствия Сегельфосса – в председатели можно выбрать кого угодно, ему, адвокату, это безразлично. Вместе с тем он хочет теперь же поблагодарить собрание за дружный отклик на его приглашение, поблагодарить каждого и поднять этот бокал за здоровье ныне отъезжающего, незаменимого друга своего дома, доктора Мууса!
«Ура» и «браво» и пение кружка смотрителя пристани.
Но вечер кончился еще не для всех. Многие гости ушли, ушел господин Хольменгро с дочерью, и ленсман из Ура последовал за своей приятельницей фрекен Марианной. Но доктор не ушел, не ушла и фру Ландмарк с дочерьми; эти гости остались на ужин и продолжали веселиться.
Да и гостиная же была у адвоката Раша, только в ней и посидеть! Не современная дребедень с фарфоровыми статуэтками, четырехугольными лампами и мазней «молодых», а солидная буржуазная обстановка; вкус у хозяина дома был наследственный, – старинный чиновный род наложил на него свой отпечаток, а в помощь ему явились и материальные средства. Стоял в нем книжный шкаф со стеклянными дверцами, и так как поэты нынче все вымерли, то в шкафу не было ни одного живого, потому что в нем стояли поэты. А стены были густо завешаны коврами, а на столиках лежали альбомы с родственниками и друзьями Раша, и даже телеграммы к свадьбе Раша и его жены, переплетенные в книжечку с золотой надписью и датой золотом. Этажерка была богато заставлена канделябрами под старину, раковинами, красивыми камешками, стеклянными флаконами и рождественскими подарками в виде чернильниц и бисквитных фигурок. В общем – наследственная культура. Но адвокат Раш отнюдь не представлял собою одну наследственность и точка! Он, как и доктор Муус, усваивал кое-какие мелочи и из современности, несколько их можно было соединить с его природным здоровым вкусом. Так, например, когда доктор Муус в последний раз ездил в город, он обедал на пароходе с несколькими коммивояжерами, и их речи и взгляды, конечно, нисколько не были ему интересны, но они очень красиво и совсем по-новому действовали ножом, держали его, как ручку для письма. Эту черточку современности доктор Муус привез с собой и, постоянно упражняясь, достиг того, что все лучше и лучше резал мясо таким способом. Не прошло много времени, как и адвокат Шар приметил и перенял эту штучку с ножом, но, конечно, ему стоило больших трудов обучить фру Раш, потому что сама она ничему не могла научиться, на то она – женщина. Однако доктор Муус совсем не пришел в восторг, увидя свое искусство в руках адвоката, и бог знает – человек, который так много ест и имеет такие толстые обрубленные пальцы, может ли такой человек быть из хорошей семьи! Когда адвокат ссылался на чувствительный желудок, это было, несомненно, простое ломание; у доктора же Мууса желудок был по-настоящему слаб от утонченности многих предков.
– Как чудесно они пели! – сказала фру Раш дамам Ландмарк, пытаясь завязать беседу.
– Вы находите? Ах, да, правда, – ответила фру Ландмарк.– Хотя мы у себя на юге слышали совсем другое пение.
– Я только хотела сказать – очень, очень недурно. Впрочем, я мало в этом понимаю.
– Тебя ведь так легко удовлетворить, Кристина, – вмешался ее муж.– Но одному я рад: что мы учредили союз Благоденствия Сегельфосса. Очень рад! Доктор всегда – в любую минуту – умел ответить, что надо. Он поднял стакан и поздравил своего друга со званием председателя.
– Ну, что ж! – равнодушно отозвался адвокат.– Приходится жертвовать собой ради друзей. Но теперь надо нам устроить базар и собрать денег. Это самое главное. Полагаю, что могу рассчитывать на барышень Ландмарк?
– А эта фрекен Хольменгро не особенно симпатична, – сказала одна фрекен Ландмарк.
– Да уж, можно сказать, – ответила другая фрекен Ландмарк.
– По-моему, – сказал доктор Муус, – в сущности, и нельзя ожидать особенно много от особы, не имеющей за собой нескольких поколений культурных предков.
– И потом у нее желтая кожа. Это от плохого желудка, доктор?
– Тс… не говорите о плохом желудке! – сказал адвокат.
Доктор не обратил внимания на его слова и ответил:
– Нет, это наследственное. Безусловно наследственное. Когда знаешь науку о расах, это не возбуждает сомнения. Вспомните, в жилах фрекен Хольменгро течет индейская кровь. Она то, что называется квинтероика.
– Представь – она индианка! – говорит одна фрекен Ландмарк.
– Вот уж ни за что не согласилась бы быть индианкой!– говорит другая фрекен Ландмарк.
– Я боюсь за ленсмана, – говорит адвокат, думая о своем.– Как бы в один прекрасный день он не крахнул. Как бы мне не пришлось в один прекрасный день положить конец этому делу.
– Неужели этот человек так беззастенчиво живет выше своих средств? – спрашивает доктор.
– Не стоит о нем и говорить! – с досадой отвечает адвокат.– Он мог бы зарабатывать пропасть денег, но он не умеет вести себя, а если что и заработает, у него ничего не держится. Вот, хоть сейчас, когда мы, имеющие на это средства, подписали каждый по пяти крон в пользу благоденствия Сегельфосса – ленсман тоже должен был дать столько же! Но у него абсолютно нет на это средств, с него достаточно было бы и пятидесяти эре.
– Я не видела сегодня начальника телеграфа. Он никогда нигде не бывает? – спрашивает одна фрекен Ландмарк.
– А вы знакомы с ним? – спешивает доктор Муус.
– Нет, мы только один раз подавали телеграмму, – отвечает другая фрекен Ландмарк.
– Да, он нигде не бывает, – сказал адвокат.– Во всяком случае, человек, не делающий визитов, не может быть приглашен в мой дом, есть известные формы, соблюдения которых образованные люди должны требовать, иначе мы все смешаемся в одну кучу.
– А мне показалось, что последняя песня была совсем недурна, – сказала вдруг фру Раш.– Вы не находите, фру Ландмарк?
Улыбаясь с бесконечной снисходительностью, адвокат отвечает жене:
– Что в тебе хорошо, Кристина, так это то, что тебя так легко удовлетворить.
Фру Ландмарк сказала:
– А этот молодой Хольмсен из «поместья», как здесь говорят – там миленький флигель, но никак не «поместье»!
Здесь на севере, должно быть, не очень взыскательны насчет «поместий». Он ведь поселился теперь дома?
– Возможно, – ответил доктор, как будто не знал этого и как будто этого и не стоило знать.
– Его, кажется, не было нынче вечером?
– Нет. Он тоже из тех, что не проявляют особой вежливости, – отозвался адвокат.– Но я пригласил его ради моей жены, – ведь постоянно приходится жертвовать собой ради друзей, – она знала его еще ребенком. Но результат был тот, что он не пришел.
– Ведь он ответил и просил извинить его, – вмешалась жена.– Очень вежливым письмом.
– Недоставало, чтоб он даже не ответил вежливо и почтительно, раз я оказал ему любезность своим приглашением.
– Не знаю, – сказал доктор Муус, – есть люди, с которыми я никогда не мог поладить. Я не мог сойтись и с его отцом, – человек, дослужившийся только до лейтенанта! Он, вероятно, думал, что может прийти ко мне и разыгрывать знатного барина – но не на такового напал!
Вошла горничная Флорина и сказала:
– Пожалуйста, вот тут телеграмма, я нашла ее возле места, где сидел господин помещик.
Телеграмма господину Хольменгро, она была вскрыта: Порто Рико такого-то числа, двести двадцать тысяч за судно, за «Сову», ответ до такого то часа, Феликс.
– Феликс – это сын помещика, – пояснил адвокат.– Потерять телеграмму такой страшной важности! Пойди и сейчас же отнеси ее господину Хольменгро, Флорина.
Эта крупная сумма денег закрыла на минуту всем рты, словно упала на стол. Потом все заговорили: – Двести двадцать тысяч – господи, какими делами и какими деньгами ворочает этот человек! Даже адвокат сказал растерянно:
– Да, нельзя поручиться, что этот человек и сам-то знает, как велико его богатство!
Все эти мелкие людишки вдруг заглянули в величие несколько иного рода, чем их собственное, и не сразу могли опомниться. Чудодей Хольменгро потерял телеграмму, сейчас горничная Флорина идет с ней – потому что ведь не мог же он обронить ее намеренно?
Фру Ландмарк из пасторской усадьбы, скрывая ход своих мыслей, промолвила:
– Феликс – это красиво, не правда ли, девочки?
И, конечно, девочки очень одобрили:
– Неужели он никогда не приезжает домой? – спросили они.
– Домой? Он и так дома, – обидчиво сказал доктор Муус. – У своих соплеменников, – добавил он.
Из парка все еще доносился смех и любовные повизгивания, хотя было уже совсем поздно; когда же визг стал усиливаться, доктор Муус сказал адвокату:
– Послушайте, – это ваши избиратели. И это вам приходится терпеть? Замечание попало в точку. Адвокат с минуту имел такой вид, как будто его разгадали.
– Должен сказать, что признаю за народом право иметь свои развлечения, когда мы имеем свои, – ответил он.
– Мудрым кади, – сказал доктор, заглаживая сказанное, – ты сказал справедливо, и слова твои – золото! Мы с радостью присоединяемся к вам без всяких оговорок, вы этого заслужили. Не поймите меня превратно.
– Но не подлежит сомнению, что они угостились чем-то еще, помимо чая и бутербродов, – заметил адвокат, смягчаясь, – я подозревал весь вечер. Я сейчас…
Он приподнялся и крикнул в темноту с веранды, что теперь все должны удалиться из парка и разойтись по домам. Спасибо за сегодняшний вечер!
Ах, мудрому кади не следовало бы устраивать свой садовый праздник так близко к осени. Правда, было тепло и приятно, но зато и темно для очень многого. Пострадали посадки, пострадали газоны, гравий на дорожках во многих местах оказался разрытым. В ближайшем номере «Сегельфосской газеты» была передовица о празднике, в которой говорилось, что адвокат Раш больше не будет открывать своего парка для народных увеселений.
«Это весьма прискорбно, – писала газета, – господин адвокат и народ всегда находились в добрых отношениях, но теперь народ сам их испортил. После праздника посадки оказались в значительной мере потоптанными, а в боскетах было найдено не более и не менее, как 18 дамских гребней, из них один с красным бисером. Что это отвратительно, не требует доказательства, – писала газета, – и мы полагаем, что народу следовало бы отчасти компенсировать господина адвоката Раша, отдав ему свои голоса на выборах. Все на выборы!»
Выбирать адвоката Раша?
Но мудрому кади не следовало так долго медлить со своим праздником, вечера стали чересчур темны, а во мраке случается многое. Отчего это сороки подняли такой страшный крик? Ха, не более и не менее, как по случаю взлома, у господина Хольменгро, в то время как он сам и его домашние были на празднике, а дом оставался пустым. Налет на его кладовую, грубая кража свинины, мяса, сыра, копченой лососины и сладостей в банках, чистейший гастрономии, да мало ли чего! Вот об этом-то и возвещали сороки!
Вернувшись домой, фру Иргенс сейчас же подошла к шкафчику с ключами, и, конечно, все ключи были на месте. Фру Иргенс была замечательная хозяйка, а может быть ее грызло беспокойство, – во всяком случае, она никак не могла позабыть о пропавшем ключике от кладовой; она взяла фонарь и пошла в кладовую. Здесь она сразу и увидала, что случилось, и на крики ее прибежал весь дом, в том числе и ленсман, потому что он тоже как раз находился здесь; и ленсман взял фонарь, тщательно все осмотрел и выяснил, что было можно. К сожалению, это оказалось немного, возможные следы на дворе были затерты другими следами, и вот не оставил после себя никаких примет.
Но во всяком случае ленсман, а также, впрочем, и остальные установили, что в кладовой был отперт маленький висячий замок, американский замок, висевший в неприкосновенности на двери все время, но теперь носивший свежие следы на ржавчине вокруг замочной скважины. Замок был совершенно не поврежден, так что он был отперт ключом и опять заперт.
– Ах, если бы барин привез с собой замок из города!– говорила фру Иргенс, плача и ломая руки.– Но это я виновата! – говорила она и плакала все сильнее.– Я не должна была выпускать ключа из своих рук, а ночью надевать его на шею!
Да, смятение было большое, но сам господин Хольменгро отнесся к проишествию спокойно и мягко и полагал, что как-нибудь они сумеют раздобыть еще продуктов.
– Пойдемте же, пойдемте в комнаты! Пойдемте, ленсман!
Но пока они стоят, вдруг появляется Мартин-работник, идущий из имения Сегельфосс, и достаточно ему было услышать слово «кража», как он говорит во всеуслышание:
– Да Это Ларс Мануэльсен сделал! Молчание.
– Ты это говоришь? – спрашивает ленсман.
– Да, говорю! – И Мартин-работник очевидно не желает щадить Ларса Мануэльсена.
– Ты сам видел?
– Я встретил его с узлом. И Оле Иоган встретил, и Петер-лопарь, что живет у нас, тоже встретил. Мы все трое его встретили, мы шли вместе.
– Где же вы его встретили?
– Здесь! – ответил Мартин-работник и постепенно отмерил несколько шагов по дороге.
Ленсман поднял фонарь и осветил лицо господина Хольменгро, но не заметил на нем никакого вопроса. Господин Хольменгро ничего не сказал.
– Почему вы были здесь так поздно вечером? – спросил ленсман.
Мартин-работник ответил:
– Да уж не для того, чтоб кого-нибудь обокрасть. Мы получаем харчи на усадьбе в Сегельфоссе и от Виллаца Хольмсена. Нет, вот как это вышло: мы услыхали, что сороки очень раскричались, Оле Иоган и говорит – он как раз был у нас, а ему ведь непременно надо все знать – он и говорит: пойдемте, мол, посмотрим, чего это сороки так раскричались. Мы и пошли.
Опять осветил ленсман лицо господина Хольменгро, но господин Хольменгро только сказал коротко:
– Нечего здесь стоять и говорить об этом! – И пошел в дом.
Ленсман же задал еще несколько вопросов, как бы для заключения:
– Ларс, ты говоришь, он разговаривал с вами, или вы сказали ему что– нибудь?
– Я сказал «добрый вечер», но он только пробормотал что-то и поскорее прошел мимо. Больше никто ничего не сказал.
– Вы ясно видели, кто это был?
– Мы можем присягнуть, если вам угодно. Господи помилуй, нам ли не знать Ларса Мануэльсена, и его пуговицы, и его парик! Он нес под мышкой глиняную банку.
– Это банка с вареньем! – воскликнула фру Иргенс.– Малина! – сказала она. Ах, боже мой, если бы мне его встретить!
Фрекен Марианна увела ленсмана в дом, и остальные разошлись.
Но хотя господин Хольменгро и позже не говорил ни слова о краже и о виновнике ее, слух о ней распространился по местечку и окрестностям. Слишком многие о ней знали. «Сегельфосская газета» тоже не могла промолчать и преподнесла новость в серьезной юридической статье, которую приписывали перу самого адвоката Раша. В статье сквозили ненависть и месть.
Шум поднялся большой. Но преступник, видимо, чувствовал себя в полной безопасности, во всем этом было нечто слишком явное, нечто почти угрожающее: гостиница Ларсена несомненно получила кое-что из лакомых продуктов, потому что вдруг сделалась замечательно хорошей гостиницей, по крайней мере, несколько коммивояжеров, приехавшие в Буа с осенними товарами, заявили, что они никак не ожидали найти в этих местах такую гостиницу и будут ее рекламировать. Каким образом гостиница Ларсена вдруг отважилась подавать первоклассную лососину, и свиную грудинку, и малиновое варенье своим постояльцам? Разве что это было в связи с последними ночными похождениями господина Хольменгро. Да, разве что так! Ларс Манузльсен был отцом Даверданы, а Юлий, хозяин гостиницы, ее братом, может быть, они оба знали, на что могут отважиться.
Но Сегельфосс преобразился: это был уже не тихий и безгрешный Сегельфосс, каким он некогда был. Безгрешный? «Из Сегельфосса сделали всесветную яму, – говорил сам Ларс Мануэльсен, – и я пошлю об этом письмо моему сыну Лассену!» А тихий? Нет, здесь было не тихо, здесь совершалось многое, пусть в малом виде, и хотя местечко было маленькое, случались перевороты, роковые события.
Вот отпраздновали и праздник на острове у Теодора из Буа, тот самый праздник гагачьего пуха, который Теодор обмозговал в своей голове только для того, чтоб умалить и унизить праздник адвоката. Наконец пришло и его время. И уж если кто мог придумать сногсшибательный план праздника, так это Теодор. Но он отнюдь не собирался блеснуть на один день всем великолепием на пустынном острове, прежде всего его имя и его предприятие должны были засиять в местечке Сегельфосс, для этого он припас кое-что невиданное и неслыханное в этих местах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
«Ура» и «браво» и пение кружка смотрителя пристани.
Но вечер кончился еще не для всех. Многие гости ушли, ушел господин Хольменгро с дочерью, и ленсман из Ура последовал за своей приятельницей фрекен Марианной. Но доктор не ушел, не ушла и фру Ландмарк с дочерьми; эти гости остались на ужин и продолжали веселиться.
Да и гостиная же была у адвоката Раша, только в ней и посидеть! Не современная дребедень с фарфоровыми статуэтками, четырехугольными лампами и мазней «молодых», а солидная буржуазная обстановка; вкус у хозяина дома был наследственный, – старинный чиновный род наложил на него свой отпечаток, а в помощь ему явились и материальные средства. Стоял в нем книжный шкаф со стеклянными дверцами, и так как поэты нынче все вымерли, то в шкафу не было ни одного живого, потому что в нем стояли поэты. А стены были густо завешаны коврами, а на столиках лежали альбомы с родственниками и друзьями Раша, и даже телеграммы к свадьбе Раша и его жены, переплетенные в книжечку с золотой надписью и датой золотом. Этажерка была богато заставлена канделябрами под старину, раковинами, красивыми камешками, стеклянными флаконами и рождественскими подарками в виде чернильниц и бисквитных фигурок. В общем – наследственная культура. Но адвокат Раш отнюдь не представлял собою одну наследственность и точка! Он, как и доктор Муус, усваивал кое-какие мелочи и из современности, несколько их можно было соединить с его природным здоровым вкусом. Так, например, когда доктор Муус в последний раз ездил в город, он обедал на пароходе с несколькими коммивояжерами, и их речи и взгляды, конечно, нисколько не были ему интересны, но они очень красиво и совсем по-новому действовали ножом, держали его, как ручку для письма. Эту черточку современности доктор Муус привез с собой и, постоянно упражняясь, достиг того, что все лучше и лучше резал мясо таким способом. Не прошло много времени, как и адвокат Шар приметил и перенял эту штучку с ножом, но, конечно, ему стоило больших трудов обучить фру Раш, потому что сама она ничему не могла научиться, на то она – женщина. Однако доктор Муус совсем не пришел в восторг, увидя свое искусство в руках адвоката, и бог знает – человек, который так много ест и имеет такие толстые обрубленные пальцы, может ли такой человек быть из хорошей семьи! Когда адвокат ссылался на чувствительный желудок, это было, несомненно, простое ломание; у доктора же Мууса желудок был по-настоящему слаб от утонченности многих предков.
– Как чудесно они пели! – сказала фру Раш дамам Ландмарк, пытаясь завязать беседу.
– Вы находите? Ах, да, правда, – ответила фру Ландмарк.– Хотя мы у себя на юге слышали совсем другое пение.
– Я только хотела сказать – очень, очень недурно. Впрочем, я мало в этом понимаю.
– Тебя ведь так легко удовлетворить, Кристина, – вмешался ее муж.– Но одному я рад: что мы учредили союз Благоденствия Сегельфосса. Очень рад! Доктор всегда – в любую минуту – умел ответить, что надо. Он поднял стакан и поздравил своего друга со званием председателя.
– Ну, что ж! – равнодушно отозвался адвокат.– Приходится жертвовать собой ради друзей. Но теперь надо нам устроить базар и собрать денег. Это самое главное. Полагаю, что могу рассчитывать на барышень Ландмарк?
– А эта фрекен Хольменгро не особенно симпатична, – сказала одна фрекен Ландмарк.
– Да уж, можно сказать, – ответила другая фрекен Ландмарк.
– По-моему, – сказал доктор Муус, – в сущности, и нельзя ожидать особенно много от особы, не имеющей за собой нескольких поколений культурных предков.
– И потом у нее желтая кожа. Это от плохого желудка, доктор?
– Тс… не говорите о плохом желудке! – сказал адвокат.
Доктор не обратил внимания на его слова и ответил:
– Нет, это наследственное. Безусловно наследственное. Когда знаешь науку о расах, это не возбуждает сомнения. Вспомните, в жилах фрекен Хольменгро течет индейская кровь. Она то, что называется квинтероика.
– Представь – она индианка! – говорит одна фрекен Ландмарк.
– Вот уж ни за что не согласилась бы быть индианкой!– говорит другая фрекен Ландмарк.
– Я боюсь за ленсмана, – говорит адвокат, думая о своем.– Как бы в один прекрасный день он не крахнул. Как бы мне не пришлось в один прекрасный день положить конец этому делу.
– Неужели этот человек так беззастенчиво живет выше своих средств? – спрашивает доктор.
– Не стоит о нем и говорить! – с досадой отвечает адвокат.– Он мог бы зарабатывать пропасть денег, но он не умеет вести себя, а если что и заработает, у него ничего не держится. Вот, хоть сейчас, когда мы, имеющие на это средства, подписали каждый по пяти крон в пользу благоденствия Сегельфосса – ленсман тоже должен был дать столько же! Но у него абсолютно нет на это средств, с него достаточно было бы и пятидесяти эре.
– Я не видела сегодня начальника телеграфа. Он никогда нигде не бывает? – спрашивает одна фрекен Ландмарк.
– А вы знакомы с ним? – спешивает доктор Муус.
– Нет, мы только один раз подавали телеграмму, – отвечает другая фрекен Ландмарк.
– Да, он нигде не бывает, – сказал адвокат.– Во всяком случае, человек, не делающий визитов, не может быть приглашен в мой дом, есть известные формы, соблюдения которых образованные люди должны требовать, иначе мы все смешаемся в одну кучу.
– А мне показалось, что последняя песня была совсем недурна, – сказала вдруг фру Раш.– Вы не находите, фру Ландмарк?
Улыбаясь с бесконечной снисходительностью, адвокат отвечает жене:
– Что в тебе хорошо, Кристина, так это то, что тебя так легко удовлетворить.
Фру Ландмарк сказала:
– А этот молодой Хольмсен из «поместья», как здесь говорят – там миленький флигель, но никак не «поместье»!
Здесь на севере, должно быть, не очень взыскательны насчет «поместий». Он ведь поселился теперь дома?
– Возможно, – ответил доктор, как будто не знал этого и как будто этого и не стоило знать.
– Его, кажется, не было нынче вечером?
– Нет. Он тоже из тех, что не проявляют особой вежливости, – отозвался адвокат.– Но я пригласил его ради моей жены, – ведь постоянно приходится жертвовать собой ради друзей, – она знала его еще ребенком. Но результат был тот, что он не пришел.
– Ведь он ответил и просил извинить его, – вмешалась жена.– Очень вежливым письмом.
– Недоставало, чтоб он даже не ответил вежливо и почтительно, раз я оказал ему любезность своим приглашением.
– Не знаю, – сказал доктор Муус, – есть люди, с которыми я никогда не мог поладить. Я не мог сойтись и с его отцом, – человек, дослужившийся только до лейтенанта! Он, вероятно, думал, что может прийти ко мне и разыгрывать знатного барина – но не на такового напал!
Вошла горничная Флорина и сказала:
– Пожалуйста, вот тут телеграмма, я нашла ее возле места, где сидел господин помещик.
Телеграмма господину Хольменгро, она была вскрыта: Порто Рико такого-то числа, двести двадцать тысяч за судно, за «Сову», ответ до такого то часа, Феликс.
– Феликс – это сын помещика, – пояснил адвокат.– Потерять телеграмму такой страшной важности! Пойди и сейчас же отнеси ее господину Хольменгро, Флорина.
Эта крупная сумма денег закрыла на минуту всем рты, словно упала на стол. Потом все заговорили: – Двести двадцать тысяч – господи, какими делами и какими деньгами ворочает этот человек! Даже адвокат сказал растерянно:
– Да, нельзя поручиться, что этот человек и сам-то знает, как велико его богатство!
Все эти мелкие людишки вдруг заглянули в величие несколько иного рода, чем их собственное, и не сразу могли опомниться. Чудодей Хольменгро потерял телеграмму, сейчас горничная Флорина идет с ней – потому что ведь не мог же он обронить ее намеренно?
Фру Ландмарк из пасторской усадьбы, скрывая ход своих мыслей, промолвила:
– Феликс – это красиво, не правда ли, девочки?
И, конечно, девочки очень одобрили:
– Неужели он никогда не приезжает домой? – спросили они.
– Домой? Он и так дома, – обидчиво сказал доктор Муус. – У своих соплеменников, – добавил он.
Из парка все еще доносился смех и любовные повизгивания, хотя было уже совсем поздно; когда же визг стал усиливаться, доктор Муус сказал адвокату:
– Послушайте, – это ваши избиратели. И это вам приходится терпеть? Замечание попало в точку. Адвокат с минуту имел такой вид, как будто его разгадали.
– Должен сказать, что признаю за народом право иметь свои развлечения, когда мы имеем свои, – ответил он.
– Мудрым кади, – сказал доктор, заглаживая сказанное, – ты сказал справедливо, и слова твои – золото! Мы с радостью присоединяемся к вам без всяких оговорок, вы этого заслужили. Не поймите меня превратно.
– Но не подлежит сомнению, что они угостились чем-то еще, помимо чая и бутербродов, – заметил адвокат, смягчаясь, – я подозревал весь вечер. Я сейчас…
Он приподнялся и крикнул в темноту с веранды, что теперь все должны удалиться из парка и разойтись по домам. Спасибо за сегодняшний вечер!
Ах, мудрому кади не следовало бы устраивать свой садовый праздник так близко к осени. Правда, было тепло и приятно, но зато и темно для очень многого. Пострадали посадки, пострадали газоны, гравий на дорожках во многих местах оказался разрытым. В ближайшем номере «Сегельфосской газеты» была передовица о празднике, в которой говорилось, что адвокат Раш больше не будет открывать своего парка для народных увеселений.
«Это весьма прискорбно, – писала газета, – господин адвокат и народ всегда находились в добрых отношениях, но теперь народ сам их испортил. После праздника посадки оказались в значительной мере потоптанными, а в боскетах было найдено не более и не менее, как 18 дамских гребней, из них один с красным бисером. Что это отвратительно, не требует доказательства, – писала газета, – и мы полагаем, что народу следовало бы отчасти компенсировать господина адвоката Раша, отдав ему свои голоса на выборах. Все на выборы!»
Выбирать адвоката Раша?
Но мудрому кади не следовало так долго медлить со своим праздником, вечера стали чересчур темны, а во мраке случается многое. Отчего это сороки подняли такой страшный крик? Ха, не более и не менее, как по случаю взлома, у господина Хольменгро, в то время как он сам и его домашние были на празднике, а дом оставался пустым. Налет на его кладовую, грубая кража свинины, мяса, сыра, копченой лососины и сладостей в банках, чистейший гастрономии, да мало ли чего! Вот об этом-то и возвещали сороки!
Вернувшись домой, фру Иргенс сейчас же подошла к шкафчику с ключами, и, конечно, все ключи были на месте. Фру Иргенс была замечательная хозяйка, а может быть ее грызло беспокойство, – во всяком случае, она никак не могла позабыть о пропавшем ключике от кладовой; она взяла фонарь и пошла в кладовую. Здесь она сразу и увидала, что случилось, и на крики ее прибежал весь дом, в том числе и ленсман, потому что он тоже как раз находился здесь; и ленсман взял фонарь, тщательно все осмотрел и выяснил, что было можно. К сожалению, это оказалось немного, возможные следы на дворе были затерты другими следами, и вот не оставил после себя никаких примет.
Но во всяком случае ленсман, а также, впрочем, и остальные установили, что в кладовой был отперт маленький висячий замок, американский замок, висевший в неприкосновенности на двери все время, но теперь носивший свежие следы на ржавчине вокруг замочной скважины. Замок был совершенно не поврежден, так что он был отперт ключом и опять заперт.
– Ах, если бы барин привез с собой замок из города!– говорила фру Иргенс, плача и ломая руки.– Но это я виновата! – говорила она и плакала все сильнее.– Я не должна была выпускать ключа из своих рук, а ночью надевать его на шею!
Да, смятение было большое, но сам господин Хольменгро отнесся к проишествию спокойно и мягко и полагал, что как-нибудь они сумеют раздобыть еще продуктов.
– Пойдемте же, пойдемте в комнаты! Пойдемте, ленсман!
Но пока они стоят, вдруг появляется Мартин-работник, идущий из имения Сегельфосс, и достаточно ему было услышать слово «кража», как он говорит во всеуслышание:
– Да Это Ларс Мануэльсен сделал! Молчание.
– Ты это говоришь? – спрашивает ленсман.
– Да, говорю! – И Мартин-работник очевидно не желает щадить Ларса Мануэльсена.
– Ты сам видел?
– Я встретил его с узлом. И Оле Иоган встретил, и Петер-лопарь, что живет у нас, тоже встретил. Мы все трое его встретили, мы шли вместе.
– Где же вы его встретили?
– Здесь! – ответил Мартин-работник и постепенно отмерил несколько шагов по дороге.
Ленсман поднял фонарь и осветил лицо господина Хольменгро, но не заметил на нем никакого вопроса. Господин Хольменгро ничего не сказал.
– Почему вы были здесь так поздно вечером? – спросил ленсман.
Мартин-работник ответил:
– Да уж не для того, чтоб кого-нибудь обокрасть. Мы получаем харчи на усадьбе в Сегельфоссе и от Виллаца Хольмсена. Нет, вот как это вышло: мы услыхали, что сороки очень раскричались, Оле Иоган и говорит – он как раз был у нас, а ему ведь непременно надо все знать – он и говорит: пойдемте, мол, посмотрим, чего это сороки так раскричались. Мы и пошли.
Опять осветил ленсман лицо господина Хольменгро, но господин Хольменгро только сказал коротко:
– Нечего здесь стоять и говорить об этом! – И пошел в дом.
Ленсман же задал еще несколько вопросов, как бы для заключения:
– Ларс, ты говоришь, он разговаривал с вами, или вы сказали ему что– нибудь?
– Я сказал «добрый вечер», но он только пробормотал что-то и поскорее прошел мимо. Больше никто ничего не сказал.
– Вы ясно видели, кто это был?
– Мы можем присягнуть, если вам угодно. Господи помилуй, нам ли не знать Ларса Мануэльсена, и его пуговицы, и его парик! Он нес под мышкой глиняную банку.
– Это банка с вареньем! – воскликнула фру Иргенс.– Малина! – сказала она. Ах, боже мой, если бы мне его встретить!
Фрекен Марианна увела ленсмана в дом, и остальные разошлись.
Но хотя господин Хольменгро и позже не говорил ни слова о краже и о виновнике ее, слух о ней распространился по местечку и окрестностям. Слишком многие о ней знали. «Сегельфосская газета» тоже не могла промолчать и преподнесла новость в серьезной юридической статье, которую приписывали перу самого адвоката Раша. В статье сквозили ненависть и месть.
Шум поднялся большой. Но преступник, видимо, чувствовал себя в полной безопасности, во всем этом было нечто слишком явное, нечто почти угрожающее: гостиница Ларсена несомненно получила кое-что из лакомых продуктов, потому что вдруг сделалась замечательно хорошей гостиницей, по крайней мере, несколько коммивояжеров, приехавшие в Буа с осенними товарами, заявили, что они никак не ожидали найти в этих местах такую гостиницу и будут ее рекламировать. Каким образом гостиница Ларсена вдруг отважилась подавать первоклассную лососину, и свиную грудинку, и малиновое варенье своим постояльцам? Разве что это было в связи с последними ночными похождениями господина Хольменгро. Да, разве что так! Ларс Манузльсен был отцом Даверданы, а Юлий, хозяин гостиницы, ее братом, может быть, они оба знали, на что могут отважиться.
Но Сегельфосс преобразился: это был уже не тихий и безгрешный Сегельфосс, каким он некогда был. Безгрешный? «Из Сегельфосса сделали всесветную яму, – говорил сам Ларс Мануэльсен, – и я пошлю об этом письмо моему сыну Лассену!» А тихий? Нет, здесь было не тихо, здесь совершалось многое, пусть в малом виде, и хотя местечко было маленькое, случались перевороты, роковые события.
Вот отпраздновали и праздник на острове у Теодора из Буа, тот самый праздник гагачьего пуха, который Теодор обмозговал в своей голове только для того, чтоб умалить и унизить праздник адвоката. Наконец пришло и его время. И уж если кто мог придумать сногсшибательный план праздника, так это Теодор. Но он отнюдь не собирался блеснуть на один день всем великолепием на пустынном острове, прежде всего его имя и его предприятие должны были засиять в местечке Сегельфосс, для этого он припас кое-что невиданное и неслыханное в этих местах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38