Менее смелые только выли и свистели. Палки городовых обрушились на головы, несколько человек выволокли из толпы и за спинами уставившихся на помост людей избили и испинали.Один из палачей соскочил с помоста, помог Острому сползти с телеги, забраться на эшафот. Только теперь стало видно, как измучен Шепчущий. Ноги у него подкашивались при каждом шаге. Палачу пришлось обхватить осужденного и подпереть плечом.— Кровь! Твоя! Наша! — закричал кто-то, и тут же множество голосов принялись выкрикивать эти слова:— Кровь! Твоя! Наша!Городовые и солдаты врезались в толпу, чтобы добраться до крикунов, но люди сомкнули ряды и расступались, только когда их расталкивали, тыкали копьями, дубасили палками. Все это напоминало стадо травоядных, разрезаемое волчьей стаей.Палач сорвал с Острого рубаху.— Кровь! Твоя! Наша!На груди черные выжженные следы. Спина иссечена кровавыми полосами.— Кровь! Твоя! Наша!Беспалые руки.— Кровь! Твоя!Разбитые локти.— Кровь! Твоя!Это уже было. Это уже позади. А теперь, впереди, новое.Криков все больше, они все громче, гул набирает силу — гневный, отчаянный, прощальный.Палач развязал веревку, стягивающую мешок на шее Острого.— Кровь! Твоя! Наша!Одним рывком сдернул мешок.— Кровь!Искалеченное лицо. Страшное.— Кровь!Магвер наклонился вперед. Крепче сжал руками ветвь. Тихо охнул. Дорон удивленно глянул на негр.— Что?— Это… это… — Магвер все еще всматривался в человека на эшафоте. О Земля…— Что?!— Кровь!— О Земля! — повторил Магвер.Острого поволокли к кресту.— Кровь!Неожиданно внизу, у самого эшафота, заклубилось. Это городовые слишком глубоко вклинились в толпу, оттесняя людей на ряды солдат. Солдаты бана схватились за палки и карогги. Люди пытались отступать, но сзади напирали городовые.— Кровь! Кровь!И тут один из солдат слишком сильно ударил сына Толь Суутари, сапожника из пригорода. Мальчик упал и потерял сознание.— Проклятый! — Суутари схватил солдата, вырвал у него оружие из рук.Солдаты бросились на толпу.— Кровь!А когда толпа загородила им дорогу, когда они увидели, что Суутари убежит, они принялись избивать людей.Гул и суматоха.— Кровь! Смерть!Толпа заколыхалась. Десятки человек потянулись к солдатам. Невооруженные люди хватали их, рвали одежду, плоть. Загрохотали барабаны, засвистели свистульки десятников. Солдаты бана пытались перестроиться, но их линия разорвалась под напором толпы. Падающие, затаптываемые, разрываемые и раздавливаемые, они храбро защищались, укладывая врагов. Но слишком мало было солдат на плацу.Рев толпы, стоны убиваемых, крики десятников. Вопли перепуганных женщин, плач детей — эти голоса невозможно было выделить из всеобщего рева.Палачи бросили привязанного к кресту Острого, чтобы убежать, скрыться, но не могли пробиться сквозь толпу. Люди разорвали их в клочья.Отступивших солдат уж почти вытеснили с площади. Продолжающие сопротивляться группки разбивали и вырезали беспощадно.Магвер глядел на привязанного к кресту мужчину. Видел его кровь, обожженное тело, истерзанное и изувеченное лицо. Человек выглядел ужасно.Теперь люди бились и убивали от его имени, проклиная и бана, и Гвардию, и Город Ос.Магвер сидел неподвижно, широко раскрыв глаза, а его губы слегка шевелились, шепча три слова:— Это не Острый! ЧАСТЬ ТРЕТЬЯБУНТ 14. ПЕРВЫЙ ШТУРМ Толпа вылилась на улицы Даборы, толпа захватывала всех, кто оказывался на пути. Мужчины вооружались — выламывали из дверей доски, хватали палки, поднимали камни с земли.Они шли по Кременному и Шерстяному трактам, вдоль домов йопанщиков и колесников, протискивались по переулкам, рвались в ворота, шумно, неистово.Если бы толпа не встречала никого на своем пути, ее стихийность, вероятно, спала бы, напор ослаб. Бешенство, которое, словно вскипающее молоко, выплескивалось из людей, так же скоро бы и осело. Толпа раздробилась бы на группки, гоняющиеся за одиночными городовыми. Тем скорее всего и закончилось бы, если б солдаты укрылись в Горчеме. Но солдаты, выдавленные с плаца первым напором, быстро пришли в себя, принялись приводить свои ряды в порядок и, отбивая тянущиеся к ним руки, колотили по искаженным, выкрикивающим проклятия лицам. И хоть при этом умирали сами, придавленные человеческой массой, осыпаемые градом камней, не успевая отбивать тысячи ударов, все же за смерть каждого бановского воина бунтовщики платили дорогой ценой. На землю падали раненые и убитые, лилась кровь, стон обжигал уши.Но страдание, близкое и всеохватывающее, не пугало людей. Оно придавало им силу, бешенство и ненависть. Уже не за того великого Шепчущего, человека-легенду, который вот-вот должен был погибнуть на эшафоте, а за своих близких, родных, соседей, друзей, просто за чужих людей, рядом с которыми они стояли на плацу.И они своей массой — словно черви — покрыли бановских бойцов, рвали, давили, устремлялись дальше в поисках новой поживы, оставляя позади кровавое месиво.Толпа катилась по улицам Даборы, направляясь к предместьям. Из закоулков выливались группки и большие скопления — кровавые, оборванные, орущие, с испачканными землей и кровью руками, с липкими от пота волосами, блестящими, как кремень, глазами. Они текли по улицам, старые и молодые, купцы и крестьяне, лесорубы и нищие, женщины и дети. И собаки, бегущие за людьми и за добычей.Они достигли предместья.И здесь первые ряды остановились, набегающие сзади волны толкали их вперед, но люди шли неохотно, медленно, хотя перед ними было свободное пространство. Толпа густела. Крик превратился в шум, визг — в шипение, в шорох, в тишину. Они, народ Даборы и Лесистых Гор, поднялись против Горчема, крепости своего господина и владыки, с руками, испачканными кровью его солдат. * * * На валах крепости виднелись десятки голов — Горнем заполнили убежавшие из города солдаты и городовые. Теперь, уже в безопасности, они наблюдали за толпой. Переждав первую атаку, вызванную бешенством, они ждали, пока народ успокоится. Только от мудрости бана зависело, разойдутся ли люди по домам и когда. Надо будет наказать зачинщиков, остальных милостиво простить. Порой уже случались подобные взрывы, не столь крупные, как этот, и никогда — в столице. Их заглушали без труда — кроваво, но милостиво, чтобы народ испытывал одновременно и страх, и благодарность.Обо всем этом думали солдаты в ожидании приказа. Из казарм в Черепашьей Долине уже, вероятно, шел к Горчему корпус, насчитывающий пятьсот палиц. Еще столько же солдат в безопасности сидели за стенами Горчема. В городе тоже наберется сотен пять. Вполне достаточно, чтобы поразить страхом даже такую огромную толпу земледельцев, холопов и рабов. Впрочем, что может объединять этих людей там, внизу — бедных и богатых, свободных и рабов? Поднятые общей волной, они ударили вместе, но, как и перехлестнувшая через запруду волна, могли лишь разлиться в разные стороны, образовав лужу, неопасную и спокойную.А потому солдаты не обратили внимания на первые голоса, взвивающиеся над толпой. Однако крик сразу усилился, подхваченный сотнями глоток. Сжимались кулаки, ноги топали, отбивая ритм:— Дай нам Шершней! Дай нам Шершней! Дай Шершней! * * * — Острый был предателем. — Голос Дорона звучал твердо. Уверенно.Они сидели вдвоем у небольшого костерка, одного из сотен дрожащих огоньков, покрывающих все предместье. Еще в полдень, воспользовавшись бездеятельностью запершихся в крепости солдат, люди разобрали мост. Теперь им уже не надо было опасаться внезапного нападения солдат. Самые деятельные начали наводить порядок. Организовали охрану. Появились первые командиры — чаще всего старшины кланов, родов или цехов.— Я знаю, господин, — шепнул Магвер.— Есть, знаешь ли, такая игра. Деревянные солдатики, поставленные один за другим. Толкни первого — перевернутся все. Вынь из середины хотя бы одного, и ничего не случится.— Первый солдатик — это тот день, когда я увидел двойника Острого?— Тогда ты видел не его двойника, а Острого. Его самого, — покачал головой Дорон. — И он тебя тоже увидел. Испугался. Он был переодет, но ты мог его узнать. Ему надо было что-то делать и он прислал к тебе Родама…— Почему именно его?— Не знаю. Может, и с ним он не ладил. Может, чтобы отвлечь твое внимание.Магвер растянулся на земле. Тянуло холодом, но он этого не замечал. В голове копошились мысли — воспоминания, картины, образы, события на первый взгляд далекие и не зависящие друг от друга, и все же связанные, нанизанные подобно глиняным бусинам на одну нить.Острый, воспользовавшись магией, принудил Родама прийти. Об этом говорила записка, переданная пьяным другом.Магвер убил его. О Земля, убил! Впрочем, ему не за что было себя винить — разве мог он тогда предполагать, что кто-то раскидывает вокруг него сети, расставляет ловушки. И однако он чувствовал на губах кровь Родама, помнил вкус его тела. Искупление. Его ждет долгое искупление. Но не сейчас. Позже.Не напрасно Острый избрал такой способ, чтобы убить Родама. Когда Магвер проник в разум собаки, Острый схватил его память. Он знал, что легче овладеть человеком, дух которого покинул тело. Магвер помнил присутствие какого-то существа, еле уловимый запах, который тогда почуял. Это был Острый. Шепчущий не смог полностью овладеть мыслью Магвера, навязать ему свою волю, превратить в бездумного, исполняющего приказы раба, как прежде — Родама. Однако он стер из его мыслей воспоминание об их случайной встрече. Потом решил, что этого недостаточно. Он был прав. Ведь и Родам, выполнявший волю Острого, неосознанно бунтовал против духовного рабства. Невероятно много пил, ибо где-то в глубине опутанного алкоголем сознания чувствовал, что только так может высвободиться от навязанной чужой воли. Сумел написать записку, пытался что-то говорить. Как же Магвер клял себя сейчас за то, что не слушал Родама. Правда, он окунал друга в ледяную воду, чтобы вырвать из власти опьянения, но тем самым заключил в неволю приказов Острого. Значит, Шепчущий решил отделаться от Магвера. Организовал спектакль, чтобы напугать людей, а своих учеников предупредить.Случайно на них наткнулся отряд солдат. Они схватили Острого и нескольких его людей, а Магвер сбежал.Он все время подсознательно чувствовал, что знает нечто странное, как и Родам, хлеставший водку. Он не мог определить свои ощущения, обозначить беспокойство. Вначале ему помог оборотник — отбросил во времени, очистил память, перерезал часть нитей, которыми опутал его Острый. Потом Дорон рассказал о двойнике бана. Магвер слушал, а его мозг работал — работал упорно, складывая мозаику давних ощущений и опыта. А когда он еще и напился, то память, как и у Родама, вернулась. Он вспомнил, кого видел в лектике.Увидев же, что на эшафот выволокли не Острого, понял все до конца. Бан и не думал убирать своего человека. Бунт наверняка нарушил планы владыки. Однако — что бан мог узнать от Шепчущего-предателя? Ведь Острый входил в тройку наряду с Белым Когтем и Клай-Тага — самыми известными странниками. Он наверняка знал все тайны Шепчущих: укрытия, места встреч, имена помогающих им людей. Все.Оставался один вопрос: чем бан мог подкупить Шепчущего? * * * Быстро сколотили первые десятки и сотни. Даборцы соединялись с даборцами, лесорубы с лесорубами, земледельцы с земледельцами. Выбирали десятников и сотников, готовили оружие и воинские штандарты.На следующий день около трех тысяч человек были вооружены и приведены в более или менее приличный порядок. Не было еще вождя, хотя многие обращались к Каонру, известному фехтовальщику, главе крупного клана лесорубов. Без особого энтузиазма к этому отнеслись даборские горожане, особенно более зажиточные. Впрочем, эти уже вообще остыли. Даром кормили стоящие вокруг Горчема отряды и поставляли армии много оружия, но уже начинали перешептываться: мол, скверно, что на улицах Даборы пролилась кровь. Они знали силу бановского войска и считали, что бунтовщиков может ждать только смерть.К утру иззябшие и сонные люди уже готовы были прислушаться к их речам. Завершился день гнева, кончилась ночь песен и воспоминаний. Настал день войны, страха и неуверенности. Однако вскоре два сообщения прошли по рядам. Первое: еще до полудня в Дабору может явиться Белый Коготь со своими воинами и ему подчинятся все сотники. Белый Коготь всегда действовал не так, как Острый или Клай-Тага. Он был бойцом. Вторая весть гласила, что Белый Коготь вовсе не выступит против бана, а готов будет подчиниться Пенге Афре, принять его власть. Но за это бан должен будет выдать гвардейцев, собрать свое войско и двинуться к Кругу, чтобы разбить засевшие там подразделения Гнезда и снова завладеть священным местом.Люди облегченно вздохнули.Им было достаточно одного дня борьбы неизвестно с кем и под чьей командой. Теперь все стало ясно. Они — слуги бана, воюют ради него — бана. Не беда, что владыка все еще не понимает этого. Ведь он — их господин, костяк народа, они — его тело. А кость без тела и тело без кости — вовсе и не человек. Ну а коли они сами это поняли, то поймет и бан, как ни говори, человек более мудрый, чем простой люд. Ну конечно же! Пусть отдаст Шершней, насадит их головы на шесты, а потом по древнему обычаю выпустит из луков горящие стрелы и призовет к войне. Пусть поведет к Кругу, священному месту, которым уже много лет владеют паршивые слуги Гнезда. Народ Даборы ждет этого. Они уже разделились на десятки и сотни, уже вооружились. По пути к ним присоединятся лесные люди, придут подразделения из крепостей поменьше, сколотится могучая армия. Они выкурят супостата, погонят на запад, к Гнезду, восстановят магические обряды. А потом… Они представляли себе, как падают гвардейские отряды и рушатся армии Гнезда. Видели мощную битву, великую победу, как знать, может, и поход к Городу. Может, и свержение владычества Матерей. Может, и добычу — огромные богатства Города Ос, о которых слагали легенды.На эти победы должен был повести своих людей бан, и люди стали направлять к нему посланцев. Солдат и городовых, которых то и дело вылавливали в городе, уже не задерживали, как вначале. Спадала волна первоначальной злобы, пробуждался разум. Пусть бан увидит, как верны ему слуги, как разумен народ. Правда, случился взрыв, но ведь и спокойная река тоже порой вздувается. Но теперь народ не крови требует, а покоя и твердой, отцовской, властной руки, Солдаты и городовые вскоре станут воинами победоносной народной армии, идущими к великой победе. Их копья, палки и карогги станут разить врагов.Всех пленных собрали в одно место, накормили, напоили, промыли раны. Порядок в лагере был настолько велик, такая воцарилась радость после утренних сообщений, такое возбуждение, что даже телохранителей, которых все ненавидели за жестокость и данные им привилегии, люди встречали приветливыми дружескими выкриками.Дело шло к полудню, когда выбрали трех посланцев. Старший — колесный мастер Бар-той, затем лесоруб Кадд по кличке Грива и, наконец, самый молодой, светловолосый Ко-онн, два брата которого пали во время вчерашней бойни. Письмо к бану составили и красиво переписали на белой бумаге, самой лучшей, какая только нашлась на складах купца Орга Арде.Впереди пустили возвращаемых бану пленников. За ними с ветвями вербы в руках шли три посла. Ворота Горчема раскрылись, чтобы принять всех, и с грохотом захлопнулись у них за спиной. * * * Белый Коготь прибыл раньше, чем ожидали. Трембиты запели на Западных Воротах, им ответили другие, под валом начался шум. Шум докатился до предместья. Выходящих между домами людей Белого Когтя приветствовали ряды мужчин.Шепчущий был высок и плечист. Годы оставили знак на покрытом морщинами и шрамами лице. Редкие седые волосы были коротко острижены, борода подрезана на уровне груди. Одетый в брюки из лосиной кожи и льняную рубаху, он носил на ногах высокие сапоги, украшенные цветными нитями. Его имя соответствовало оружию, которым он пользовался. Чуть выпуклые дощечки, покрашенные белым, привязанные ремешками, защищали предплечья Шепчущего, у основания руки они сужались, переходя в острые шипы. Их наружная поверхность была усеяна кремневыми осколками. Никто, кроме ближайших соратников, не знал, что скрывается под пластинками — человеческие руки или культи рук. На шее висели амулеты и мешочки с травами. Возраст принес Белому Когтю опыт и славу, но не отнял пружинистого шага, уверенных движений, блеска глаз. Он нравился людям с первого взгляда.За Белым Когтем следовали восемь его спутников, чьи имена также хорошо были известны в Лесистых Горах. Сейчас они шагали за Шепчущим, угрюмые и молчаливые, поглядывая на толпу и вызывая одновременно страх и восхищение.Ольгомар Лысый — человек-гора, без бровей и ресниц, без единого волоса на блестящем черепе, вооруженный тяжелым молотом. Два лучника — Альгхой Сокол и Озын — шли рядом, похожие как братья, хоть и не связанные узами родства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27