Остаток ночи она провела скорчившись в кресле. Она ненавидела его и боялась, что откроются раны в ее душе, о которых она уже начала забывать.
— Действительно, меня попросили помочь ухаживать за ним, — наконец произнесла Кэт, понимая, что Мелани все равно потребует ответа. Она потупила взор и вздохнула: — Миссис Тремэйн, я не думаю, что это действительно…
— Заткнись, девка! — Мелани подскочила вплотную к Кэт, не сводя с нее ненавидящего взгляда. Ее полные груди, казалось, вот-вот выскочат из туго обтягивающего лифа. — Никого не интересует, что ты думаешь. Я желаю знать, что ты делала с Люсьеном. Ну, рассказывай! Ты откинула простыню и его беззащитное тело открылось перед твоим похотливым взором? Да, да, наверняка ты сделала это. И тебе нравилось это, верно? Даже такая девка, как ты, способна понять, что это не простой мужчина. И с чего же ты начала, мисс Харвей? Ты намылила его мускулистую грудь… Ты прикоснулась к его животу, а потом полезла все ниже, ниже, пока не поднялся и не напрягся его…
Мойна произнесла возле дверей:
— Мисс Мелани.
Кэт, у которой к горлу подступила тошнота, преодолела первый порыв бежать отсюда, бежать без оглядки и смогла отвести испуганный взор от безумных глаз Мелани, от ее влажного рта. Она поспешила отойти в угол комнаты.
— Мисс Мелани! — повторила Мойна. — Что вы делаете здесь наверху?
— Мойна, я и не слышала, как ты вошла, — защебетала Мелани, снова улыбаясь как дитя и обнимая за плечи свою тощую служанку. — Господи, прости, ты меня так напугала. Я как раз выговаривала Кэт, умоляя ее получше присматривать за моим ненаглядным Нодди. Мать нельзя попрекать тем, что она чересчур печется о своем ребенке, правда?
Кэт украдкой из-под ресниц глянула на служанку.
Уродливое лицо Мойны ничего не выражало.
— Мисс Мелани, — размеренно повторила она. — Я приготовила то питье, что вы хотели. Оно там, внизу, в вашей комнате. Вам лучше пойти туда со мною прямо сейчас.
Носик Мелани дернулся, кончик розового язычка облизал губы. Как хищник, почуявший жертву, подумала Кэт.
— То самое, про которое я говорила, Мойна? То самое, что и на прошлой неделе? О, значит, оно поможет мне от головной боли. Ох, милая Мойна. Конечно же я пойду с тобою. Как это ужасно с моей стороны заставлять тебя карабкаться за мной сюда по этим крутым лестницам.
Кэт постаралась придать своему лицу безучастное выражение, когда Мойна напоследок вперила в нее взор, выпустив из комнаты свою хозяйку. Все в доме полагали, что Мелани держит в руках Эдмунда Тремэйна и весь Тремэйн-Корт. Кэт знала, что это необходимо. Она молода, у нее нет средств к существованию, и вовсе не в ее интересах что-то менять в Тремэйн-Корте.
Все, что она может сделать, — как можно лучше заботиться о Нодди из благодарности к его отцу, который помог ей в критическую минуту. Кроме порученного ее попечению ребенка, это был единственный человек, который за последнее время вызвал у нее теплое чувство.
ГЛАВА 4

…Ад — я сам. На дне
Сей пропасти — иная ждет меня,
Зияя глубочайшей глубиной,
Грозя пожрать. Ад по сравненью с ней
И все застенки Ада Небесами
Мне покажутся…
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Залитый лунным светом сад был скован зимним холодом — как и Памела, когда он нашел ее, лежащую у подножия холма. Эдмунд шагал, стараясь согреться, сопровождаемый своей любимой гончей.
Последние дни он избегал посещений больного после того, как Мойна сообщила ему, что пациент все чаще приходит в себя. Он хотел бы зайти к нему и постараться объяснить, что произошло в то время, когда Люсьен сражался на Полуострове, хотя бы для того, чтобы облегчить собственную душу — ведь Люсьен оказался без вины виноватым.
Однако он не позволял себе этого: если Люсьен плохо знал своего «отца», то Эдмунд хорошо знал своего «сына» и понимал, что Люсьен покинет этот дом, как только сможет встать с постели, если ему сообщить всю правду.
Укутавшись поглубже в воротник шубы, Эдмунд медленно продолжал путь по выложенной кирпичом дорожке, вспоминая, как любила Памела ухаживать за этим садом.
Памела. Его дорогая жена. Его жизнь.
Люсьен. Его любимый сын. Его надежда на бессмертие.
Вся его жизнь оказалась обманом, ужасным, невыносимым обманом.
Ну почему бы Памеле не солгать? Ведь тогда они могли бы по-прежнему жить все вместе, радуясь благополучному возвращению Люсьена из Испании. Ее ложь спасла бы его, и он смог бы жить.
А теперь, зная правду, он жить не может.
Памела настояла на том, что должна рассказать все до конца, когда он застал ее с пачкой писем в руках, — она, казалось, даже обрадовалась, что ее поймали с поличным, и в доказательство показала даже маленькую красочную миниатюру того француза, чьим сыном был Люсьен. Но она любила своего мужа, клялась Памела, стоя на коленях и обливаясь слезами, а Эдмунд оттолкнул протянутые к нему руки и выскочил прочь из дому, чтобы пережить свою ярость и боль в этом саду.
Когда же он овладел собой и вернулся, оказалось, что Памела сбежала из дому. А вскоре с Пролива налетел ураган с ледяным дождем.
Когда он наконец разыскал ее, она была уже так простужена, что скончалась через три дня, несмотря на самоотверженный уход Мойны.
— О Боже! — простонал он, без сил рухнув на каменную скамью. — Зачем, Памела? Зачем?
Он спрятал лицо в ладони, его рассудок горел, терзаемый воспоминаниями. Не тогда ли его горе переросло в ненависть? Он чувствовал себя совершенно убитым: сперва безжалостной правдой, открытой Памелой, а потом ее смертью, уничтожившей последнюю надежду на то, что можно спасти хоть что-то из их поруганного брака.
Не потому ли он желал смерти Люсьену, что ему казалось, что смерть эта освободит его от прошлого и он сможет начать новую жизнь?
А теперь еще и Мелани. Красивая, бездушная, самовлюбленная Мелани. Она тоже оказалась пострадавшей. Ведь она не раз повторяла, что, обручившись с ублюдком-бастардом без гроша за душою, погубила свое будущее. Что еще могла сделать сирота, присланная в Тремэйн-Корт своим женихом, чтобы спасти себя?
Эдмунд потряс головой, вспомнив ту ночь, когда Мелани предложила ему в утешение собственное тело. О, какой же она оказалась расчетливой сучкой, понимал он теперь: она продалась ему, как проститутка.
— И как чертовски жаль, что ее расчет оказался верен, — громко произнес Эдмунд, почесывая за ушами у собаки. — Она продала бастарда, чтобы заполучить дурака, дружище, а свое тело — чтобы приобрести благополучие.
Гончая заскулила и толкнула головой ногу Эдмунда, желая вернуться на свой уютный теплый коврик в кабинете.
Эдмунд поднялся и двинулся в обратный путь.
— Даже если бы не было Нодди, даже если бы я вовремя пришел в себя и успел вышвырнуть ее вон, я все равно не смог бы разубедить Люсьена, что его дорогая Мелани — ангел во плоти, — объяснял он своей равнодушной слушательнице. — Но я был слеп, меня ослепило мое горе, ненависть, отчаяние и гордыня. И в результате — этот непростительный поступок. Я обязан рассказать ему правду, но как убедить его, что Мелани — не жертва, а хищница? Мелани — это мое проклятье, а не Люсьена. Пусть он потерял мать, наследство, имя — но, по крайней мере, я спас сына Памелы от Мелани. Боже милостивый, пошли ему здоровье, чтобы он смог поскорее покинуть это место.
Эдмунд замедлил шаг и взглянул на северное крыло дома. И вдруг заметил слабый свет, двигающийся за окнами. Кто-то ходил там со свечой. Он видел как пятнышко света то исчезает на миг, то вновь появляется в соседнем окне. А ведь он был уверен, что все обитатели Тремэйн-Корта давным-давно спят.
И вдруг он все понял. Кто другой мог бы разгуливать там со свечой? Разумеется, это была Мелани!
Эдмунд пустился бежать, чтобы застигнуть ее там, но через несколько шагов упал, больно ударившись коленями об обледеневшие камни. Собака скулила и тянула его за шубу, но внезапный приступ слабости не давал ему встать.
Эдмунду казалось, что голова его раскалывается: острая боль билась в висках, колени дрожали и подгибались.
Он оперся о камни, привалившись плечом к теплому боку собаки, и смотрел, как пламя свечи в последний раз мигнуло в конце коридора и пропало.
— Не могу. Боже, помоги мне, я не могу! Я до конца вынужден праздновать труса. Бедный Люсьен! Мое любимое дитя, дитя Памелы. И как только я мог поверить в то, что моя любовь к нему умерла?
Несколько минут спустя приступ слабости прошел, он поднялся на ноги и медленно, нерешительно заковылял в сторону дома.
— Как я превратился в такую развалину? Теперь Мелани придет к нему первой и скажет ему все, что он хочет услышать, и все извратит. Но впрочем, Люсьен не дурак. Он умеет слышать и то, о чем молчат. Боже милостивый, помоги мне сделать то, что я должен, и только бы он выслушал меня внимательно.
Кэт накинула одеяло себе на плечи, собираясь провести еще одну бессонную ночь у постели Люсьена.
В последнее время он был спокоен и все время спал. Мойна сказала ей, что днем, когда он не спит, то пребывает в полном сознании, и это радовало и беспокоило старуху, которая сказала ей, что боится, как бы его вскоре не выставили из дому.
Нынешняя ночь, сказала ей Мойна, будет последней, когда ей придется дежурить у его постели. Кэт обрадовалась этому, и не только оттого, что сможет наконец выспаться. Она боялась слишком привязаться к этому человеку, который даже не замечал ее присутствия.
Люсьен Тремэйн своей беспомощностью чем-то напоминал ей Нодди, и эта беззащитность тронула ее сердце — хотя она полагала, что в ней давно умерли подобные чувства. И от этого она еще меньше желала связывать себя с обитателями Тремэйн-Корта. Ей предстоит покинуть усадьбу, как только она перестанет быть нужной Нодди.
— И Эдмунду, — с чувством призналась Кэт сама себе. — Он помог мне подняться, когда я была на самом краю пропасти, и я не могу презирать его за его слабость. А тут еще этот незаконнорожденный со своими переживаниями по поводу матери и «дорогой Мелани». И больше всего в этой истории мне жаль старика.
Она насмешливо фыркнула.
— Совершенно очевидно, что нет никакой справедливости в этом мире. Богатые имеют власть, а бедные вынуждены исполнять все их прихоти. — Она вдруг настороженно обернулась к двери. — А это еще что?
Снаружи послышалось легкое царапанье, словно кто-то пытался повернуть ручку ее двери. Кэт замерла от ужаса, хотя прекрасно знала, что замок заперт. Было лишь одно условие, на котором она настояла, переехав в Тремэйн-Корт: в ее дверь врежут замок и ключ будет только у нее. У Эдмунда Тремэйна хватило великодушия не требовать объяснения.
Дождавшись, когда звук шагов удалился, Кэт сама неслышно отперла замок и выглянула в коридор.
— Что это? — еле слышно прошептала она. — Уж не наша ли это миссис святоша почти нагишом крадется по коридору со свечкой? Что это вы опять заявились сюда в такое время? Тот рослый молодой лакей удрал уже две недели назад. Или вы так скоро успели найти новую жертву?
Кэт отпрянула в комнату, увидев, что хозяйка остановилась у третьей двери и собирается оглянуться. А когда Кэт отважилась снова выглянуть, она заметила, как мелькнул подол ночной рубашки в дверях комнаты, где спал Люсьен.
Она почувствовала, как ее лицо стягивает та непроницаемая маска, к которой она так привыкла за последнее время.
— Эта сука готова сношаться даже с трупом, если под рукой больше никого нет.
Она понаблюдала еще несколько минут, гадая, вышвырнет ее Люсьен или нет, однако дверь оставалась закрытой.
— Ага, отлично, — разочарованно пробормотала она, запирая дверь, — стало быть, джентльмен решил принять посетительницу. И если он затянет ее к себе в постель, она не будет жаловаться. Его, конечно, можно пожалеть, но вода в сообщающихся сосудах всегда на одном уровне — даже если это вода грязная.
Она снова улеглась, не в силах побороть необъяснимую грусть.
— И чего я так беспокоюсь? Мне-то что за дело, пусть себе трахаются хоть ночь напролет. — Кэт невольно отвернулась к стенке и натянула одеяло на голову. — Только пусть при этом не очень вопят от счастья.
Снова он грезил, и грезы его были темные, мрачные: о войне, о Гарте, о тех ужасных неделях после ранения.
В других грезах он постоянно бежал домой, ни на шаг не приближаясь. Эти были самыми тяжелыми. Он тратил последние силы, пытаясь объяснить эти видения Мойне, но безуспешно. Она лишь вливала ему в рот очередную порцию лекарства.
Ему показалось, что его лба коснулась чья-то прохладная рука, которая затем скользнула ниже и принялась расстегивать ворот его сорочки. Если это снова был сон — он отличался от прежних тем, что был приятен. Пожалуй, теперь он даже предпочел бы не просыпаться.
— Мелани? — прохрипел он, и горло его свело судорогой.
— Да, милый, это твоя Мелани. Я ждала вечность, чтобы повидаться с тобой. Они не пускали меня, ты знаешь, иначе я не отходила бы от тебя ни днем ни ночью, я бы ухаживала за тобой. Слава Богу, ты дома, мой дорогой.
Он почувствовал, как сильно забилось у него сердце. Неужели это не сон? Или он откроет глаза и снова увидит ту грязную оборванную испанку, которая вливала в него какое-то зелье? Нет, не может быть. Это не испанка. Ведь он теперь не на Полуострове, а в Тремэйн-Корте. Значит, он опять увидит эти странные серые глаза — колдовские, непроницаемые, видевшие его, казалось, насквозь.
— Милый? Открой же глаза. Разве ты не хочешь меня увидеть? Мойна сказала, что тебе сегодня намного лучше.
Мойна? Да, теперь он вспомнил. Это не сон. Он находится дома. По его телу пробежала дрожь. Он должен попытаться, он должен узнать. Его зубы скрипнули, а руки сжались в кулаки. Медленно, вознося безмолвные молитвы, он открыл глаза — и сердце замерло в груди.
— О Боже! О, всеблагой Иисус… Мелани!
— Да, милый, да. Это твоя Мелани. Добро пожаловать домой, любовь моя. — Мягкие губы Мелани приникли к его губам, и Люсьен привлек ее к себе, наслаждаясь ее податливостью. Ее полные груди прижались к его груди, ее рот был точь-в-точь таким, как он помнил: жгучим, зовущим, обещающим.
Когда их первый, бесконечный поцелуй прервался, он все еще держал ее в объятиях, жадно глотая воздух.
— Благодарю тебя, Господи… благодарю тебя. Мелани! Я думал, это кошмар. Просто очередной проклятый кошмар. Ах, моя дорогая, у меня были такие ужасные сны. И я почти ничего не помню. Долго я уже дома?
— Тс-с-с, милый, совсем ни к чему тратить время на разговоры. Не сейчас. Позволь мне поскорее избавиться от этой дурацкой рубашки, и я смогу наконец встретить тебя как надо.
Встретить? Да, именно здесь — провал в памяти. Его возвращение. Он был так измучен, что, наверное, потерял сознание, как только сошел с лошади.
Соскочив с кровати, Мелани мигом скинула рубашку. Люсьен наслаждался совершенством ее тела, нежно-золотистой кожей, блеснувшей в свете свечи, она скользнула к нему под одеяло.
— Ну вот, так-то лучше. Словно ты никуда и не уезжал. Ох, как же я соскучилась по тебе, дорогой. Ты пока лежи спокойно, Мелани сама позаботится о тебе. О, как это было долго. М-м-м, ты такой чудный. С тобой я забываю, что я — леди, дорогой. И как только ты мог причинить своей Мелли такие ужасные мучения?
Люсьен молчал, он не мог говорить. Он весь напрягся, когда ее нежные ручки пробежались по его телу под одеялом, подняли подол его ночной сорочки и принялись описывать легкие, возбуждающие круги вокруг живота. Ее влажный рот разыскал и обхватил его член, ее язык, зубы и губы принялись за колдовскую работу, будто желая съесть его.
Это нехорошо. Он ждал этого, он желал этого, он дрался за это, прокладывая себе путь домой обратно из преисподней, но это было нехорошо. Нерешительно заставив Мелани подняться, он крепко прижал ее к груди, задыхаясь и обливаясь потом.
— Мелани, дорогая… Ты чудесная, я даже надеяться на такое не смел, ни один мужчина не станет желать лучшего. Я хочу тебя, правда хочу, но…
Он смотрел, загипнотизированный, как ее розовый язычок облизывает влажные губы, в то время как она плотно прижималась к нему всем телом. Похоже, что она не слышала его слов.
— Не надо извиняться, мой милый. Позволь мне помочь тебе. Никто не любит Мелани так, как ты. — Она захихикала, скорее истерично, чем радостно. — И уж конечно, совсем не так, как этот липучий Эдмунд. Он такой старый, мой дорогой, кожа у него дряблая и вся в морщинах. Не то что у тебя. Ты такой сильный, такой могучий, такой горячий. Ха, видишь? Ты соскучился по своей Мелани. Я теперь чувствую это. Как ты давишь мне на живот!
Она поднялась на колени, стараясь протиснуться у него между бедер.
— Вот так, милый, ты только позволь мне помочь тебе.
Люсьен продолжал наблюдать за тем, как она елозит по нему, стараясь оседлать его, как жеребца, и пустить галопом. Он хотел ее, он страстно ее хотел, но что-то удерживало его — и вовсе не физическое измождение.
Его ослабевший рассудок медленно продирался сквозь паутину слов, пытаясь понять собственную нерешительность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43