Но сейчас, в эту самую минуту, проклятая Мелани! Почему она не потрудилась все толком объяснить ему? И почему он был так неосторожен, зная, насколько Мелани безрассудна? И пусть даже она едва соображает от своего зелья — как ей хватило глупости дать леди Саусклифф его адрес? Ведь эта бесцеремонная особа явилась утром прямо к нему в коттедж! Она весьма снисходительно пояснила, что в полученном ею приглашении упоминается о том, что в самом поместье едва ли хватит места для всех прибывающих на званый вечер гостей и что «милый друг Мелани господин граф был настолько любезен, что предложил к ее услугам свой коттедж». Безмозглая баба вполне могла разнести это по всему Лондону, прежде чем отправиться сюда.
Тупая идиотка Мелани! Разве эта сука не знает правил? Мудрая птица никогда не гадит в своем гнезде.
Гай понимал, что повязка на глазу делает его чересчур приметным и запоминающимся. Ему остается лишь уповать на то, что кучер наемного экипажа сгинет в лондонских трущобах, а пока его разыщут, Гай успеет покончить со своим делом здесь и вернуться во Францию. А тем временем пусть пока все будет тихо. Вот только леди Саусклифф никогда не попадет на этот званый вечер, на который собиралась.
Но ему это не нравится. Ему это совершенно не нравится. Такие планы нужно составлять аккуратно и подробно, продумывать до последних мелочей и так же аккуратно воплощать в жизнь. В предлагаемом ему теперь плане была поспешность, и это очень его беспокоило. Он продолжал мерить шагами свой тесный кабинет, мысленно прокручивая заново те немногие меры безопасности, которые успел предпринять.
Он успел отпустить своих немногочисленных слуг на целых четыре дня, но все же мальчишка для поручений, личный лакей, повар и вечно сующая куда не надо свой нос горничная наверняка успели заметить леди Саусклифф, прежде чем он успел затащить ее в одну из комнат под предлогом того, что ей срочно требуется отдых перед званым обедом в Тремэйн-Корте. Хотя на самом деле этот званый обед состоится лишь дней через пять. Но она этого не знает и уж никогда не узнает.
Наличие у леди Саусклифф собственной служанки перестало быть проблемой уже час назад. Когда стемнеет, ему не составит труда избавиться от тела, тем более что ночи сейчас безлунные. В короткое время Пролив так обработает ее останки, что ее не сможет узнать даже родная мать.
Он налил себе бренди, не столько оттого, что хотел пить, сколько чтобы успокоить напряженные нервы. Он видел достаточно смертей во время Революции и в последовавшие за ней годы. Эта служанка не была для него человеком — просто непредвиденной проблемой, которую он уже разрешил.
Он навестил Мелани еще до полудня и обнаружил, что она далеко не в лучшем состоянии. На одной руке была повязка, и она прихрамывала. Что-то случилось прошлой ночью в Тремэйн-Корте, что-то, о чем она наотрез отказалась с ним говорить. Он лишь понял, что она изрядно взвинчена, а значит, сегодня будет особенно ненасытной.
Она уже с полчаса назад поднялась наверх, сказав ему, что хочет наедине поговорить с леди Саусклифф, и его абсолютно не интересовало — о чем. Она заинтриговала и раздразнила его, прежде чем отправилась к леди Саусклифф, продемонстрировав ему свои игрушки: неизменную трубку для опиума, несколько шелковых шнурков, вырезанный из дерева фаллос в натуральную величину с серебряной рукояткой и к тому же ярко размалеванную глухую кожаную маску с единственным отверстием для носа.
— Это все подарочки Фелиции, — пояснила она, заметно возбуждаясь при виде каждой новой вещи. — Я знаю, она будет в полном восторге, когда узнает, что я хочу ей их вернуть. Мы прежде очень веселились с этими игрушками.
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Может быть, этот день окажется не таким уж скучным. Это может стать даже в некотором роде познавательным.
Его мало интересовало, почему Мелани так хочет смерти этой женщины. Леди Саусклифф была нежной блондинкой и красавицей. Для такой, как Мелани, уже одно это могло послужить мотивом для убийства. Он также желал смерти этой даме из лондонского света, но он только сейчас наконец-то понял свой собственный мотив.
Он бессильно рухнул в одно из кожаных кресел, стоявших возле камина, но тут пришла Мелани и позвала его в спальню:
— Теперь ты тоже можешь подняться, дорогой Гай. Она готова для нас.
Он поднял глаза и увидел, что Мелани стоит в дверях и в ее широко открытых глазах горит лихорадочное возбуждение и плавает какой-то дурман. На ней было ярко-желтое платье с короткими пышными рукавами и пышными волнами по всему подолу, и смотрелась она такой прелестной, такой невинной, словно пятнадцатилетняя девочка, даже несмотря на то, что платье было расстегнуто сверху донизу и едва держалось на плечах. Гай невольно подумал, что, наверное, именно таким было Евино лицо, когда она протянула Адаму яблоко.
Однако сегодня в руках у Искусительницы блестел длинный и тонкий серебряный кинжал.
— Я сначала думала, что мне придется провозиться с ней дольше, — сказала Мелани, — но я уже забыла, как сильно дражайшей Фелиции нравятся те прелестные игры, которым она научила меня в прошлом. Надменная доверчивая корова! Но кое-что умеет. Будь поосторожнее и не измажь кровью игрушки, ведь я уверена, что мне захочется снова ими попользоваться. И тебе ведь тоже понравится, дорогой, увидеть свою Мелли связанной, ослепленной, раскрытой и беспомощной под твоими чудными пальцами? Мы можем разнообразить наши наслаждения, не так ли?
— Это обрадует меня больше всего на свете, — неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
— Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, — как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах — особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
— Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
— Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
— Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
— Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой? — спросила она, в то же время снимая через голову платье и оставаясь перед ним голой. На ней не было ничего, кроме белых чулок, подвязанных высоко на бедрах, нитки изумрудов на нежной шее и повязок на коленях. Что еще эта баба успела придумать?
— Только если ты считаешь это совершенно необходимым для твоего счастья, моя красавица, — смягчившись, отвечал он снова, в который уже раз восторгаясь совершенством ее тела.
Она рассмеялась, скомкала платье и швырнула к его башмакам. После всего, что она вытворяла над собой, что приходилось выносить этому телу, можно было ждать, что оно быстро постареет и не сможет уже с такой готовностью отзываться на ее желания.
Она направилась на второй этаж, поманив его за собой.
— Теперь это кажется таким давним, дорогой, — начала она свою историю тем ломким, тонким детским голоском, от которого ему становилось тошно. — Я была тогда в Бате, куда приехала в поисках какого-нибудь щедрого джентльмена, но вместо этого меня нашла Фелиция. Поначалу я даже не знала, что она такое — я была так молода, — хотя полагаю, что все общество про это знало. Никто не хотел с ней иметь дело, хотя она и была принята во всех домах. И она отказывалась принимать приглашения, если в них не включали меня. Она называла меня своей подопечной. Милая, деликатная Фелиция. Но с другой стороны, я иначе ни за что не смогла бы познакомиться с моим дорогим Люсьеном.
Гай в состоянии некоего транса наблюдал, как круглые ягодицы Мелани бесстыдно двигаются в обворожительном ритме, в то время как она впереди него поднимается по лестнице. Его мысли снова вернулись к сумке с «принадлежностями», которую она взяла с собой в комнату. Против его воли кровь горячо заструилась по его жилам, и он уже мысленно представлял себе, что предстанет перед его взором, когда он распахнет дверь в спальню, где предложил расположиться леди Саусклифф.
— Я уверен, что уже догадался. Она любила женщин, эта твоя Фелиция, не так ли?
Мелани задержалась на площадке лестницы и глянула на него через плечо. Он стоял на две ступеньки ниже.
— Да, дорогой, Фелиция любит женщин. Почти так же сильно, как ей нравится боль, и даже сильнее, чем ненавидит мужчин. — Она снова двинулась вперед и громко рассмеялась: — И в течение этого долгого, полного упоения и радости дня, дорогой Гай, ты и твоя Мелли успеют наделить Фелицию и тем, что она обожает, и тем что она ненавидит. Вместе мы заставим ее рыдать от счастья и визжать от ужаса. А потом…
Она задержалась опять, подставив свои затвердевшие розовые соски алчно припавшему к ним Гаю.
— …а потом, милейший Гай, ты сможешь положить конец всему, так что эта Фелиция больше никогда не посмеет причинить зло твоей Мелли.
Почти час прошел с той минуты, как Люсьен пришел в себя. Туго примотанный к ножкам массивной кровати, он снизу вверх робко посмотрел на Кэт, которая только что вошла в комнату и нерешительно остановилась в нескольких шагах от него.
— Добрый день, милая Кэтрин. Который час? Приятный денек, не так ли? Вы можете уже развязать меня.
— Только что пробило два, и благодарю вас покорно за столь милое предложение, Люсьен, — отвечала она, еле цедя слова, — но я не уверена, что даже теперь я могу вас развязать.
Люсьен попытался освободить руки, но веревка держала крепко. По крайней мере иногда Кэт умела повиноваться. Вчера ночью она повиновалась ему буквально — и связала чрезвычайно тщательно.
— Кэтрин, довольно об этом. Я прошу извинить меня за то, что напугал вас, что наговорил всяких непотребных вещей, даже несмотря на то, что вчера едва ли был способен соображать. Но ей слишком долго удавалось уходить от ответа. Прошло уже полдня. Мне давно пора разыскать Мойну. Я должен с ней поговорить.
Кэт ничего не ответила, но продолжала внимательно глядеть на него сверху вниз, словно изучая. Он почувствовал, что это становится смешно. Он понимал, что и в самом деле выглядит смешным, со стянутыми за спиной руками, распростертый на полу, словно глупая собачонка, которая все бегала и бегала кругами, пока ее же собственный поводок не примотал ее вплотную к ножкам хозяйского кресла.
— Дражайшая леди Кэтрин, — сказал он, надеясь раздразнить ее до того, что она пожелает от него избавиться, — у вас в спальне оказался связанный полуголый мужчина. А что, если к вам заглянет одна из горничных? Просто голова кругом! — Но она по-прежнему не сделала ни единого движения, чтобы развязать веревки, и его чувство юмора иссякло, он начал сердиться: — Кэтрин! Во имя всего святого — отпустите же меня!
— Люсьен, — наконец промолвила она, и серьезное выражение ее лица встревожило его не на шутку, — вчера, когда вы несли всякую чушь, вы упомянули Мойну. Вы сказали, что Мойна имеет какое-то отношение к тому, что творится с вами. Еще вы упомянули про Мелани и про зелье.
Ну какого черта она так подробно пересказывает ему то, что он и так отлично знает? Он был готов взорваться:
— Ну хорошо, спасибо вам, дорогая, за ваше невероятное милосердие и бесконечное терпение. Теперь-то вы развяжете меня? Или сделайте это сами, или попросите Гарта, чтобы и он смог насладиться нашим спектаклем. А впрочем, если уж на то пошло, почему бы вам не позвать заодно и всех слуг? Вы могли бы продавать им билеты и сделать на этом хороший бизнес — не часто можно увидеть такой фарс!
— Перестаньте! — Она угрожающе склонилась над ним с таким видом, будто вот-вот вцепится ему в уши. Совершенно очевидно было, что взорваться готов не он один. — Не делайте этого, Люсьен. Никогда впредь не позволяйте себе называть меня дорогая. Если вы рассчитываете таким образом унизить меня, так это бесполезно. Бесполезно! А теперь ведите себя смирно и слушайте, а не то я продержу вас здесь связанным, как рождественского гуся, до самых святок, пока не придет время украсить вашу голову ветками остролиста и всунуть вам в клюв печеное яблоко. Я постараюсь также вести себя смирно, Люсьен, у меня нет другого способа сообщить вам то, что вы должны узнать, так, чтобы вы не помчались по дому в припадке ярости. Мойна уже получила вполне достаточно — без вас.
— Я буду хорошим, миледи.
Ах, как он любил эту женщину! По-настоящему любил. Он никогда не любил Мелани так, как ее. Мелани он просто хотел. Теперь-то ему была ясна разница. Вчера он получил последний урок.
Люсьен постарался не обращать внимания на свою идиотскую позу и неловкость ситуации.
— Если вам нужно мое обещание, мое слово джентльмена не трогать Мойну — вы уже имеете его. Я готов склониться перед вашими желаниями и не посмею больше требовать развязать меня, — как можно более искренне сказал он. — Однако, — добавил он, ухмыляясь, — у меня начался ужасный зуд, моя решительная, сильная леди Кэтрин. И этот зуд все сильнее — вот тут, у меня на правом плече, и я буду весьма признателен вам, если вы меня почешете.
Она коротко рассмеялась, и он понял, что одержал победу. Ах, чем был бы наш мир без юмора?
— Вы просто невыносимы! — воскликнула она, грозя ему пальчиком с таким видом, будто он был противным, но все же очень любимым проказником, который только что «от нервов» обмочил ей ковер. Она встала на колени и потянулась к узлам у него за спиной, и чистый, свежий ее запах напомнил ему о собственном состоянии. Он как можно дальше отвернулся, чтобы утерпеть и не поцеловать ее, боясь испачкать ее после того, что произошло вчера.
Через минуту он уже был свободен, но от долгого пребывания в нелепой позе у него так разболелись плечи, что он не сразу смог ими пошевелить.
Поднявшись на ноги, Кэт тут же протянула ему руку, чтобы помочь подняться. Он принял ее, глядя на нее снизу вверх и вспоминая прежнее, когда она предлагала свою поддержку и всякий раз тут же шла на попятный, словно боялась завязать какие-то более интимные отношения.
Какой же долгий путь им пришлось пройти — ему и его леди Кэтрин. Как он мог бояться, что она захочет покинуть его и вернуться в Ветлы? Если они смогли преодолеть поодиночке этот ужасный путь и пережили едва не разразившуюся катастрофу этой ночью, вряд ли найдется что-то, способное остановить их на пути к общему будущему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43