А зеленая с серебряными локонами уселась на другое колено, а еще одна сидела на столе перед Гершуном, а последняя сидела у него на шее. Ну, Гершун теперь хорошо устроился. Ах, какие же они все славные, какие милашки! Каждая из них получит от него по тысяче крон.
— Тысячу крон? — кричали девушки. — Это правда?
— Если Гершун что-нибудь сказал, то уж так тому и быть.
Они принялись наливать Гершуну вино. Иной раз проливали и мимо, да это не беда. Затем пришла очередь Гершуна, и он наливал вино куколкам прямо в горло. Они пищали от удовольствия, а их красивые платьица все стали мокрыми от вина. И все куколки болтали такой вздор и так смеялись над каждым пустяком, что прямо умора. А когда они не болтали, то целовали Гершуна. Один поцелуй в левую щеку, один в правую, один в лысину, а та, что сидела на столе, подкручивала ему усы, и Гершун смеялся. Всё ему нравилось. Здесь чудесно. Он каждый день будет приходить сюда. От этих четырех крошек шел такой жар, точно от печки. Щеки их пылали, руки тоже. И в конце концов... Гершун ведь тоже не каменный! Нет, этого о нем нельзя сказать. Гершун прижал к себе маленькую с зелеными волосами и серебряными локонами. Но она взвизгнула, запищала и ускользнула от него. И тут все девицы совсем расшалились и с визгом забегали по комнате. Гершун за ними. В конце концов он сцапал черненькую и понес ее на диван, — кричи себе сколько влезет! Это был номер первый. А затем он схватил блондинку, и это был номер второй. Крики не помогли. Пришла очередь номера третьего, а затем — и другой блондинки; это был номер четвертый. Она была так пьяна, что и кричать не могла.
Вот вам и Гершун! Такого с девушками еще ни разу не случалось, а ведь они видали виды!
Теперь Гершун опять проголодался, и опять его томила жажда. Ксавер долго еще таскал им вина и закуски. Уже никто из них не понимал, что говорит, но все продолжали что-то болтать и смеяться. Наконец Гершун сказал, что теперь он пойдет домой и отлупит кнутовищем свою старуху. Но всё-таки он еще немного побудет с ними. Куда ему спешить? Его ведьма не убежит от него. И он выпил еще рюмочку. Однако, когда он поднял бутылку, чтобы налить «куколкам», он вдруг рухнул на пол, как колода, и растянулся пластом, сам господь бог не мог бы теперь разбудить его. За окнами уже ярко светило солнце. Когда Ксавер под вечер просунул голову в дверь, он увидел, что Гершун лежит на диване и спит. Но какой вид был у комнаты, боже мой! Точно каюта пассажира, заболевшего морской болезнью во время бурного плавания. Прежде всего нужно было позвать уборщицу. Тут Гершун открыл один глаз и сказал, что умирает.
— Ксавер, — прошептал он, — пошли скорей за доктором, я умираю!
Пришел доктор Воссидло, что-то влил в рот Гершуну, а затем его всего вымыли ледяной водой, и Гершун возвратился к жизни. Ему подали куриный бульон, он выпил рюмку токайского и рюмку водки. Теперь Гершун совсем очухался.
— Где мои деньги? — спросил он.
Ксавер принес конверт, Гершун сосчитал. В конверте было только восемнадцать бумажек. Две бумажки по тысяче крон были истрачены ночью. «Так что ж я, две тысячи извел?» Гершун торговался, уговаривал, грозил. В конце концов Ксавер отдал ему еще одну бумажку. Доктор Воссидло тоже потребовал двадцать крон, но Гершун не дал больше ни гроша, — пусть уплатит Ксавер. Гершун встал и попробовал ходить. Он хотел отправиться на вокзал. Дамам, четырем славным куколкам, он велел передать поклоны.
— И ты, пожалуйста, дай им денег, Ксавер! — сказал он.
Доктор Воссидло посоветовал ему купить несколько автомобилей и поставить свое извозное заведение на современную ногу. Но Гершуну всё это не подходило.
— Я уже кое-что придумал; кое-что такое, для чего нужна труба!
И он распрощался.
XXXV
Госпожа Ипсиланти настолько поправилась, что могла теперь пуститься в путь. Чемоданы были запакованы и привязаны к автомобилю. Янко сам повез дам в Комбез.
Была звездная ночь, и госпожа Ипсиланти восхищалась звездами: как ярко они блестят и переливаются! Таких нигде больше не увидишь. Баронесса восхищалась божественной тишиной в горах и не умолкала ни на одно мгновение. Соня за всю дорогу не произнесла ни слова.
На станции баронесса обняла Янко и назвала его своим спасителем и благодетелем. Соня тоже обняла его и приложила свою холодную щеку к его щеке. А затем взглянула на него светлыми, мерцающими глазами, как в тот раз, когда она пришла к нему во двор «Парадиза».
Пришел скорый поезд. Он останавливался здесь только на минуту, да и что ему было терять время в этом городишке! И прежде чем Янко успел оглянуться, поезд опять уже исчез в ночном мраке. Только светлые глаза Сони остались. Они сияли перед ним там, где только что было окно вагона. Долго еще видел их Янко, пока они не растаяли во тьме.
Янко сел в автомобиль и поехал назад. Ему, пожалуй, не так уж больно было расставаться. Так бывает, когда порежешься очень острым ножом: сперва боль почти не чувствуется. Но затем, когда он начал медленно подниматься на перевал, боль стала такой острой, такой невыносимой, что Янко не в состоянии был ехать дальше, и ему пришлось на минуту остановиться.
— Вот и уехала! — сказал он и снова запустил мотор.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
За какие-нибудь сутки ветер вдруг переменился. Он дул теперь с юго-востока, и сразу же стало тепло. Снег растаял, в палисадниках зацвели фиалки и крокусы. А Корошек повесился. Корошек? Просто непостижимо! Каждый в Анатоле знал Корошека, его одышку и суетливую походку; его желтая как дыня голова всё еще, казалось, мелькала на рыночной площади. Говорят, что его разорил «Новый Траян». Расходы оказались ему не под силу, и последний вексель затянул петлю на его шее. Когда мастеровые пришли утром на работу, они увидели Корошека висящим посреди столовой на цепи от большой хрустальной люстры. Люстра была смонтирована и стояла на полу, ее оставалось только подвесить.
Марморош немедленно наложил арест на всё имущество Корошека, несчастная госпожа Корошек, добрая душа, осталась нищей: у нее не было больше ни кроны. Сколько жизней разбил этот Марморош в последние недели! Не человек, а изверг какой-то! Но разве в Мармороше дело? Он ведь только представляет земельный банк. А что такое, собственно, этот земельный банк? Кучка акционеров, которые не желают терять свои деньги. Да, не легко разобраться, как всё устроено на белом свете.
Три дня в Анатоле говорили о Корошеке, о том, какое у него было доброе сердце, а затем забыли о нем. Живые не могут долго заниматься мертвыми, у них просто нет времени для этого. Каждый день приносил с собой что-нибудь новое. Теперь все дивились сказочному ландо, которое ежедневно проезжало через город. Пара гладких, лоснящихся вороных везла его, копыта выбивали дробь о мостовую, но сам экипаж катился бесшумно, на резиновых шинах. Франциска заказала этот экипаж в Бухаресте, его доставили еще зимой, но только теперь, когда улицы просохли, она стала выезжать на нем. На козлах сидели кучер и лакей, смазливые молодые парни в синих ливреях, в блестящих шелковых цилиндрах и белых перчатках — всё как полагается. На дверцах экипажа красовался герб. Никто в Анатоле не знал, что у старого Маниу был герб. Но Гизела всё знала. Она сказала, что это герб матери Франциски, мексиканки испанского происхождения. Звали ее донна Анжела Рибера-и-Паррамон. Франциска взяла себе герб матери, сказала Гизела, и против этого, конечно, нечего было возразить.
Франциска сидела в коляске с кокетливым парижским зонтиком над головой, всегда в самом великолепном настроении. Ей ведь жилось прекрасно. Как только экипаж останавливался перед каким-нибудь магазином, продавцы выбегали на улицу и кланялись, а лакей соскакивал с козел, чтобы открыть дверцы ландо. Когда Франциска, выходя из экипажа, становилась на подножку, коляска слегка кренилась набок: Франциска немного пополнела. Прохожие останавливались и глазели на нее: да, она вышла в люди и может себе многое позволить.
Часто рядом с Франциской в экипаже видели Гизелу. Они стали неразлучными подругами, день и ночь проводили вместе. Вместе разъезжали по делам, за покупками, почти каждый день катались за городом. Чудесно было мчаться в экипаже под теплым весенним солнцем! Франциска считала, что Гизеле нужен свежий воздух: она в последние дни очень побледнела, лицо стало как восковое, и нервы у нее развинтились.
— Поедем сегодня в Гург, — предложила Франциска, — навестим мистера Гаука.
Гизела кивнула, хотя ей было очень плохо. Экипаж катился по щебню и песку, вокруг лежала степь почти без единого кустика. Здесь очень жарко, земля отражает солнечные лучи. Этот Гург — просто степная деревушка, в восьми километрах от Анатоля. «Национальная нефть» заложила там несколько скважин, на которые возлагала большие надежды. Две недели назад наткнулись на подземные газы, которые сами собой воспламенились и с тех пор всё еще горели. Стоило поехать туда, чтобы посмотреть на эти пылающие факелы вышиною с дом.
Экипаж остановился за глиняной хибаркой, чтобы лошади не испугались пламени, и дамы вышли. Странный жужжащий звук стоял в воздухе. Огромное жуткое пламя внизу трепетало, как сильно нагретый воздух, вверху оно коптило, и кругом роились мельчайшие частички сажи. Около новых буровых вышек стоял черный автомобиль Бориса. И действительно, тут же был и сам Борис. Он оживленно разговаривал с мистером Гауком. На нем был светло-серый костюм и шляпа такого же цвета.
— Адски шикарен, как всегда! — сказала Франциска.
Увидя дам в светлых весенних костюмах, мистер Гаук снял фуражку, и даже Борис приподнял свою шляпу. Затем Гаук подошел к ним и сказал, что барон Стирбей был бы очень рад познакомиться с дамами. Им, конечно, оставалось только согласиться. Таким внимательным Бориса еще никто не видел!
Борис несколько высокомерно пожал дамам руки и соблаговолил даже чуть-чуть улыбнуться. Ему доставляет большое удовольствие познакомиться наконец с дамами, которых он давно уже знает в лицо. Обратившись к Франциске, он прибавил:
— Я давно хотел позволить себе смелость нанести вам визит.
Франциска не знала, что на это ответить, и только невпопад рассмеялась. Она сказала, что здесь всё очень интересно, но сажа портит ей платье, и поэтому они хотят уже уехать. Если барон сделает ей честь и навестит ее, то она, разумеется, будет очень рада.
— Ну, что ты скажешь на это? — с торжеством обратилась она к Гизеле. — Он собирается меня навестить. Я, впрочем, хорошо знаю, чего он от меня хочет. Срок моего договора с «Анатолийской нефтью» скоро истекает.
Гизела ничего не ответила; она опять почувствовала себя очень скверно. Ах, этот запах совершенно невыносим!
— Поезжай скорей! — крикнула она кучеру.
Ее знобило, несмотря на жару. И опять с ней сделался ее обычный нервный припадок. Она вдруг испуганно задрожала и с ужасом поглядела по сторонам. Какая жуткая земля, какой жуткий край! Каждую минуту земля под ними может провалиться и поглотить экипаж вместе с лошадьми. И никто не узнает, куда они провалились. Это была одна из навязчивых идей Гизелы. Вся эта местность казалась ей заколдованной. Прочь отсюда! Она несколько успокоилась, лишь когда подъехали к городу. Франциска была встревожена. Нервы Гизелы не нравились ей.
Что такое с Гизелой? Уж не заболела ли она? О нет, вовсе нет, всё это вполне естественно. Раньше всех это заметила Антония, когда сестры собирались лечь спать. Ночная рубашка Гизелы странно обтягивала ее живот.
— Боже мой, да что это с тобой? — с испугом спросила Антония.
Гизела пожала плечами:
— Со мной? Да ничего особенного!
— Но ты с каждым днем толстеешь и толстеешь.
— У меня будет ребенок...
— Боже мой!
Нет, этого Антония уже не могла понять! Ведь Гизела не замужем! Надо же что-то предпринять, если уж случилось такое. У этой Гизелы нет никаких нравственных правил. Она просто не понимает, что такое мораль. Ни малейшего следа простой порядочности!
II
А Гизела действительно полнела с каждым днем. Теперь это всем было заметно. Дамы бросали на нее любопытные взгляды. Гизела ходила по городу беззаботно, с торжествующим видом, сдвинув набекрень серебристо-серую весеннюю шляпку. Пусть глазеют, — она такая же женщина, как и все другие. Теперь никто уже не осмелится распускать о ней клевету.
Наконец это заметила и мать. Где только были ее глаза! Теперь всё стало известно Роткелю. Он в ужасе ломал руки. Какое несчастье, праведный боже! Какое несчастье, какое несчастье! Какой позор! Никогда он этого позора не переживет. Нет, лучше смерть! Он перестал есть. Он заболел от стыда. Деньги у него были: в один год состояние его утроилось. Он мог дать своим дочерям приличное приданое, он ничего не пожалел бы для хорошего зятя. Например, для какого-нибудь знаменитого ученого или раввина, кого только пожелали бы его дочери. И надо же случиться такой беде! А Гизела, это нечестивое семя, только смеялась и пожимала плечами. Что на нее нашло? Она вовсе не собирается выходить замуж за отца своего ребенка. Что же станет с его, Роткеля, незапятнанным именем? Над ним будут смеяться крестьянки из деревень! Точно привидение, ходит Роткель по своему магазину, еще бледнее, чем обычно. Его измученное лицо блестит синевато-белым пятном на фоне черной как смоль бороды. Он не слышит и не понимает, что ему говорят. Наконец он облачился в черный сюртук и отправился к Франциске. Франциска удостоила Гизелу своей дружбой, к тому же она знакома с господином Цукором. Не будет ли она так любезна, чтобы воспользоваться своим влиянием...
Но Франциска сейчас же обиженно наморщила лоб. Она очень мало знает господина Цукора. Он строил ей дом, только и всего. Кстати, он вовсе не архитектор, он ровно ничему не учился. Он просто шарлатан, который обманом вытянул у нее большие суммы. Франциска ничего хорошего не может сказать о Ники. Он человек бессовестный, совершенно бесхарактерный, способный на всякую гнусность. Она застала его с горничной в своей собственной спальне. Ну что, разве это не бесстыдство?
— Нет, господин Роткель, — сказала Франциска, — вы должны сами поговорить с этой сомнительной личностью. Скажите ему, не стесняясь, всю правду в глаза, и вы увидите, как он сразу подожмет хвост. Это такой трус! — И, вздохнув, она прибавила: — Я видела, к чему идет дело, и часто предостерегала Гизелу, чтобы она держалась подальше от этого господина, но она меня не слушала.
Визит к Ники Цукору был для Роткеля очень нелегким делом. Но он должен был пойти: его честь, его имя, его дом, его семья, его родственники!.. У Ники побелел кончик носа, когда Роткель неожиданно вошел к нему. Ники сразу потерял всю свою развязность, его нахальство вдруг как рукой сняло.
Пылающие черные глаза Роткеля буквально гипнотизировали Ники. Но как только он заметил неуверенность Роткеля, к нему тотчас вернулась его обычная наглость.
— Чему я обязан честью, которую вы мне оказываете своим посещением? — спросил он, нетерпеливо хмурясь. — Ах так, Гизела! Ну что ж, Гизела ведь, кажется, совершеннолетняя?
Ники засмеялся. И он, глазом не моргнув, рассказал Роткелю, как было дело. Сперва в кино, затем в «Парадизе»: «Потрогайте», «пощупайте хорошенько», «ну что, женщина я или нет?»
— Спросите Гизелу, лгу я или говорю правду. При таких обстоятельствах было довольно трудно не оказать услуги, не правда ли?
Ники опять засмеялся.
— С моей стороны это была простая любезность, только и всего!
Роткель корчился от стыда и готов был провалиться сквозь землю. Он закрыл лицо руками. Неужели это правда? Его дочь, получившая такое благонравное воспитание! Это поистине кара господня. А Ники весело рассказывал дальше, как Гизела настаивала, чтобы они встречались каждый четверг в «Парадизе», а потом — даже два раза в неделю. Он не хотел быть невежливым с дамой, да в конце концов он тоже молод! И ведь трудно поверить, какая неистовая страстность таилась в этой хрупкой девушке! Он знал немало женщин, но ничего подобного никогда не встречал.
Да, поистине кара господня! Роткель с мольбой протянул руки. Довольно, довольно! Он заговорил о чести своей семьи. Пусть господин Цукор женится на его дочери хотя бы для формы, а затем они могут сейчас же развестись. Но Цукор только смеялся. Жениться? Он и слышать не хочет ни о какой женитьбе, с какой стати! Он еще не кончил своего ученья. Жениться из-за того, что он согласился оказать услугу молодой даме? Ники весело рассмеялся. Он стоял перед Роткелем, расставив ноги, скрестив руки на груди и поигрывая бицепсом правой руки.
— Женитьба нисколько не помешает вам учиться, — сказал Роткель. Он даже готов оплатить из своих денег расходы на ученье.
Ники прислушался. Несколько секунд он не мог найти ответа. Деньги? Какую же примерно сумму имеет в виду господин Роткель? Ники вдруг сделался вежливым. Он сел против Роткеля. Пять тысяч? Ники опять рассмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Тысячу крон? — кричали девушки. — Это правда?
— Если Гершун что-нибудь сказал, то уж так тому и быть.
Они принялись наливать Гершуну вино. Иной раз проливали и мимо, да это не беда. Затем пришла очередь Гершуна, и он наливал вино куколкам прямо в горло. Они пищали от удовольствия, а их красивые платьица все стали мокрыми от вина. И все куколки болтали такой вздор и так смеялись над каждым пустяком, что прямо умора. А когда они не болтали, то целовали Гершуна. Один поцелуй в левую щеку, один в правую, один в лысину, а та, что сидела на столе, подкручивала ему усы, и Гершун смеялся. Всё ему нравилось. Здесь чудесно. Он каждый день будет приходить сюда. От этих четырех крошек шел такой жар, точно от печки. Щеки их пылали, руки тоже. И в конце концов... Гершун ведь тоже не каменный! Нет, этого о нем нельзя сказать. Гершун прижал к себе маленькую с зелеными волосами и серебряными локонами. Но она взвизгнула, запищала и ускользнула от него. И тут все девицы совсем расшалились и с визгом забегали по комнате. Гершун за ними. В конце концов он сцапал черненькую и понес ее на диван, — кричи себе сколько влезет! Это был номер первый. А затем он схватил блондинку, и это был номер второй. Крики не помогли. Пришла очередь номера третьего, а затем — и другой блондинки; это был номер четвертый. Она была так пьяна, что и кричать не могла.
Вот вам и Гершун! Такого с девушками еще ни разу не случалось, а ведь они видали виды!
Теперь Гершун опять проголодался, и опять его томила жажда. Ксавер долго еще таскал им вина и закуски. Уже никто из них не понимал, что говорит, но все продолжали что-то болтать и смеяться. Наконец Гершун сказал, что теперь он пойдет домой и отлупит кнутовищем свою старуху. Но всё-таки он еще немного побудет с ними. Куда ему спешить? Его ведьма не убежит от него. И он выпил еще рюмочку. Однако, когда он поднял бутылку, чтобы налить «куколкам», он вдруг рухнул на пол, как колода, и растянулся пластом, сам господь бог не мог бы теперь разбудить его. За окнами уже ярко светило солнце. Когда Ксавер под вечер просунул голову в дверь, он увидел, что Гершун лежит на диване и спит. Но какой вид был у комнаты, боже мой! Точно каюта пассажира, заболевшего морской болезнью во время бурного плавания. Прежде всего нужно было позвать уборщицу. Тут Гершун открыл один глаз и сказал, что умирает.
— Ксавер, — прошептал он, — пошли скорей за доктором, я умираю!
Пришел доктор Воссидло, что-то влил в рот Гершуну, а затем его всего вымыли ледяной водой, и Гершун возвратился к жизни. Ему подали куриный бульон, он выпил рюмку токайского и рюмку водки. Теперь Гершун совсем очухался.
— Где мои деньги? — спросил он.
Ксавер принес конверт, Гершун сосчитал. В конверте было только восемнадцать бумажек. Две бумажки по тысяче крон были истрачены ночью. «Так что ж я, две тысячи извел?» Гершун торговался, уговаривал, грозил. В конце концов Ксавер отдал ему еще одну бумажку. Доктор Воссидло тоже потребовал двадцать крон, но Гершун не дал больше ни гроша, — пусть уплатит Ксавер. Гершун встал и попробовал ходить. Он хотел отправиться на вокзал. Дамам, четырем славным куколкам, он велел передать поклоны.
— И ты, пожалуйста, дай им денег, Ксавер! — сказал он.
Доктор Воссидло посоветовал ему купить несколько автомобилей и поставить свое извозное заведение на современную ногу. Но Гершуну всё это не подходило.
— Я уже кое-что придумал; кое-что такое, для чего нужна труба!
И он распрощался.
XXXV
Госпожа Ипсиланти настолько поправилась, что могла теперь пуститься в путь. Чемоданы были запакованы и привязаны к автомобилю. Янко сам повез дам в Комбез.
Была звездная ночь, и госпожа Ипсиланти восхищалась звездами: как ярко они блестят и переливаются! Таких нигде больше не увидишь. Баронесса восхищалась божественной тишиной в горах и не умолкала ни на одно мгновение. Соня за всю дорогу не произнесла ни слова.
На станции баронесса обняла Янко и назвала его своим спасителем и благодетелем. Соня тоже обняла его и приложила свою холодную щеку к его щеке. А затем взглянула на него светлыми, мерцающими глазами, как в тот раз, когда она пришла к нему во двор «Парадиза».
Пришел скорый поезд. Он останавливался здесь только на минуту, да и что ему было терять время в этом городишке! И прежде чем Янко успел оглянуться, поезд опять уже исчез в ночном мраке. Только светлые глаза Сони остались. Они сияли перед ним там, где только что было окно вагона. Долго еще видел их Янко, пока они не растаяли во тьме.
Янко сел в автомобиль и поехал назад. Ему, пожалуй, не так уж больно было расставаться. Так бывает, когда порежешься очень острым ножом: сперва боль почти не чувствуется. Но затем, когда он начал медленно подниматься на перевал, боль стала такой острой, такой невыносимой, что Янко не в состоянии был ехать дальше, и ему пришлось на минуту остановиться.
— Вот и уехала! — сказал он и снова запустил мотор.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
За какие-нибудь сутки ветер вдруг переменился. Он дул теперь с юго-востока, и сразу же стало тепло. Снег растаял, в палисадниках зацвели фиалки и крокусы. А Корошек повесился. Корошек? Просто непостижимо! Каждый в Анатоле знал Корошека, его одышку и суетливую походку; его желтая как дыня голова всё еще, казалось, мелькала на рыночной площади. Говорят, что его разорил «Новый Траян». Расходы оказались ему не под силу, и последний вексель затянул петлю на его шее. Когда мастеровые пришли утром на работу, они увидели Корошека висящим посреди столовой на цепи от большой хрустальной люстры. Люстра была смонтирована и стояла на полу, ее оставалось только подвесить.
Марморош немедленно наложил арест на всё имущество Корошека, несчастная госпожа Корошек, добрая душа, осталась нищей: у нее не было больше ни кроны. Сколько жизней разбил этот Марморош в последние недели! Не человек, а изверг какой-то! Но разве в Мармороше дело? Он ведь только представляет земельный банк. А что такое, собственно, этот земельный банк? Кучка акционеров, которые не желают терять свои деньги. Да, не легко разобраться, как всё устроено на белом свете.
Три дня в Анатоле говорили о Корошеке, о том, какое у него было доброе сердце, а затем забыли о нем. Живые не могут долго заниматься мертвыми, у них просто нет времени для этого. Каждый день приносил с собой что-нибудь новое. Теперь все дивились сказочному ландо, которое ежедневно проезжало через город. Пара гладких, лоснящихся вороных везла его, копыта выбивали дробь о мостовую, но сам экипаж катился бесшумно, на резиновых шинах. Франциска заказала этот экипаж в Бухаресте, его доставили еще зимой, но только теперь, когда улицы просохли, она стала выезжать на нем. На козлах сидели кучер и лакей, смазливые молодые парни в синих ливреях, в блестящих шелковых цилиндрах и белых перчатках — всё как полагается. На дверцах экипажа красовался герб. Никто в Анатоле не знал, что у старого Маниу был герб. Но Гизела всё знала. Она сказала, что это герб матери Франциски, мексиканки испанского происхождения. Звали ее донна Анжела Рибера-и-Паррамон. Франциска взяла себе герб матери, сказала Гизела, и против этого, конечно, нечего было возразить.
Франциска сидела в коляске с кокетливым парижским зонтиком над головой, всегда в самом великолепном настроении. Ей ведь жилось прекрасно. Как только экипаж останавливался перед каким-нибудь магазином, продавцы выбегали на улицу и кланялись, а лакей соскакивал с козел, чтобы открыть дверцы ландо. Когда Франциска, выходя из экипажа, становилась на подножку, коляска слегка кренилась набок: Франциска немного пополнела. Прохожие останавливались и глазели на нее: да, она вышла в люди и может себе многое позволить.
Часто рядом с Франциской в экипаже видели Гизелу. Они стали неразлучными подругами, день и ночь проводили вместе. Вместе разъезжали по делам, за покупками, почти каждый день катались за городом. Чудесно было мчаться в экипаже под теплым весенним солнцем! Франциска считала, что Гизеле нужен свежий воздух: она в последние дни очень побледнела, лицо стало как восковое, и нервы у нее развинтились.
— Поедем сегодня в Гург, — предложила Франциска, — навестим мистера Гаука.
Гизела кивнула, хотя ей было очень плохо. Экипаж катился по щебню и песку, вокруг лежала степь почти без единого кустика. Здесь очень жарко, земля отражает солнечные лучи. Этот Гург — просто степная деревушка, в восьми километрах от Анатоля. «Национальная нефть» заложила там несколько скважин, на которые возлагала большие надежды. Две недели назад наткнулись на подземные газы, которые сами собой воспламенились и с тех пор всё еще горели. Стоило поехать туда, чтобы посмотреть на эти пылающие факелы вышиною с дом.
Экипаж остановился за глиняной хибаркой, чтобы лошади не испугались пламени, и дамы вышли. Странный жужжащий звук стоял в воздухе. Огромное жуткое пламя внизу трепетало, как сильно нагретый воздух, вверху оно коптило, и кругом роились мельчайшие частички сажи. Около новых буровых вышек стоял черный автомобиль Бориса. И действительно, тут же был и сам Борис. Он оживленно разговаривал с мистером Гауком. На нем был светло-серый костюм и шляпа такого же цвета.
— Адски шикарен, как всегда! — сказала Франциска.
Увидя дам в светлых весенних костюмах, мистер Гаук снял фуражку, и даже Борис приподнял свою шляпу. Затем Гаук подошел к ним и сказал, что барон Стирбей был бы очень рад познакомиться с дамами. Им, конечно, оставалось только согласиться. Таким внимательным Бориса еще никто не видел!
Борис несколько высокомерно пожал дамам руки и соблаговолил даже чуть-чуть улыбнуться. Ему доставляет большое удовольствие познакомиться наконец с дамами, которых он давно уже знает в лицо. Обратившись к Франциске, он прибавил:
— Я давно хотел позволить себе смелость нанести вам визит.
Франциска не знала, что на это ответить, и только невпопад рассмеялась. Она сказала, что здесь всё очень интересно, но сажа портит ей платье, и поэтому они хотят уже уехать. Если барон сделает ей честь и навестит ее, то она, разумеется, будет очень рада.
— Ну, что ты скажешь на это? — с торжеством обратилась она к Гизеле. — Он собирается меня навестить. Я, впрочем, хорошо знаю, чего он от меня хочет. Срок моего договора с «Анатолийской нефтью» скоро истекает.
Гизела ничего не ответила; она опять почувствовала себя очень скверно. Ах, этот запах совершенно невыносим!
— Поезжай скорей! — крикнула она кучеру.
Ее знобило, несмотря на жару. И опять с ней сделался ее обычный нервный припадок. Она вдруг испуганно задрожала и с ужасом поглядела по сторонам. Какая жуткая земля, какой жуткий край! Каждую минуту земля под ними может провалиться и поглотить экипаж вместе с лошадьми. И никто не узнает, куда они провалились. Это была одна из навязчивых идей Гизелы. Вся эта местность казалась ей заколдованной. Прочь отсюда! Она несколько успокоилась, лишь когда подъехали к городу. Франциска была встревожена. Нервы Гизелы не нравились ей.
Что такое с Гизелой? Уж не заболела ли она? О нет, вовсе нет, всё это вполне естественно. Раньше всех это заметила Антония, когда сестры собирались лечь спать. Ночная рубашка Гизелы странно обтягивала ее живот.
— Боже мой, да что это с тобой? — с испугом спросила Антония.
Гизела пожала плечами:
— Со мной? Да ничего особенного!
— Но ты с каждым днем толстеешь и толстеешь.
— У меня будет ребенок...
— Боже мой!
Нет, этого Антония уже не могла понять! Ведь Гизела не замужем! Надо же что-то предпринять, если уж случилось такое. У этой Гизелы нет никаких нравственных правил. Она просто не понимает, что такое мораль. Ни малейшего следа простой порядочности!
II
А Гизела действительно полнела с каждым днем. Теперь это всем было заметно. Дамы бросали на нее любопытные взгляды. Гизела ходила по городу беззаботно, с торжествующим видом, сдвинув набекрень серебристо-серую весеннюю шляпку. Пусть глазеют, — она такая же женщина, как и все другие. Теперь никто уже не осмелится распускать о ней клевету.
Наконец это заметила и мать. Где только были ее глаза! Теперь всё стало известно Роткелю. Он в ужасе ломал руки. Какое несчастье, праведный боже! Какое несчастье, какое несчастье! Какой позор! Никогда он этого позора не переживет. Нет, лучше смерть! Он перестал есть. Он заболел от стыда. Деньги у него были: в один год состояние его утроилось. Он мог дать своим дочерям приличное приданое, он ничего не пожалел бы для хорошего зятя. Например, для какого-нибудь знаменитого ученого или раввина, кого только пожелали бы его дочери. И надо же случиться такой беде! А Гизела, это нечестивое семя, только смеялась и пожимала плечами. Что на нее нашло? Она вовсе не собирается выходить замуж за отца своего ребенка. Что же станет с его, Роткеля, незапятнанным именем? Над ним будут смеяться крестьянки из деревень! Точно привидение, ходит Роткель по своему магазину, еще бледнее, чем обычно. Его измученное лицо блестит синевато-белым пятном на фоне черной как смоль бороды. Он не слышит и не понимает, что ему говорят. Наконец он облачился в черный сюртук и отправился к Франциске. Франциска удостоила Гизелу своей дружбой, к тому же она знакома с господином Цукором. Не будет ли она так любезна, чтобы воспользоваться своим влиянием...
Но Франциска сейчас же обиженно наморщила лоб. Она очень мало знает господина Цукора. Он строил ей дом, только и всего. Кстати, он вовсе не архитектор, он ровно ничему не учился. Он просто шарлатан, который обманом вытянул у нее большие суммы. Франциска ничего хорошего не может сказать о Ники. Он человек бессовестный, совершенно бесхарактерный, способный на всякую гнусность. Она застала его с горничной в своей собственной спальне. Ну что, разве это не бесстыдство?
— Нет, господин Роткель, — сказала Франциска, — вы должны сами поговорить с этой сомнительной личностью. Скажите ему, не стесняясь, всю правду в глаза, и вы увидите, как он сразу подожмет хвост. Это такой трус! — И, вздохнув, она прибавила: — Я видела, к чему идет дело, и часто предостерегала Гизелу, чтобы она держалась подальше от этого господина, но она меня не слушала.
Визит к Ники Цукору был для Роткеля очень нелегким делом. Но он должен был пойти: его честь, его имя, его дом, его семья, его родственники!.. У Ники побелел кончик носа, когда Роткель неожиданно вошел к нему. Ники сразу потерял всю свою развязность, его нахальство вдруг как рукой сняло.
Пылающие черные глаза Роткеля буквально гипнотизировали Ники. Но как только он заметил неуверенность Роткеля, к нему тотчас вернулась его обычная наглость.
— Чему я обязан честью, которую вы мне оказываете своим посещением? — спросил он, нетерпеливо хмурясь. — Ах так, Гизела! Ну что ж, Гизела ведь, кажется, совершеннолетняя?
Ники засмеялся. И он, глазом не моргнув, рассказал Роткелю, как было дело. Сперва в кино, затем в «Парадизе»: «Потрогайте», «пощупайте хорошенько», «ну что, женщина я или нет?»
— Спросите Гизелу, лгу я или говорю правду. При таких обстоятельствах было довольно трудно не оказать услуги, не правда ли?
Ники опять засмеялся.
— С моей стороны это была простая любезность, только и всего!
Роткель корчился от стыда и готов был провалиться сквозь землю. Он закрыл лицо руками. Неужели это правда? Его дочь, получившая такое благонравное воспитание! Это поистине кара господня. А Ники весело рассказывал дальше, как Гизела настаивала, чтобы они встречались каждый четверг в «Парадизе», а потом — даже два раза в неделю. Он не хотел быть невежливым с дамой, да в конце концов он тоже молод! И ведь трудно поверить, какая неистовая страстность таилась в этой хрупкой девушке! Он знал немало женщин, но ничего подобного никогда не встречал.
Да, поистине кара господня! Роткель с мольбой протянул руки. Довольно, довольно! Он заговорил о чести своей семьи. Пусть господин Цукор женится на его дочери хотя бы для формы, а затем они могут сейчас же развестись. Но Цукор только смеялся. Жениться? Он и слышать не хочет ни о какой женитьбе, с какой стати! Он еще не кончил своего ученья. Жениться из-за того, что он согласился оказать услугу молодой даме? Ники весело рассмеялся. Он стоял перед Роткелем, расставив ноги, скрестив руки на груди и поигрывая бицепсом правой руки.
— Женитьба нисколько не помешает вам учиться, — сказал Роткель. Он даже готов оплатить из своих денег расходы на ученье.
Ники прислушался. Несколько секунд он не мог найти ответа. Деньги? Какую же примерно сумму имеет в виду господин Роткель? Ники вдруг сделался вежливым. Он сел против Роткеля. Пять тысяч? Ники опять рассмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48