Но эта грубая звериная любовная игра так восхищает ее, столько приятного в этой боли, которую он нарочно причиняет ей. Мелани развлекалась таким манером еще в Бате. Нет! Она не будет думать об этом. Ей недолго ждать отмщения. Эта тварь приглашена на званый обед, а вместо этого ей придется сплясать смертельный танец, и тогда эта глава из жизни Мелани навсегда закроется и она будет спокойна, что ее дорогой Люсьен никогда про это не узнает.
Сердитые морщинки опять собрались на алебастровом лбу. У нее есть Гай. Она может заполучить Гарта — стоит только щелкнуть пальцами. Она может заполучить любого. Так отчего она по-прежнему хочет одного Люсьена?
Ведь он просто дурак! Ошивается у Эдмунда почти все время, как будто ему и впрямь есть дело до этого убогого. А когда он не торчит у Эдмунда, то слоняется возле детской, и сюсюкает с сопливым щенком Нодди, и дразнит Мелани, продолжая волочиться за Кэт Харвей. Он и сейчас сидит у нее. Раскудахтался над ней, как курица над цыпленком, и только оттого, что шлюшка, видите ли, хлопнулась в обморок в лабиринте! Смехота!
Мелани терпит его детские выходки, его мелочную месть, но сколько же еще ей терпеть? Она продумала все, она перенесла столько мучений за эти ужасные, пустые, потерянные здесь годы — и все для того, чтобы они смогли быть вместе. Но близится время, когда его играм придет конец. Ее нервы напряжены до предела, они вот-вот лопнут. Она уже не раз выдавала себя в его присутствии, ее одержимость брала верх над рассудком.
Ей больше нельзя допустить ни одной ошибки. Скоро она завладеет Люсьеном. Она заставит его понять, что он принадлежит ей, и только ей. Что они оба принадлежат друг другу — отныне и навсегда.
Вот только как? Эдмунд стоит им поперек пути. Кэт Харвей стоит им поперек пути. Даже Нодди создает проблему одним своим существованием.
Мелани придется оградить Люсьена от них и положить конец той возмутительной клевете, которую они возводят на нее.
Она вела себя так хорошо. На протяжении почти целой недели, благодаря Мойному зелью, опиуму и посещениям Гая, она была способна держать себя в руках. Она была просто образцом благовоспитанности. Вплоть до того вечера, когда Гарт проболтался, что Люсьен снова целовал Кэт Харвей. Она поддалась гневу, она позволила себе грубость, и Люсьену пришлось сделать ей выговор.
И как только она тогда досидела до конца? Если бы она не была уверена, что после обеда в мансарде ее будет дожидаться Гай — с его неожиданными трюками, его очаровательной изобретательностью, — ей вряд ли удалось бы взять под контроль чувственность Мелли.
Но даже Гаю не удается погасить в ней пожар на достаточно долгий срок. И Мойнино зелье этот пожар не погасит. Только Люсьен. Только он может дать ей счастье. Его руки. Его губы. Его пульсирующий член глубоко внутри нее, он вторгается глубже, еще глубже и приносит то единственное удовлетворение, которое ей когда-то довелось познать. Проживи она еще сто лет — ей и тогда не забыть то безмятежное спокойствие, которое столь удивительно, столь неожиданно она ощутила в его объятиях, когда они впервые занялись любовью.
Другие только брали ее любовь. И лишь один Люсьен, милый Люсьен, подарил свою любовь Мелли. А теперь, черт бы его побрал, он пытается заморочить ей голову своей жалостью, ласковыми словами и пустыми обещаниями. Она по-прежнему с радостью убила бы его, если бы не любила. О, как бы она наслаждалась, убивая его не спеша, слушая его мольбы о пощаде, мстя за его оскорбительное пренебрежение. Но она любит его. Черт бы его побрал! Ну почему ей суждено так его любить?
Мелани снова обратила внимание на свое отражение в зеркале. Она согнула ноги, развела колени пошире и принялась медленно покачивать бедрами, упиваясь своим видом. Если бы только Люсьен мог взглянуть на нее такую — открытую, готовую, влажную… Если бы только она могла найти способ заставить Люсьена снова захотеть ее — ну хоть чуть-чуть. Тогда он не сможет обходиться с нею так сдержанно, на него нахлынут воспоминания о том, как они были вместе, а ее горячая плоть втащит его глубоко внутрь себя и сделает его вечным ее рабом. Точно так же, как стал ее рабом Эдмунд.
Ее взгляд перебежал на бокал, стоящий на ночном столике. Там оставалось еще почти половина. Мелли приходилось растягивать питье, делить его на порции, чтобы продлить удовольствие.
Мелани улыбнулась своему отражению, ее руки скользнули вниз по шелковистому животу, а пальцы погрузились в теплое, влажное золотистое лоно. Она сделала Эдмунда своим рабом.
Это сработало однажды. Сработает и теперь.
— Ты собираешься один заглянуть в эту бутылку или не откажешься от компании?
Люсьен поднял глаза, увидел, что в дверях кабинета стоит Гарт, и приглашающе махнул рукой:
— Только будь добр, потрудись закрыть за собою дверь. Когда я спускался сюда, то заметил, что в комнате моей возлюбленной мачехи еще горит свет, как это ни печально. Мы ведь не хотим, чтобы она явилась сюда, верно?
Гарт рассмеялся, взял со стола бокал и налил себе вина.
— А как по-твоему: зачем бы еще я разыскивал тебя, если не в расчете на защиту? Мне крупно повезло, что сегодня за обедом, пока ты сидел у Кэтрин, Мелани, судя по всему, предпочла Гая. По-моему, это его утешило после того, как утром ты оставил его без ланча. Он уверен, что Мелани от него без ума. Впервые вижу такого воспитанного француза — и такую малопривлекательную красавицу. У меня все еще не восстановился аппетит после всего, что ты мне порассказал про нее прошлым вечером. — Он уселся в мягкое кожаное кресло и театрально вздохнул: — О, Люсьен, неужели я провел здесь всего два дня? У меня такое чувство, что прошли годы.
Люсьен покосился на друга из-под полуопущенных век:
— Ты волен уехать в любой момент. Вряд ли мне потребуется телохранитель. Или ты решил стать примерным сыном и намерен начать волочиться за леди Кэтрин?
— Что? Это чтобы ты лично нарезал меня на тонкие ломтики? Уволь, я не настолько храбр. Пребывание здесь, в Тремэйн-Корте, не лишено для меня приятности: так забавно видеть тебя укрощенным. Эта перемена в тебе восхищает меня после того приема, который ты оказал мне после возвращения с Полуострова.
Люсьен отпил из своего бокала изрядный глоток, задумчиво уставившись в камин. Они с Гартом проговорили чуть не до рассвета прошлой ночью, да и сегодня беседовали около двух часов, пока Кэт спала. Теперь Гарт знал все от начала и до конца — про Мелани, Эдмунда и почти все про Кэт. Он полагал, что она сбежала из Ветел от самодурства отца. Его друг не торопился никого из них осуждать, и за это Люсьен еще выше ценил его дружбу. Хотя, конечно, когда речь зашла о Кэт, Гарт не удержался от насмешек. Он просто не был в силах упустить возможность поехидничать над другом и даже не пытался скрыть, как его развлекает смущение Люсьена.
В отличие от Люсьена Гарт смотрел на жизнь гораздо проще, предпочитая сразу все делить на белое и черное.
Мелани оказалась пронырливой сукой и к тому же свихнулась. Вывод? Наплевать и забыть — кусаться-то она все равно не может. Да к тому же половину Англии можно считать сумасшедшей. Это даже стало в некотором роде признаком хорошего тона — иметь родственника, который либо угодил, либо только что вышел из сумасшедшего дома.
Эдмунд и Люсьен помирились? Вывод? Да никаких выводов тут и не нужно. До сих пор весь свет уверен, что они — отец и сын. Конец истории.
Кэт Харвей на самом деле оказалась леди Кэтрин д'Арнанкорт. Она богата, красива и предана Нодди и Эдмунду. Люсьен, получивший от жизни жестокий урок, влюбился в эту леди? Вывод? Жениться на ней. Теперь же. Немедленно. Сию минуту. Пока кто-то другой не увел ее.
И вот тогда — тут уж Гарт просто начал разливаться соловьем — наступит счастливый конец. Согласно прожекту Гарта Люсьен с красавицей невестой поселятся в Тремэйн-Корте и станут опорой Эдмунду и его очаровательному сыну Нодди, нарожают не меньше полудюжины своих собственных деток — и «все они будут жить счастливо до конца своих дней». Кроме Мелани. Но ведь и ее можно великодушно снабдить некоторой суммой денег, да и отправить куда-нибудь во Францию, где она наверняка сумеет обзавестись толпой счастливых поклонников.
По его словам все выходило хорошо и просто. Если только не брать во внимание то, что Люсьен не был способен так вот легко разделить все на белое и черное. Он был не в состоянии пропускать множество оттенков серого цвета — в том числе и тревожного цвета глаз Кэт, которые он видел всего час назад. И он не имел ни малейшего представления, сколько ему придется прождать, прежде чем явиться к ней и объявить о своей любви, а она поправится настолько, что не сочтет это проявлением жалости или чувства долга.
Люсьен знал, что Мелани, которая не далее как этим утром прижала его к стене в музыкальной комнате и умоляла вспомнить, как сильно она его любит, — о чем он еще не успел рассказать Гарту, — что она пребывает в каком-то своем мире, который весьма отдаленно напоминает мир реальный. А при мысли о предупреждении Мойны его опасения усилились во много раз, и он с тревогой ждал каких-то неприятных сюрпризов, которые наверняка преподнесет его бывшая невеста на предстоящем в пятницу званом обеде. Его снедало предчувствие, что вечер может кончиться печально. Если бы только ему удалось толком поговорить с Мойной, но она была недоступна в своей каморке, жалуясь на то, что «оскудела» здоровьем.
Люсьен, подумав о том, как ловко Гарт устроил будущее всех обитателей Тремэйн-Корта, посмотрел на друга и спросил:
— Скажи мне одну вещь, Гарт. Что ты думаешь о нашем приятеле Гае? Я имею в виду — отчего он продолжает торчать здесь, в Суссексе, в то время как все остальные французы уже укладывают чемоданы и бегут нанимать корабли, чтобы переправиться через Пролив? У него имение неподалеку от Парижа, у него отец, о судьбе которого ничего не известно. Чего он дожидается?
Гарт улыбнулся Люсьену поверх бокала:
— Гай? Дай подумать. Может, он просто не желает пропустить званый обед, который закатывает твоя дорогая мачеха? Как ни крути, это обещает стать главным событием сезона. Я уверен, что Мелани дала ему понять, что ожидается присутствие всей местной знати. Просто голова кругом! Как по-твоему, не послать ли и мне в Лондон слугу за парадным мундиром?
— Если ты будешь болтать и дальше, Гарт, мне придется поверить, что ты полный дурак и что для счастья тебе не хватает только ночного колпака и домашних туфель. А я стараюсь рассуждать серьезно. Неужели тебе не кажется странным то, что Гай продолжает сидеть в Англии и даже не помышляет об отъезде?
Гарт окунул палец в вино, а потом обсосал его с самым глубокомысленным видом. После чего поведал таким тоном, словно сделал гениальное открытие:
— Гай — француз!
— Ты чертовски проницателен, Гарт, — съязвил Люсьен, поднялся и налил себе еще бокал вина. — Но будь добр, продолжай. Я затаил дыхание и ловлю каждое твое слово.
Гарта не надо было уговаривать.
— Ты, мой добрый друг, — француз наполовину.
— И опять невообразимая проницательность! Гарт, ты поражаешь меня. Едва ли не четверть населения Англии может похвастаться наличием в их жилах французской крови. — Он поудобнее устроился в кресле. — Но тебе удалось заинтересовать меня.
Гарт поставил свой бокал на столик возле кресла, приставил пальцы к вискам и зажмурился:
— Я вспоминаю один недавний вечер в Лондоне. Я вспоминаю человека по имени Джеки, который навестил в Суссексе свою мать и вернулся в Лондон с поручением. И этим поручением было всадить кинжал в спину некоему Люсьену Тремэйну. Но, увы, Джеки сам напоролся на нож, и потому я до сих пор здесь и корчу из себя оракула, вместо того чтобы любоваться скачками пони в Ньюмаркете, с шикарной траурной лентой на рукаве моего смокинга в знак скорби по дорогому другу, ставшему жертвой преступления.
Люсьен похрустел пальцами, обдумывая слова Гарта, и счел их неубедительными.
— Я решил было, что это Ортон нанял тех подонков. В их неловкости было что-то, напомнившее мне его самого. Но даже если я и ошибался, то все равно не могу уловить связи между тем нелепым покушением и странным нежеланием ехать домой нашего приятеля графа.
Гарт, ухмыляясь, открыл глаза:
— И я тоже, дружище. Но по крайней мере, мне удалось говорить с тобой несколько минут подряд и ни разу не услышать про леди Кэтрин. Ведь когда я вошел, ты сидел здесь и думал именно о ней? Вряд ли стоит удивляться тому, что она нашла тебя не очень-то обаятельным, — вспомни, как ты вел себя утром в лабиринте. Ты же из нее едва душу не вытряс. Может быть, вместо того чтобы искать утешение в бутылке, ты мог бы провести время с большей пользой, сочиняя стихи в ее честь?
— Это совсем не смешно. — Люсьен понурился. — Однажды я уже проявил себя в отношениях с женщиной полным ослом, и Кэтрин все об этом известно. И этого более чем достаточно, даже если не принимать во внимание то, что и с Кэтрин я вел себя не очень-то правильно. А ведь сегодня она узнала, что стала сиротой. Я должен дать ей время, чтобы она пришла в себя и решила, что ей делать. Скорее всего она решит поскорее вернуться в Ветлы, а оттуда — в Лондон. Она заслужила, чтобы о ней заботились, чтобы с ней обходились как можно мягче и больше не пугали ее.
— А ты тем временем намерен запереться в этом кабинете и лелеять свою тоску? Стало быть, это и есть любовь? Знаешь ли, меня бросает в дрожь от одной мысли, что и я не застрахован и могу в один прекрасный день впасть в такое же плачевное состояние. Люсьен, ты все излишне драматизируешь!
Люсьен ткнул бокалом в сторону Гарта:
— Дружище Гарт, я как нельзя более согласен с тобою!
Намного позже, когда большие напольные часы в коридоре пробили час ночи, Люсьен отправился к себе. Хотя шагал он достаточно твердо, его мозг был приятно затуманен винными парами после нескольких бутылок, выпитых с Гартом. Он поднялся по левому крылу широкой главной лестницы к своей спальне в надежде поскорее забраться в постель и выспаться. Ведь утром ему понадобятся силы, чтобы окунуться в тот непрекращающийся бедлам, в который превратилась его жизнь в Тремэйн-Корте.
Хоукинс не встречал его и потому не мог сделать ему выговор за то, что он так пьян, или хотя бы помочь раздеться, — так как верный слуга перебрался в комнатку возле спальни Эдмунда, чтобы быть под рукой у больного и днем и ночью. Сердито чертыхаясь, но не желая в столь поздний час будить другого слугу, Люсьен кое-как стащил высокие и узкие сапоги, после чего плюхнулся на кровать, собираясь раздеться при слабом свете ночника.
Но не успел он вынуть из галстука булавку с ониксом, как каким-то шестым чувством понял, что в комнате он не один. Осторожно повернувшись, Люсьен различил в полутьме женскую фигуру в белой ночной сорочке. В руках она держала два полных хрустальных бокала.
У Люсьена тут же вырвалось с надеждой:
— Кэтрин?..
В ответ раздался смех, по-детски высокий, ломкий и слегка истеричный.
— Мелани… — А он-то отказался перебраться в другую спальню, чтобы никто не дай Бог не подумал, будто он бежит от женщины. Ведь это было бы смешно! И что теперь ему делать, тем более что дверь в смежную комнату столь предусмотрительно заперта?
— Милый Люсьен, — промурлыкала Мелани, вступая в круг света свечи, так что он смог различить и розовые соски ее грудей, и темный треугольник волос на лобке под прозрачной тканью сорочки. Ее белокурые локоны, свободно распущенные, рассыпались по плечам, а ярко-синие глаза сверкали, как звезды на ночном небосводе. — Мне так долго пришлось тебя ждать. Я уже начала сомневаться, придешь ли ты сюда вообще.
Люсьен дал волю мгновенно вспыхнувшему гневу:
— Мелани — вон отсюда!
Она проигнорировала его приказ, поставила бокалы на стол и пошла прямо на него, остановившись всего в нескольких дюймах, так что ему в ноздри ударил тяжелый, приторный и когда-то неотразимый для него запах ее тела. Она положила ладони на отвороты его сюртука.
— Ты на самом деле не хочешь, чтобы я ушла, Люсьен. Ты сказал так оттого, что тебе охота потискать эту шлюху, эту Кэт Харвей. Она не получит тебя, правда? Я была внизу и видела, как ты вошел к ней в комнату, а потом вышел. Она может сколько угодно падать в обмороки, но она не получит тебя. Вот почему ты напился этим вечером, правда, дорогой? Как давно ты воздерживаешься? Когда ты в последний раз был с женщиной?
Он с отвращением сбросил с плеч ее руки.
— Послушай меня, милый, — не унималась она, снова положив ладони ему на плечи. — Я могу тебе помочь. Ты ведь сгораешь от желания, не так ли? — Ее ручки пробежались по сюртуку вниз, и она улыбнулась: — я просто обожаю одежду. Женское платье должно быть вырезано как можно глубже, а мужской сюртук разделяется вот здесь, вот так, — и ее руки оказались еще ниже, между полами его сюртука, — чтобы демонстрировать вот это…
Прежде чем Люсьен перехватил ее, правая ручка Мелани поймала его член вместе с тонкой замшей плотно обтягивавших его бедра лосин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43