А там, где находился мистер Фокс, вполне естественно было увидеть и Ричарда Шеридана.
Час послушав речь мистера Питта, Кэм почувствовал, как закипают от негодования слушатели при перечислении длинного списка жалоб на первого консула Франции. Среди грехов Бонапарта не последнее место занимали его секретные методы получения информации военного характера. «Коммерческие агенты» – такой эвфемизм употреблял Питт. «Чертовы шпионы!» – шептали в обеих сторонах палаты. Это был единственный пункт из длинного списка прегрешений Бонапарта, о котором Питт говорил со всей страстью, какую только был способен вложить в слова. Кэм не единожды почувствовал укол совести, и ему пришлось напомнить себе, что мистер Питт кое в чем был чересчур щепетилен. Питт никогда бы не понял, а тем более не одобрил нетрадиционных методов, с помощью которых Кэм влиял на события.
Питт говорил, не прерываясь, почти два часа, и лишь иногда заглядывал в свои записи. Свою речь политик завершил призывом признать, что решение возобновить войну было верным и что это решение нужно воспринимать не как исключительно оборонительное – предупредить вторжение, – но и как наступательное – избавить мир от тирана. Когда оратор сел, рукоплескания были оглушительными.
Теперь все взгляды устремились к мистеру Фоксу. Однако мистер Фокс, который всегда, сколько его помнили, без колебаний отвечал на двухчасовую речь двухчасовым опровержением, в этот вечер решил не выступать. Предложение отложить дебаты до завтрашнего вечера быстро согласовали, и палата общин опустела рано, чуть позже десяти вечера.
В коридоре Кэм столкнулся лицом к лицу с Ричардом Шериданом.
– Что ж, Дайсон, – сказал Шеридан, – насколько я понимаю, вы очень довольны после сегодняшнего выступлении Питта?
– Очень, – согласился Кэм.
Оба джентльмена посмотрели на мистера Питта. Его окружила толпа почитателей, наперебой поздравлявших политика.
Шеридан продолжил:
– Хоть мне это и не по нутру, я отдам должное врагу. Никогда еще не слышал от Питта лучшей речи. Его красноречие было великолепно! Просто великолепно!
– Мое мнение абсолютно совпадает с вашим, – ответил Кэм.
Он заметил в толпе Каслри и извинился.
Шеридан задержал герцога:
– Вы придете завтра в палату послушать выступление мистера Фокса?
– Не пропущу этого ни за что на свете.
Шеридан извлек из кармана жилета позолоченные часы и сделал вид, что изучает их стрелки.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он. – Нехорошее это дело. Я вам сочувствую.
И, вежливо улыбнувшись, драматург зашагал прочь, оставив Кэма удивленно смотреть ему вслед.
Выйдя из палаты общин, Кэм все еще размышлял над загадочными репликами Шеридана, но тут к герцогу присоединились Каслри и Каннинг. Тема разговора у них была одна – несравненная речь Питта. Нашли экипаж, чтобы доехать до резиденции Питта на Бейкер-стрит, куда должен был подъехать сам выдающийся политик, как только ему удастся освободиться.
Каннинг ограничил выбор спиртного, как только молодых людей провели в кабинет Питта.
– Ничего кроме портвейна! – пренебрежительно сказал он, открыв пробку одного, а потом другого графина.
– Портвейн прекрасно подойдет, – согласился Кэм.
Все знали, что мистер Питт «ограничивал» себя двумя-тремя бутылочками портвейна в день. Друзья почтенного политика утверждали, будто это делалось в лечебных целях. Мистер Питт никогда не отличался крепким здоровьем. Лично Кэм считал Питта невероятным человеком. Герцог Дайсон знал очень мало джентльменов, которые могли бы осушить бутылку портвейна и через несколько минут после этого выступать с речью в парламенте. А человека умнее, чем Питт, Кэму вообще не доводилось встречать.
Джентльмены беседовали не слишком оживленно, пока в кабинет не ворвался мистер Питт. Лицо политика озаряла одна из его редких улыбок. Первые несколько минут обсуждали сегодняшнее выступление. Но мистер Питт чувствовал себя неловко, когда его хвалили, пусть даже более чем заслуженно.
Взяв из рук Каннинга стакан портвейна, Питт перебил Каслри, сказал:
– Джентльмены, хорошие новости из Франции. – Политик сделал большой глоток, и коллеги терпеливо подождали, пока наполнят его опустевший стакан. Наконец Питт произнес:
– Вопреки заявлениям Бонапарта, угроза неминуемого вторжения настолько отдаленная, что можно считать ее вообще несуществующей. Хотя, само собой разумеется, наша бдительность не ослабнет ни на йоту. Получены сведения о точной диспозиции французского флота. Джентльмены, – Питт обвел взглядом присутствующих, оценивая их реакцию, – джентльмены, мы знаем совершенно точно, что французский флот сейчас разбросан по всему миру.
– Что значит «совершенно точно»? – спросил Каннинг, улыбаясь до ушей. Он уже знал ответ.
– Шпионы, – прямо сказал Кэм.
– Дельта, если быть точным, – отозвался мистер Питт.
Только Кэм знал, что «Дельта» было кодовым именем Родьера, используемым в Англии. Каслри изобразил недоверие:
– А как же представление, которое вы сегодня вечером устроили в парламенте, сэр?
Улыбнувшись, Питт ответил:
– Насколько я понял, вы имеете в виду те мимолетные замечания, которые я сделал по поводу использования французами шпионажа?
– Скорее пламенную речь, – вмешался Каннинг.
– Мое сердце чуть не разорвалось от негодования, в равной степени смешанного с патриотическими чувствами, – произнес виконт Каслри.
– Как и было задумано, – заметил Кэм. – Нам, как ораторам, хорошо знакома эта уловка. Тем не менее мистеру Питту понадобилось лишь несколько минут, чтобы заставить нас безоговорочно ему довериться.
– Гадкое это дело, шпионаж, – сказал мистер Питт, осуждающе пожав плечами. – Но в такие времена как сейчас он необходим. А теперь, джентльмены, если вы уже вдоволь повеселились, нам нужно обсудить еще кое-что.
Кэм не сомневался, что информатором Родьера был Маскарон. Только человек, занимающий высокий пост в Морском министерстве, мог иметь доступ к такой информации, какую передали Питту. Из доклада Родьера становилось ясно, что, объявив войну, британцы застали Бонапарта врасплох, несмотря на военный арсенал и флотилию, которые тот начал собирать за несколько месяцев до нарушения мирного соглашения. Французский флот был не только разбросан по всему миру, он также уступал британскому по численности; матросы на французских кораблях были неопытными. А после череды неудач, которые французы терпели в битвах последние несколько лет, пораженческие настроения царили на всех уровнях военно-морской иерархии.
Однако Бонапарт быстро наверстывал упущенное. Целая армия рабочих строила транспортные и военные корабли, способные переправить через Ла-Манш более ста тысяч человек. Планировалось сооружение большого числа портовых бассейнов и искусственных портов вдоль побережья, причем некоторые проекты уже начали осуществлять. Бонапарт был твердо намерен до конца года отправить свой флот на завоевание Британии.
– Да, все действительно выглядит мрачно, – заметил Каннинг, когда мистер Питт завершил свой рассказ.
– Согласен, – ответил Питт. – Однако на нашей стороне есть два преимущества.
– А именно?
– Адмирал Нельсон, это раз. Французы не могут сравниться с ним, и они знают это. И, конечно, – Питт снова одарил собеседников одной из своих редких улыбок, – тяжелый английский климат. Характерно отвратительная для Ла-Манша погода, на которую мы обычно сетуем, может, однако, оказаться спасительной для Англии.
Потом заговорили о речи мистера Фокса, назначенной на следующий день. Месяц назад казалось, что очень важно заручиться поддержкой мистера Фокса для возобновления военных действий с Францией. Но в течение нескольких недель произошло много событий, изменивших общественное мнение. Немалую роль в этом сыграло намерение Бонапарта сделаться императором. Совершив этот опрометчивый поступок, Наполеон лишился большой доли благосклонности, которую питали к нему нижние слои населения Англии. Наследственная монархия, какой бы она ни была несовершенной, была гораздо предпочтительнее тотальной диктатуры.
Кэм лениво слушал, как его коллеги строили предположения, какой линии будет придерживаться Фокс во время завтрашних дебатов и как им следует действовать, если тот попытается им помешать. Про себя Дайсон жалел, что решающее столкновение французского и британского флота откладывалось, пусть даже на несколько месяцев. Из-за этого обстоятельства придется продлить пребывание Габриель де Бриенн в его доме, тогда как, уверял себя Кэм, ему с трудом удавалось подавить желание избавиться от девчонки. Возможно, тогда, когда его планы принесут плоды и девушка вернется во Францию, он сможет сосредоточиться на других, более важных вещах.
Голоса беседовавших не умолкали, и Кэм впервые серьезно задумался над тем, какая жизнь ждет Габриель, когда девушка вернется на родину. К тому времени Маскарон, конечно, заплатит за ту роль, которую он сыграл и сентябрьских расправах. Некому будет направлять его внучку, никто не позаботится о ее интересах. А если кто-то и нуждался в опеке и помощи, думал Кэм, то это Габриель де Бриенн.
Кэм был не готов к угрызениям совести, нахлынувшим на него. Со смертью дедушки Габриель осиротеет, ей не к кому будет идти. Голиафа, ее личного телохранителя, Кэм не брал в расчет. Этот человек не обладал влиянием. Конечно, Голиаф был предан девушке, но никакая преданность не спасет Габриель де Бриенн, если какая-нибудь высокопоставленная фигура французского общества решит сделать ее своей жертвой. По всей вероятности, Габриель придется снова пуститься в бега.
Размышления Кэма вызвали у него беспокойство. В мгновение ока герцог рассеянно попрощался с собеседниками и уже шагал по направлению к Ганновер-сквер, продолжая раздумывать, как поступить с Габриель де Бриенн. Мысль о том, что проблема будет решена, если пощадить Маскарона, даже не приходила Кэму в голову. Они так долго разрабатывали этот план, и он был так дорог сердцу Колбурна, что его целесообразность невозможно было подвергать сомнению. Кэм подумывал о том, чтобы оставить Габриель у себя, на самом деле сделать ее своей подопечной и ввести девушку не во французское, а в английское высшее общество.
Чем больше герцог размышлял, тем достойнее ему казалась эта идея. Он же не чудовище какое-нибудь, чтобы без зазрения совести отправить девушку назад во Францию, навстречу трудностям и неопределенности. Габриель не повинна ни в каких прегрешениях, и Кэм не из тех, кто перекладывает свои обязанности на чужие плечи, какими бы неприятными они ни были. Да, Габриель и не подумает поблагодарить его за старания. Впрочем, он не собирался посвящать девушку в свои планы. А к тому времени, когда Габриель разгадает его замысел, она, возможно, успеет примириться с судьбой.
Впервые после похищения Габриель Кэм почувствовал, что с его плеч свалился непосильный груз. Он все сделает правильно, обещал себе герцог: компенсирует девушке потерю родины, те страшные минуты, которые ей пришлось пережить, когда агенты Родьера охотились за Маскароном.
Мысли Кэма полетели вперед, туда, где он будет, наконец, свободен от ответственности за Габриель де Бриенн. Этот день наступит, когда она выйдет замуж за какого-нибудь титулованного джентльмена. Кэм сразу же вспомнил о Лэнсинге, но быстро отбросил его кандидатуру. Хотя Колбурн видел, что Габриель нравилась его другу, совесть не позволяла герцогу разрешить Саймону жениться на такой мегере. Кэм был уверен, что Габриель будет веревки вить из Лансинга. Мужчина, который станет супругом Габриель де Бриенн, должен обладать более решительным характером, чем бедный мягкосердечный Саймон. Этой девушке нужна твердая рука и воля, которая была бы сильнее ее собственной. Кэм осознал, что понятия не имеет, где найти такой идеал.
Как и следовало ожидать, следующим вечером, когда Чарльз Фокс встал, чтобы обратиться к зрителям, палата общин были забита до отказа. Хотя другие парламентарии тоже принимали участие в дебатах, все знали, что гвоздь программы – соперничество Питта и Фокса. На этот раз парламентские репортеры были на месте с карандашами наготове, когда Фокс произнес вступительные слова.
Кэм был уверен, что никогда еще не слышал речи лучше. Она была одновременно прозрачной и полной тонкостей, язвительной и ужасно остроумной, и главное, во всем превосходила речь предшественника. Там, где мистер Питт узко подошел к проблеме, Фокс ссылался на всеобщие принципы. Где Питт оправдывал безжалостную агрессию, Фокс призывал к неистощимым переговорам, но не исключал и возможности вооруженного конфликта в случае крайней необходимости.
Унижение, которое Кэм испытывал к оратору, росло с каждой минутой. Не отвращая сторонников и не вызывая у них подозрений, Фокс прокладывал новый курс вигов. «Блистательная, хотя и довольно беспринципная уловка для человека, изображавшего непоколебимую преданность проповедуемым возвышенным идеалам», – подумал Кэм, ехидно ухмыльнувшись в душе. Но Колбурна никогда нельзя было обвинить в недооценке способности мистера Фокса использовать любые средства для достижения собственных целей. В некотором отношении они не слишком отличались друг от друга.
Речь Фокса длилась три часа. Когда пришло время голосования, тори победили с большим отрывом. Но Фокса никто не счел проигравшим. В рядах обеих партий этого человека провозгласили гением. Некоторые говорили, что принципы, изложенные в его речи, навечно станут достоянием нации. Короче говоря, думал Кэм, хоть Фокс и проиграл голосование, в дебатах он превзошел Питта.
Герцог Дайсон одним из первых оказался у выхода из палаты общин, чтобы поздравить мистера Фокса с блестящим выступлением.
– О, не убегайте, Дайсон, – сказал Фокс, когда Кэм подвинулся, чтобы пропустить толпу доброжелателей, – Кое-кто очень хочет поговорить с вами о девушке, которую вы похитили из Франции. – Фокса тут же отвлекли поклонники. – Здесь мы не сможем поговорить, – сказал он. – Немного позже я буду у себя в апартаментах. Вы знаете, где меня найти. В ваших же интересах прийти туда, ваша светлость.
Сказать, что Кэм был удивлен, значило ничего не сказать. Он был изумлен до такой степени, что на мгновение потерял дар речи, хотя и прекрасно знал, как объяснить невольное присутствие Габриель в Данрадене, если подобные объяснения потребуются. На этот случай у Колбурна уже готова была история. Но слова Фокса прозвучали настолько неожиданно, что Кэм на мгновение растерялся. Когда герцог пришел в себя, мистер Фокс уже отвернулся.
Подобное приглашение глупо отвергать, решил Кэм. Необходимо было узнать, насколько Фокс осведомлен о Габриель. Колбурн не допускал мысли, что Фокс знает все. Иначе, Кэм не сомневался, лидер вигов уже воспользовался бы этой возможностью не только погубить его, но и дискредитировать всех тори. Однако кое-что Фоксу было известно. И источник этих сведений Кэм надеялся обнаружить.
Когда герцог Дайсон прибыл в апартаменты Фокса на Кларджес-стрит, его провели в маленький вестибюль. До слуха доносились звуки, явно свидетельствовавшие о праздновании победы. Через несколько минут дверь отворилась и вошел мистер Фокс. Он отступил в сторону, чтобы пропустить еще одного тучного джентльмена. Это был Георг, принц Уэльский.
– Ваше королевское высочество, – произнес Кэм, вставая.
– Дайсон, – любезно кивнул принц.
Наследник престола сел и вяло подал остальным джентльменам знак последовать его примеру. Присутствующие обменялись парой любезностей, но принц не мог чувствовать себя уютно в обществе подобных Дайсону, и это проявлялось в беспокойных жестах наследника престола и его бегающем взгляде.
«Герцог Дайсон мне вовсе не друг», – думал принц. Именно по этой причине Георг согласился поддержать замыслы Чарльза Фокса. Дайсон был тори, и его следовало рассматривать как одно целое с мистером Питтом и его назойливыми соратниками. Георг, принц Уэльский, не забыл, что именно тори годами отказывались голосовать за увеличение фондов на содержание королевской семьи, не давая возможности принцу вести образ жизни, приличествующий его положению. Они не могли понять, зачем он потратил столько денег на свою резиденцию, Карлтон-Хаус, архитектурную гордость нации. Они называли его расточительным. «Лишенные воображения невежды с вечно кислыми лицами, – думал принц, – только и помышляющие о том, как бы заставить кого-то работать. Они не имени ни малейшего представления о том, как предаваться минутам, делающим жизнь в высшей степени полной смысли и удовлетворения».
Принц также не мог простить мистеру Питту, что тот не давал ему регентства, в то время как его величество, Георг Третий, стал практически недееспособным из-за приступов безумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Час послушав речь мистера Питта, Кэм почувствовал, как закипают от негодования слушатели при перечислении длинного списка жалоб на первого консула Франции. Среди грехов Бонапарта не последнее место занимали его секретные методы получения информации военного характера. «Коммерческие агенты» – такой эвфемизм употреблял Питт. «Чертовы шпионы!» – шептали в обеих сторонах палаты. Это был единственный пункт из длинного списка прегрешений Бонапарта, о котором Питт говорил со всей страстью, какую только был способен вложить в слова. Кэм не единожды почувствовал укол совести, и ему пришлось напомнить себе, что мистер Питт кое в чем был чересчур щепетилен. Питт никогда бы не понял, а тем более не одобрил нетрадиционных методов, с помощью которых Кэм влиял на события.
Питт говорил, не прерываясь, почти два часа, и лишь иногда заглядывал в свои записи. Свою речь политик завершил призывом признать, что решение возобновить войну было верным и что это решение нужно воспринимать не как исключительно оборонительное – предупредить вторжение, – но и как наступательное – избавить мир от тирана. Когда оратор сел, рукоплескания были оглушительными.
Теперь все взгляды устремились к мистеру Фоксу. Однако мистер Фокс, который всегда, сколько его помнили, без колебаний отвечал на двухчасовую речь двухчасовым опровержением, в этот вечер решил не выступать. Предложение отложить дебаты до завтрашнего вечера быстро согласовали, и палата общин опустела рано, чуть позже десяти вечера.
В коридоре Кэм столкнулся лицом к лицу с Ричардом Шериданом.
– Что ж, Дайсон, – сказал Шеридан, – насколько я понимаю, вы очень довольны после сегодняшнего выступлении Питта?
– Очень, – согласился Кэм.
Оба джентльмена посмотрели на мистера Питта. Его окружила толпа почитателей, наперебой поздравлявших политика.
Шеридан продолжил:
– Хоть мне это и не по нутру, я отдам должное врагу. Никогда еще не слышал от Питта лучшей речи. Его красноречие было великолепно! Просто великолепно!
– Мое мнение абсолютно совпадает с вашим, – ответил Кэм.
Он заметил в толпе Каслри и извинился.
Шеридан задержал герцога:
– Вы придете завтра в палату послушать выступление мистера Фокса?
– Не пропущу этого ни за что на свете.
Шеридан извлек из кармана жилета позолоченные часы и сделал вид, что изучает их стрелки.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он. – Нехорошее это дело. Я вам сочувствую.
И, вежливо улыбнувшись, драматург зашагал прочь, оставив Кэма удивленно смотреть ему вслед.
Выйдя из палаты общин, Кэм все еще размышлял над загадочными репликами Шеридана, но тут к герцогу присоединились Каслри и Каннинг. Тема разговора у них была одна – несравненная речь Питта. Нашли экипаж, чтобы доехать до резиденции Питта на Бейкер-стрит, куда должен был подъехать сам выдающийся политик, как только ему удастся освободиться.
Каннинг ограничил выбор спиртного, как только молодых людей провели в кабинет Питта.
– Ничего кроме портвейна! – пренебрежительно сказал он, открыв пробку одного, а потом другого графина.
– Портвейн прекрасно подойдет, – согласился Кэм.
Все знали, что мистер Питт «ограничивал» себя двумя-тремя бутылочками портвейна в день. Друзья почтенного политика утверждали, будто это делалось в лечебных целях. Мистер Питт никогда не отличался крепким здоровьем. Лично Кэм считал Питта невероятным человеком. Герцог Дайсон знал очень мало джентльменов, которые могли бы осушить бутылку портвейна и через несколько минут после этого выступать с речью в парламенте. А человека умнее, чем Питт, Кэму вообще не доводилось встречать.
Джентльмены беседовали не слишком оживленно, пока в кабинет не ворвался мистер Питт. Лицо политика озаряла одна из его редких улыбок. Первые несколько минут обсуждали сегодняшнее выступление. Но мистер Питт чувствовал себя неловко, когда его хвалили, пусть даже более чем заслуженно.
Взяв из рук Каннинга стакан портвейна, Питт перебил Каслри, сказал:
– Джентльмены, хорошие новости из Франции. – Политик сделал большой глоток, и коллеги терпеливо подождали, пока наполнят его опустевший стакан. Наконец Питт произнес:
– Вопреки заявлениям Бонапарта, угроза неминуемого вторжения настолько отдаленная, что можно считать ее вообще несуществующей. Хотя, само собой разумеется, наша бдительность не ослабнет ни на йоту. Получены сведения о точной диспозиции французского флота. Джентльмены, – Питт обвел взглядом присутствующих, оценивая их реакцию, – джентльмены, мы знаем совершенно точно, что французский флот сейчас разбросан по всему миру.
– Что значит «совершенно точно»? – спросил Каннинг, улыбаясь до ушей. Он уже знал ответ.
– Шпионы, – прямо сказал Кэм.
– Дельта, если быть точным, – отозвался мистер Питт.
Только Кэм знал, что «Дельта» было кодовым именем Родьера, используемым в Англии. Каслри изобразил недоверие:
– А как же представление, которое вы сегодня вечером устроили в парламенте, сэр?
Улыбнувшись, Питт ответил:
– Насколько я понял, вы имеете в виду те мимолетные замечания, которые я сделал по поводу использования французами шпионажа?
– Скорее пламенную речь, – вмешался Каннинг.
– Мое сердце чуть не разорвалось от негодования, в равной степени смешанного с патриотическими чувствами, – произнес виконт Каслри.
– Как и было задумано, – заметил Кэм. – Нам, как ораторам, хорошо знакома эта уловка. Тем не менее мистеру Питту понадобилось лишь несколько минут, чтобы заставить нас безоговорочно ему довериться.
– Гадкое это дело, шпионаж, – сказал мистер Питт, осуждающе пожав плечами. – Но в такие времена как сейчас он необходим. А теперь, джентльмены, если вы уже вдоволь повеселились, нам нужно обсудить еще кое-что.
Кэм не сомневался, что информатором Родьера был Маскарон. Только человек, занимающий высокий пост в Морском министерстве, мог иметь доступ к такой информации, какую передали Питту. Из доклада Родьера становилось ясно, что, объявив войну, британцы застали Бонапарта врасплох, несмотря на военный арсенал и флотилию, которые тот начал собирать за несколько месяцев до нарушения мирного соглашения. Французский флот был не только разбросан по всему миру, он также уступал британскому по численности; матросы на французских кораблях были неопытными. А после череды неудач, которые французы терпели в битвах последние несколько лет, пораженческие настроения царили на всех уровнях военно-морской иерархии.
Однако Бонапарт быстро наверстывал упущенное. Целая армия рабочих строила транспортные и военные корабли, способные переправить через Ла-Манш более ста тысяч человек. Планировалось сооружение большого числа портовых бассейнов и искусственных портов вдоль побережья, причем некоторые проекты уже начали осуществлять. Бонапарт был твердо намерен до конца года отправить свой флот на завоевание Британии.
– Да, все действительно выглядит мрачно, – заметил Каннинг, когда мистер Питт завершил свой рассказ.
– Согласен, – ответил Питт. – Однако на нашей стороне есть два преимущества.
– А именно?
– Адмирал Нельсон, это раз. Французы не могут сравниться с ним, и они знают это. И, конечно, – Питт снова одарил собеседников одной из своих редких улыбок, – тяжелый английский климат. Характерно отвратительная для Ла-Манша погода, на которую мы обычно сетуем, может, однако, оказаться спасительной для Англии.
Потом заговорили о речи мистера Фокса, назначенной на следующий день. Месяц назад казалось, что очень важно заручиться поддержкой мистера Фокса для возобновления военных действий с Францией. Но в течение нескольких недель произошло много событий, изменивших общественное мнение. Немалую роль в этом сыграло намерение Бонапарта сделаться императором. Совершив этот опрометчивый поступок, Наполеон лишился большой доли благосклонности, которую питали к нему нижние слои населения Англии. Наследственная монархия, какой бы она ни была несовершенной, была гораздо предпочтительнее тотальной диктатуры.
Кэм лениво слушал, как его коллеги строили предположения, какой линии будет придерживаться Фокс во время завтрашних дебатов и как им следует действовать, если тот попытается им помешать. Про себя Дайсон жалел, что решающее столкновение французского и британского флота откладывалось, пусть даже на несколько месяцев. Из-за этого обстоятельства придется продлить пребывание Габриель де Бриенн в его доме, тогда как, уверял себя Кэм, ему с трудом удавалось подавить желание избавиться от девчонки. Возможно, тогда, когда его планы принесут плоды и девушка вернется во Францию, он сможет сосредоточиться на других, более важных вещах.
Голоса беседовавших не умолкали, и Кэм впервые серьезно задумался над тем, какая жизнь ждет Габриель, когда девушка вернется на родину. К тому времени Маскарон, конечно, заплатит за ту роль, которую он сыграл и сентябрьских расправах. Некому будет направлять его внучку, никто не позаботится о ее интересах. А если кто-то и нуждался в опеке и помощи, думал Кэм, то это Габриель де Бриенн.
Кэм был не готов к угрызениям совести, нахлынувшим на него. Со смертью дедушки Габриель осиротеет, ей не к кому будет идти. Голиафа, ее личного телохранителя, Кэм не брал в расчет. Этот человек не обладал влиянием. Конечно, Голиаф был предан девушке, но никакая преданность не спасет Габриель де Бриенн, если какая-нибудь высокопоставленная фигура французского общества решит сделать ее своей жертвой. По всей вероятности, Габриель придется снова пуститься в бега.
Размышления Кэма вызвали у него беспокойство. В мгновение ока герцог рассеянно попрощался с собеседниками и уже шагал по направлению к Ганновер-сквер, продолжая раздумывать, как поступить с Габриель де Бриенн. Мысль о том, что проблема будет решена, если пощадить Маскарона, даже не приходила Кэму в голову. Они так долго разрабатывали этот план, и он был так дорог сердцу Колбурна, что его целесообразность невозможно было подвергать сомнению. Кэм подумывал о том, чтобы оставить Габриель у себя, на самом деле сделать ее своей подопечной и ввести девушку не во французское, а в английское высшее общество.
Чем больше герцог размышлял, тем достойнее ему казалась эта идея. Он же не чудовище какое-нибудь, чтобы без зазрения совести отправить девушку назад во Францию, навстречу трудностям и неопределенности. Габриель не повинна ни в каких прегрешениях, и Кэм не из тех, кто перекладывает свои обязанности на чужие плечи, какими бы неприятными они ни были. Да, Габриель и не подумает поблагодарить его за старания. Впрочем, он не собирался посвящать девушку в свои планы. А к тому времени, когда Габриель разгадает его замысел, она, возможно, успеет примириться с судьбой.
Впервые после похищения Габриель Кэм почувствовал, что с его плеч свалился непосильный груз. Он все сделает правильно, обещал себе герцог: компенсирует девушке потерю родины, те страшные минуты, которые ей пришлось пережить, когда агенты Родьера охотились за Маскароном.
Мысли Кэма полетели вперед, туда, где он будет, наконец, свободен от ответственности за Габриель де Бриенн. Этот день наступит, когда она выйдет замуж за какого-нибудь титулованного джентльмена. Кэм сразу же вспомнил о Лэнсинге, но быстро отбросил его кандидатуру. Хотя Колбурн видел, что Габриель нравилась его другу, совесть не позволяла герцогу разрешить Саймону жениться на такой мегере. Кэм был уверен, что Габриель будет веревки вить из Лансинга. Мужчина, который станет супругом Габриель де Бриенн, должен обладать более решительным характером, чем бедный мягкосердечный Саймон. Этой девушке нужна твердая рука и воля, которая была бы сильнее ее собственной. Кэм осознал, что понятия не имеет, где найти такой идеал.
Как и следовало ожидать, следующим вечером, когда Чарльз Фокс встал, чтобы обратиться к зрителям, палата общин были забита до отказа. Хотя другие парламентарии тоже принимали участие в дебатах, все знали, что гвоздь программы – соперничество Питта и Фокса. На этот раз парламентские репортеры были на месте с карандашами наготове, когда Фокс произнес вступительные слова.
Кэм был уверен, что никогда еще не слышал речи лучше. Она была одновременно прозрачной и полной тонкостей, язвительной и ужасно остроумной, и главное, во всем превосходила речь предшественника. Там, где мистер Питт узко подошел к проблеме, Фокс ссылался на всеобщие принципы. Где Питт оправдывал безжалостную агрессию, Фокс призывал к неистощимым переговорам, но не исключал и возможности вооруженного конфликта в случае крайней необходимости.
Унижение, которое Кэм испытывал к оратору, росло с каждой минутой. Не отвращая сторонников и не вызывая у них подозрений, Фокс прокладывал новый курс вигов. «Блистательная, хотя и довольно беспринципная уловка для человека, изображавшего непоколебимую преданность проповедуемым возвышенным идеалам», – подумал Кэм, ехидно ухмыльнувшись в душе. Но Колбурна никогда нельзя было обвинить в недооценке способности мистера Фокса использовать любые средства для достижения собственных целей. В некотором отношении они не слишком отличались друг от друга.
Речь Фокса длилась три часа. Когда пришло время голосования, тори победили с большим отрывом. Но Фокса никто не счел проигравшим. В рядах обеих партий этого человека провозгласили гением. Некоторые говорили, что принципы, изложенные в его речи, навечно станут достоянием нации. Короче говоря, думал Кэм, хоть Фокс и проиграл голосование, в дебатах он превзошел Питта.
Герцог Дайсон одним из первых оказался у выхода из палаты общин, чтобы поздравить мистера Фокса с блестящим выступлением.
– О, не убегайте, Дайсон, – сказал Фокс, когда Кэм подвинулся, чтобы пропустить толпу доброжелателей, – Кое-кто очень хочет поговорить с вами о девушке, которую вы похитили из Франции. – Фокса тут же отвлекли поклонники. – Здесь мы не сможем поговорить, – сказал он. – Немного позже я буду у себя в апартаментах. Вы знаете, где меня найти. В ваших же интересах прийти туда, ваша светлость.
Сказать, что Кэм был удивлен, значило ничего не сказать. Он был изумлен до такой степени, что на мгновение потерял дар речи, хотя и прекрасно знал, как объяснить невольное присутствие Габриель в Данрадене, если подобные объяснения потребуются. На этот случай у Колбурна уже готова была история. Но слова Фокса прозвучали настолько неожиданно, что Кэм на мгновение растерялся. Когда герцог пришел в себя, мистер Фокс уже отвернулся.
Подобное приглашение глупо отвергать, решил Кэм. Необходимо было узнать, насколько Фокс осведомлен о Габриель. Колбурн не допускал мысли, что Фокс знает все. Иначе, Кэм не сомневался, лидер вигов уже воспользовался бы этой возможностью не только погубить его, но и дискредитировать всех тори. Однако кое-что Фоксу было известно. И источник этих сведений Кэм надеялся обнаружить.
Когда герцог Дайсон прибыл в апартаменты Фокса на Кларджес-стрит, его провели в маленький вестибюль. До слуха доносились звуки, явно свидетельствовавшие о праздновании победы. Через несколько минут дверь отворилась и вошел мистер Фокс. Он отступил в сторону, чтобы пропустить еще одного тучного джентльмена. Это был Георг, принц Уэльский.
– Ваше королевское высочество, – произнес Кэм, вставая.
– Дайсон, – любезно кивнул принц.
Наследник престола сел и вяло подал остальным джентльменам знак последовать его примеру. Присутствующие обменялись парой любезностей, но принц не мог чувствовать себя уютно в обществе подобных Дайсону, и это проявлялось в беспокойных жестах наследника престола и его бегающем взгляде.
«Герцог Дайсон мне вовсе не друг», – думал принц. Именно по этой причине Георг согласился поддержать замыслы Чарльза Фокса. Дайсон был тори, и его следовало рассматривать как одно целое с мистером Питтом и его назойливыми соратниками. Георг, принц Уэльский, не забыл, что именно тори годами отказывались голосовать за увеличение фондов на содержание королевской семьи, не давая возможности принцу вести образ жизни, приличествующий его положению. Они не могли понять, зачем он потратил столько денег на свою резиденцию, Карлтон-Хаус, архитектурную гордость нации. Они называли его расточительным. «Лишенные воображения невежды с вечно кислыми лицами, – думал принц, – только и помышляющие о том, как бы заставить кого-то работать. Они не имени ни малейшего представления о том, как предаваться минутам, делающим жизнь в высшей степени полной смысли и удовлетворения».
Принц также не мог простить мистеру Питту, что тот не давал ему регентства, в то время как его величество, Георг Третий, стал практически недееспособным из-за приступов безумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43