Нет, нельзя думать об этом. Она решилась на близость с ним в момент слабости, и больше это не должно повториться. Но испытанное ею блаженство стоило того, чтобы взять еще один грех на душу. Одно это восхитительное воспоминание значило для нее больше, чем тысяча ночей одиночества.
Резкий стук прервал ее размышления. Мэри села, прижав цветы к обнаженной груди.
– Кто там?
– Это я, – послышался ворчливый, хриплый голос. Обедайя. Она с ужасом посмотрела на дверь. Знает ли он, что произошло? Видел ли он Адама?
Она стала торопливо искать рубашку среди сбившихся простыней.
– Я не могу подойти к двери! – крикнула она. – Если ты подождешь внизу, я спущусь через несколько минут.
– Нет, мисс. У меня важное дело.
О Господи, ну почему он выбрал именно этот момент, чтобы упрямиться? И что может быть такого важного в столь ранний час?
Святые небеса! Он наверняка знает.
Мэри вскочила с постели. Ее вещи были в другой комнате, так что ничего другого не оставалось, как надеть смятую рубашку и пеньюар. Пальцы дрожали, застегивая пуговицы рубашки, которая сейчас казалась возмутительно откровенной.
Направившись к двери, она взглянула в зеркало и замерла, поразившись увиденному. Волосы бурными волнами ниспадали ей на плечи, губы алели, щеки раскраснелись. Вместо девической наивности в глазах светилась мудрость опытной женщины. Распутницы.
Мэри повернулась к зеркалу спиной. Она не позволит себе стыдиться своей любви к Адаму.
Сжав рукой полы пеньюара, она подошла к двери и решительно открыла ее.
В сумрачном коридоре стоял Обедайя в своей обычной ливрее светло-зеленого цвета. Нахмуренные брови делали его лицо еще мрачнее обычного.
– Я принес вам чай. – Он кивнул на поднос с фарфоровой посудой, подгоревший тост был намазан апельсиновым джемом.
Обедайя знал, что она терпеть не может апельсиновый джем. Он что, сердится на нее или просто не в настроении?
– Благодарю. – Она протянула руки к подносу, гадая, нет ли записки под тарелкой. Любовного письма от Адама. – Нет ли для меня послания?
Обедайя упрямо держался за ручки подноса.
– Никаких посланий.
Она тоже держалась за поднос.
– Но вы что-то говорили о срочном деле.
– Ваш завтрак – вот срочное дело, когда часы показывают пол-одиннадцатого.
– Одиннадцатого? – Мэри едва удержалась, чтобы не сказать, что никогда не спала так долго. – Боже, я, должно быть, устала. Спасибо, что принесли мне завтрак.
Какое-то мгновение каждый тянул поднос к себе, потом Обедайя открыл дверь плечом.
– Я поставлю его на стол.
И не успела она возразить, как он ввалился в комнату, прохромал к столу и с грохотом поставил поднос, так, что зазвенела посуда. Уперев волосатые кулаки в бока, он мрачно уставился на скомканные простыни.
– Похоже, вам есть что объяснить, юная мисс.
Смелость Мэри отступила перед лицом отеческого гнева Обедайи.
– Объяснить?
– Я вам не какой-то там юнец! – загремел Обедайя, тыча в нее пальцем. – Прошлой ночью вы кое-чего натворили, и я знаю, кто надоумил вас.
– 3…знаете?
– Ну да! Этот всемогущий герцог Сент-Шелдон. Я застал этого негодяя, когда он уходил в девять утра. В девять! Когда весь Лондон мог увидеть его, да проклянет Господь его душу!
Мэри почувствовала раскаяние, но отказалась поддаться ему.
– Прошу вас не говорить об Адаме в таком тоне!
– Адам, – с отвращением повторил слуга. – Вы так легко попались на его удочку. – Обедайя, хромая, обошел постель и сдернул простыню. – И вот доказательство – ваша девственная кровь.
В наступившей тишине слышен был лишь шум дождя. Пристыженная, Мэри посмотрела на небольшое пятно на простыне и прижала руки к пылающим щекам. Она даже не знала, что бывает кровь, хотя Адам и предупредил, что в первый раз женщина испытывает боль. Воспоминания вновь вспыхнули в ней – его невероятно интимные ласки, жгучая боль, когда он проник в ее лоно, а потом ощущение его плоти, сильной и жаркой, навсегда соединившей их.
– Я думал, вы не такая распущенная, как эта ваша легкомысленная сестра, – мрачно заявил слуга. – Что скажет ваш отец, узнав, что вы тоже выбрали Брентвелла? Что?
Да, отец будет в ужасе, когда узнает, что она поддалась искушению плоти. Он назовет это замечательное слияние тел греховным совокуплением. Острая боль потери пронзила Мэри. Адам может завтра отказаться от нее, но отец всегда останется отцом. Но теперь своим поступком она уничтожила все надежды на примирение с ним.
Ее встревоженный взгляд устремился к ландышам, грустно лежавшим на подушке, и она тяжело вздохнула, не желая, чтобы страхи и сожаления испортили волшебство минувшей ночи. Как можно стыдиться такой восхитительной близости? Сложив руки на груди, она посмотрела Обедайе прямо в глаза.
– Папины суровые принципы больше не имеют для меня силы. А может, и никогда не имели.
Внимательные голубые глаза слуги смягчились.
– Ах, девочка, да ведь вам обязательно нужно отцовское руководство. Мужчины вроде его светлости хотят только одного от женщины вашего положения. И вы преподнесли ему это на блюдечке.
– Адам не такой. Он изменился. Ведь он даже разрешил лорду Сирилу жениться на Джо. Он сам сказал мне об этом.
– Хм. И теперь вы думаете, что и герцог женится на вас. Да?
Мысль об этом сверкнула словно луч солнца сквозь грозовую тучу. Адам – ее муж? Она опустилась на постель и прижалась головой к столбику полога. Она могла бы жить его жизнью, родить ему детей, спать рядом с ним каждую ночь.
Виктор никогда не вызывал в ней таких желаний. С ним она все время чувствовала себя виноватой. А рядом с Адамом ее не тяготила мысль о темных грехах, она ощущала только непобедимый свет любви.
И все же – брак? Сможет ли он позволить себе ту же свободу выбора, которую он позволил брату? Может ли она сама пренебречь теми устоями, которыми руководствовалась всю жизнь?
Выйдя замуж за Адама, она стала бы герцогиней. Мысль эта показалась ей слишком фантастичной. Она никогда не сможет быть такой надменной, как его мать или леди Камилла. Насколько лучше было бы, если бы Адам был простолюдином! Если бы они жили в маленьком домике, заросшем плющом…
– Ну вот, опять вы размечтались, – заметил Обедайя. Она выпрямилась.
– Я просто задумалась.
– Ну да, вижу, – неодобрительно сказал он. – Ну что ж, значит, мне придется сообщить вам самое плохое. Только взгляните вот на это и скажите, благородный ли человек этот герцог.
Обедайя порылся в кармане и сунул ей в руки небольшую тетрадь.
Мэри провела кончиками пальцев по гладкому переплету.
– Что это?
– Дневник вашей сестры. Я нашел его на днях, он был засунут за тумбочку в ее спальне.
Дрожащими руками Мэри прижала к себе нежданное сокровище.
– А я даже и не подумала искать дневник. Джо никогда не любила писать.
– Ну тогда вас ждет сюрприз. Прочтите, что она написала четырнадцатого мая.
Мэри застыла.
– Вы читали дневник моей сестры?
Лицо Обедайи покрылось румянцем.
– Ну да, ради вашей же пользы. Хоть кто-то здесь должен иметь голову на плечах!
Его уклончивое объяснение озадачило Мэри, но, прежде чем она успела задуматься над этим, Обедайя заковылял прочь.
У двери он остановился и посмотрел на нее из-под насупленных бровей.
– Раз уж вашего отца тут нет, чтобы посоветовать, то я сам предупрежу вас. Как только он наградит вас ублюдком, его и след простынет.
Дверь захлопнулась. Дождь продолжал барабанить по стеклу, нарушая тишину. Мзри в изумлении прижала руки к животу. Боже милостивый! У нее может быть ребенок.
Незаконнорожденный.
Ее бабушку соблазнил граф и потом бросил. Она растила отца Мэри в нищете и умерла от болезни легких, когда ей было чуть больше двадцати лет.
Нет, она не станет сравнивать Адама с жестоким, неизвестным ей дедом. Адам слишком порядочен для того, чтобы отказаться от собственного ребенка. И он не откажется от нее. Теперь, когда он сошел с пьедестала, когда они стали так близки, он наверняка понял, как много она для него значит.
Спи, любовь моя.
Улыбка коснулась ее губ. Обедайя не прав. Ничто не изменит ее мнения об Адаме. Ничто.
Открыв дневник, она начала читать.
Настроение Адама, шагавшего к дверям конюшни, было таким же мрачным, как и тяжелые тучи, затянувшие небо. Сапоги были забрызганы грязью. Дождь бил в лицо, струйки стекали за воротник. В любом другом случае он отправил бы с запиской слугу, а сам сидел у горящего камина. Но сегодня какая-то беспокойная энергия не давала ему покоя.
Дверь в конюшню была открыта и подперта деревянным ведром. Внутри стоял полумрак. Знакомый запах кожи, соломы и навоза напомнил Адаму детство, когда ему запрещали здесь играть. А ему так хотелось укрыться в конюшне от скучных занятий греческим языком, математикой и географией. Как-то весенним днем Сирил уговорил его ослушаться отца, и они целый час с восторгом карабкались на кареты, раскачивались на канатах, свисавших со стропил. Пока их не застал Джон-кучер и не отправил к герцогу. Хотя Сирил честно взял на себя вину, выпороли Адама. Он был старше, он был наследник, чье поведение должно служить всем примером. Тот урок он хорошо усвоил и руководствовался им всю жизнь. До недавнего времени. Он окликнул кучера.
Массивный мужчина вышел из чулана, где хранилась упряжь. Держа в руке тряпку, он уставился на герцога, раскрыв рот, а потом поспешно бросился к нему, сдернув с головы шапку и прижав ее к груди.
– Ваша светлость, – пророкотал он. – Мне никто не велел подавать карету.
– Я пришел не затем, чтобы отчитывать тебя. Мне нужен твой совет, вот и все.
– Мой… совет?
Адам кивнул.
– Завтра на рассвете мне понадобятся три кареты для путешествия: одна для меня, одна для Фенвика и еще одна для Дьюи. Вместе с тобой у нас два кучера, так что тебе нужно будет найти третьего. Знаешь ли ты надежного человека, которого можно было бы нанять?
Слуга нервно мял шапку.
– Не нужно никого нанимать. Есть юный Уитби, если вам не нужен будет форейтор. Он справится с лошадьми. А куда вы поедете?
Адам и сам бы хотел знать это.
– В несколько мест на побережье. Я смогу сказать тебе точнее утром.
Кучер поклонился.
– Можете положиться на Джона-кучера, ваша светлость.
– Очень хорошо. – Адам направился к выходу. У двери он остановился и повернулся к человеку, служившему Брентвеллам почти двадцать лет. А до него был его отец, которого тоже по традиции звали Джон-кучер. – Могу я спросить, как тебя зовут?
Кучер, нагнувшийся за тряпкой, выпрямился, и его густые брови взмыли вверх.
– Джордж Крукс.
– У тебя есть семья, Крукс?
– Жена и шестеро детишек в Дербишире. – Его широкое лицо засветилось гордостью. – За ними нужен глаз да глаз. Каждый раз, когда я вижу их, они становятся все больше и больше. Растут, как сорняки.
Адам никогда не задумывался о том, что то время, которое Брентвеллы проводили в Лондоне – а это составляло несколько месяцев, – Круксу приходилось жить вдали от семьи. И также в те периоды, когда Адам или его мать гостили у друзей, ездили на воды или ежегодно объезжали свои владения. Во всех приличных домах было принято, чтобы слуги были преданными, не жаловались на долгий рабочий день семь дней в неделю. А тех, кто жаловался, увольняли.
Выйдя снова под дождь, Адам направился к дому. Он нарушит традицию, наймет еще слуг, чтобы каждый мог время от времени иметь выходной. Светское общество, несомненно, придет в ужас, но Мэри будет в восторге от его плана.
Мэри. Его пальцы сжали ручку задней двери. Холодные капли блестели на его волосах, лице, одежде, а внутри полыхали воспоминания о ее нежной коже, восторженных возгласах, о невероятном моменте, когда он вонзился в нее и они соединились – душой и телом. При свете дня его действия стали казаться ему невероятно поспешными и необдуманными. Он овладел девственницей. Но словно и этого было мало, он еще и растоптал ее нежное сердце.
Адам, я тоже тебя люблю.
Громче голоса разума в его памяти звенел ее голос. Удивительно, но ему снова хотелось услышать, как она шепчет эти слова. Он хотел этого с яростным желанием, затмевавшим голос рассудка. Он вспомнил, каким замечательным было пробуждение, когда он увидел рядом с собой Мэри. Это была первая ночь за многие годы, когда он так крепко спал, первое утро, когда он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Ему хотелось лежать там целую вечность, целовать и ласкать ее, вновь овладеть ею еще до того, как она проснется.
Его остановило запоздалое чувство благоразумия. Никогда раньше он не совершал ошибки и не оставался с женщиной до рассвета. Чем дольше он задерживался, тем сильнее была вероятность того, что кто-нибудь из знакомых заметит его. Он не столько боялся за себя, сколько за Мэри. Сплетни больно заденут ее.
И поэтому с огромной неохотой он оделся, тихо спустился по лестнице и вышел через заднюю дверь. Адам собирался уйти через калитку, но когда он шел через небольшой сад позади дома, его вдруг одолела непривычная для него сентиментальность. Мэри проснется одна, ей будет обидно и больно, может, даже горько. И он, не задумываясь, нарвал букет ландышей и, вернувшись в дом, положил их на ее подушку.
Теперь он ругал себя за этот порыв. Это был жест безумного романтика, неподобающий для человека его положения. А Мэри, с ее неопытностью, воспримет этот дар как знак его вечной преданности.
Нет, ему не следовало оставлять цветы. Они и так уже стали причиной его неприятностей.
Уйди он сразу, ему бы не пришлось столкнуться с Обедайей. Целая гамма чувств промелькнула на лице старого слуги – удивление, понимание, ярость. Он обрушил на Адама поток ругательств: «Ах ты, негодяй с черной душонкой! Ты надругался над невинным ангелом, ты, который не стоит того, чтобы вытирать ее туфли! Убирайся отсюда, пока у меня не появилось желание самому отправить тебя в ад. Убирайся и будь ты проклят!»
Никогда раньше Адам не сталкивался с непочтительным отношением со стороны слуг. И самым унизительным было то, что он не мог наказать Обедайю, потому что понимал: он заслужил все эти резкие слова.
Он никогда не сможет сделать Мэри своей женой. Сама мысль об этом была недопустимой. Он не мог себе позволить той свободы, которую имел его брат, потому что его положение требовало строгого следования общепринятым нормам.
Но он может предложить Мэри заботу о ней. Конечно, сначала она станет протестовать. Но он поклянется хранить ей верность. Он купит ей дом в Дербишире, с прекрасным садом, недалеко от герцогских владений, чтобы время от времени навещать ее. Когда она станет его невесткой, их отношения могут привести к некоторой неловкости. Но если они будут осторожны, она сможет быть счастлива в качестве его любовницы.
Уже сейчас его семя могло зародить в ней новую жизнь. Мысль о Мэри, носящей его ребенка, кормящей его грудью, зажгла в нем огонь неистового желания, но он подавил это чувство холодной рассудительностью. Он познакомит ее с тем, как избежать беременности, это лучше, чем награждать ее своими бастардами. Так будет благороднее. Тогда почему же ему так тошно?
Этот новый жизненный план означал, что ему придется отложить свою женитьбу по меньшей мере на несколько лет. Мать будет недовольна, но переживет это огорчение. А если леди Камилла не захочет ждать, ей придется найти себе другого мужа. Наступит день, когда ему нужно будет выбрать жену из своего круга и зачать наследника. Этот долг сейчас стал представляться ему тяжким бременем. Хуже того, это казалось просто немыслимым.
– Адам, мне нужно поговорить с тобой.
Герцогиня плыла по коридору, словно роскошная бригантина – ее плечи были расправлены, шелк платья нежно шелестел. Теперь, когда Сирил пошел на поправку, она выглядела абсолютно здоровой и полной энергии.
Адам вошел в библиотеку, где царило непривычное оживление. Фенвик стоял в центре огромной комнаты, распоряжаясь вереницей слуг, расставлявших вдоль стен ящики. Целая армия клерков сидела за столами, работая над документами. Адам вспомнил, что у него есть еще одно дело. Этим утром его человек доложил, что граф Питерборн покинул Лондон и отправился в свои владения на востоке графства Суссекс. Адам собирался узнать, не владеет ли стареющий лорд землями на побережье.
Герцогиня подошла к Адаму.
– Боже мой, что здесь происходит?
Адам пригладил влажные волосы, гадая, известно ли матушке, что его не было всю ночь. Слуги, конечно, обсуждали между собой его вид – мокрый, измятый и небритый. Герцогиня вполне могла узнать об этом от своей горничной.
– Эти люди изучают документы, которые я получил от правительства.
– Но зачем? И почему здесь?
Предвидя ее ярость, он сказал:
– Давай поговорим наедине.
Он проводил мать в свой кабинет. Это была уютная комната в темно-зеленых и коричневых тонах, по-мужски сдержанная в отличие от роскоши остального дома. На столе красного дерева были аккуратно расставлены перья и чернильницы, рядом помещался запирающийся на ключ ящик для документов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Резкий стук прервал ее размышления. Мэри села, прижав цветы к обнаженной груди.
– Кто там?
– Это я, – послышался ворчливый, хриплый голос. Обедайя. Она с ужасом посмотрела на дверь. Знает ли он, что произошло? Видел ли он Адама?
Она стала торопливо искать рубашку среди сбившихся простыней.
– Я не могу подойти к двери! – крикнула она. – Если ты подождешь внизу, я спущусь через несколько минут.
– Нет, мисс. У меня важное дело.
О Господи, ну почему он выбрал именно этот момент, чтобы упрямиться? И что может быть такого важного в столь ранний час?
Святые небеса! Он наверняка знает.
Мэри вскочила с постели. Ее вещи были в другой комнате, так что ничего другого не оставалось, как надеть смятую рубашку и пеньюар. Пальцы дрожали, застегивая пуговицы рубашки, которая сейчас казалась возмутительно откровенной.
Направившись к двери, она взглянула в зеркало и замерла, поразившись увиденному. Волосы бурными волнами ниспадали ей на плечи, губы алели, щеки раскраснелись. Вместо девической наивности в глазах светилась мудрость опытной женщины. Распутницы.
Мэри повернулась к зеркалу спиной. Она не позволит себе стыдиться своей любви к Адаму.
Сжав рукой полы пеньюара, она подошла к двери и решительно открыла ее.
В сумрачном коридоре стоял Обедайя в своей обычной ливрее светло-зеленого цвета. Нахмуренные брови делали его лицо еще мрачнее обычного.
– Я принес вам чай. – Он кивнул на поднос с фарфоровой посудой, подгоревший тост был намазан апельсиновым джемом.
Обедайя знал, что она терпеть не может апельсиновый джем. Он что, сердится на нее или просто не в настроении?
– Благодарю. – Она протянула руки к подносу, гадая, нет ли записки под тарелкой. Любовного письма от Адама. – Нет ли для меня послания?
Обедайя упрямо держался за ручки подноса.
– Никаких посланий.
Она тоже держалась за поднос.
– Но вы что-то говорили о срочном деле.
– Ваш завтрак – вот срочное дело, когда часы показывают пол-одиннадцатого.
– Одиннадцатого? – Мэри едва удержалась, чтобы не сказать, что никогда не спала так долго. – Боже, я, должно быть, устала. Спасибо, что принесли мне завтрак.
Какое-то мгновение каждый тянул поднос к себе, потом Обедайя открыл дверь плечом.
– Я поставлю его на стол.
И не успела она возразить, как он ввалился в комнату, прохромал к столу и с грохотом поставил поднос, так, что зазвенела посуда. Уперев волосатые кулаки в бока, он мрачно уставился на скомканные простыни.
– Похоже, вам есть что объяснить, юная мисс.
Смелость Мэри отступила перед лицом отеческого гнева Обедайи.
– Объяснить?
– Я вам не какой-то там юнец! – загремел Обедайя, тыча в нее пальцем. – Прошлой ночью вы кое-чего натворили, и я знаю, кто надоумил вас.
– 3…знаете?
– Ну да! Этот всемогущий герцог Сент-Шелдон. Я застал этого негодяя, когда он уходил в девять утра. В девять! Когда весь Лондон мог увидеть его, да проклянет Господь его душу!
Мэри почувствовала раскаяние, но отказалась поддаться ему.
– Прошу вас не говорить об Адаме в таком тоне!
– Адам, – с отвращением повторил слуга. – Вы так легко попались на его удочку. – Обедайя, хромая, обошел постель и сдернул простыню. – И вот доказательство – ваша девственная кровь.
В наступившей тишине слышен был лишь шум дождя. Пристыженная, Мэри посмотрела на небольшое пятно на простыне и прижала руки к пылающим щекам. Она даже не знала, что бывает кровь, хотя Адам и предупредил, что в первый раз женщина испытывает боль. Воспоминания вновь вспыхнули в ней – его невероятно интимные ласки, жгучая боль, когда он проник в ее лоно, а потом ощущение его плоти, сильной и жаркой, навсегда соединившей их.
– Я думал, вы не такая распущенная, как эта ваша легкомысленная сестра, – мрачно заявил слуга. – Что скажет ваш отец, узнав, что вы тоже выбрали Брентвелла? Что?
Да, отец будет в ужасе, когда узнает, что она поддалась искушению плоти. Он назовет это замечательное слияние тел греховным совокуплением. Острая боль потери пронзила Мэри. Адам может завтра отказаться от нее, но отец всегда останется отцом. Но теперь своим поступком она уничтожила все надежды на примирение с ним.
Ее встревоженный взгляд устремился к ландышам, грустно лежавшим на подушке, и она тяжело вздохнула, не желая, чтобы страхи и сожаления испортили волшебство минувшей ночи. Как можно стыдиться такой восхитительной близости? Сложив руки на груди, она посмотрела Обедайе прямо в глаза.
– Папины суровые принципы больше не имеют для меня силы. А может, и никогда не имели.
Внимательные голубые глаза слуги смягчились.
– Ах, девочка, да ведь вам обязательно нужно отцовское руководство. Мужчины вроде его светлости хотят только одного от женщины вашего положения. И вы преподнесли ему это на блюдечке.
– Адам не такой. Он изменился. Ведь он даже разрешил лорду Сирилу жениться на Джо. Он сам сказал мне об этом.
– Хм. И теперь вы думаете, что и герцог женится на вас. Да?
Мысль об этом сверкнула словно луч солнца сквозь грозовую тучу. Адам – ее муж? Она опустилась на постель и прижалась головой к столбику полога. Она могла бы жить его жизнью, родить ему детей, спать рядом с ним каждую ночь.
Виктор никогда не вызывал в ней таких желаний. С ним она все время чувствовала себя виноватой. А рядом с Адамом ее не тяготила мысль о темных грехах, она ощущала только непобедимый свет любви.
И все же – брак? Сможет ли он позволить себе ту же свободу выбора, которую он позволил брату? Может ли она сама пренебречь теми устоями, которыми руководствовалась всю жизнь?
Выйдя замуж за Адама, она стала бы герцогиней. Мысль эта показалась ей слишком фантастичной. Она никогда не сможет быть такой надменной, как его мать или леди Камилла. Насколько лучше было бы, если бы Адам был простолюдином! Если бы они жили в маленьком домике, заросшем плющом…
– Ну вот, опять вы размечтались, – заметил Обедайя. Она выпрямилась.
– Я просто задумалась.
– Ну да, вижу, – неодобрительно сказал он. – Ну что ж, значит, мне придется сообщить вам самое плохое. Только взгляните вот на это и скажите, благородный ли человек этот герцог.
Обедайя порылся в кармане и сунул ей в руки небольшую тетрадь.
Мэри провела кончиками пальцев по гладкому переплету.
– Что это?
– Дневник вашей сестры. Я нашел его на днях, он был засунут за тумбочку в ее спальне.
Дрожащими руками Мэри прижала к себе нежданное сокровище.
– А я даже и не подумала искать дневник. Джо никогда не любила писать.
– Ну тогда вас ждет сюрприз. Прочтите, что она написала четырнадцатого мая.
Мэри застыла.
– Вы читали дневник моей сестры?
Лицо Обедайи покрылось румянцем.
– Ну да, ради вашей же пользы. Хоть кто-то здесь должен иметь голову на плечах!
Его уклончивое объяснение озадачило Мэри, но, прежде чем она успела задуматься над этим, Обедайя заковылял прочь.
У двери он остановился и посмотрел на нее из-под насупленных бровей.
– Раз уж вашего отца тут нет, чтобы посоветовать, то я сам предупрежу вас. Как только он наградит вас ублюдком, его и след простынет.
Дверь захлопнулась. Дождь продолжал барабанить по стеклу, нарушая тишину. Мзри в изумлении прижала руки к животу. Боже милостивый! У нее может быть ребенок.
Незаконнорожденный.
Ее бабушку соблазнил граф и потом бросил. Она растила отца Мэри в нищете и умерла от болезни легких, когда ей было чуть больше двадцати лет.
Нет, она не станет сравнивать Адама с жестоким, неизвестным ей дедом. Адам слишком порядочен для того, чтобы отказаться от собственного ребенка. И он не откажется от нее. Теперь, когда он сошел с пьедестала, когда они стали так близки, он наверняка понял, как много она для него значит.
Спи, любовь моя.
Улыбка коснулась ее губ. Обедайя не прав. Ничто не изменит ее мнения об Адаме. Ничто.
Открыв дневник, она начала читать.
Настроение Адама, шагавшего к дверям конюшни, было таким же мрачным, как и тяжелые тучи, затянувшие небо. Сапоги были забрызганы грязью. Дождь бил в лицо, струйки стекали за воротник. В любом другом случае он отправил бы с запиской слугу, а сам сидел у горящего камина. Но сегодня какая-то беспокойная энергия не давала ему покоя.
Дверь в конюшню была открыта и подперта деревянным ведром. Внутри стоял полумрак. Знакомый запах кожи, соломы и навоза напомнил Адаму детство, когда ему запрещали здесь играть. А ему так хотелось укрыться в конюшне от скучных занятий греческим языком, математикой и географией. Как-то весенним днем Сирил уговорил его ослушаться отца, и они целый час с восторгом карабкались на кареты, раскачивались на канатах, свисавших со стропил. Пока их не застал Джон-кучер и не отправил к герцогу. Хотя Сирил честно взял на себя вину, выпороли Адама. Он был старше, он был наследник, чье поведение должно служить всем примером. Тот урок он хорошо усвоил и руководствовался им всю жизнь. До недавнего времени. Он окликнул кучера.
Массивный мужчина вышел из чулана, где хранилась упряжь. Держа в руке тряпку, он уставился на герцога, раскрыв рот, а потом поспешно бросился к нему, сдернув с головы шапку и прижав ее к груди.
– Ваша светлость, – пророкотал он. – Мне никто не велел подавать карету.
– Я пришел не затем, чтобы отчитывать тебя. Мне нужен твой совет, вот и все.
– Мой… совет?
Адам кивнул.
– Завтра на рассвете мне понадобятся три кареты для путешествия: одна для меня, одна для Фенвика и еще одна для Дьюи. Вместе с тобой у нас два кучера, так что тебе нужно будет найти третьего. Знаешь ли ты надежного человека, которого можно было бы нанять?
Слуга нервно мял шапку.
– Не нужно никого нанимать. Есть юный Уитби, если вам не нужен будет форейтор. Он справится с лошадьми. А куда вы поедете?
Адам и сам бы хотел знать это.
– В несколько мест на побережье. Я смогу сказать тебе точнее утром.
Кучер поклонился.
– Можете положиться на Джона-кучера, ваша светлость.
– Очень хорошо. – Адам направился к выходу. У двери он остановился и повернулся к человеку, служившему Брентвеллам почти двадцать лет. А до него был его отец, которого тоже по традиции звали Джон-кучер. – Могу я спросить, как тебя зовут?
Кучер, нагнувшийся за тряпкой, выпрямился, и его густые брови взмыли вверх.
– Джордж Крукс.
– У тебя есть семья, Крукс?
– Жена и шестеро детишек в Дербишире. – Его широкое лицо засветилось гордостью. – За ними нужен глаз да глаз. Каждый раз, когда я вижу их, они становятся все больше и больше. Растут, как сорняки.
Адам никогда не задумывался о том, что то время, которое Брентвеллы проводили в Лондоне – а это составляло несколько месяцев, – Круксу приходилось жить вдали от семьи. И также в те периоды, когда Адам или его мать гостили у друзей, ездили на воды или ежегодно объезжали свои владения. Во всех приличных домах было принято, чтобы слуги были преданными, не жаловались на долгий рабочий день семь дней в неделю. А тех, кто жаловался, увольняли.
Выйдя снова под дождь, Адам направился к дому. Он нарушит традицию, наймет еще слуг, чтобы каждый мог время от времени иметь выходной. Светское общество, несомненно, придет в ужас, но Мэри будет в восторге от его плана.
Мэри. Его пальцы сжали ручку задней двери. Холодные капли блестели на его волосах, лице, одежде, а внутри полыхали воспоминания о ее нежной коже, восторженных возгласах, о невероятном моменте, когда он вонзился в нее и они соединились – душой и телом. При свете дня его действия стали казаться ему невероятно поспешными и необдуманными. Он овладел девственницей. Но словно и этого было мало, он еще и растоптал ее нежное сердце.
Адам, я тоже тебя люблю.
Громче голоса разума в его памяти звенел ее голос. Удивительно, но ему снова хотелось услышать, как она шепчет эти слова. Он хотел этого с яростным желанием, затмевавшим голос рассудка. Он вспомнил, каким замечательным было пробуждение, когда он увидел рядом с собой Мэри. Это была первая ночь за многие годы, когда он так крепко спал, первое утро, когда он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Ему хотелось лежать там целую вечность, целовать и ласкать ее, вновь овладеть ею еще до того, как она проснется.
Его остановило запоздалое чувство благоразумия. Никогда раньше он не совершал ошибки и не оставался с женщиной до рассвета. Чем дольше он задерживался, тем сильнее была вероятность того, что кто-нибудь из знакомых заметит его. Он не столько боялся за себя, сколько за Мэри. Сплетни больно заденут ее.
И поэтому с огромной неохотой он оделся, тихо спустился по лестнице и вышел через заднюю дверь. Адам собирался уйти через калитку, но когда он шел через небольшой сад позади дома, его вдруг одолела непривычная для него сентиментальность. Мэри проснется одна, ей будет обидно и больно, может, даже горько. И он, не задумываясь, нарвал букет ландышей и, вернувшись в дом, положил их на ее подушку.
Теперь он ругал себя за этот порыв. Это был жест безумного романтика, неподобающий для человека его положения. А Мэри, с ее неопытностью, воспримет этот дар как знак его вечной преданности.
Нет, ему не следовало оставлять цветы. Они и так уже стали причиной его неприятностей.
Уйди он сразу, ему бы не пришлось столкнуться с Обедайей. Целая гамма чувств промелькнула на лице старого слуги – удивление, понимание, ярость. Он обрушил на Адама поток ругательств: «Ах ты, негодяй с черной душонкой! Ты надругался над невинным ангелом, ты, который не стоит того, чтобы вытирать ее туфли! Убирайся отсюда, пока у меня не появилось желание самому отправить тебя в ад. Убирайся и будь ты проклят!»
Никогда раньше Адам не сталкивался с непочтительным отношением со стороны слуг. И самым унизительным было то, что он не мог наказать Обедайю, потому что понимал: он заслужил все эти резкие слова.
Он никогда не сможет сделать Мэри своей женой. Сама мысль об этом была недопустимой. Он не мог себе позволить той свободы, которую имел его брат, потому что его положение требовало строгого следования общепринятым нормам.
Но он может предложить Мэри заботу о ней. Конечно, сначала она станет протестовать. Но он поклянется хранить ей верность. Он купит ей дом в Дербишире, с прекрасным садом, недалеко от герцогских владений, чтобы время от времени навещать ее. Когда она станет его невесткой, их отношения могут привести к некоторой неловкости. Но если они будут осторожны, она сможет быть счастлива в качестве его любовницы.
Уже сейчас его семя могло зародить в ней новую жизнь. Мысль о Мэри, носящей его ребенка, кормящей его грудью, зажгла в нем огонь неистового желания, но он подавил это чувство холодной рассудительностью. Он познакомит ее с тем, как избежать беременности, это лучше, чем награждать ее своими бастардами. Так будет благороднее. Тогда почему же ему так тошно?
Этот новый жизненный план означал, что ему придется отложить свою женитьбу по меньшей мере на несколько лет. Мать будет недовольна, но переживет это огорчение. А если леди Камилла не захочет ждать, ей придется найти себе другого мужа. Наступит день, когда ему нужно будет выбрать жену из своего круга и зачать наследника. Этот долг сейчас стал представляться ему тяжким бременем. Хуже того, это казалось просто немыслимым.
– Адам, мне нужно поговорить с тобой.
Герцогиня плыла по коридору, словно роскошная бригантина – ее плечи были расправлены, шелк платья нежно шелестел. Теперь, когда Сирил пошел на поправку, она выглядела абсолютно здоровой и полной энергии.
Адам вошел в библиотеку, где царило непривычное оживление. Фенвик стоял в центре огромной комнаты, распоряжаясь вереницей слуг, расставлявших вдоль стен ящики. Целая армия клерков сидела за столами, работая над документами. Адам вспомнил, что у него есть еще одно дело. Этим утром его человек доложил, что граф Питерборн покинул Лондон и отправился в свои владения на востоке графства Суссекс. Адам собирался узнать, не владеет ли стареющий лорд землями на побережье.
Герцогиня подошла к Адаму.
– Боже мой, что здесь происходит?
Адам пригладил влажные волосы, гадая, известно ли матушке, что его не было всю ночь. Слуги, конечно, обсуждали между собой его вид – мокрый, измятый и небритый. Герцогиня вполне могла узнать об этом от своей горничной.
– Эти люди изучают документы, которые я получил от правительства.
– Но зачем? И почему здесь?
Предвидя ее ярость, он сказал:
– Давай поговорим наедине.
Он проводил мать в свой кабинет. Это была уютная комната в темно-зеленых и коричневых тонах, по-мужски сдержанная в отличие от роскоши остального дома. На столе красного дерева были аккуратно расставлены перья и чернильницы, рядом помещался запирающийся на ключ ящик для документов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33