Это опечалило его: ведь он даже не имел удовольствия напиться. — Мы победили? После того как меня огрели, я ничего не помню. — Неожиданно для самого себя он зевнул.
— Величайший, ему необходим покой, — сказал усталый человек. Абивард понял, что это лекарь.
— Знаю. Мне доводилось видеть такие случаи, — ответил Царь Царей; Абиварду же сказал:
— Да, победили; мы все еще добиваем их. Я распоряжусь, чтобы Какия доставил тебя в фургон к жене и сестре. Никто не сможет лучше них ухаживать за тобой в следующие несколько дней.
— Дней? — Абивард попытался придать голосу гневное звучание. Но голос прозвучал слабым и больным — именно так, как Абивард себя чувствовал. Он сглотнул, стараясь удержать в себе то, что рвалось из желудка наружу. Земля под ним закачалась, словно превратившись в море.
Какия положил руку Абиварда себе на плечо:
— Повелитель, тебе нечего стыдиться. Хоть ты и не истекаешь кровью, но ты ранен все равно что мечом. Мозги у тебя в голове перетряхнули, как чечевицу в горшке, и тебе необходимо время, чтобы прийти в себя…
Абивард хотел возразить, но слабость и головокружение были слишком велики.
Он позволил лекарю довести себя до обоза. Служанка, сопровождающая Рошнани и Динак, испуганно вскрикнула, когда Какия подвел его к их фургону.
— Я здоров, — упорно твердил он, хотя каждый удар сердца отдавался в голове набатом, гудевшим: «Врешь!»
— Если будет на то воля Господа, что лично я нахожу в данном случае вполне вероятным, повелитель поправится за три-четыре дня, — сказал Какия, чем вызвал у женщин свежий приступ рыданий. Со странной отрешенностью, вызванной ударом по голове, Абивард подумал, как бы они повели себя, если бы лекарь сказал, что он не поправится. Пожалуй, расплакались бы еще громче. Но и так громче некуда.
Подъем по ступенькам фургона отнял у него последние силы. Квохча, как наседки, женщины занялись им и под руки довели до крошечного закутка, выделенного в распоряжение Рошнани.
Он вошел, точнее сказать, ввалился, и она улыбнулась было, но улыбка застыла у нее на лице, словно холодеющий воск, когда она увидела, в каком он состоянии.
— Что случилось? — прошептала она.
— По голове ударили, — сказал он, начиная уже уставать от объяснений. — Я… вроде как в голове все перемешалось, и мне сказали, что надо полежать, пока не приду в себя. День-два, не больше. — Ему надо бы сказать так Рошнани, тогда и самому будет легче это поверить.
— Чем же ты занимался? — спросила Рошнани, когда он опустился на коврик, на котором сидела она.
Даже пребывая в сумеречном состоянии, он поразился глупости вопроса.
— Дрался.
Она продолжила, словно он ничего не говорил:
— Тебя могли убить. Ложись и успокойся, я тобой займусь. Вина хочешь?
Он хотел было покачать головой, но вовремя одумался и просто сказал:
— Нет. Меня тошнит. Если я сейчас чего-нибудь выпью, оно обратно полезет. — «А если я сейчас пошевелюсь, у меня полголовы отвалится», — мысленно добавил он. Кстати, может быть, это было бы не так уж плохо.
— Сейчас. — Рошнани открыла шкафчик, достала небольшой флакон и вынула пробку. Тоном, не терпящим возражений, она сказала:
— Если не можешь вина, выпей это. Вряд ли оно из тебя полезет, а помочь поможет.
У Абиварда так кружилась голова, что он не стал спорить, а залпом выпил все, что было во флакончике, и только поморщился от сильного лекарственного вкуса.
Через некоторое время головная боль из нестерпимой сделалась вполне обыкновенной. Он зевнул: от этого зелья ему еще больше захотелось спать.
— А знаешь, помогло, — признался он. — Что это было?
— А не рассердишься? — спросила Рошнани.
— Нет, — озадаченно ответил он. — С какой стати?
Даже в полумраке фургона, он увидел, что Рошнани покраснела.
— Потому что это снадобье женщины принимают при тяжелых месячных, —ответила она. — В нем есть маковый сок, и я решила, что тебе полегчает. Но я слышала, что мужчин очень задевает, когда им предлагают что-нибудь сугубо женское.
— Это так. — Абивард нехотя поднял руку и уронил ее на подставленное предплечье Рошнани. — Вот. Если хочешь, можешь считать, что это я побил тебя за нахальство.
Она недоуменно посмотрела на него и зашлась от смеха. Хоть и одурманенный, Абивард понимал, что такого смеха его шутка не заслуживает. Он подумал, что она так смеется еще и от облегчения.
И в этот момент в закутке, наклонившись, чтобы войти в низкий проем, появилась Динак. Она перевела взгляд с Рошнани, на Абиварда и обратно.
— Ага! — сказала она. — Если я застаю такую сцену, все не так уж плохо.
— Могло бы быть и получше, — сказал Абивард. — Тогда один из проклятых приспешников Смердиса не ударил бы в мою голову, как в колокол, чтобы убедиться, что ему нравится звук. Но если бы дела не стояли хуже, он бы разбил ее, как горшок, так что мне ли жаловаться? — Он вновь зевнул; бодрствовать удавалось лишь с огромным усилием.
— По словам служанок, лекарь, приведший его, сказал, что он поправится, — сказала Рошнани Динак, как будто Абивард уже спал или попросту был предметом обстановки. — Но ему нужно несколько дней отдыха.
— Здесь самое место, — сказала Динак с чуть заметной горчинкой. — Будто мы, покидая Век-Руд, привезли с собой женскую половину. Надо же, женская половина на колесах — кто бы мог подумать? Но здесь мы не в меньшей степени взаперти, чем были там.
— Я-то ничего другого и не ждала, — сказала Рошнани, которая была поспокойней своей порывистой невестки. — То, что нам вообще позволили выехать оттуда, — большая победа, а остальное приложится. Через несколько лет многие женщины будут пользоваться полной свободой передвижения, и никто не вспомнит, какие нам пришлось принять условия, чтобы сдвинуть лавину с места.
— Эта лавина прокатилась по мне, — сказал Абивард.
— Уже вторая дурацкая шутка за несколько минут. Похоже, тебе не окончательно вышибли мозги, — сказала Рошнани.
Поставленный на место, Абивард услышал, как Динак говорит:
— Ей-Богу, это несправедливо. Мы убежали с женской половины, значит, должны были убежать и от всех ее строгостей. Какой был смысл уезжать, если мы по прежнему можем высунуть голову из фургона только тогда, когда мужья вызывают нас в свои шатры?
Рошнани определенно что-то ответила, но Абивард ее ответа уже не слышал.
Удар по голове, дополненный маковым соком в лекарстве, которое она дала ему, погрузил его в сон. Когда он снова открыл глаза, в закутке было темно, мерцала только одна лампа. Ламповое масло пахло непонятно. Запах был ему знаком, но откуда — он не мог припомнить. Он заснул, так и не вспомнив.
Проснувшись на другое утро, он не сразу понял, где находится. Тряска фургона и его пульсирующая, тяжелая голова, словно сговорившись, внушили ему мысль, что он проснулся после затяжной попойки в самый разгар землетрясения.
Потом с соседней лавки поднялась Рошнани.
— Как больное место? — спросила она.
Память возвращалась. Он осторожно приложил палец к виску.
— Болит, — сообщил он.
Она кивнула:
— У тебя там здоровенный синяк, хотя большая часть его скрыта под волосами. Хорошо, что узурпаторский вояка не проломил тебе череп.
— Повезло. — Абивард вновь притронулся к виску и поморщился. — По-моему, он был от этого не так далек. — Рошнани задула лампу. На этот раз он узнал запах. — Это горит… это, как его?.. Минеральное масло, вот. Саперы Пероза пользовались им, поджигая мост, когда из Пардрайи возвратились немногие уцелевшие бойцы. Говорят, южане заливают его в лампы.
— Мне оно не нравится, пахнет отвратительно, — сказала Рошнани. — Но масло у нас кончалось, и служанка купила кувшин минерального. Горит-то оно неплохо, но не представляю себе, чтобы ему когда-нибудь нашлось и другое применение.
Служанки приготовили Абиварду особенный завтрак: говяжий язык, мозги и ножки, приправленные перцем. Голова еще болела, но аппетит вернулся. Теперь он не ощущал тошноты; пища определенно удержится в желудке. И все же Рошнани наотрез запретила ему вставать, кроме как на горшок.
В середине утра его зашел проведать Шарбараз.
— Дай тебе Господь доброго дня, величайший, — сказал Абивард. — Как видишь, я и так уже простерся перед тобой.
Царь Царей усмехнулся.
— Поправляешься, по-моему, — сказал он, невольно вторя Рошнани. — Я рад.
Покончив с сантиментами, Шарбараз поспешил напомнить Абиварду, что он — сын Пероза, заявив:
— Теперь к делу. Армия узурпатора бежала окончательно. Вокруг нас увиваются несколько конников, но они не помешают нам наступать.
— Добрая весть, — сказал Абивард. — Теперь ничто не помешает нам обойти Дилбатские горы с юга и повернуть на северо-восток, на Машиз?
— На первый взгляд, нет, — сказал Шарбараз. — Но вчерашние события мне не нравятся, очень не нравятся. Да, мы победили, но не так, как я хотел. К нам не перебежал ни один человек, ни один отряд. Нам пришлось побить их, тогда они отступили; сдались лишь те, у кого не оставалось иного выхода. Никто из них не обратил оружия против сторонников Смердиса.
— Это тревожный знак. — Абивард чувствовал, что он сейчас глупее, чем следовало бы, и это его раздражало: Шарбаразу нужен был от него наилучший совет, какой он только мог дать. Подумав немного, он сказал:
— Мне кажется, что теперь остается только продолжать идти вперед, несмотря ни на что. Не можем же мы прекратить борьбу только потому, что она оказалась тяжелее, чем мы рассчитывали.
— Согласен, — сказал Шарбараз. — Если мы не перестанем побеждать, Смердис рано или поздно падет. — Он трижды стукнул себя кулаком по бедру. — Но я был так уверен, что узурпатор потерпит бесславное поражение, как только станет известно, что я жив и не отрекся добровольно.
— Помимо прочего, мой отец всегда говорил, что чем дольше живешь, тем сложнее кажется жизнь, — сказал Абивард. — Он говорил, что только мальчишки да святые отцы ни в чем не сомневаются; те же, кому приходится жить в миру, со временем понимают, что мир этот больше и сложнее, чем можно себе представить.
— По-моему, я говорил тебе, что мой отец хвалил твоего за здравый ум, — сказал Шарбараз. — Чем больше я слушаю Годарса через твои уста, тем больше убеждаюсь, что отец знал, что говорил.
— Величайший милостив к памяти моего отца, — сказал Абивард, растроганный похвалой и жалея, что Годарс не может ее слышать. — Что ты намерен делать дальше? Продолжать лобовой марш на столицу?
— Да, а что же еще? — Законный Царь Царей нахмурился:
— Я знаю, что это не слишком тонко, но выбора у нас нет. Одну дружину Смердиса мы уничтожили, другую здорово побили. Он побоится рисковать третьей. Если повезет, мы достигнем Машиза прежде, чем он соберется снова ввязаться в бой. Остается выиграть битву на подступах к Машизу — и город наш. А если Смердис попытается бежать, допустим, в крепость Налгис-Краг, он узнает, что нам достанет терпения взять его измором. — Глаза его засияли в предвкушении.
За несколько минут Шарбараз перешел от мрачных размышлений о том, что сторонники Смердиса отказываются переходить на его сторону, к восторгу от перспективы склонить своего соперника к покорности голодом. Абивард пожалел, что не умеет так же быстро преодолевать свое дурное настроение. Но он, как и Годарс, вроде бы не отличался переменчивостью нрава.
Он сказал:
— Сначала главное, величайший. Вот завоюем Машиз — и если не захватим Смердиса там, то будем думать, как поймать его. А то получается, что мы сначала едем, а потом седлаем коня. — Он безрадостно усмехнулся:
— Должен признаться, я очень рад, что мы штурмуем столицу не завтра. Я был бы тебе плохой помощник, даже на оседланном коне.
— Ты давай поправляйся сначала, — сказал Шарбараз, словно выговаривая проштрафившемуся мальчишке. — Слава Господу, что нам не предстоит серьезных схваток, пока ты еще не готов занять достойное тебя место. Ты очень мудро вправил мне мозги, когда я позволил порыву увлечь меня, как ветер листок.
— Величайший очень добр. — Абивард был доволен Шарбаразом. До тех пор, пока законный Царь Царей способен понимать, когда он действует под влиянием мимолетного чувства, каким бы оно ни было, все будет хорошо. Но вопрос в том, долго ли это продлится после его победы в гражданской войне.
Шарбараз, протянув руку, тронул Абиварда за плечо — бережно, чтобы не потревожить его бедную побитую головушку.
— Мне надо идти взглянуть, как там войско. Думаю, сумею выбраться вечером навестить и тебя, и Динак. До той поры отдыхай.
— Величайший, а что мне еще остается? — сказал Абивард. — Даже если бы я захотел выйти и заняться делом, Рошнани меня по стенке размажет, если я вздумаю встать без ее разрешения. Обычно мужчины держат своих жен взаперти на женской половине, а вот у меня все получилось наоборот — она меня в капкан поймала.
На это Шарбараз ответил громким и продолжительным смехом, словно это была не правда, а шутка. Он, пригнувшись, вышел из закутка; Абивард слышал, как он садится на коня и отъезжает. Царь Царей уже выкрикивал приказания, словно начисто забыв о человеке, которого только что посетил. Разумом Абивард понимал, что это не так, но все равно почувствовал себя задетым.
Как и надлежит макуранской жене, Рошнани удалилась, пока ее мужа посещал другой мужчина. Но как только Шарбараз вышел, она возвратилась в закуток:
— Значит, говоришь, я тебя в капкан поймала?
— Подслушивала.
— А как я могла иначе — ведь одну половину фургона от другой отделяет только занавеска. — Напустив на себя одновременно невинный и озорной вид, она задернула занавеску над входом в закуток. — Значит, в капкан поймала? — повторила она, опускаясь перед ним на колени. — Поймала и на лопатки уложила?
— Что ты делаешь? — простонал Абивард, когда она задрала его кафтан. Она ответила, но не словами; ее длинные черные волосы рассыпались по его животу и бедрам. Он постарался быть на высоте положения. Высота получилась что надо.
Глава 8
Пустыни в южном Макуране были намного скуднее бесплодных земель в окрестностях надела Век-Руд. Плодородные же почвы были несравненно богаче.
— Налоги, которыми мы облагаем здешние земли, вдвое превышают те, что мы собираем на северо-западе, — сказал Шарбараз Абиварду, — и то некоторые министры считают нас излишне снисходительными.
— Плодородие здесь отменное, — признал Абивард. — А какие тут зимы?
— В точку попал, — кивая, отметил Шарбараз. — Я читал о зимах в степи и ее окрестностях, но на себе не испытывал, пока меня не отправили в Налгис-Краг, а потом я попал в твою крепость, что еще севернее. Здесь урожай собирают круглый год, а снег выпадает через две зимы на третью.
Вспомнив пургу и метели, иней и лед на протяжении трех, а то и четырех-пяти месяцев в году, Абивард в ответ на эти слова рассмеялся. Он не мог понять, считать здешний климат чем-то противоестественным или же, напротив, замечательным.
Не успел он прийти по этому вопросу к окончательному мнению, как к Шарбаразу подскакал разведчик. Отсалютовав, он сказал:
— Величайший, к нам приближается группа всадников. Со щитом мира.
— Направить их прямо ко мне, — незамедлительно распорядился Шарбараз. Передай им, что, если они привезли с собой капитуляцию Смердиса, я с радостью приму ее.
Разведчик рассмеялся, пришпорил коня и пустил его галопом навстречу парламентерам, чтобы препроводить их к законному Царю Царей. Шарбараз обернулся к Абиварду и невесело усмехнулся:
— О да, я был бы счастлив принять капитуляцию Смердиса. Только сомневаюсь, что получу ее.
Спустя несколько минут появились посланники Смердиса в окружении целого эскадрона разведчиков. Без всякого приказа конники расположились между Шарбаразом и людьми Смердиса: никаких покушений, пожалуйста. Тот разведчик, который доложил о прибытии парламентеров, сказал хриплым от презрения голосом:
— Величайший, вот они, узурпаторские псы.
Кое-кто из сторонников Смердиса беспокойно заерзал в седле, но никто из них не нарушил молчания. Это сделал Шарбараз. Указав на одного из парламентеров, он спросил:
— А, Ишушинак, все же польстился на серебро старика?
Ишушинак и сам не блистал молодостью; он был тучен и седобород, а на коне сидел так, будто уже много лет не садился в седло. Он кивнул Шарбаразу и произнес:
— О сын Пероза, Смердис, Царь Царей…
Он не успел произнести больше ничего. Некоторые из воинов Шарбараза схватились за мечи, другие наклонили копья. Один из них прорычал:
— Как ты говоришь с Царем Царей, собака?
Шарбараз поднял руку:
— Пусть говорит как хочет. Он пришел со щитом мира. Господь не прощает тех, кто нарушает перемирие. Я буду помнить об этом, но я уже помню, что он взял сторону человека, похитившего мой трон. Продолжай, Ишушинак.
Эти слова не очень обрадовали Ишушинака, но он собрался с духом и возобновил свою речь:
— О сын Пероза, Смердис, Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, повелел мне прибыть сюда с моими приближенными, — он повел рукой в сторону полудюжины людей, сопровождавших его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Величайший, ему необходим покой, — сказал усталый человек. Абивард понял, что это лекарь.
— Знаю. Мне доводилось видеть такие случаи, — ответил Царь Царей; Абиварду же сказал:
— Да, победили; мы все еще добиваем их. Я распоряжусь, чтобы Какия доставил тебя в фургон к жене и сестре. Никто не сможет лучше них ухаживать за тобой в следующие несколько дней.
— Дней? — Абивард попытался придать голосу гневное звучание. Но голос прозвучал слабым и больным — именно так, как Абивард себя чувствовал. Он сглотнул, стараясь удержать в себе то, что рвалось из желудка наружу. Земля под ним закачалась, словно превратившись в море.
Какия положил руку Абиварда себе на плечо:
— Повелитель, тебе нечего стыдиться. Хоть ты и не истекаешь кровью, но ты ранен все равно что мечом. Мозги у тебя в голове перетряхнули, как чечевицу в горшке, и тебе необходимо время, чтобы прийти в себя…
Абивард хотел возразить, но слабость и головокружение были слишком велики.
Он позволил лекарю довести себя до обоза. Служанка, сопровождающая Рошнани и Динак, испуганно вскрикнула, когда Какия подвел его к их фургону.
— Я здоров, — упорно твердил он, хотя каждый удар сердца отдавался в голове набатом, гудевшим: «Врешь!»
— Если будет на то воля Господа, что лично я нахожу в данном случае вполне вероятным, повелитель поправится за три-четыре дня, — сказал Какия, чем вызвал у женщин свежий приступ рыданий. Со странной отрешенностью, вызванной ударом по голове, Абивард подумал, как бы они повели себя, если бы лекарь сказал, что он не поправится. Пожалуй, расплакались бы еще громче. Но и так громче некуда.
Подъем по ступенькам фургона отнял у него последние силы. Квохча, как наседки, женщины занялись им и под руки довели до крошечного закутка, выделенного в распоряжение Рошнани.
Он вошел, точнее сказать, ввалился, и она улыбнулась было, но улыбка застыла у нее на лице, словно холодеющий воск, когда она увидела, в каком он состоянии.
— Что случилось? — прошептала она.
— По голове ударили, — сказал он, начиная уже уставать от объяснений. — Я… вроде как в голове все перемешалось, и мне сказали, что надо полежать, пока не приду в себя. День-два, не больше. — Ему надо бы сказать так Рошнани, тогда и самому будет легче это поверить.
— Чем же ты занимался? — спросила Рошнани, когда он опустился на коврик, на котором сидела она.
Даже пребывая в сумеречном состоянии, он поразился глупости вопроса.
— Дрался.
Она продолжила, словно он ничего не говорил:
— Тебя могли убить. Ложись и успокойся, я тобой займусь. Вина хочешь?
Он хотел было покачать головой, но вовремя одумался и просто сказал:
— Нет. Меня тошнит. Если я сейчас чего-нибудь выпью, оно обратно полезет. — «А если я сейчас пошевелюсь, у меня полголовы отвалится», — мысленно добавил он. Кстати, может быть, это было бы не так уж плохо.
— Сейчас. — Рошнани открыла шкафчик, достала небольшой флакон и вынула пробку. Тоном, не терпящим возражений, она сказала:
— Если не можешь вина, выпей это. Вряд ли оно из тебя полезет, а помочь поможет.
У Абиварда так кружилась голова, что он не стал спорить, а залпом выпил все, что было во флакончике, и только поморщился от сильного лекарственного вкуса.
Через некоторое время головная боль из нестерпимой сделалась вполне обыкновенной. Он зевнул: от этого зелья ему еще больше захотелось спать.
— А знаешь, помогло, — признался он. — Что это было?
— А не рассердишься? — спросила Рошнани.
— Нет, — озадаченно ответил он. — С какой стати?
Даже в полумраке фургона, он увидел, что Рошнани покраснела.
— Потому что это снадобье женщины принимают при тяжелых месячных, —ответила она. — В нем есть маковый сок, и я решила, что тебе полегчает. Но я слышала, что мужчин очень задевает, когда им предлагают что-нибудь сугубо женское.
— Это так. — Абивард нехотя поднял руку и уронил ее на подставленное предплечье Рошнани. — Вот. Если хочешь, можешь считать, что это я побил тебя за нахальство.
Она недоуменно посмотрела на него и зашлась от смеха. Хоть и одурманенный, Абивард понимал, что такого смеха его шутка не заслуживает. Он подумал, что она так смеется еще и от облегчения.
И в этот момент в закутке, наклонившись, чтобы войти в низкий проем, появилась Динак. Она перевела взгляд с Рошнани, на Абиварда и обратно.
— Ага! — сказала она. — Если я застаю такую сцену, все не так уж плохо.
— Могло бы быть и получше, — сказал Абивард. — Тогда один из проклятых приспешников Смердиса не ударил бы в мою голову, как в колокол, чтобы убедиться, что ему нравится звук. Но если бы дела не стояли хуже, он бы разбил ее, как горшок, так что мне ли жаловаться? — Он вновь зевнул; бодрствовать удавалось лишь с огромным усилием.
— По словам служанок, лекарь, приведший его, сказал, что он поправится, — сказала Рошнани Динак, как будто Абивард уже спал или попросту был предметом обстановки. — Но ему нужно несколько дней отдыха.
— Здесь самое место, — сказала Динак с чуть заметной горчинкой. — Будто мы, покидая Век-Руд, привезли с собой женскую половину. Надо же, женская половина на колесах — кто бы мог подумать? Но здесь мы не в меньшей степени взаперти, чем были там.
— Я-то ничего другого и не ждала, — сказала Рошнани, которая была поспокойней своей порывистой невестки. — То, что нам вообще позволили выехать оттуда, — большая победа, а остальное приложится. Через несколько лет многие женщины будут пользоваться полной свободой передвижения, и никто не вспомнит, какие нам пришлось принять условия, чтобы сдвинуть лавину с места.
— Эта лавина прокатилась по мне, — сказал Абивард.
— Уже вторая дурацкая шутка за несколько минут. Похоже, тебе не окончательно вышибли мозги, — сказала Рошнани.
Поставленный на место, Абивард услышал, как Динак говорит:
— Ей-Богу, это несправедливо. Мы убежали с женской половины, значит, должны были убежать и от всех ее строгостей. Какой был смысл уезжать, если мы по прежнему можем высунуть голову из фургона только тогда, когда мужья вызывают нас в свои шатры?
Рошнани определенно что-то ответила, но Абивард ее ответа уже не слышал.
Удар по голове, дополненный маковым соком в лекарстве, которое она дала ему, погрузил его в сон. Когда он снова открыл глаза, в закутке было темно, мерцала только одна лампа. Ламповое масло пахло непонятно. Запах был ему знаком, но откуда — он не мог припомнить. Он заснул, так и не вспомнив.
Проснувшись на другое утро, он не сразу понял, где находится. Тряска фургона и его пульсирующая, тяжелая голова, словно сговорившись, внушили ему мысль, что он проснулся после затяжной попойки в самый разгар землетрясения.
Потом с соседней лавки поднялась Рошнани.
— Как больное место? — спросила она.
Память возвращалась. Он осторожно приложил палец к виску.
— Болит, — сообщил он.
Она кивнула:
— У тебя там здоровенный синяк, хотя большая часть его скрыта под волосами. Хорошо, что узурпаторский вояка не проломил тебе череп.
— Повезло. — Абивард вновь притронулся к виску и поморщился. — По-моему, он был от этого не так далек. — Рошнани задула лампу. На этот раз он узнал запах. — Это горит… это, как его?.. Минеральное масло, вот. Саперы Пероза пользовались им, поджигая мост, когда из Пардрайи возвратились немногие уцелевшие бойцы. Говорят, южане заливают его в лампы.
— Мне оно не нравится, пахнет отвратительно, — сказала Рошнани. — Но масло у нас кончалось, и служанка купила кувшин минерального. Горит-то оно неплохо, но не представляю себе, чтобы ему когда-нибудь нашлось и другое применение.
Служанки приготовили Абиварду особенный завтрак: говяжий язык, мозги и ножки, приправленные перцем. Голова еще болела, но аппетит вернулся. Теперь он не ощущал тошноты; пища определенно удержится в желудке. И все же Рошнани наотрез запретила ему вставать, кроме как на горшок.
В середине утра его зашел проведать Шарбараз.
— Дай тебе Господь доброго дня, величайший, — сказал Абивард. — Как видишь, я и так уже простерся перед тобой.
Царь Царей усмехнулся.
— Поправляешься, по-моему, — сказал он, невольно вторя Рошнани. — Я рад.
Покончив с сантиментами, Шарбараз поспешил напомнить Абиварду, что он — сын Пероза, заявив:
— Теперь к делу. Армия узурпатора бежала окончательно. Вокруг нас увиваются несколько конников, но они не помешают нам наступать.
— Добрая весть, — сказал Абивард. — Теперь ничто не помешает нам обойти Дилбатские горы с юга и повернуть на северо-восток, на Машиз?
— На первый взгляд, нет, — сказал Шарбараз. — Но вчерашние события мне не нравятся, очень не нравятся. Да, мы победили, но не так, как я хотел. К нам не перебежал ни один человек, ни один отряд. Нам пришлось побить их, тогда они отступили; сдались лишь те, у кого не оставалось иного выхода. Никто из них не обратил оружия против сторонников Смердиса.
— Это тревожный знак. — Абивард чувствовал, что он сейчас глупее, чем следовало бы, и это его раздражало: Шарбаразу нужен был от него наилучший совет, какой он только мог дать. Подумав немного, он сказал:
— Мне кажется, что теперь остается только продолжать идти вперед, несмотря ни на что. Не можем же мы прекратить борьбу только потому, что она оказалась тяжелее, чем мы рассчитывали.
— Согласен, — сказал Шарбараз. — Если мы не перестанем побеждать, Смердис рано или поздно падет. — Он трижды стукнул себя кулаком по бедру. — Но я был так уверен, что узурпатор потерпит бесславное поражение, как только станет известно, что я жив и не отрекся добровольно.
— Помимо прочего, мой отец всегда говорил, что чем дольше живешь, тем сложнее кажется жизнь, — сказал Абивард. — Он говорил, что только мальчишки да святые отцы ни в чем не сомневаются; те же, кому приходится жить в миру, со временем понимают, что мир этот больше и сложнее, чем можно себе представить.
— По-моему, я говорил тебе, что мой отец хвалил твоего за здравый ум, — сказал Шарбараз. — Чем больше я слушаю Годарса через твои уста, тем больше убеждаюсь, что отец знал, что говорил.
— Величайший милостив к памяти моего отца, — сказал Абивард, растроганный похвалой и жалея, что Годарс не может ее слышать. — Что ты намерен делать дальше? Продолжать лобовой марш на столицу?
— Да, а что же еще? — Законный Царь Царей нахмурился:
— Я знаю, что это не слишком тонко, но выбора у нас нет. Одну дружину Смердиса мы уничтожили, другую здорово побили. Он побоится рисковать третьей. Если повезет, мы достигнем Машиза прежде, чем он соберется снова ввязаться в бой. Остается выиграть битву на подступах к Машизу — и город наш. А если Смердис попытается бежать, допустим, в крепость Налгис-Краг, он узнает, что нам достанет терпения взять его измором. — Глаза его засияли в предвкушении.
За несколько минут Шарбараз перешел от мрачных размышлений о том, что сторонники Смердиса отказываются переходить на его сторону, к восторгу от перспективы склонить своего соперника к покорности голодом. Абивард пожалел, что не умеет так же быстро преодолевать свое дурное настроение. Но он, как и Годарс, вроде бы не отличался переменчивостью нрава.
Он сказал:
— Сначала главное, величайший. Вот завоюем Машиз — и если не захватим Смердиса там, то будем думать, как поймать его. А то получается, что мы сначала едем, а потом седлаем коня. — Он безрадостно усмехнулся:
— Должен признаться, я очень рад, что мы штурмуем столицу не завтра. Я был бы тебе плохой помощник, даже на оседланном коне.
— Ты давай поправляйся сначала, — сказал Шарбараз, словно выговаривая проштрафившемуся мальчишке. — Слава Господу, что нам не предстоит серьезных схваток, пока ты еще не готов занять достойное тебя место. Ты очень мудро вправил мне мозги, когда я позволил порыву увлечь меня, как ветер листок.
— Величайший очень добр. — Абивард был доволен Шарбаразом. До тех пор, пока законный Царь Царей способен понимать, когда он действует под влиянием мимолетного чувства, каким бы оно ни было, все будет хорошо. Но вопрос в том, долго ли это продлится после его победы в гражданской войне.
Шарбараз, протянув руку, тронул Абиварда за плечо — бережно, чтобы не потревожить его бедную побитую головушку.
— Мне надо идти взглянуть, как там войско. Думаю, сумею выбраться вечером навестить и тебя, и Динак. До той поры отдыхай.
— Величайший, а что мне еще остается? — сказал Абивард. — Даже если бы я захотел выйти и заняться делом, Рошнани меня по стенке размажет, если я вздумаю встать без ее разрешения. Обычно мужчины держат своих жен взаперти на женской половине, а вот у меня все получилось наоборот — она меня в капкан поймала.
На это Шарбараз ответил громким и продолжительным смехом, словно это была не правда, а шутка. Он, пригнувшись, вышел из закутка; Абивард слышал, как он садится на коня и отъезжает. Царь Царей уже выкрикивал приказания, словно начисто забыв о человеке, которого только что посетил. Разумом Абивард понимал, что это не так, но все равно почувствовал себя задетым.
Как и надлежит макуранской жене, Рошнани удалилась, пока ее мужа посещал другой мужчина. Но как только Шарбараз вышел, она возвратилась в закуток:
— Значит, говоришь, я тебя в капкан поймала?
— Подслушивала.
— А как я могла иначе — ведь одну половину фургона от другой отделяет только занавеска. — Напустив на себя одновременно невинный и озорной вид, она задернула занавеску над входом в закуток. — Значит, в капкан поймала? — повторила она, опускаясь перед ним на колени. — Поймала и на лопатки уложила?
— Что ты делаешь? — простонал Абивард, когда она задрала его кафтан. Она ответила, но не словами; ее длинные черные волосы рассыпались по его животу и бедрам. Он постарался быть на высоте положения. Высота получилась что надо.
Глава 8
Пустыни в южном Макуране были намного скуднее бесплодных земель в окрестностях надела Век-Руд. Плодородные же почвы были несравненно богаче.
— Налоги, которыми мы облагаем здешние земли, вдвое превышают те, что мы собираем на северо-западе, — сказал Шарбараз Абиварду, — и то некоторые министры считают нас излишне снисходительными.
— Плодородие здесь отменное, — признал Абивард. — А какие тут зимы?
— В точку попал, — кивая, отметил Шарбараз. — Я читал о зимах в степи и ее окрестностях, но на себе не испытывал, пока меня не отправили в Налгис-Краг, а потом я попал в твою крепость, что еще севернее. Здесь урожай собирают круглый год, а снег выпадает через две зимы на третью.
Вспомнив пургу и метели, иней и лед на протяжении трех, а то и четырех-пяти месяцев в году, Абивард в ответ на эти слова рассмеялся. Он не мог понять, считать здешний климат чем-то противоестественным или же, напротив, замечательным.
Не успел он прийти по этому вопросу к окончательному мнению, как к Шарбаразу подскакал разведчик. Отсалютовав, он сказал:
— Величайший, к нам приближается группа всадников. Со щитом мира.
— Направить их прямо ко мне, — незамедлительно распорядился Шарбараз. Передай им, что, если они привезли с собой капитуляцию Смердиса, я с радостью приму ее.
Разведчик рассмеялся, пришпорил коня и пустил его галопом навстречу парламентерам, чтобы препроводить их к законному Царю Царей. Шарбараз обернулся к Абиварду и невесело усмехнулся:
— О да, я был бы счастлив принять капитуляцию Смердиса. Только сомневаюсь, что получу ее.
Спустя несколько минут появились посланники Смердиса в окружении целого эскадрона разведчиков. Без всякого приказа конники расположились между Шарбаразом и людьми Смердиса: никаких покушений, пожалуйста. Тот разведчик, который доложил о прибытии парламентеров, сказал хриплым от презрения голосом:
— Величайший, вот они, узурпаторские псы.
Кое-кто из сторонников Смердиса беспокойно заерзал в седле, но никто из них не нарушил молчания. Это сделал Шарбараз. Указав на одного из парламентеров, он спросил:
— А, Ишушинак, все же польстился на серебро старика?
Ишушинак и сам не блистал молодостью; он был тучен и седобород, а на коне сидел так, будто уже много лет не садился в седло. Он кивнул Шарбаразу и произнес:
— О сын Пероза, Смердис, Царь Царей…
Он не успел произнести больше ничего. Некоторые из воинов Шарбараза схватились за мечи, другие наклонили копья. Один из них прорычал:
— Как ты говоришь с Царем Царей, собака?
Шарбараз поднял руку:
— Пусть говорит как хочет. Он пришел со щитом мира. Господь не прощает тех, кто нарушает перемирие. Я буду помнить об этом, но я уже помню, что он взял сторону человека, похитившего мой трон. Продолжай, Ишушинак.
Эти слова не очень обрадовали Ишушинака, но он собрался с духом и возобновил свою речь:
— О сын Пероза, Смердис, Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, повелел мне прибыть сюда с моими приближенными, — он повел рукой в сторону полудюжины людей, сопровождавших его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50