Со снисходительной улыбкой столичного жителя смотрел он на суету базара, на молоденьких девушек, бесцеремонно изучая их лица. Интересная темноглазая дама стояла на балконе дома, где помещался бельевой магазин «Роткель и Винер», и кокетливо улыбалась ему. Он поклонился. Это не то Гизела, не то Антония Роткель, — он не мог бы сказать точно, так были похожи сестры. Одну из них он когда-то поцеловал во время танцев. Боже мой, в этом захолустье решительно ничего не изменилось! Так и есть: вот белый шпиц ювелира Рокка, он опять сидит перед входом в магазин, как и в прежние годы.
Жак кланялся, улыбался, кокетливо показывая красивые белые зубы, и теперь весь Анатоль знал, что «молодой господин Грегор» вернулся на родину. Неподалеку от ратуши он свернул в переулок и вошел в ворота одного дома, из подвала которого доносился крепкий запах вина. Здесь жил его брат Рауль, адвокат и нотариус, и ему Жак всегда наносил первый визит. Жак слегка насвистывал, чтобы придать себе мужества. Этот первый визит к Раулю всегда был для Жака малоприятной обязанностью. Сейчас он, как водится, услышит, что опять истратил много денег, редко писал и вообще пора бы ему найти себе какое-нибудь солидное занятие. Рауль был педант, одним словом — придира. На много лет старше Жака, он был опекуном младшего брата и всё еще не хотел понять, что его питомец давно уже стал взрослым. Этот мягко-отеческий, увещевательный тон… он просто навяз у Жака в зубах.
На этот раз Жаку повезло. Горничная сказала, что брат уже в суде, а Ольга, его невестка, еще не закончила своего туалета и не может его принять. Вот как хорошо всё сложилось! Откровенно говоря, у Жака не было ни малейшего желания повидаться со своей невесткой Ольгой. Он обыкновенно избегал оставаться с ней наедине и, по правде сказать, боялся этого, так как совсем не знал, о чем с ней говорить. Он не понимал ее, да и не старался понять. Она казалась ему тщеславной, легкомысленной болтуньей, которая ждет только, чтобы ей говорили любезности. Но этого она от него не дождется. Между ними установился вежливый, холодноватый, иногда немного насмешливый тон.
Ольга поздоровалась с ним сквозь полуоткрытую дверь спальни. Она высунула ему пухленькие пальчики и полную, открытую почти до плеча руку, на которой блестели золотистые волосики. Белокурые локоны были закручены штопорами на папильотки и смешно торчали вокруг ее хорошенького, ничего не выражавшего кукольного личика.
— Мы живем, конечно, опять в «Траяне»? — спросила она. Она почти всегда говорила с ним на «мы».
— Разумеется. Что ж мне, в «Рюсси» жить, что ли?
Ольга кокетливо улыбнулась, и ее светло-голубые глаза блеснули.
— Разумеется, разумеется, каждый живет по своим средствам, — ответила она и насмешливо скривила ротик.
Жак весело рассмеялся.
— Я живу на проценты с миллионов, которые скоро заработаю, Ольга, — ответил он, несколько рисуясь.
Ольга не знала, что на это сказать. Она пригласила его к обеду, и Жак поспешил распрощаться. Нет, им не о чем было говорить друг с другом.
«Но как всё хорошо устроилось», — думал Жак, когда с довольной миной снова выходил на улицу. Он прошел через весь город, быстро поднявшись между стенами виноградников на гору, подошел к скромному домику, стоявшему несколько в стороне от других домов, за изгородью диких агав и кактусов, и толкнул садовую калитку. Здесь жил его брат Феликс, которого он очень любил.
VI
— Господин Феликс в библиотеке, — сказала горничная-крестьянка, открывшая ему дверь, и Жак услышал голос брата в полуподвальном этаже дома.
Ну конечно, где же еще мог быть Феликс Грегор, как не в своей библиотеке! Здесь он сидел, согнув широкую сутулую спину над большим письменным столом, как всегда в светлом, очень широком полотняном костюме, в котором он казался еще полнее, чем на самом деле. Рубашка на груди была расстегнута, на ногах лапти, как у крестьянина.
В этом приятном прохладном полуподвале Феликс проводил большую часть дня. Только иногда он поднимался в сад, чтобы немного размяться. В город он почти никогда не ходил. Все, однако, хорошо знали, кто такой Феликс Грегор: его окружал ореол ученого и философа. Несколько лет назад одна венская газета поместила его очерки, и он стал чем-то вроде знаменитости. С тех пор он ничего больше не напечатал, но всему городу было известно, что он работает над большим историческим исследованием.
— Милости просим, милости просим! — радостно воскликнул Феликс и звонко расцеловал Жака в обе щеки. — Я, разумеется, уже слышал, что ты приехал, — продолжал он, улыбаясь. — Весь город это знает. Вчера вечером мы, конечно, ужинали с бароном Стирбеем, мы остановились в «Траяне» и так же, как и раньше, отвергли гостеприимство наших братьев. Видишь, дорогой мой, я знаю всё, и даже немного больше.
Феликс смеялся добродушным, дребезжащим смехом, от которого колыхалось всё его дородное тело. Он весело расчесал пальцами бороду и хитро подмигнул Жаку:
— В этом городе не может быть никаких тайн. Все твои планы уже раскрыты. Сегодня утром мне сообщили, что ты приехал сюда для того, чтобы строить дорогу из Комбеза в Анатоль.
Жак испуганно отступил.
— Позволь, как же это так? — пробормотал он в смущении.
Феликс громко расхохотался.
— Ты, я вижу, немножко удивлен, сынок, не правда ли? Вот видишь, какой это город! Сегодня утром я считывал показания метеорологических приборов и вдруг вижу — едет Гершун, что привез тебя вчера со станции. Он слез с навоза, которым была нагружена его телега, и тут же начал выкладывать новости. По пути со станции ты раз десять останавливал экипаж и занимался геологическими изысканиями (что я нахожу очень похвальным). Ты шутил с этим Гершуном, а он всё принял за чистую монету и рассказал об этом всему городу. — И Феликс опять затрясся от смеха.
Жак действительно болтал с Гершуном, не придавая значения своим словам. Сейчас он всё еще был смущен и то и дело краснел. «Это предостережение, — подумал он. — Здесь надо быть очень осторожным».
Служанка принесла скромный завтрак — маленькие грибки в уксусе и масле. Феликс с наслаждением уплетал грибки и, чмокая губами, рассказывал о легендарном, загадочном городе Симбабве в юго-восточной Африке, развалины которого были открыты между реками Замбези и Лимпопо, и о боге-солнце Амоне с бараньей головой. В несколько секунд он перенесся на тысячи лет назад. Настоящее интересовало Феликса гораздо меньше, чем прошлое. Жака, например, интересовал проход в горах между Комбезом и Анатолем. Но что за дело Феликсу до этой жалкой дороги в какие-нибудь двенадцать километров! Это ж пустяки! Он думал о торговых путях, существовавших еще до рождества Христова, длиной в пять тысяч километров, иногда даже больше, путях, которые пересекали всю Азию.
— Вот об этом еще стоит говорить, как ты думаешь?
И тем не менее Феликс был удивительно хорошо осведомлен о всех последних достижениях в научной и технической области. В углу библиотеки лежала целая гора французских, немецких и английских газет и журналов, и Жака, как всегда, вновь поразила необычайная память брата.
Феликс с наслаждением раздавил последний грибок толстым языком и обстоятельно вытер рот. Он благодушно посмеивался, сложив руки на животе. Ну что ж! Расщепляйте атом, если это доставляет вам удовольствие. Почему бы нет? Превращайте звуки в свет и свет в звуки. Он ничего не имеет против. Но он отнюдь не склонен приписывать технике то значение, какое ей придают теперь. Решительно не склонен. Это всё равно что устанавливать мотор на органе. Пусть теперь орган полетит, очень хорошо, но при этом позабыли усовершенствовать звучание, пренебрегли самым существенным. Музыка, святое искусство…
Лицо Жака стало холодно и непроницаемо. Он вежливо улыбался.
— Святое искусство… — сказал он. — Прости меня, Феликс. Это слова!
— Слова? — Темные глаза брата разгорелись.
— Это просто фразы. Во всяком случае, никто в Европе не спорит больше об этих вещах…
Феликс в недоумении покачал своей крупной головой:
— В Европе не спорят больше об этих вещах? Но ведь это самое главное, самое важное.
Жак встал.
— А как твоя работа? Как она подвигается? — спросил он другим тоном.
Феликс набрал воздуха в грудь, и плечи его стали как будто еще шире.
— Терпение, терпение, — ответил он со вздохом. — Ученому нужно много терпения. Источники, откуда приходится черпать сведения, разбросаны по всему миру. И эта вечная корреспонденция отнимает ежедневно много часов.
Феликс изо дня в день писал длинные письма ученым, академиям, библиотекам, архивам.
Он проводил Жака через сад, — знак высокого внимания.
— У тебя есть какие-нибудь определенные планы? — спросил он, подойдя к калитке.
Жак остановился и задумался. Затем он покачал головой и сказал:
— При случае я еще поговорю с тобой об этом.
Феликс нежно взглянул на Жака.
— Ты знаешь, чего ты хочешь, — сказал он с улыбкой. — Ну, прощай, приходи ко мне к обеду, когда пожелаешь.
«Об искусстве мы забываем, — подумал Жак, когда за ним захлопнулась дверь. — Может быть, он прав, как знать! Черт возьми, он не прав! Это только фразы!»
VII
Выйдя из калитки сада, Жак остановился в нерешительности. Не пойти ли ему теперь к госпоже Ипсиланти? Дом баронессы находился в каких-нибудь десяти минутах отсюда. Янко посоветовал ему вчера поухаживать за баронессой. У нее есть деньги. Может быть, она и согласится дать ему взаймы… двадцать тысяч, а может, и пятьдесят, как знать! Но Жак вдруг решил повернуть в другую сторону. Несмотря на жару, он быстро зашагал вперед. Дорога шла между каменными стенами виноградников круто вверх, а затем через большие поля, усаженные розами, откуда неслась густая волна ароматов. Но Жак не бросил ни одного взгляда на цветущие розовые поля. Он нетерпеливо и быстро прошел через огромный пустынный выгон, который простирался до самого леса. Только на опушке он остановился, перевел дыхание и вытер пот с лица.
Медленно, с некоторой торжественностью, даже с благоговением, вошел Жак в лес. Только он один, Жак Грегор, знает тайну этого леса, только он один, никто больше! Лес этот был известен под названием Дубовый лес, хотя здесь росли не только дубы, но и березы, и буки. В некоторых местах кроны деревьев были так густы, что солнце почти не проникало сквозь них. Здесь царила необыкновенная тишина. Лишь изредка подавала голос какая-нибудь птица, но даже ее пение казалось странно тихим, словно разреженный воздух доносил его откуда-то издалека. Еще мальчиком Жак думал, что лес этот заколдованный, и ему казалось, что птицы произносят какие-то странные слова, которых он не мог понять. Часто ему вдруг становилось страшно, и он в паническом испуге убегал из леса.
Жак медленно бредет между деревьями. Глаза его прикованы к земле, точно он ищет чего-то. Часто он останавливается, поднимает какой-нибудь камень, рассматривает его и прячет в карман. А затем подозрительно оглядывается. Уж не боится ли он, как боялся когда-то? Он знает здесь каждую скалу, каждую тропинку. Вот огромная выветрившаяся скала, сплошь заросшая дикими розами, — обломок разрушенного временем горного хребта. Именно здесь Жак пережил когда-то самую страшную минуту своей жизни.
Как-то раз Феликс рассказал пятнадцатилетнему Жаку, что Анатоль, как гласят исторические хроники, обязан своим возникновением религиозной секте огнепоклонников, которая, по-видимому, пришла сюда с берегов Черного моря. Огнепоклонники? Это слово распалило фантазию мальчика. И так как Феликс считал возможным, что где-нибудь здесь в лесах можно найти развалины их храмов, то мальчика охватила археологическая лихорадка. Разрушенные фундаменты, развалины домов… он месяцами только и делал, что рыскал по всем окрестностям и искал. Однажды, увлеченный своими поисками, он обследовал вот эту самую огромную скалу, как вдруг чей-то грозный окрик пригвоздил его к месту. Голос слышался отовсюду сразу — с верхушек деревьев, из скалы, из-под земли. Он грянул как гром с ясного неба, как труба архангела, и Жак окаменел от страха.
Среди обломков скал стоял человек. Нет, это был не человек, а какой-то лесной дух. Косматая пепельно-серая борода, косматые седые волосы. Лицо его загорело дочерна, а на нем белели два пятна. Это были глаза. Но, увидев искаженное ужасом лицо Жака, лесной дух вдруг громко рассмеялся, чтобы успокоить перетрухнувшего мальчика, и в то же мгновение Жак узнал его: это был Маниу, владелец Дубового леса.
Об этом Маниу шла дурная слава. (А это ведь было еще до того известного процесса, который привел Маниу в тюрьму.) Взрослые избегали его, дети боялись. Жак иногда видел его издали и немедленно убегал.
Но теперь Маниу заговорил с мальчиком, успокоил его и с интересом выслушал, склонив голову, его рассказ об огнепоклонниках.
«Здесь, в этом лесу, нет никаких развалин, — сказал он, и Жак словно сейчас слышит его низкий, немножко ворчливый голос. — Стены? Если хочешь увидеть толстые стены, приходи ко мне в усадьбу. Там ты увидишь стены в два метра толщиной. Может быть, это и есть то, что ты ищешь? Заходи ко мне!» — Его борода еще раз мелькнула между деревьями, и он исчез.
Жак набрался смелости и на следующий день пошел к Маниу; они стали друзьями. Во время каникул Жак никогда не забывал навестить его. Маниу, желчный, разочаровавшийся жизни старик, учил Жака остерегаться людей, этих злобных тварей; он не признавал бога и верил в дьявола. Но в то же время Маниу был добродушен и почти по-детски наивен.
«Он, верно, уже ждет меня, — подумал Жак, добравшись до ухабистой проезжей дороги, и снова зашагал быстрее. — На последнее письмо я ему так и не ответил, конечно. Отвратительная леность!»
Впереди показалась усадьба, мрачная как тюрьма. Она называлась «Турецкий двор», но турки не имели к этому названию никакого отношения. Усадьба называлась так просто потому, что в течение ста лет принадлежала семье по фамилии Турок. Усадьба была окружена высокой полуразвалившейся стеной. Ворота закрыты. Всё кругом точно вымерло, как в воскресенье, когда все работники и служанки уходят в церковь. Жак слышал, как гремели цепями коровы и как в конюшне лошади били копытами.
— Есть тут кто-нибудь? — крикнул он и забарабанил кулаком в ворота. Скрипнула дверь, послышались шаркающие шаги, и Жак узнал слугу Мишу, который не спеша, волоча подагрические ноги, подходил к воротам. Голова у Миши была похожа на чертополох, — так торчали на ней во все стороны всклокоченные седые волосы. Он с опаской выглянул за ворота.
— Ах это вы, господин Грегор… — пробормотал он и попытался улыбнуться, показав два желтых обломанных зуба.
— Маниу дома, Миша?
Миша по обыкновению наклонил голову набок, словно глубоко задумавшись, затем ответил:
— Нет, Маниу нет дома.
— Он, должно быть, куда-нибудь пошел?
От этого вопроса Миша, как видно, растерялся. Он посмотрел на Жака воспаленными глазами, опустил голову и замолчал.
— Когда же он вернется?
Миша долго и мучительно размышлял. Лицо его сморщилось.
— Так вы, значит, еще не знаете? — спросил он, и по тону, каким Миша произнес эти слова, Жак сразу же понял все. Он отступил.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он с тревогой.
Миша хотел сказать только то, что Маниу покинул этот мир, он ведь был такой же человек, как все мы, грешные, и три дня назад его похоронили.
У Жака перехватило дыхание: «Маниу!.. Не может быть! Быть того не может!»
— Но, Миша, ведь Маниу был богатырь, перед такими, как он, и смерть бессильна!
— Да, да. Других сводит в могилу какая-нибудь болезнь, а его погубил колодец, — вон там в углу, всё из-за этого колодца. Господин Грегор знает этот колодец. Прошлой осенью он сам из любопытства спускался в него. Тогда в нем было восемь метров глубины. Затем настала зима, и Маниу не мог уже больше рыть его. Но как только солнце опять проглянуло, Маниу стал пробовать, насколько оттаяла земля, а когда потеплело, снова стал рыть. В последнее время колодец был так глубок, что лестница высовывалась из него только на три перекладины, а воды всё еще не было. Затем несколько дней подряд шел дождь, и вот, верно, поэтому колодец и обрушился на него.
— Неужели Маниу не сделал обвязки?
— Да, конечно сделал, но колодец всё-таки обвалился. Так и придавило его землей, и мы потом сразу же засыпали колодец, чтобы ни с кем больше не случилось несчастья.
— Сразу же и засыпали, — машинально повторил Жак. — Ну что ж, очень хорошо, что вы так сделали, Миша, очень хорошо.
Оба замолчали. А затем старый слуга сказал:
— Он последние дни часто о вас говорил, господин Грегор.
Жак тотчас же насторожился. Он испытующе посмотрел на Мишу и спросил:
— Обо мне говорил? А что же он говорил?
— Он сказал мне: «Вот опять этот господин Грегор замолчал и не подает о себе никаких вестей». Он заговаривал об этом несколько раз.
— И больше ничего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Жак кланялся, улыбался, кокетливо показывая красивые белые зубы, и теперь весь Анатоль знал, что «молодой господин Грегор» вернулся на родину. Неподалеку от ратуши он свернул в переулок и вошел в ворота одного дома, из подвала которого доносился крепкий запах вина. Здесь жил его брат Рауль, адвокат и нотариус, и ему Жак всегда наносил первый визит. Жак слегка насвистывал, чтобы придать себе мужества. Этот первый визит к Раулю всегда был для Жака малоприятной обязанностью. Сейчас он, как водится, услышит, что опять истратил много денег, редко писал и вообще пора бы ему найти себе какое-нибудь солидное занятие. Рауль был педант, одним словом — придира. На много лет старше Жака, он был опекуном младшего брата и всё еще не хотел понять, что его питомец давно уже стал взрослым. Этот мягко-отеческий, увещевательный тон… он просто навяз у Жака в зубах.
На этот раз Жаку повезло. Горничная сказала, что брат уже в суде, а Ольга, его невестка, еще не закончила своего туалета и не может его принять. Вот как хорошо всё сложилось! Откровенно говоря, у Жака не было ни малейшего желания повидаться со своей невесткой Ольгой. Он обыкновенно избегал оставаться с ней наедине и, по правде сказать, боялся этого, так как совсем не знал, о чем с ней говорить. Он не понимал ее, да и не старался понять. Она казалась ему тщеславной, легкомысленной болтуньей, которая ждет только, чтобы ей говорили любезности. Но этого она от него не дождется. Между ними установился вежливый, холодноватый, иногда немного насмешливый тон.
Ольга поздоровалась с ним сквозь полуоткрытую дверь спальни. Она высунула ему пухленькие пальчики и полную, открытую почти до плеча руку, на которой блестели золотистые волосики. Белокурые локоны были закручены штопорами на папильотки и смешно торчали вокруг ее хорошенького, ничего не выражавшего кукольного личика.
— Мы живем, конечно, опять в «Траяне»? — спросила она. Она почти всегда говорила с ним на «мы».
— Разумеется. Что ж мне, в «Рюсси» жить, что ли?
Ольга кокетливо улыбнулась, и ее светло-голубые глаза блеснули.
— Разумеется, разумеется, каждый живет по своим средствам, — ответила она и насмешливо скривила ротик.
Жак весело рассмеялся.
— Я живу на проценты с миллионов, которые скоро заработаю, Ольга, — ответил он, несколько рисуясь.
Ольга не знала, что на это сказать. Она пригласила его к обеду, и Жак поспешил распрощаться. Нет, им не о чем было говорить друг с другом.
«Но как всё хорошо устроилось», — думал Жак, когда с довольной миной снова выходил на улицу. Он прошел через весь город, быстро поднявшись между стенами виноградников на гору, подошел к скромному домику, стоявшему несколько в стороне от других домов, за изгородью диких агав и кактусов, и толкнул садовую калитку. Здесь жил его брат Феликс, которого он очень любил.
VI
— Господин Феликс в библиотеке, — сказала горничная-крестьянка, открывшая ему дверь, и Жак услышал голос брата в полуподвальном этаже дома.
Ну конечно, где же еще мог быть Феликс Грегор, как не в своей библиотеке! Здесь он сидел, согнув широкую сутулую спину над большим письменным столом, как всегда в светлом, очень широком полотняном костюме, в котором он казался еще полнее, чем на самом деле. Рубашка на груди была расстегнута, на ногах лапти, как у крестьянина.
В этом приятном прохладном полуподвале Феликс проводил большую часть дня. Только иногда он поднимался в сад, чтобы немного размяться. В город он почти никогда не ходил. Все, однако, хорошо знали, кто такой Феликс Грегор: его окружал ореол ученого и философа. Несколько лет назад одна венская газета поместила его очерки, и он стал чем-то вроде знаменитости. С тех пор он ничего больше не напечатал, но всему городу было известно, что он работает над большим историческим исследованием.
— Милости просим, милости просим! — радостно воскликнул Феликс и звонко расцеловал Жака в обе щеки. — Я, разумеется, уже слышал, что ты приехал, — продолжал он, улыбаясь. — Весь город это знает. Вчера вечером мы, конечно, ужинали с бароном Стирбеем, мы остановились в «Траяне» и так же, как и раньше, отвергли гостеприимство наших братьев. Видишь, дорогой мой, я знаю всё, и даже немного больше.
Феликс смеялся добродушным, дребезжащим смехом, от которого колыхалось всё его дородное тело. Он весело расчесал пальцами бороду и хитро подмигнул Жаку:
— В этом городе не может быть никаких тайн. Все твои планы уже раскрыты. Сегодня утром мне сообщили, что ты приехал сюда для того, чтобы строить дорогу из Комбеза в Анатоль.
Жак испуганно отступил.
— Позволь, как же это так? — пробормотал он в смущении.
Феликс громко расхохотался.
— Ты, я вижу, немножко удивлен, сынок, не правда ли? Вот видишь, какой это город! Сегодня утром я считывал показания метеорологических приборов и вдруг вижу — едет Гершун, что привез тебя вчера со станции. Он слез с навоза, которым была нагружена его телега, и тут же начал выкладывать новости. По пути со станции ты раз десять останавливал экипаж и занимался геологическими изысканиями (что я нахожу очень похвальным). Ты шутил с этим Гершуном, а он всё принял за чистую монету и рассказал об этом всему городу. — И Феликс опять затрясся от смеха.
Жак действительно болтал с Гершуном, не придавая значения своим словам. Сейчас он всё еще был смущен и то и дело краснел. «Это предостережение, — подумал он. — Здесь надо быть очень осторожным».
Служанка принесла скромный завтрак — маленькие грибки в уксусе и масле. Феликс с наслаждением уплетал грибки и, чмокая губами, рассказывал о легендарном, загадочном городе Симбабве в юго-восточной Африке, развалины которого были открыты между реками Замбези и Лимпопо, и о боге-солнце Амоне с бараньей головой. В несколько секунд он перенесся на тысячи лет назад. Настоящее интересовало Феликса гораздо меньше, чем прошлое. Жака, например, интересовал проход в горах между Комбезом и Анатолем. Но что за дело Феликсу до этой жалкой дороги в какие-нибудь двенадцать километров! Это ж пустяки! Он думал о торговых путях, существовавших еще до рождества Христова, длиной в пять тысяч километров, иногда даже больше, путях, которые пересекали всю Азию.
— Вот об этом еще стоит говорить, как ты думаешь?
И тем не менее Феликс был удивительно хорошо осведомлен о всех последних достижениях в научной и технической области. В углу библиотеки лежала целая гора французских, немецких и английских газет и журналов, и Жака, как всегда, вновь поразила необычайная память брата.
Феликс с наслаждением раздавил последний грибок толстым языком и обстоятельно вытер рот. Он благодушно посмеивался, сложив руки на животе. Ну что ж! Расщепляйте атом, если это доставляет вам удовольствие. Почему бы нет? Превращайте звуки в свет и свет в звуки. Он ничего не имеет против. Но он отнюдь не склонен приписывать технике то значение, какое ей придают теперь. Решительно не склонен. Это всё равно что устанавливать мотор на органе. Пусть теперь орган полетит, очень хорошо, но при этом позабыли усовершенствовать звучание, пренебрегли самым существенным. Музыка, святое искусство…
Лицо Жака стало холодно и непроницаемо. Он вежливо улыбался.
— Святое искусство… — сказал он. — Прости меня, Феликс. Это слова!
— Слова? — Темные глаза брата разгорелись.
— Это просто фразы. Во всяком случае, никто в Европе не спорит больше об этих вещах…
Феликс в недоумении покачал своей крупной головой:
— В Европе не спорят больше об этих вещах? Но ведь это самое главное, самое важное.
Жак встал.
— А как твоя работа? Как она подвигается? — спросил он другим тоном.
Феликс набрал воздуха в грудь, и плечи его стали как будто еще шире.
— Терпение, терпение, — ответил он со вздохом. — Ученому нужно много терпения. Источники, откуда приходится черпать сведения, разбросаны по всему миру. И эта вечная корреспонденция отнимает ежедневно много часов.
Феликс изо дня в день писал длинные письма ученым, академиям, библиотекам, архивам.
Он проводил Жака через сад, — знак высокого внимания.
— У тебя есть какие-нибудь определенные планы? — спросил он, подойдя к калитке.
Жак остановился и задумался. Затем он покачал головой и сказал:
— При случае я еще поговорю с тобой об этом.
Феликс нежно взглянул на Жака.
— Ты знаешь, чего ты хочешь, — сказал он с улыбкой. — Ну, прощай, приходи ко мне к обеду, когда пожелаешь.
«Об искусстве мы забываем, — подумал Жак, когда за ним захлопнулась дверь. — Может быть, он прав, как знать! Черт возьми, он не прав! Это только фразы!»
VII
Выйдя из калитки сада, Жак остановился в нерешительности. Не пойти ли ему теперь к госпоже Ипсиланти? Дом баронессы находился в каких-нибудь десяти минутах отсюда. Янко посоветовал ему вчера поухаживать за баронессой. У нее есть деньги. Может быть, она и согласится дать ему взаймы… двадцать тысяч, а может, и пятьдесят, как знать! Но Жак вдруг решил повернуть в другую сторону. Несмотря на жару, он быстро зашагал вперед. Дорога шла между каменными стенами виноградников круто вверх, а затем через большие поля, усаженные розами, откуда неслась густая волна ароматов. Но Жак не бросил ни одного взгляда на цветущие розовые поля. Он нетерпеливо и быстро прошел через огромный пустынный выгон, который простирался до самого леса. Только на опушке он остановился, перевел дыхание и вытер пот с лица.
Медленно, с некоторой торжественностью, даже с благоговением, вошел Жак в лес. Только он один, Жак Грегор, знает тайну этого леса, только он один, никто больше! Лес этот был известен под названием Дубовый лес, хотя здесь росли не только дубы, но и березы, и буки. В некоторых местах кроны деревьев были так густы, что солнце почти не проникало сквозь них. Здесь царила необыкновенная тишина. Лишь изредка подавала голос какая-нибудь птица, но даже ее пение казалось странно тихим, словно разреженный воздух доносил его откуда-то издалека. Еще мальчиком Жак думал, что лес этот заколдованный, и ему казалось, что птицы произносят какие-то странные слова, которых он не мог понять. Часто ему вдруг становилось страшно, и он в паническом испуге убегал из леса.
Жак медленно бредет между деревьями. Глаза его прикованы к земле, точно он ищет чего-то. Часто он останавливается, поднимает какой-нибудь камень, рассматривает его и прячет в карман. А затем подозрительно оглядывается. Уж не боится ли он, как боялся когда-то? Он знает здесь каждую скалу, каждую тропинку. Вот огромная выветрившаяся скала, сплошь заросшая дикими розами, — обломок разрушенного временем горного хребта. Именно здесь Жак пережил когда-то самую страшную минуту своей жизни.
Как-то раз Феликс рассказал пятнадцатилетнему Жаку, что Анатоль, как гласят исторические хроники, обязан своим возникновением религиозной секте огнепоклонников, которая, по-видимому, пришла сюда с берегов Черного моря. Огнепоклонники? Это слово распалило фантазию мальчика. И так как Феликс считал возможным, что где-нибудь здесь в лесах можно найти развалины их храмов, то мальчика охватила археологическая лихорадка. Разрушенные фундаменты, развалины домов… он месяцами только и делал, что рыскал по всем окрестностям и искал. Однажды, увлеченный своими поисками, он обследовал вот эту самую огромную скалу, как вдруг чей-то грозный окрик пригвоздил его к месту. Голос слышался отовсюду сразу — с верхушек деревьев, из скалы, из-под земли. Он грянул как гром с ясного неба, как труба архангела, и Жак окаменел от страха.
Среди обломков скал стоял человек. Нет, это был не человек, а какой-то лесной дух. Косматая пепельно-серая борода, косматые седые волосы. Лицо его загорело дочерна, а на нем белели два пятна. Это были глаза. Но, увидев искаженное ужасом лицо Жака, лесной дух вдруг громко рассмеялся, чтобы успокоить перетрухнувшего мальчика, и в то же мгновение Жак узнал его: это был Маниу, владелец Дубового леса.
Об этом Маниу шла дурная слава. (А это ведь было еще до того известного процесса, который привел Маниу в тюрьму.) Взрослые избегали его, дети боялись. Жак иногда видел его издали и немедленно убегал.
Но теперь Маниу заговорил с мальчиком, успокоил его и с интересом выслушал, склонив голову, его рассказ об огнепоклонниках.
«Здесь, в этом лесу, нет никаких развалин, — сказал он, и Жак словно сейчас слышит его низкий, немножко ворчливый голос. — Стены? Если хочешь увидеть толстые стены, приходи ко мне в усадьбу. Там ты увидишь стены в два метра толщиной. Может быть, это и есть то, что ты ищешь? Заходи ко мне!» — Его борода еще раз мелькнула между деревьями, и он исчез.
Жак набрался смелости и на следующий день пошел к Маниу; они стали друзьями. Во время каникул Жак никогда не забывал навестить его. Маниу, желчный, разочаровавшийся жизни старик, учил Жака остерегаться людей, этих злобных тварей; он не признавал бога и верил в дьявола. Но в то же время Маниу был добродушен и почти по-детски наивен.
«Он, верно, уже ждет меня, — подумал Жак, добравшись до ухабистой проезжей дороги, и снова зашагал быстрее. — На последнее письмо я ему так и не ответил, конечно. Отвратительная леность!»
Впереди показалась усадьба, мрачная как тюрьма. Она называлась «Турецкий двор», но турки не имели к этому названию никакого отношения. Усадьба называлась так просто потому, что в течение ста лет принадлежала семье по фамилии Турок. Усадьба была окружена высокой полуразвалившейся стеной. Ворота закрыты. Всё кругом точно вымерло, как в воскресенье, когда все работники и служанки уходят в церковь. Жак слышал, как гремели цепями коровы и как в конюшне лошади били копытами.
— Есть тут кто-нибудь? — крикнул он и забарабанил кулаком в ворота. Скрипнула дверь, послышались шаркающие шаги, и Жак узнал слугу Мишу, который не спеша, волоча подагрические ноги, подходил к воротам. Голова у Миши была похожа на чертополох, — так торчали на ней во все стороны всклокоченные седые волосы. Он с опаской выглянул за ворота.
— Ах это вы, господин Грегор… — пробормотал он и попытался улыбнуться, показав два желтых обломанных зуба.
— Маниу дома, Миша?
Миша по обыкновению наклонил голову набок, словно глубоко задумавшись, затем ответил:
— Нет, Маниу нет дома.
— Он, должно быть, куда-нибудь пошел?
От этого вопроса Миша, как видно, растерялся. Он посмотрел на Жака воспаленными глазами, опустил голову и замолчал.
— Когда же он вернется?
Миша долго и мучительно размышлял. Лицо его сморщилось.
— Так вы, значит, еще не знаете? — спросил он, и по тону, каким Миша произнес эти слова, Жак сразу же понял все. Он отступил.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он с тревогой.
Миша хотел сказать только то, что Маниу покинул этот мир, он ведь был такой же человек, как все мы, грешные, и три дня назад его похоронили.
У Жака перехватило дыхание: «Маниу!.. Не может быть! Быть того не может!»
— Но, Миша, ведь Маниу был богатырь, перед такими, как он, и смерть бессильна!
— Да, да. Других сводит в могилу какая-нибудь болезнь, а его погубил колодец, — вон там в углу, всё из-за этого колодца. Господин Грегор знает этот колодец. Прошлой осенью он сам из любопытства спускался в него. Тогда в нем было восемь метров глубины. Затем настала зима, и Маниу не мог уже больше рыть его. Но как только солнце опять проглянуло, Маниу стал пробовать, насколько оттаяла земля, а когда потеплело, снова стал рыть. В последнее время колодец был так глубок, что лестница высовывалась из него только на три перекладины, а воды всё еще не было. Затем несколько дней подряд шел дождь, и вот, верно, поэтому колодец и обрушился на него.
— Неужели Маниу не сделал обвязки?
— Да, конечно сделал, но колодец всё-таки обвалился. Так и придавило его землей, и мы потом сразу же засыпали колодец, чтобы ни с кем больше не случилось несчастья.
— Сразу же и засыпали, — машинально повторил Жак. — Ну что ж, очень хорошо, что вы так сделали, Миша, очень хорошо.
Оба замолчали. А затем старый слуга сказал:
— Он последние дни часто о вас говорил, господин Грегор.
Жак тотчас же насторожился. Он испытующе посмотрел на Мишу и спросил:
— Обо мне говорил? А что же он говорил?
— Он сказал мне: «Вот опять этот господин Грегор замолчал и не подает о себе никаких вестей». Он заговаривал об этом несколько раз.
— И больше ничего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48