Это была такая приятная успокаивавшая мысль, что Люсьен слегка сжал пальцы Кэт, прежде чем выпустил ее руку.
— Я приготовила крепкий чай в соседней комнате, — безразличным тоном заметила Кэт, протянув Люсьену одну из старых рубашек Эдмунда. — Я уверена, что вам станет лучше, если вы хоть что-нибудь съедите, хотя Мойна предупредила, что вам нельзя есть тяжелую пищу до тех пор, пока вы не отоспитесь как следует.
Он пошел следом за ней в маленькую, уютно обставленную гостиную, которую Эдмунд предоставил в ее личное распоряжение, по дороге надевая рубашку.
— Вы сумели собрать немало полезной информации за это утро, не так ли, милая? Что же еще сообщила вам Мойна?
— То, что я вынуждена буду сообщить вам, или, скорее, то, чего я не хотела бы вам не сообщать. Люсьен, вам надо набраться храбрости.
— Храбрости? Я ведь позволил вам себя связать, не так ли? Чем же еще я могу доказать свою храбрость?
Ему не терпелось перейти к делу. Он хотел принять ванну и лечь спать — независимо от того, что советовала Мойна. Еще он хотел пить, и крепкий чай являлся отнюдь не лучшим выбором. В голове у него шумело так, словно накануне он напился до умопомрачения. Чего же удивляться, что Мелани так много времени проводит взаперти, если это ее обычное состояние?
Он смотрел, как Кэт уселась на обитое синим бархатом кресло, которое было когда-то любимым креслом его матери, как она наливает чай из серебряного чайника в чашку.
Вазы с букетами полевых цветов наполняли воздух свежими ароматами.
Люсьен отбросил всякую настороженность. Ему было приятно оказаться в этой комнате, где сама обстановка помогала успокоить взвинченные до предела нервы. Он отодвинул от стены старинное резное кресло, повернул его к столу, сел и принял протянутую ему чашку, заметив, что рука у Кэт слегка дрожит.
Поскольку она все еще не заговорила, он повторил свой вопрос:
— Храбрым, милая? А собственно почему?
Она наконец решилась:
— Вы должны понять, Люсьен, — я была в отчаянии! Вы совсем ничего не соображали, болтали невесть что и горели как в лихорадке. Мне казалось, что вы умираете. И когда вы упомянули Мойну, я подумала, что она может помочь, ведь в этом доме к ней всегда обращались за медицинской помощью. Как только вы позволили мне привязать себя к кровати — Боже, Люсьен, как же мне было противно это делать, — я побежала искать ее. Я рассказала ей, что с вами творится, и она всполошилась. Моментально всполошилась.
Кэт перевела дыхание, глядя на него полными слез глазами.
— Люсьен, Мойна поила Мелани своим зельем с того самого дня, как умерла Памела, — она винила ее в смерти вашей матери. Она уверена, что Мелани каким-то образом способствовала обнаружению писем Кристофа. Я не стала выспрашивать, как ей удалось это выяснить, хотя, зная Мелани, нельзя не согласиться, что это имеет под собою почву. И Мойна управляла Мелани с помощью своего зелья опиума и снотворного.
— Опиума? Боже мой! Теперь понятно, почему Мойна так старательно избегала меня, словно опасаясь выдать какой-то секрет. Несчастная старуха. Мойна слишком простая душа, — но при этом чрезвычайно искусна в составлении всякого питья. Я уверен, что в ней есть изрядная доля не то цыганской, не то русской крови — не помню точно. И несчастная Мелани. Она нуждается в помощи.
Люсьен решительно поднялся, чтобы отправиться к себе в спальню и приказать Хоукинсу приготовить ванну и чистое белье.
— Здесь не может быть двух мнений, Кэтрин. Я сегодня же поговорю об этом с Эдмундом. Я уверен, что даже самой Мелани понятно, что она нуждается в лечении. Я смутно помню, как она перепугалась, когда я прошлой ночью сказал что-то в этом роде. Пожалуйста, простите меня теперь, Кэтрин, и позвольте вас покинуть.
— Люсьен, — настойчиво окликнула Кэт, — вернитесь. Это еще не все. О Господи, Люсьен, я тоже за это в ответе. Как я могла не догадаться? Почему это не пришло мне в голову раньше?
Люсьен протянул к ней руку и коснулся ее плеча:
— Кэтрин, если вы не расскажете мне все сами — я пойду искать Мойну.
Она принялась теребить складки на юбке.
— Вас… вас никогда не удивляло, что Эдмунд оказался способен жениться на Мелани так скоро после смерти вашей матери? Как он мог поверить, что действительно влюбился в нее так сильно?
Люсьен почувствовал, что его щека начала дергаться. Ему все больше не нравилось то направление, которое принимала их беседа.
— Мойна?..
— Она дала ему зелье, чтобы он выпил после похорон. Я полагаю, что-то вроде того, чем Мелани опоила вчера вас. Как я уже сказала, Мойна винила Мелани в смерти Памелы. Мелани вместе с Эдмундом.
— Понимаю, — еле слышно промолвил Люсьен. Но он лгал. Он не понимал. Он ничего не понимал. Если бы он понимал, черт побери, если бы он посмотрел тогда на Эдмунда и разгадал муку в его глазах вместо того, чтобы любоваться своими собственными ранами, может быть, он еще успел бы как-то помочь.
— Когда вы только вернулись, Мелани удалось вырваться из-под ее контроля, так что ей пришлось вынудить вас уехать. Да к тому же вы были ранены и совершенно не годились в мстители. Мойна с нетерпением дожидалась вашего возвращения. Но теперь, когда вы помирились с Эдмундом, она в полном расстройстве и не понимает, что же ей следует делать дальше.
Люсьен не мог двигаться, не мог говорить. Его мысли крутились вокруг того первого разговора с Мойной, когда он только появился в Тремэйн-Корте. Если бы он более внимательно отнесся к рассуждениям старой служанки про вину и про расплату!..
Если бы. Эти слова грохотали у Люсьена в ушах. Сэмюэл Джонсон глубоко ошибался: дорога в ад вымощена вовсе не благими намерениями. Она вымощена вот этими самыми «если бы».
— Люсьен, — окликнула Кэт, отвлекая его от размышлений, — Мойна уже поняла, что была не права. И чтобы доказать, как она раскаивается, она рассказала мне кое-что еще. Кое-что, способное облегчить вашу боль.
— Я серьезно сомневаюсь в этом, Кэтрин.
О, как он оказался прав! Тремэйн-Корт, прекрасное, чудесное место, где пролетело его беззаботное детство, превратился в дом, где разбиваются сердца.
— Нет, Люсьен, дослушайте меня до конца. Я уже сказала вам, что Мойна ненавидела Эдмунда. Она говорит, что считает его никчемным, недостойным верности Памелы. Она ненавидела его за то, что он грубо обошелся с Памелой, за то, что зачал ребенка с Мелани, за то, что лишил наследства вас — даже несмотря на то, что сама устроила это. Мойна поила их своими зельями, чтобы они лишались сил год от года, чтобы они страдали, ожидая вашего возвращения. Она надеялась, что вы убьете их обоих за то, что они учинили над Памелой и над вами.
— Так я был предназначен на роль палача? Вы рассказали все это, чтобы развеселить меня, Кэтрин? — перебил он. — Должен вам признаться, вы переоценили свои возможности.
Он почти не обратил внимания на то, что Кэт поднялась со своего кресла, подошла к нему, положила руки ему на плечи и еле слышно закончила:
— Люсьен, я не знаю, хорошие это новости или плохие, и вполне может оказаться, что Эдмунд уже болен необратимо. Но по крайней мере, теперь мы знаем все. По крайней мере, мы можем пытаться что-то предпринять.
— Предпринять — для чего? Все кончено, Кэтрин, дело сделано. И нет пути назад, и нам не вернуть того, что случилось.
— Это верно. И все же кое-что еще, может быть, и удастся. Понимаете, у Эдмунда несколько недель назад случилось что-то вроде удара, но до того он не был болен. Не был болен по-настоящему. Мойна искусна в составлении не только любовных зелий. Все это время — скорее всего сразу после смерти Памелы и вплоть до нескольких последних дней — Мойна потихоньку травила Эдмунда посредством точно рассчитанных порций белладоны и ядов каких-то змей.
Часть четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РАЙ
1814
…Возникнут снова Небо и Земля —
Обитель праведников, где они
Дни золотые, после долгих мук
И золотые, славные дела,
Возвеселясь в любви и правде, узрят.
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
ГЛАВА 22
…Я чувствую, меня влекут
Природы узы; ты — от плоти плоть,
От кости кость моя, и наш удел
Нерасторжим — в блаженстве
и в беде!
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Он придет к ней сегодня вечером. Их единение неизбежно, подобно восходу солнца, подобно смене времен года, подобно морскому приливу во время полной луны.
Вся их предыдущая жизнь, все перенесенные ими невзгоды — и вместе и порознь — были лишь прелюдией этому.
Весь нынешний день они действовали вместе. Вместе отправились в комнату Эдмунда и вышвырнули все маленькие коричневые пузырьки с Мойниными «укрепляющими». Вместе они постепенно, как можно мягче объяснили все Эдмунду, чьи обильные слезы скорее говорили об облегчении, нежели об унижении и гневе.
Сообща они отправились и на поиски Мелани, но добились только того, что узнали, что она снова исчезла. Люсьен пришел к выводу, что она отправилась на свидание с каким-нибудь молодым крестьянином. По крайней мере, Кэт именно так объясняла ее постоянные длительные отлучки. И если это действительно так, Мелани должна вернуться к себе в спальню незадолго до обеда и оставаться там весь вечер, не испытывая голода и отсыпаясь до полудня следующего дня.
Сидя за поздним ланчем в малой столовой — довольно странной трапезой, во время которой никто так и не донес свою вилку до рта, — они с Люсьеном ввели Гарта в курс последних событий. Гарт, к которому Кэт испытывала все большее расположение, выслушал внимательно, не задавая вопросов, а лишь предлагая по мере надобности свои услуги. Он сказал, что собирался навестить днем Гая, но передумал и с удовольствием поможет Хоукинсу ухаживать за Эдмундом.
Только после этого Люсьен позволил себе вспомнить о своем состоянии (причем Кэт была уверена, что отнюдь не лучшем) и отправился к себе отдыхать. Кэт, в свою очередь, провела около часа возле Эдмунда, карауля его сон и с ужасом вспоминая о том, как не один и не два раза убеждала его в необходимости принимать лекарства. Наконец она попросила Хоукинса сменить ее и отправилась в свою собственную постель.
Таким образом, остаток дня прошел вполне спокойно. Мэри заботилась о Нодди, а Мойна по-прежнему сидела запершись в своей каморке в северном крыле.
Но уже близился вечер.
Проглотив несколько крошек хлеба и холодного ростбифа, который доставил ей в комнату добросердечный Хоукинс, Кэт надолго забралась в ванну. Она методически скребла свое тело от макушки до самых пяток, превратив очередное купание в ритуальное омовение, которое должно было смыть с ее тела прошлое, приготовив его к будущему.
Накинув на себя старую ночную сорочку, она уселась на пушистом ковре, чтобы причесать мокрые волосы возле огня, который разожгла в камине одна из горничных. Она улыбалась, следя за тем, как серебряные зубья мелькают в длинных прядях, поблескивая в огне камина. Это вновь напомнило ей о том, как заботилась о ней Эмми, и Кэт мысленно пообещала сама себе, что она обязательно снова возьмет к себе эту девушку. Эмми составляла часть ее прошлого, но теперь это прошлое стало доступным. Прошлое стало будущим.
Будущее. Какое чудесное слово. Отныне оно полностью принадлежит ей, и она вольна им распоряжаться. Она может оставаться вместе с Эдмундом, вместе с Нодди — но только если сама того пожелает. Она может вернуться в Ветлы или отправиться в Италию и прогуляться по Колизею. Отныне она свободна делать все, что захочет, жить там, где захочет.
Свобода. Еще одно чудесное слово. Свобода выбора. Свобода отдать свое сердце, свою любовь, свое тело и душу перенесшему страдания незнакомцу, вовлеченному судьбой в ее орбиту — неожиданному, непредвиденному.
Но вот нынешним вечером, исцеленный от всех своих ран, он придет к ней. И они будут любить друг друга. И на то будет ее свободная воля. И если он покинет ее завтра, если не захочет ее больше видеть, она сможет пережить это и не попасть снова в царство теней. И не он наградил ее такой силой, такой способностью жить. Она сама заслужила ее.
И будь на то их воля, вместе, благодаря прожитым рука об руку годам, благодаря детям, которых они подарят этому миру, они обретут свое право на бессмертие.
В комнате сгустились сумерки, так что была видна одна Кэт, застывшая возле угасавшего огня, лениво перебирающая пряди длинных волос, продолжающая грезить наяву — и с улыбкой ждущая.
Люсьен вылез из ванны и потряс головой, стряхивая воду, словно спаниель после купания, прежде чем принять из рук Хоукинса подогретое полотенце. После того как он принял ванну, Хоукинс счел возможным проинформировать его о состоянии Эдмунда, остававшемся практически неизменным. По-видимому, требовалось время, чтобы организм успел вывести все яды.
Он отослал Хоукинса, предпочитая одеваться без посторонней помощи, остановив выбор на светло-коричневых брюках и простой белой сорочке с мягким воротом. Перед высоким зеркалом он тщательно причесался, а потом взял кольцо с рубином и надел его на палец.
На выходе из гардеробной он принял от Хоукинса бокал кларета, выпил его, стоя возле камина, устремив вдаль рассеянный взор.
Не чересчур ли это скоро? Не торопит ли он события, не давит ли на нее, не требует ли слишком многого? Она может все еще находиться под впечатлением прошлого вечера, когда он явился, по ее выражению, «насильничать», и не в состоянии понять, что он чувствует на самом деле.
Как давно он полюбил ее? Час назад? Неделю? Целую вечность? Она была первой, кого он увидел в Тремэйн-Корте после возвращения с Полуострова, первым человеком, чье присутствие он проклял, сочтя ее в какой-то степени ответственной за его мучения, за его боль. Ее рука была первой, чье холодное прикосновение он ощутил в горячечном бреду. Ее глаза были первыми, которые призвали его вернуться к жизни. И она же первая была готова презирать его за слабость, если он не заставит себя продолжать жить, думать, задавать вопросы.
И от нее же исходила та преданность и сила, что научила его способности прощать, что показала ему: единственный путь в будущее пролегает через способность жить со своим прошлым.
Не прекращая борьбы со своими собственными тяготами, она нашла в себе силы, чтобы встать на защиту Эдмунда и Нодди, в то время как любая другая более опытная женщина на ее месте постаралась бы поскорее убраться из Тремэйн-Корта подобру-поздорову.
И она не побоялась столкнуться с ним, она стояла с ним нос к носу и не отступала ни на дюйм.
Она полюбила его. Нет и не может быть иного объяснения, иной причины ее желанию помочь ему прошлой ночью, помогать ему всякий раз, когда он нуждался, хотя бы у него и не хватало духа просить о помощи.
Скоро этому будет положен конец. Мелани, больная, с помутненным разумом женщина, не сможет больше вмешиваться в их жизнь, хотя и неприятно заточить такую красавицу на всю ее жизнь. Эдмунд поправится — он просто обязан поправиться, ведь он нужен Нодди. Сын наверняка даст ему силы и волю, чтобы вернуться к жизни.
А леди Кэтрин д'Арнанкорт будет вольна покинуть их или остаться — как ей заблагорассудится.
Люсьен понимал, что не станет удерживать ее; он не стал бы удерживать ее даже в том случае, если бы имел на то власть — ибо она заслужила право самой избирать свое будущее. И если в этом будущем нет места ему — что ж, он не будет прекословить ей.
И если она оставит его в своем стремлении к свободе, если он вновь останется одинок и предоставлен самому себе — он не рухнет в пучину отчаяния. Этого не случится. Никогда не случится вновь. Он стал теперь намного мудрее, на сотню лет мудрее — и на тысячу лет сильнее.
И все же, увы, он будет скучать по ней.
Люсьен поставил пустой бокал на каминную полку и направился к двери, понимая, что не имеет права заставлять ее ждать слишком долго. Она знает, что он придет к ней этим вечером. Он должен прийти к ней — пусть даже после того он будет обречен на разлуку до конца своих дней.
Он хотел бы остаться с ней навсегда, он хотел бы, чтобы она полюбила его навсегда. Но даже если этому не суждено осуществиться, ничто в мире не лишит их этой ночи.
Прежде чем Люсьен успел произнести хоть слово, Кэт уже знала, что он вошел в комнату. Ручка ее двери тихонько щелкнула, как только пробило одиннадцать. Она осталась сидеть как сидела, на пушистом ковре у камина, в старой сорочке, перетянутой шнурком на талии, голые ноги откинуты в сторону, длинные волосы распущены и свисают на спину. Она ждала.
Он подошел к ней вплотную. Его шаги были почти неслышны. Она не пошевелилась, даже не обернулась.
— Кэтрин? Все в порядке, не так ли? Я уйду, если ты хочешь. Или мне остаться?
Она не в силах была вымолвить ни слова, ответила на его вопрос лишь легким кивком, но и этого было вполне достаточно. Она слышала, как с шелестом падает на пол его одежда, потом он встал на колени подле нее.
Она затаила дыхание, когда он откинул за спину ее длинные волосы и положил руки ей на плечи, лаская ее шею большими пальцами, казавшимися страшно горячими на ее прохладной коже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Я приготовила крепкий чай в соседней комнате, — безразличным тоном заметила Кэт, протянув Люсьену одну из старых рубашек Эдмунда. — Я уверена, что вам станет лучше, если вы хоть что-нибудь съедите, хотя Мойна предупредила, что вам нельзя есть тяжелую пищу до тех пор, пока вы не отоспитесь как следует.
Он пошел следом за ней в маленькую, уютно обставленную гостиную, которую Эдмунд предоставил в ее личное распоряжение, по дороге надевая рубашку.
— Вы сумели собрать немало полезной информации за это утро, не так ли, милая? Что же еще сообщила вам Мойна?
— То, что я вынуждена буду сообщить вам, или, скорее, то, чего я не хотела бы вам не сообщать. Люсьен, вам надо набраться храбрости.
— Храбрости? Я ведь позволил вам себя связать, не так ли? Чем же еще я могу доказать свою храбрость?
Ему не терпелось перейти к делу. Он хотел принять ванну и лечь спать — независимо от того, что советовала Мойна. Еще он хотел пить, и крепкий чай являлся отнюдь не лучшим выбором. В голове у него шумело так, словно накануне он напился до умопомрачения. Чего же удивляться, что Мелани так много времени проводит взаперти, если это ее обычное состояние?
Он смотрел, как Кэт уселась на обитое синим бархатом кресло, которое было когда-то любимым креслом его матери, как она наливает чай из серебряного чайника в чашку.
Вазы с букетами полевых цветов наполняли воздух свежими ароматами.
Люсьен отбросил всякую настороженность. Ему было приятно оказаться в этой комнате, где сама обстановка помогала успокоить взвинченные до предела нервы. Он отодвинул от стены старинное резное кресло, повернул его к столу, сел и принял протянутую ему чашку, заметив, что рука у Кэт слегка дрожит.
Поскольку она все еще не заговорила, он повторил свой вопрос:
— Храбрым, милая? А собственно почему?
Она наконец решилась:
— Вы должны понять, Люсьен, — я была в отчаянии! Вы совсем ничего не соображали, болтали невесть что и горели как в лихорадке. Мне казалось, что вы умираете. И когда вы упомянули Мойну, я подумала, что она может помочь, ведь в этом доме к ней всегда обращались за медицинской помощью. Как только вы позволили мне привязать себя к кровати — Боже, Люсьен, как же мне было противно это делать, — я побежала искать ее. Я рассказала ей, что с вами творится, и она всполошилась. Моментально всполошилась.
Кэт перевела дыхание, глядя на него полными слез глазами.
— Люсьен, Мойна поила Мелани своим зельем с того самого дня, как умерла Памела, — она винила ее в смерти вашей матери. Она уверена, что Мелани каким-то образом способствовала обнаружению писем Кристофа. Я не стала выспрашивать, как ей удалось это выяснить, хотя, зная Мелани, нельзя не согласиться, что это имеет под собою почву. И Мойна управляла Мелани с помощью своего зелья опиума и снотворного.
— Опиума? Боже мой! Теперь понятно, почему Мойна так старательно избегала меня, словно опасаясь выдать какой-то секрет. Несчастная старуха. Мойна слишком простая душа, — но при этом чрезвычайно искусна в составлении всякого питья. Я уверен, что в ней есть изрядная доля не то цыганской, не то русской крови — не помню точно. И несчастная Мелани. Она нуждается в помощи.
Люсьен решительно поднялся, чтобы отправиться к себе в спальню и приказать Хоукинсу приготовить ванну и чистое белье.
— Здесь не может быть двух мнений, Кэтрин. Я сегодня же поговорю об этом с Эдмундом. Я уверен, что даже самой Мелани понятно, что она нуждается в лечении. Я смутно помню, как она перепугалась, когда я прошлой ночью сказал что-то в этом роде. Пожалуйста, простите меня теперь, Кэтрин, и позвольте вас покинуть.
— Люсьен, — настойчиво окликнула Кэт, — вернитесь. Это еще не все. О Господи, Люсьен, я тоже за это в ответе. Как я могла не догадаться? Почему это не пришло мне в голову раньше?
Люсьен протянул к ней руку и коснулся ее плеча:
— Кэтрин, если вы не расскажете мне все сами — я пойду искать Мойну.
Она принялась теребить складки на юбке.
— Вас… вас никогда не удивляло, что Эдмунд оказался способен жениться на Мелани так скоро после смерти вашей матери? Как он мог поверить, что действительно влюбился в нее так сильно?
Люсьен почувствовал, что его щека начала дергаться. Ему все больше не нравилось то направление, которое принимала их беседа.
— Мойна?..
— Она дала ему зелье, чтобы он выпил после похорон. Я полагаю, что-то вроде того, чем Мелани опоила вчера вас. Как я уже сказала, Мойна винила Мелани в смерти Памелы. Мелани вместе с Эдмундом.
— Понимаю, — еле слышно промолвил Люсьен. Но он лгал. Он не понимал. Он ничего не понимал. Если бы он понимал, черт побери, если бы он посмотрел тогда на Эдмунда и разгадал муку в его глазах вместо того, чтобы любоваться своими собственными ранами, может быть, он еще успел бы как-то помочь.
— Когда вы только вернулись, Мелани удалось вырваться из-под ее контроля, так что ей пришлось вынудить вас уехать. Да к тому же вы были ранены и совершенно не годились в мстители. Мойна с нетерпением дожидалась вашего возвращения. Но теперь, когда вы помирились с Эдмундом, она в полном расстройстве и не понимает, что же ей следует делать дальше.
Люсьен не мог двигаться, не мог говорить. Его мысли крутились вокруг того первого разговора с Мойной, когда он только появился в Тремэйн-Корте. Если бы он более внимательно отнесся к рассуждениям старой служанки про вину и про расплату!..
Если бы. Эти слова грохотали у Люсьена в ушах. Сэмюэл Джонсон глубоко ошибался: дорога в ад вымощена вовсе не благими намерениями. Она вымощена вот этими самыми «если бы».
— Люсьен, — окликнула Кэт, отвлекая его от размышлений, — Мойна уже поняла, что была не права. И чтобы доказать, как она раскаивается, она рассказала мне кое-что еще. Кое-что, способное облегчить вашу боль.
— Я серьезно сомневаюсь в этом, Кэтрин.
О, как он оказался прав! Тремэйн-Корт, прекрасное, чудесное место, где пролетело его беззаботное детство, превратился в дом, где разбиваются сердца.
— Нет, Люсьен, дослушайте меня до конца. Я уже сказала вам, что Мойна ненавидела Эдмунда. Она говорит, что считает его никчемным, недостойным верности Памелы. Она ненавидела его за то, что он грубо обошелся с Памелой, за то, что зачал ребенка с Мелани, за то, что лишил наследства вас — даже несмотря на то, что сама устроила это. Мойна поила их своими зельями, чтобы они лишались сил год от года, чтобы они страдали, ожидая вашего возвращения. Она надеялась, что вы убьете их обоих за то, что они учинили над Памелой и над вами.
— Так я был предназначен на роль палача? Вы рассказали все это, чтобы развеселить меня, Кэтрин? — перебил он. — Должен вам признаться, вы переоценили свои возможности.
Он почти не обратил внимания на то, что Кэт поднялась со своего кресла, подошла к нему, положила руки ему на плечи и еле слышно закончила:
— Люсьен, я не знаю, хорошие это новости или плохие, и вполне может оказаться, что Эдмунд уже болен необратимо. Но по крайней мере, теперь мы знаем все. По крайней мере, мы можем пытаться что-то предпринять.
— Предпринять — для чего? Все кончено, Кэтрин, дело сделано. И нет пути назад, и нам не вернуть того, что случилось.
— Это верно. И все же кое-что еще, может быть, и удастся. Понимаете, у Эдмунда несколько недель назад случилось что-то вроде удара, но до того он не был болен. Не был болен по-настоящему. Мойна искусна в составлении не только любовных зелий. Все это время — скорее всего сразу после смерти Памелы и вплоть до нескольких последних дней — Мойна потихоньку травила Эдмунда посредством точно рассчитанных порций белладоны и ядов каких-то змей.
Часть четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РАЙ
1814
…Возникнут снова Небо и Земля —
Обитель праведников, где они
Дни золотые, после долгих мук
И золотые, славные дела,
Возвеселясь в любви и правде, узрят.
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
ГЛАВА 22
…Я чувствую, меня влекут
Природы узы; ты — от плоти плоть,
От кости кость моя, и наш удел
Нерасторжим — в блаженстве
и в беде!
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Он придет к ней сегодня вечером. Их единение неизбежно, подобно восходу солнца, подобно смене времен года, подобно морскому приливу во время полной луны.
Вся их предыдущая жизнь, все перенесенные ими невзгоды — и вместе и порознь — были лишь прелюдией этому.
Весь нынешний день они действовали вместе. Вместе отправились в комнату Эдмунда и вышвырнули все маленькие коричневые пузырьки с Мойниными «укрепляющими». Вместе они постепенно, как можно мягче объяснили все Эдмунду, чьи обильные слезы скорее говорили об облегчении, нежели об унижении и гневе.
Сообща они отправились и на поиски Мелани, но добились только того, что узнали, что она снова исчезла. Люсьен пришел к выводу, что она отправилась на свидание с каким-нибудь молодым крестьянином. По крайней мере, Кэт именно так объясняла ее постоянные длительные отлучки. И если это действительно так, Мелани должна вернуться к себе в спальню незадолго до обеда и оставаться там весь вечер, не испытывая голода и отсыпаясь до полудня следующего дня.
Сидя за поздним ланчем в малой столовой — довольно странной трапезой, во время которой никто так и не донес свою вилку до рта, — они с Люсьеном ввели Гарта в курс последних событий. Гарт, к которому Кэт испытывала все большее расположение, выслушал внимательно, не задавая вопросов, а лишь предлагая по мере надобности свои услуги. Он сказал, что собирался навестить днем Гая, но передумал и с удовольствием поможет Хоукинсу ухаживать за Эдмундом.
Только после этого Люсьен позволил себе вспомнить о своем состоянии (причем Кэт была уверена, что отнюдь не лучшем) и отправился к себе отдыхать. Кэт, в свою очередь, провела около часа возле Эдмунда, карауля его сон и с ужасом вспоминая о том, как не один и не два раза убеждала его в необходимости принимать лекарства. Наконец она попросила Хоукинса сменить ее и отправилась в свою собственную постель.
Таким образом, остаток дня прошел вполне спокойно. Мэри заботилась о Нодди, а Мойна по-прежнему сидела запершись в своей каморке в северном крыле.
Но уже близился вечер.
Проглотив несколько крошек хлеба и холодного ростбифа, который доставил ей в комнату добросердечный Хоукинс, Кэт надолго забралась в ванну. Она методически скребла свое тело от макушки до самых пяток, превратив очередное купание в ритуальное омовение, которое должно было смыть с ее тела прошлое, приготовив его к будущему.
Накинув на себя старую ночную сорочку, она уселась на пушистом ковре, чтобы причесать мокрые волосы возле огня, который разожгла в камине одна из горничных. Она улыбалась, следя за тем, как серебряные зубья мелькают в длинных прядях, поблескивая в огне камина. Это вновь напомнило ей о том, как заботилась о ней Эмми, и Кэт мысленно пообещала сама себе, что она обязательно снова возьмет к себе эту девушку. Эмми составляла часть ее прошлого, но теперь это прошлое стало доступным. Прошлое стало будущим.
Будущее. Какое чудесное слово. Отныне оно полностью принадлежит ей, и она вольна им распоряжаться. Она может оставаться вместе с Эдмундом, вместе с Нодди — но только если сама того пожелает. Она может вернуться в Ветлы или отправиться в Италию и прогуляться по Колизею. Отныне она свободна делать все, что захочет, жить там, где захочет.
Свобода. Еще одно чудесное слово. Свобода выбора. Свобода отдать свое сердце, свою любовь, свое тело и душу перенесшему страдания незнакомцу, вовлеченному судьбой в ее орбиту — неожиданному, непредвиденному.
Но вот нынешним вечером, исцеленный от всех своих ран, он придет к ней. И они будут любить друг друга. И на то будет ее свободная воля. И если он покинет ее завтра, если не захочет ее больше видеть, она сможет пережить это и не попасть снова в царство теней. И не он наградил ее такой силой, такой способностью жить. Она сама заслужила ее.
И будь на то их воля, вместе, благодаря прожитым рука об руку годам, благодаря детям, которых они подарят этому миру, они обретут свое право на бессмертие.
В комнате сгустились сумерки, так что была видна одна Кэт, застывшая возле угасавшего огня, лениво перебирающая пряди длинных волос, продолжающая грезить наяву — и с улыбкой ждущая.
Люсьен вылез из ванны и потряс головой, стряхивая воду, словно спаниель после купания, прежде чем принять из рук Хоукинса подогретое полотенце. После того как он принял ванну, Хоукинс счел возможным проинформировать его о состоянии Эдмунда, остававшемся практически неизменным. По-видимому, требовалось время, чтобы организм успел вывести все яды.
Он отослал Хоукинса, предпочитая одеваться без посторонней помощи, остановив выбор на светло-коричневых брюках и простой белой сорочке с мягким воротом. Перед высоким зеркалом он тщательно причесался, а потом взял кольцо с рубином и надел его на палец.
На выходе из гардеробной он принял от Хоукинса бокал кларета, выпил его, стоя возле камина, устремив вдаль рассеянный взор.
Не чересчур ли это скоро? Не торопит ли он события, не давит ли на нее, не требует ли слишком многого? Она может все еще находиться под впечатлением прошлого вечера, когда он явился, по ее выражению, «насильничать», и не в состоянии понять, что он чувствует на самом деле.
Как давно он полюбил ее? Час назад? Неделю? Целую вечность? Она была первой, кого он увидел в Тремэйн-Корте после возвращения с Полуострова, первым человеком, чье присутствие он проклял, сочтя ее в какой-то степени ответственной за его мучения, за его боль. Ее рука была первой, чье холодное прикосновение он ощутил в горячечном бреду. Ее глаза были первыми, которые призвали его вернуться к жизни. И она же первая была готова презирать его за слабость, если он не заставит себя продолжать жить, думать, задавать вопросы.
И от нее же исходила та преданность и сила, что научила его способности прощать, что показала ему: единственный путь в будущее пролегает через способность жить со своим прошлым.
Не прекращая борьбы со своими собственными тяготами, она нашла в себе силы, чтобы встать на защиту Эдмунда и Нодди, в то время как любая другая более опытная женщина на ее месте постаралась бы поскорее убраться из Тремэйн-Корта подобру-поздорову.
И она не побоялась столкнуться с ним, она стояла с ним нос к носу и не отступала ни на дюйм.
Она полюбила его. Нет и не может быть иного объяснения, иной причины ее желанию помочь ему прошлой ночью, помогать ему всякий раз, когда он нуждался, хотя бы у него и не хватало духа просить о помощи.
Скоро этому будет положен конец. Мелани, больная, с помутненным разумом женщина, не сможет больше вмешиваться в их жизнь, хотя и неприятно заточить такую красавицу на всю ее жизнь. Эдмунд поправится — он просто обязан поправиться, ведь он нужен Нодди. Сын наверняка даст ему силы и волю, чтобы вернуться к жизни.
А леди Кэтрин д'Арнанкорт будет вольна покинуть их или остаться — как ей заблагорассудится.
Люсьен понимал, что не станет удерживать ее; он не стал бы удерживать ее даже в том случае, если бы имел на то власть — ибо она заслужила право самой избирать свое будущее. И если в этом будущем нет места ему — что ж, он не будет прекословить ей.
И если она оставит его в своем стремлении к свободе, если он вновь останется одинок и предоставлен самому себе — он не рухнет в пучину отчаяния. Этого не случится. Никогда не случится вновь. Он стал теперь намного мудрее, на сотню лет мудрее — и на тысячу лет сильнее.
И все же, увы, он будет скучать по ней.
Люсьен поставил пустой бокал на каминную полку и направился к двери, понимая, что не имеет права заставлять ее ждать слишком долго. Она знает, что он придет к ней этим вечером. Он должен прийти к ней — пусть даже после того он будет обречен на разлуку до конца своих дней.
Он хотел бы остаться с ней навсегда, он хотел бы, чтобы она полюбила его навсегда. Но даже если этому не суждено осуществиться, ничто в мире не лишит их этой ночи.
Прежде чем Люсьен успел произнести хоть слово, Кэт уже знала, что он вошел в комнату. Ручка ее двери тихонько щелкнула, как только пробило одиннадцать. Она осталась сидеть как сидела, на пушистом ковре у камина, в старой сорочке, перетянутой шнурком на талии, голые ноги откинуты в сторону, длинные волосы распущены и свисают на спину. Она ждала.
Он подошел к ней вплотную. Его шаги были почти неслышны. Она не пошевелилась, даже не обернулась.
— Кэтрин? Все в порядке, не так ли? Я уйду, если ты хочешь. Или мне остаться?
Она не в силах была вымолвить ни слова, ответила на его вопрос лишь легким кивком, но и этого было вполне достаточно. Она слышала, как с шелестом падает на пол его одежда, потом он встал на колени подле нее.
Она затаила дыхание, когда он откинул за спину ее длинные волосы и положил руки ей на плечи, лаская ее шею большими пальцами, казавшимися страшно горячими на ее прохладной коже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43