Жоффрей Бальфур улыбнулся дочери. Улыбка была печальной и тронула ее сердце.
— Ну вот, ты начинаешь понимать. Ты видишь только то, что я позволяю тебе увидеть. Подобно человеку на Луне, котенок, я ведь могу скрывать кое-какие части самого себя. Или, возможно, мне и скрывать-то нечего, и я так же неглубок, как наши чертсейские речушки в разгар жаркого лета. Но нет, я отвечу на твой вопрос. Я скажу, чего ты не видишь, чтобы ты поняла, что ничто не является тем, чем кажется на первый взгляд. Ты, Маргарита, не можешь заглянуть внутрь моего очень красивого и вполне пустого кошелька, о котором я говорил совсем недавно. Ты не видишь моих недостатков, моей лени, моих неудач. Также как и твоя мать, благослови ее Бог. Твой дедушка… что ж, терпит меня, так ведь? С другой стороны, за столом я блестящий собеседник, и я не ковыряю столовым ножом в зубах, и делаю все от меня зависящее, чтобы всем угодить. Так что видишь, котенок, если ты присмотришься повнимательнее, заглянешь вглубь, ты увидишь не только положительные стороны, но и недостатки. Когда любишь, на недостатки закрываешь глаза, но при необходимости недостатки другого человека можно использовать к собственной выгоде. Возможно, поэтому человек на Луне скрывает от людских взоров большую часть себя. Ради собственной безопасности. Видит Бог, каждому из нас есть что скрывать.
Маргарита снова опустилась на землю, приняв положение, в котором удобно смотреть на звезды. Отец высказал ей что-то очень важное и глубоко личное, и она чувствовала, что должна как-то на это откликнуться.
— У меня ужасный характер, папа, — сказала она, прерывая наступившее молчание, которое — впервые на памяти Маргариты — становилось неловким, — но я очень стараюсь сдерживать себя.
— Да, котенок, ты и вправду стараешься, и у тебя это неплохо получается, — ответил отец. — Не то чтобы я не знал об этом твоем недостатке. Не забывай, что я знал тебя всю твою жизнь, а маленькому ребенку трудно скрыть свою истинную сущность, особенно когда он кричит, лягается и кидает игрушки в голову любящего папочки. Но в последние годы ты научилась сдерживать эти приступы ярости, за что, должен добавить, мама и я тебе бесконечно благодарны, хотя нам и известно, что если на тебя должным образом надавить, твой вулканический темперамент даст о себе знать. Мы любим тебя и поэтому не будем оказывать на тебя подобного давления. Но недоброжелатель, тот, кто желает тебе зла или ищет способа одержать над тобой верх…
— …будет искать тело, которое так хорошо спрятал человек на Луне, — закончила за него Маргарита, испытывая некоторое самодовольство от того, что так хорошо усвоила последний урок отца.
— Если у человека на Луне действительно есть тело, — добавил Жоффрей, снова озадачив дочь, но ненадолго.
— Ах, папа, отсутствие тела все же является недостатком само по себе, — возразила она, когда отец помог ей подняться на ноги. — Любой человек, реальный или воображаемый, обладает какой-нибудь слабостью, которую, если присмотреться повнимательнее, можно распознать и использовать в своих интересах. Разве не так, папа? Разве не этому ты пытаешься научить меня? Видеть очевидное — да, но также и то, что скрыто.
Жоффрей крепко прижал к себе дочь и запечатлел поцелуй на ее гладком лбу.
— Ты смышленая, котенок, может, даже слишком смышленая для меня, а ты еще даже не носишь высокую прическу. Боже, помоги молодым денди, когда мы повезем тебя в Лондон — ты им всем вскружишь голову.
— А мне они не нужны, — объявила Маргарита ровным голосом, упрямо вскинув свой слегка заостренный подбородок, отчего ее длинные, толщиной в руку косы хлопнули ее по локтям. — У меня в жизни есть только одна настоящая любовь, и это мой собственный дорогой папочка!
Жоффрей откинул голову назад и расхохотался.
— Ах, котенок, тебе еще столько предстоит узнать. И со временем ты это узнаешь. — Он, словно оратор, выкинул вперед правую руку и продолжал: — Леди и джентльмены! Вот перед вами мисс Маргарита Бальфур — может, она и не подожжет мир, но наверняка заставит его дымиться.
Спустя два года Жоффрей Бальфур неожиданно скончался.
Деду пришлось взять на себя печальную обязанность сообщить о случившемся Маргарите, когда та в одно ясное апрельское утро спустилась по лестнице, одетая в костюм для верховой езды, громко зовя отца, с которым они собирались отправиться на прогулку. Мать девочки, не обладавшую крепким здоровьем, ужасная новость потрясла настолько, что ее уложили в постель, поручив Мейзи за ней ухаживать.
Сердце отца, его чистое, любящее сердце, просто перестало биться, сказал сэр Гилберт Маргарите, которая смотрела на него, дрожа, словно от холода, и ненавидя деда за то, что он ей говорил. В ту минуту она ненавидела всех, кто был жив, тогда как ее отец умер.
Мертв! Нет! Не может быть! Только не ее папа. Ни в коем случае не ее папа.
Но сэр Гилберт повторил то, что сказал, будто Маргарита не слышала его в первый раз. Смерть его была быстрой и безболезненной, заверил он Маргариту. Жоффрей встретил ее, сидя после полуночи в своем кабинете с книгой на коленях. Маргарите не следует погружаться в печаль, добавил сэр Гилберт, нужно продолжать жить, вспоминая с любовью отца, который был очень хорошим человеком.
— Твой отец хотел бы именно этого, дорогая моя девочка. Теперь ты должна быть сильной и заботиться о своей матери.
Маргарита кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она стояла совершенно неподвижно и глубоко дышала, стараясь не расплакаться, как какой-нибудь ребенок-несмышленыш, не понимающий, что предаваться горю бессмысленно… что живые должны жить… что нужно заботиться о маме… и что сказанное дедушкой было правдой — именно такого поведения и ожидал бы отец от своего «котенка».
Потом она молча поцеловала сэра Гилберта в щеку и медленно побрела к конюшне, где ее ждала лошадка Луна. Избегая встречаться взглядом с грумами, в глазах которых читалась жалость и которые сопели и вытирали рукавами рубашек мокрые щеки и носы, Маргарита влезла на лошадь и галопом поскакала в простиравшиеся вокруг Чертси поля.
Только осознав, что она того и гляди загонит свою любимую лошадку, Маргарита остановилась в центре недавно вспаханного поля и соскользнула с седла. Упав на колени и широко раскинув руки, она взглянула на небо. Горе и отчаяние разрывали ей сердце. Обращаясь к незримому Богу, она снова и снова выкрикивала вопрос, на который, увы, не было ответа: почему? Почему ее самый замечательный папочка покинул ее? Почему?
Шли годы, и постепенно острота горя Маргариты притупилась. Маргарита выросла и была уже не девочкой-подростком, а молодой девушкой, любимицей всех обитателей Чертси. Хотя мать с дедом во всем потакали Маргарите, она, в общем-то, не была испорченным ребенком. По натуре она была не злой, хотя озорства и вредности, по словам Мейзи, в ней было предостаточно.
Длинные морковного цвета волосы Маргариты потемнели за время, прошедшее с того памятного дня рождения, когда ей исполнилось четыре года, и приобрели теплый каштановый оттенок с рыжевато-золотистым отливом. Они прекрасно гармонировали с ее матовой бархатистой кожей и колдовскими зелеными глазами. Маргарита была высокой, на добрых полфута выше своей миниатюрной матери.
Из пухленькой девчушки она превратилась в очаровательную девушку с высокой грудью, тонкой талией, изящными бедрами и длинными стройными ногами.
Одним словом, Маргарита Бальфур была неотразимо, дьявольски, интригующе красивой молодой женщиной.
Однако достоинства Маргариты не исчерпывались ее красотой и очарованием. Она получила образование, какое сэр Гилберт дал бы сыну, если бы Господь послал ему сына, а не дочь, которую, как было принято, обучала его покойная жена. По мнению сэра Гилберта, можно было смело сказать, что после такого обучения научные познания Виктории были практически равны нулю.
Он, правда, не стал посылать Маргариту в школу, но нанял ей лучших учителей, так что она свободно говорила на французском и итальянском, читала на латыни, хорошо разбиралась в математике и естественных науках, могла со знанием дела поговорить о современной политике, без труда вспомнить подходящую к случаю цитату из Шекспира или другого не столь значительного поэта.
Кроме того, она ездила верхом не хуже любого мужчины, прекрасно фехтовала и умела стрелять из любого огнестрельного оружия с необыкновенной быстротой и меткостью. И она помнила все, чему учил ее Жоффрей Бальфур, чьи высказывания бывали подчас противоречивы, но всегда заставляли думать. Весной она почти ежедневно ходила к цыганам, которые по-прежнему приходили в Чертси, и играла в пыли с цыганскими детьми, постигая одновременно сомнительное искусство цыганок — мастериц по срезанию кошельков и предсказанию судьбы.
В четырнадцать она совершила свою первую кражу — украла цыпленка. Это был самый восхитительный цыпленок из всех, что ей довелось пробовать.
Смягчающему влиянию матери следовало приписать такие качества Маргариты, как любовь к красивым туалетам, искусное владение иглой и кистью, умение петь приятным, хотя и не сильным, голосом и грациозно танцевать, пусть даже ее единственным партнером до сих пор был дед.
Маргарита росла в окружении взрослых и потому в некоторых отношениях повзрослела раньше времени, но кое в чем осталась ребенком. Нельзя сказать, что выполнялись все ее желания без исключения, но все же она получала столько, что со временем поверила: добиться можно всего чего угодно, стоит только очень сильно этого захотеть.
Когда Маргарите исполнилось восемнадцать, она лишилась матери, которая однажды во время послеобеденного чаепития у соседей упала без чувств и умерла. В то же самое время Маргарита неожиданно поняла, что она хочет делать, и не медля объявила о своем намерении уехать в Лондон. Только просьбы деда, убеждавшего ее соблюсти внешние приличия, заставили ее отложить поездку до следующей весны, когда истечет срок траура.
Впрочем, дело тут было вовсе не в послушании. Маргарита редко кого слушалась, хотя почти всегда и со всеми бывала добра. Просто она с некоторым запозданием осознала, что эта отсрочка даст ей время, необходимое для того, чтобы, как поведала она потрясенной Мейзи, «найти тело Лунного человека».
Книга первая
РАЗВЕДЕНИЕ КОСТРА
О! Кто может пламя удержать в руке?..
В. Шекспир
ГЛАВА 1
Приходится идти, когда черт погоняет.
Ирландская поговорка
Лондон, сезон 1810 года
Томас Джозеф Донован бросил свой плащ вместе с парой монет стоявшим наготове лакеям в ливреях и зашагал к широкой мраморной лестнице, которая вела на второй этаж особняка на Гросвенор-сквер. Всегда лучше «подмазать» их заранее, считал Томас Джозеф. Какой смысл звенеть деньгами тогда, когда твой новый «с иголочками» плащ уже уехал на чьих-то чужих плечах.
Сегодня он умышленно явился на бал позже, чем того требовал светский этикет, так что на лестнице уже не осталось ни одного из посещающих подобные мероприятия скучающих светских бездельников, которые обычно толпятся на ней, дожидаясь своей очереди отдать дань уважения хозяину с хозяйкой. Длинноногий Томас быстро преодолел ступеньки, думая о том, как бы поскорее отыскать человека, с которым у него должна была состояться встреча, и уйти из этого дома, прежде чем он поддастся соблазну наведаться к карточным столам и в результате проведет еще одну Долгую ночь, занимаясь всем чем угодно, кроме выполнения возложенной на него миссии.
Не то чтобы он тревожился за свой кошелек. Томас, живший в Америке с двенадцатилетнего возраста, оставался, тем не менее, ирландцем с головы до ног, обутых сегодня в модные вечерние туфли, и ему всегда чертовски везло в карты. Он мог бы нажить себе небольшое состояние, продолжай он и дальше сталкиваться у карточных столов с апатичными слабовольными лордами, которые, казалось, поставили себе целью ночь за ночью избавляться от своих денег. Но ему необходимо было иметь ясную голову и помнить о своей миссии. В конце концов, любой истинный патриот понимал, что обобрать врага и обратить его в бегство — не одно и то же, хотя первое занятие и было весьма приятным.
Хозяин и хозяйка дома уже покинули свой пост наверху лестницы, избавив тем самым Томаса от тяжкой необходимости вспоминать их имена и титулы и, в угоду светским традициям, рассыпаться в пустых комплиментах.
Удовольствовавшись вместо того бокалом вина, взятым с уставленного напитками подноса, который нес проходивший мимо лакей, Томас остановился в дверях и принялся внимательно рассматривать убранство зала и находившихся в нем людей.
Бальный зал, в котором было удушающе жарко, украшали оранжерейные цветы и розовые фиалки, причем в таком количестве, что выглядело это почти смехотворно. Заполнявшие зал гости принадлежали в большинстве своем к верхушке лондонского общества — обстоятельство, немало огорчившее Донована, по мнению которого благородные леди и джентльмены, входившие в этот избранный круг, настолько узкий, что все они состояли между собой чуть ли не в родственных отношениях, — в зависимости от возраста напоминали больше всего либо глупых хихикающих курочек и петушков, либо старых наседок с дряблой кожей и самодовольных петухов.
Томас грациозно двинулся вперед, когда мимо порхнула мисс Араминта Фробишер, опиравшаяся на руку джентльмена, облаченного в вечерний костюм с пуговицами, не уступающими по размеру столовым тарелкам. Он не удержался от улыбки, увидев, как милая Араминта подмигнула ему. Чудесная девушка Араминта! Всегда готова улизнуть в какой-нибудь темный укромный садик с мужчиной, вознамерившимся сорвать с ее губ несколько шаловливых поцелуев. Если его сегодняшняя добыча не появится в самое ближайшее время, подумал Томас, ему, возможно, стоит пересмотреть свое решение о раннем уходе и увести дорогую Араминту в словно специально предназначенные для подобных целей густые кусты, росшие, как ему уже было известно, сразу же за высокими застекленными дверями, находившимися в левой части бального зала.
Молодой денди — кавалер мисс Фробишер не удостоил Томаса даже кивка, поскольку, как истинный британец, не желал обращать внимания на выскочек из колоний. Вполне возможно, что он меня даже и не заметил, решил Томас. Что ж, выскочку из колоний это устраивало как нельзя больше, хотя, мелькнула у Томаса следующая мысль, этот изнеженный денди мог бы кое-чему научиться, если бы присмотрелся к моему костюму и манере держаться, поскольку молодой англичанин в своем наряде выглядел даже более странно, чем выглядела бы монахиня в платье из красной тафты.
Томас, не склонный к проявлениям ложной скромности, знал, что смотрится великолепно, стоя в небрежной позе у мраморной колонны, — высокий, широкоплечий, стройный, одетый в прекрасно скроенный темно-синий вечерний костюм, в каком не постыдился бы появиться и признанный законодатель мод красавчик Браммель. Зеркало сказало Томасу, что его бронзовая от загара кожа прекрасно гармонирует с его рыжевато-каштановыми выгоревшими на солнце волосами и не модными, но идущими ему усами, а также с ослепительно-белым небрежно завязанным шейным платком и такими же белоснежными манжетами с запонками, примерно на дюйм выступающими из-под рукавов костюма, которые привлекали внимание к его сильным рукам с длинными пальцами.
Рукам, которые в равной степени искусно могли писать редакционные статьи, сдавать карты, натягивать поводья, держать клинок и ласкать женщину.
Сейчас его голубые, цвета рассветного неба глаза, обрамленные длинными черными ресницами, с еле заметными морщинками у уголков, углублявшимися, когда он улыбался, созерцали заполненный гостями бальный зал с выражением радостного предвкушения, создавая впечатление, что их обладатель — простой хороший парень, думающий только о развлечениях.
Где же прячется этот сукин сын, спросил себя Томас, продолжая широко улыбаться и раскланиваться с проходившими мимо гостями. Он сказал, что будет здесь. Ну что я за пустоголовый балбес, поверил словам англичанина.
На минуту его внимание привлек неуклюжий краснолицый молодой лорд, который, наверное, видел в последний раз свои ноги, когда лакей приподнял их, чтобы втиснуть в черные лакированные вечерние туфли. Этот глупец всерьез пытался проделывать сложные па быстрого контрданса и выглядел при этом так же грациозно, как боров, копающийся в навозе. Болван! Добрая половина англичан, встреченных Томасом за две недели его пребывания в Англии, была пустоголовыми самовлюбленными идиотами, занятыми поисками удовольствий, а другая половина — пронырливыми, трусливыми, подхалимствующими интриганами, готовыми продать право первородства за несколько золотых монет. Не удивительно, что его соотечественники американцы, эти мужественные колонисты, до сих пор презираемые англичанами, смогли нанести им такое сокрушительное поражение в войне за независимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41