Если бы кто-то меня услышал, счел бы беглым сумасшедшим. А мне надо было научиться вновь говорить легко и гладко, а то очень уж приметная была у меня речь. Так что пришлось вспомнить все скороговорки, которыми в свое время изводили меня учителя пения, и разыскать камнеломку, мать-и-мачеху и шалфей – я заваривал их кипятком и дышал паром или пил настой, чтобы вылечить горло.
Лишь однажды, стоя на каменной гряде и глядя на закат цвета драконьего огня над горами Караг-Хиум, я попытался пропеть несколько слов из того самого "Плача Моргрейв", который знал с пяти лет. Но первые три ноты замерли в безветренном воздухе. Я не слышал, как рождается в сознании следующее созвучие, я не чувствовал, как расцветают слова в пробуждающейся мелодии, не было во мне страсти, без которой не сплести воедино слова и ноты, не сделать из них нечто большее, чем просто музыка и просто стихи, и вот я запнулся и умолк… И долго потом проклинал себя за глупость: где взять музыку, если музыка умерла?
Спустя несколько дней я увидел у дороги святилище Роэлана. Резное изображение бога-горбуна стояло в ивовой рощице у чистого пруда. Я постоял там немного, глядя на бога с соколом на скрюченном плече. Стоял тихий жаркий день. Я попытался заглянуть внутрь себя, увидеть свою душу как на ладони, услышать и почувствовать то, чего не дозволял себе целую вечность. У меня чуть кровь из ушей не пошла – так я старался, но мир молчал. Пришлось покинуть святилище, ничего не оставив богу. У меня для него ничего не было.
В конце второй недели пути я приехал в Камартан – довольно большой базарный город с красивыми домами и изящными арками, выстроенными из золотистого гранита и белого мрамора. Город лежал в зеленых предгорьях Караг-Хиум – Лунных Гор, ограничивавших Элирию с запада. Больших торговых путей здесь не пролегало, но в город вело множество мелких троп, и поэтому нигде в королевстве не было такого изобилия диковинных товаров. Люди здесь жили веселые и дружелюбные, и сюда издавна привозили на пробу новую музыку – возможно, потому, что горожане привыкли постоянно видеть новое и удивительное. Город лежал во владениях герцога Катанийского. Мне приходилось бывать в Камартане, и я знал, что герцог – человек образованный и тонкий. Когда я пел в павильоне для торжеств с мраморными колоннами, супруга герцога всячески уговаривала меня поселиться в Камартане навсегда, войти в свиту правителя и стать воспитателем его сына – тому исполнилось пятнадцать, и он очень и очень прилично играл на арфе. Я отказался, объяснив, что служу Роэлану и должен следовать его зову. Герцог любезно ответил, что приглашение останется в силе, когда бы бог ни позволил мне завести собственный дом. Наверное, глупо было возвращаться туда, где меня так хорошо знали, но куда мне было податься? Теперь Катанией правил сын старого герцога. Едва ли наши пути когда-нибудь пересекутся.
Я оставил коня в чистой конюшне, попросив хозяина подыскать мне приличное седло с большими пряжками, с которыми мог справиться "слуга-старик со скверным зрением". Я провел довольно беспокойный час, покупая в местных лавках одежду – не такую роскошную и заметную, как та, которой меня наделил кузен, – и хороший нож: прежний я позаимствовал у служанки в "Свинье и Свистульке". Зашел я и к перчаточнику и купил себе пару свободных замшевых перчаток, чтобы увечья не бросались в глаза. К тому же, несмотря на теплую погоду, суставы у меня ныли, а руки и ноги постоянно мерзли.
Сделав все эти покупки, я понял, что валюсь с ног от истощения после трехнедельного путешествия и от страха перед многолюдными городскими улицами. Все мое мужество осталось в каморке Горикса вместе с гордостью и стойкостью. Я обзавелся самым необходимым и теперь хотел только одного – скорее спрятаться. Жилье себе я нашел в скромном квартале, где обитали в основном приказчики, разнорабочие, перегонщики скота и путешественники. На самых бедных улицах трудно остаться незамеченным – слишком многие там подрабатывают продажей всякого рода тайн, а времени на то, чтобы глазеть по сторонам, предостаточно у всех. Там же, где все спешат по собственным делам, никто не станет присматриваться к прохожим.
Собственных дел у меня, само собой, не было, и пришло время об этом серьезно задуматься. Кошель моего кузена – не бездонная бочка. Но я все время откладывал решительные действия. Я мог заставить себя выйти из комнаты только за едой, купив снедь, я забивался назад, как крыса в нору. От случайного взгляда прохожего меня бросало в холодный пот, а случайно брошенное слово вызывало спазмы в желудке. За каждым углом мне мерещились Всадники с кандалами и хлыстами. Такая жизнь, наверное, была немногим лучше мусорной кучи в Лепане.
Но вот я потратил предпоследнюю монетку из моего унизительного запаса. Выбора не оставалось. Надо было жить дальше.
Глава 7
Первые попытки начать новую жизнь я предпринял на камартанском рынке. С осененной деревьями рыночной площади, шумной и людной, легко было сбежать, даже если бы мне случилось привлечь нежелательное внимание. В первый день я заставил себя пробыть на рынке час, на следующий – уже два. Я бродил от прилавка к прилавку и ни с кем не разговаривал, пока не отругал себя – ведь все мои старания в пути пойдут прахом, если я дам голосу снова проржаветь! Я стал спрашивать торговцев о происхождении диковинных скульптур, украшений, тканей, которых на рынке было полно, и радовался, что слова слетают с языка куда легче и мягче, чем в первые дни. В первую неделю я не мог дождаться, когда кончится назначенное мной самим время, и, дрожа, летел домой. Но дни шли, ничего не происходило, и я становился все увереннее. Через две недели я мог провести на рынке уже весь день напролет, вслушиваясь в перепалки продавцов, наблюдая, как оживляется и затихает торговля, и начиная потихоньку подмечать то, что меня интересовало.
Разумеется, меня влекло к прилавку мастера музыкальных инструментов. Я раз десять прошел мимо, не останавливаясь, но однажды ясным летним днем увидел, как изящно одетая молодая дама под бдительным взглядом старого мастера настраивает небольшую арфу розового дерева с костяными колками. Дама досадливо встряхнула блестящими темными локонами.
– Нет, не настроить, – капризно надулась она. – Что же мне тогда покупать ее? Ну и что из того, что она такая хорошенькая…
Седовласый мастер наморщил лоб и ответил ей – но ответил по-флориански, а не по-элирийски.
– Не понимаю вашу тарабарщину, – отрезала покупательница, когда мастер умолк. – Я не куплю арфу, если ее нельзя настроить как следует.
Старик снова пустился в объяснения, но дама, нахмурившись, раздраженно покачала головой.
– Он предлагает вам трижды повернуть колок, а потом потихоньку ослаблять, пока не добьетесь нужной высоты, а не подтягивать струну, – вмешался я. – С хорошими инструментами лучше так. – Я видел, что три выставленные на прилавке прекрасные арфы сделаны с тщанием и любовью.
– Вы понимаете эту его чушь? – осведомилась дама.
– Да, вполне.
Она сделала так, как я советовал, и вскоре заиграла – у инструмента оказался превосходный богатый тембр – и запела приятным, хотя и слабым голоском.
– Спросите его, твердая ли у него цена, – попросила дама несколько минут спустя.
– А сколько он с вас запросил?
Она сказала, и я понял, что уточнять условия у продавца нет необходимости. Цена была весьма и весьма разумной. Но я выполнил просьбу дамы, одновременно похвалив мастера за отличную работу.
– А вы играете? – поинтересовался он, улыбаясь с облегчением.
– Нет, больше не играю. Но играть на таком хорошем инструменте – честь для любого музыканта. Он говорит, что цена твердая, – обратился я к покупательнице, – и я вам советую соглашаться.
– Ну что ж… Звук у нее действительно хороший.
Тонкими подвижными пальцами дама отсчитала золотые и серебряные монеты. Когда она удалилась, я тоже повернулся, чтобы уйти, но старый флорианец окликнул меня.
– Сударь! – Я обернулся, и он учтиво поклонился мне, как заведено в его стране. – Вандо ци. Эстенду ци на.
Я ответил, как подобает:
– Благодарю вас, и пусть следуют за вами ваши боги.
Соседний прилавок занимал торговец кожей. Товар у него был самый разнообразный – от сумок и кошельков до легких кожаных доспехов и конской сбруи. Румяный лысоватый торговец внимательно прислушивался к моему разговору с мастером-арфистом. Когда я поспешил прочь, он крикнул мне вслед:
– Сенай! Можно с вами словечком перекинуться, если позволите?
О, как отчаянно мне хотелось притвориться, будто я его не слышал, и убежать! Однако я заставил себя остановиться и сжал за спиной руки в перчатках, словно у меня был целый день на разговоры.
Судя по бежевой шелковой рубашке и кожаным штанам и жилету превосходного кроя, дела у него шли блестяще. Удем – низкорослый, крепкий, коренастый, светловолосый, как все его соплеменники. Челюсть как наковальня.
– Вы флорианский знаете?
– Да.
– И обычаи их тоже знаете? Когда кому кланяться и вообще?
– Да.
Обычаи и языки я впитывал легко, как легко запоминал все звуки городов, деревень и лесов. Это же все музыка.
– А кроме флорианского? Неужели вы и другие знаете – ну, к примеру, бринский?
– А почему вы спрашиваете?
– Да, понимаете, на том конце рынка сидит ременщица из бринов. Вещи у нее славные, только выглядят для элирийцев странновато. А у нее вид такой, будто год маковой росинки во рту не было… Я бы ее нанял, пусть у меня поработает, да она не понимает, когда я ей говорю. И вот я хочу предложить, за вознаграждение, конечно – если, конечно, такого богатого господина, как вы, это не обидит, – может, вы поговорите с ней от моего имени? Это бы и ей, и мне было на пользу…
Вот и ответ. Ведь я дни напролет ломал голову над тем, как бы заработать на пропитание. Я обошел все прилавки, смотрел на всех прохожих, – может быть, мне по силам делать то же, что и они? Несмотря на то что занятия музыкой были бы для меня слишком горькими, да и опасными, я уговаривал себя наняться учителем пения или игры на лютне или флейте – хотя дорого брать за уроки было нельзя, ведь я не мог показать ученику, чего от него добиваюсь. А все прочее, любое ремесло, требовало здоровых рабочих рук, а я даже писать мог с трудом и неразборчиво. Окостеневшие пальцы не могли ни делать инструменты, ни переписывать ноты, ни считать деньги. А спина пострадала настолько, что даже самая простая физическая работа была не для меня, – не говоря уже о том, что сенай, предающийся такого рода деятельности, вызовет неизбежные вопросы. Но мне никогда не приходило в голову, что я ведь знаю языки.
– Ну что ж, поговорю с вашей ременщицей, – произнес я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало слишком много рвения. – Вознаграждения не нужно. Но, вероятно, вам понадобится… э… и другая помощь в области перевода…
Он сощурил глаза и собрал широкий лоб в складки.
– А не знаете ли вы, как уговорить раггайского вождя продать кое-какое золото, а?
– Я как-то месяц прожил в раггайской деревне. Раггаи очень трепетно относятся к своим золотым вещам, разве что покупатель станет членом их семьи – это нетрудно сделать с помощью нескольких свиней и бочонка браги. Ну а член семьи, конечно, может делать что хочет с работами своих братьев и сестер, – разумеется, если это приносит семье почет или выгоду.
На лице купца-удема заиграла блаженная улыбка.
– Меня зовут Альфригг…
После некоторых церемоний Альфригг признал, что постоянный переводчик ему будет очень даже кстати, тем более что пора бы расширять дело.
– А вас как называть, сударь?
– Эйдан… Эйдан Мак-Тарсуин.
– А. Понятно.
Я назвался "ничьим сыном". Альфригг, должно быть, подумал, что я – младший сын, оставшийся без средств из-за семейной ссоры. Такие случаи в сенайских семействах бывали сплошь и рядом. Из-за этого в стране было много обедневших служащих и священников, художников и актеров с прекрасным образованием, которым не удавалось найти своего места в обществе. Я не стал его разубеждать. Остался без средств – это истинно так.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Альфригг родом из городка Дунгарвен на востоке Элирии. Он был подмастерьем мясника, а потом оказалось, что с кожей у него дела идут лучше, чем с мясом. Он рано выкупил себя из подмастерьев и теперь единолично и твердо управлял процветающим делом и семьей, в которой было семь человек детей. Камартан ему нравился расположением и приятной атмосферой, однако, созерцая голубыми глазами проходящие через город караваны, он так и видел перед собою целую кожаную империю.
А когда я предложил рассказать ему, какой товар предпочтут чужеземные покупатели – о том, например, что эсконийцы носят маленькие кожаные ладанки с прахом предков, а для бринов важно, чтобы на всей утвари были имена их домашних богов, – он хлопнул меня по спине и весь расплылся от удовольствия.
– Благослови меня Ванир! А я-то думал, нет на земле зверюшки никчемнее сеная! Эти их книжки, да письмена, да дрязги, политика всякая, театр там… Тьфу! Элимы и ослы – и те полезнее. А вы, сударь мой, богачом меня сделаете, да и вам изрядно перепадет, стоит постараться, право!
И после четверти часа переговоров Альфригг принес красную эмалевую фляжку уциата – чудовищно крепкой браги, которой удемы скрепляют всякое соглашение, и две крошечные стопки.
– Да будет наше сотрудничество долгим и выгодным, Эйдан Мак-Тарсуин!
Поначалу я работал в основном переводчиком – помогал Альфриггу вести переговоры с купцами, проходившими с караванами через Камартан. Иногда я давал ему советы, касающиеся нравов и обычаев разных народов. К тому же я переводил письма и документы, хотя и схитрил – сказал, что у меня всегда были наемные писцы и я не привык писать сам. К счастью, элим-помощник Альфригга оказался малым весьма понятливым.
Хотя торговля никогда меня не привлекала, дни проходили в делах, и скучать не приходилось, а тем более бояться или сожалеть о чем-то. Для этого было более чем достаточно ночей. Ведь настанет день, когда мне придется возобновить поиски истины в моей жизни. Но сначала мне нужно кое-что сделать с самим собой. Если я по-прежнему буду вздрагивать от каждого звука, мне не удастся улавливать тонкости, а без этого никак нельзя. Если я буду чураться людей, то не смогу задавать ненавязчивые вопросы. Подобная работа была для меня прекрасным лекарством.
Тело мое, казалось, изменилось не меньше, чем сломленный трусливый дух. Мне и пяти шагов было не пройти, не задохнувшись от усталости. Как же я тогда подберусь поближе к драконам, чтобы узнать, почему мой кузен говорит, что они из-за меня беспокоятся? И, что еще интереснее, – как мне потом уйти от них, чтобы разобраться с тем, что я узнаю? Так что каждое мое утро в Камартане начиналось с того, что я отправлялся на прогулку в каменистые холмы. Поначалу мне едва удавалось пройти пол-лиги за два часа, а большую часть времени я проводил, приникнув к дереву или валуну и сомневаясь, что когда-либо вновь обрету способность двигаться и дышать. Однако через месяц ходить стало легче, а через три месяца я уже способен был взбежать на вершину самой горы Камар, откуда передо мной открывался в рассветных лучах вид на весь Камартан и западную Элирию. Туда было добрых две лиги. Спокойная красота Караг-Хиум и сухой чистый воздух были целительны для моих легких, если не для души. После этого трудовой день был мне нипочем.
– Эйдан, мальчик мой, хочу вам кое-что предложить. – Альфригг откинулся назад в своем "деловом кресле" – просторном сооружении, обитом кожей с латунными гвоздиками. Он был взволнован: только что ему удалось заключить великолепную сделку с шорной мастерской в Валлиоре. – Я чувствую себя перед вами в долгу. Мы договорились об оплате, и не годится пересматривать договоры раньше срока, но вы здорово поработали. А помощник говорит, что вы все время переселяетесь из одних наемных комнат в другие. Не нравится мне это…
– Ну что вы, не стоит об этом беспокоиться…
– В общем, я поговорил с женой, и мы решили – перебирайтесь к нам. У нас полно места, лучшей еды вы поблизости не найдете, а работы у вас поприбавилось – так лучше вам быть здесь. Да мы так и познакомимся получше. – Он взмахнул рукой, приглашая меня сесть на простой деревянный стул с другой стороны стола, словно решил прямо тут же и обсудить все условия.
Дом Альфригга был большой и шумный, а жена у него слыла дамой разумной, предприимчивой и превосходной хозяйкой. Удемские обычаи поощряют преуспевающих дельцов селить у себя самых ценных работников. Но эти работники обычно тоже были удемы, так что мне оказывали великую честь. К тому же думать о том, что я буду жить в уютном доме, меня будет окружать комфорт и приятное общество, да и вообще помечтать о жизни среди своих было очень заманчиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Лишь однажды, стоя на каменной гряде и глядя на закат цвета драконьего огня над горами Караг-Хиум, я попытался пропеть несколько слов из того самого "Плача Моргрейв", который знал с пяти лет. Но первые три ноты замерли в безветренном воздухе. Я не слышал, как рождается в сознании следующее созвучие, я не чувствовал, как расцветают слова в пробуждающейся мелодии, не было во мне страсти, без которой не сплести воедино слова и ноты, не сделать из них нечто большее, чем просто музыка и просто стихи, и вот я запнулся и умолк… И долго потом проклинал себя за глупость: где взять музыку, если музыка умерла?
Спустя несколько дней я увидел у дороги святилище Роэлана. Резное изображение бога-горбуна стояло в ивовой рощице у чистого пруда. Я постоял там немного, глядя на бога с соколом на скрюченном плече. Стоял тихий жаркий день. Я попытался заглянуть внутрь себя, увидеть свою душу как на ладони, услышать и почувствовать то, чего не дозволял себе целую вечность. У меня чуть кровь из ушей не пошла – так я старался, но мир молчал. Пришлось покинуть святилище, ничего не оставив богу. У меня для него ничего не было.
В конце второй недели пути я приехал в Камартан – довольно большой базарный город с красивыми домами и изящными арками, выстроенными из золотистого гранита и белого мрамора. Город лежал в зеленых предгорьях Караг-Хиум – Лунных Гор, ограничивавших Элирию с запада. Больших торговых путей здесь не пролегало, но в город вело множество мелких троп, и поэтому нигде в королевстве не было такого изобилия диковинных товаров. Люди здесь жили веселые и дружелюбные, и сюда издавна привозили на пробу новую музыку – возможно, потому, что горожане привыкли постоянно видеть новое и удивительное. Город лежал во владениях герцога Катанийского. Мне приходилось бывать в Камартане, и я знал, что герцог – человек образованный и тонкий. Когда я пел в павильоне для торжеств с мраморными колоннами, супруга герцога всячески уговаривала меня поселиться в Камартане навсегда, войти в свиту правителя и стать воспитателем его сына – тому исполнилось пятнадцать, и он очень и очень прилично играл на арфе. Я отказался, объяснив, что служу Роэлану и должен следовать его зову. Герцог любезно ответил, что приглашение останется в силе, когда бы бог ни позволил мне завести собственный дом. Наверное, глупо было возвращаться туда, где меня так хорошо знали, но куда мне было податься? Теперь Катанией правил сын старого герцога. Едва ли наши пути когда-нибудь пересекутся.
Я оставил коня в чистой конюшне, попросив хозяина подыскать мне приличное седло с большими пряжками, с которыми мог справиться "слуга-старик со скверным зрением". Я провел довольно беспокойный час, покупая в местных лавках одежду – не такую роскошную и заметную, как та, которой меня наделил кузен, – и хороший нож: прежний я позаимствовал у служанки в "Свинье и Свистульке". Зашел я и к перчаточнику и купил себе пару свободных замшевых перчаток, чтобы увечья не бросались в глаза. К тому же, несмотря на теплую погоду, суставы у меня ныли, а руки и ноги постоянно мерзли.
Сделав все эти покупки, я понял, что валюсь с ног от истощения после трехнедельного путешествия и от страха перед многолюдными городскими улицами. Все мое мужество осталось в каморке Горикса вместе с гордостью и стойкостью. Я обзавелся самым необходимым и теперь хотел только одного – скорее спрятаться. Жилье себе я нашел в скромном квартале, где обитали в основном приказчики, разнорабочие, перегонщики скота и путешественники. На самых бедных улицах трудно остаться незамеченным – слишком многие там подрабатывают продажей всякого рода тайн, а времени на то, чтобы глазеть по сторонам, предостаточно у всех. Там же, где все спешат по собственным делам, никто не станет присматриваться к прохожим.
Собственных дел у меня, само собой, не было, и пришло время об этом серьезно задуматься. Кошель моего кузена – не бездонная бочка. Но я все время откладывал решительные действия. Я мог заставить себя выйти из комнаты только за едой, купив снедь, я забивался назад, как крыса в нору. От случайного взгляда прохожего меня бросало в холодный пот, а случайно брошенное слово вызывало спазмы в желудке. За каждым углом мне мерещились Всадники с кандалами и хлыстами. Такая жизнь, наверное, была немногим лучше мусорной кучи в Лепане.
Но вот я потратил предпоследнюю монетку из моего унизительного запаса. Выбора не оставалось. Надо было жить дальше.
Глава 7
Первые попытки начать новую жизнь я предпринял на камартанском рынке. С осененной деревьями рыночной площади, шумной и людной, легко было сбежать, даже если бы мне случилось привлечь нежелательное внимание. В первый день я заставил себя пробыть на рынке час, на следующий – уже два. Я бродил от прилавка к прилавку и ни с кем не разговаривал, пока не отругал себя – ведь все мои старания в пути пойдут прахом, если я дам голосу снова проржаветь! Я стал спрашивать торговцев о происхождении диковинных скульптур, украшений, тканей, которых на рынке было полно, и радовался, что слова слетают с языка куда легче и мягче, чем в первые дни. В первую неделю я не мог дождаться, когда кончится назначенное мной самим время, и, дрожа, летел домой. Но дни шли, ничего не происходило, и я становился все увереннее. Через две недели я мог провести на рынке уже весь день напролет, вслушиваясь в перепалки продавцов, наблюдая, как оживляется и затихает торговля, и начиная потихоньку подмечать то, что меня интересовало.
Разумеется, меня влекло к прилавку мастера музыкальных инструментов. Я раз десять прошел мимо, не останавливаясь, но однажды ясным летним днем увидел, как изящно одетая молодая дама под бдительным взглядом старого мастера настраивает небольшую арфу розового дерева с костяными колками. Дама досадливо встряхнула блестящими темными локонами.
– Нет, не настроить, – капризно надулась она. – Что же мне тогда покупать ее? Ну и что из того, что она такая хорошенькая…
Седовласый мастер наморщил лоб и ответил ей – но ответил по-флориански, а не по-элирийски.
– Не понимаю вашу тарабарщину, – отрезала покупательница, когда мастер умолк. – Я не куплю арфу, если ее нельзя настроить как следует.
Старик снова пустился в объяснения, но дама, нахмурившись, раздраженно покачала головой.
– Он предлагает вам трижды повернуть колок, а потом потихоньку ослаблять, пока не добьетесь нужной высоты, а не подтягивать струну, – вмешался я. – С хорошими инструментами лучше так. – Я видел, что три выставленные на прилавке прекрасные арфы сделаны с тщанием и любовью.
– Вы понимаете эту его чушь? – осведомилась дама.
– Да, вполне.
Она сделала так, как я советовал, и вскоре заиграла – у инструмента оказался превосходный богатый тембр – и запела приятным, хотя и слабым голоском.
– Спросите его, твердая ли у него цена, – попросила дама несколько минут спустя.
– А сколько он с вас запросил?
Она сказала, и я понял, что уточнять условия у продавца нет необходимости. Цена была весьма и весьма разумной. Но я выполнил просьбу дамы, одновременно похвалив мастера за отличную работу.
– А вы играете? – поинтересовался он, улыбаясь с облегчением.
– Нет, больше не играю. Но играть на таком хорошем инструменте – честь для любого музыканта. Он говорит, что цена твердая, – обратился я к покупательнице, – и я вам советую соглашаться.
– Ну что ж… Звук у нее действительно хороший.
Тонкими подвижными пальцами дама отсчитала золотые и серебряные монеты. Когда она удалилась, я тоже повернулся, чтобы уйти, но старый флорианец окликнул меня.
– Сударь! – Я обернулся, и он учтиво поклонился мне, как заведено в его стране. – Вандо ци. Эстенду ци на.
Я ответил, как подобает:
– Благодарю вас, и пусть следуют за вами ваши боги.
Соседний прилавок занимал торговец кожей. Товар у него был самый разнообразный – от сумок и кошельков до легких кожаных доспехов и конской сбруи. Румяный лысоватый торговец внимательно прислушивался к моему разговору с мастером-арфистом. Когда я поспешил прочь, он крикнул мне вслед:
– Сенай! Можно с вами словечком перекинуться, если позволите?
О, как отчаянно мне хотелось притвориться, будто я его не слышал, и убежать! Однако я заставил себя остановиться и сжал за спиной руки в перчатках, словно у меня был целый день на разговоры.
Судя по бежевой шелковой рубашке и кожаным штанам и жилету превосходного кроя, дела у него шли блестяще. Удем – низкорослый, крепкий, коренастый, светловолосый, как все его соплеменники. Челюсть как наковальня.
– Вы флорианский знаете?
– Да.
– И обычаи их тоже знаете? Когда кому кланяться и вообще?
– Да.
Обычаи и языки я впитывал легко, как легко запоминал все звуки городов, деревень и лесов. Это же все музыка.
– А кроме флорианского? Неужели вы и другие знаете – ну, к примеру, бринский?
– А почему вы спрашиваете?
– Да, понимаете, на том конце рынка сидит ременщица из бринов. Вещи у нее славные, только выглядят для элирийцев странновато. А у нее вид такой, будто год маковой росинки во рту не было… Я бы ее нанял, пусть у меня поработает, да она не понимает, когда я ей говорю. И вот я хочу предложить, за вознаграждение, конечно – если, конечно, такого богатого господина, как вы, это не обидит, – может, вы поговорите с ней от моего имени? Это бы и ей, и мне было на пользу…
Вот и ответ. Ведь я дни напролет ломал голову над тем, как бы заработать на пропитание. Я обошел все прилавки, смотрел на всех прохожих, – может быть, мне по силам делать то же, что и они? Несмотря на то что занятия музыкой были бы для меня слишком горькими, да и опасными, я уговаривал себя наняться учителем пения или игры на лютне или флейте – хотя дорого брать за уроки было нельзя, ведь я не мог показать ученику, чего от него добиваюсь. А все прочее, любое ремесло, требовало здоровых рабочих рук, а я даже писать мог с трудом и неразборчиво. Окостеневшие пальцы не могли ни делать инструменты, ни переписывать ноты, ни считать деньги. А спина пострадала настолько, что даже самая простая физическая работа была не для меня, – не говоря уже о том, что сенай, предающийся такого рода деятельности, вызовет неизбежные вопросы. Но мне никогда не приходило в голову, что я ведь знаю языки.
– Ну что ж, поговорю с вашей ременщицей, – произнес я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало слишком много рвения. – Вознаграждения не нужно. Но, вероятно, вам понадобится… э… и другая помощь в области перевода…
Он сощурил глаза и собрал широкий лоб в складки.
– А не знаете ли вы, как уговорить раггайского вождя продать кое-какое золото, а?
– Я как-то месяц прожил в раггайской деревне. Раггаи очень трепетно относятся к своим золотым вещам, разве что покупатель станет членом их семьи – это нетрудно сделать с помощью нескольких свиней и бочонка браги. Ну а член семьи, конечно, может делать что хочет с работами своих братьев и сестер, – разумеется, если это приносит семье почет или выгоду.
На лице купца-удема заиграла блаженная улыбка.
– Меня зовут Альфригг…
После некоторых церемоний Альфригг признал, что постоянный переводчик ему будет очень даже кстати, тем более что пора бы расширять дело.
– А вас как называть, сударь?
– Эйдан… Эйдан Мак-Тарсуин.
– А. Понятно.
Я назвался "ничьим сыном". Альфригг, должно быть, подумал, что я – младший сын, оставшийся без средств из-за семейной ссоры. Такие случаи в сенайских семействах бывали сплошь и рядом. Из-за этого в стране было много обедневших служащих и священников, художников и актеров с прекрасным образованием, которым не удавалось найти своего места в обществе. Я не стал его разубеждать. Остался без средств – это истинно так.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Альфригг родом из городка Дунгарвен на востоке Элирии. Он был подмастерьем мясника, а потом оказалось, что с кожей у него дела идут лучше, чем с мясом. Он рано выкупил себя из подмастерьев и теперь единолично и твердо управлял процветающим делом и семьей, в которой было семь человек детей. Камартан ему нравился расположением и приятной атмосферой, однако, созерцая голубыми глазами проходящие через город караваны, он так и видел перед собою целую кожаную империю.
А когда я предложил рассказать ему, какой товар предпочтут чужеземные покупатели – о том, например, что эсконийцы носят маленькие кожаные ладанки с прахом предков, а для бринов важно, чтобы на всей утвари были имена их домашних богов, – он хлопнул меня по спине и весь расплылся от удовольствия.
– Благослови меня Ванир! А я-то думал, нет на земле зверюшки никчемнее сеная! Эти их книжки, да письмена, да дрязги, политика всякая, театр там… Тьфу! Элимы и ослы – и те полезнее. А вы, сударь мой, богачом меня сделаете, да и вам изрядно перепадет, стоит постараться, право!
И после четверти часа переговоров Альфригг принес красную эмалевую фляжку уциата – чудовищно крепкой браги, которой удемы скрепляют всякое соглашение, и две крошечные стопки.
– Да будет наше сотрудничество долгим и выгодным, Эйдан Мак-Тарсуин!
Поначалу я работал в основном переводчиком – помогал Альфриггу вести переговоры с купцами, проходившими с караванами через Камартан. Иногда я давал ему советы, касающиеся нравов и обычаев разных народов. К тому же я переводил письма и документы, хотя и схитрил – сказал, что у меня всегда были наемные писцы и я не привык писать сам. К счастью, элим-помощник Альфригга оказался малым весьма понятливым.
Хотя торговля никогда меня не привлекала, дни проходили в делах, и скучать не приходилось, а тем более бояться или сожалеть о чем-то. Для этого было более чем достаточно ночей. Ведь настанет день, когда мне придется возобновить поиски истины в моей жизни. Но сначала мне нужно кое-что сделать с самим собой. Если я по-прежнему буду вздрагивать от каждого звука, мне не удастся улавливать тонкости, а без этого никак нельзя. Если я буду чураться людей, то не смогу задавать ненавязчивые вопросы. Подобная работа была для меня прекрасным лекарством.
Тело мое, казалось, изменилось не меньше, чем сломленный трусливый дух. Мне и пяти шагов было не пройти, не задохнувшись от усталости. Как же я тогда подберусь поближе к драконам, чтобы узнать, почему мой кузен говорит, что они из-за меня беспокоятся? И, что еще интереснее, – как мне потом уйти от них, чтобы разобраться с тем, что я узнаю? Так что каждое мое утро в Камартане начиналось с того, что я отправлялся на прогулку в каменистые холмы. Поначалу мне едва удавалось пройти пол-лиги за два часа, а большую часть времени я проводил, приникнув к дереву или валуну и сомневаясь, что когда-либо вновь обрету способность двигаться и дышать. Однако через месяц ходить стало легче, а через три месяца я уже способен был взбежать на вершину самой горы Камар, откуда передо мной открывался в рассветных лучах вид на весь Камартан и западную Элирию. Туда было добрых две лиги. Спокойная красота Караг-Хиум и сухой чистый воздух были целительны для моих легких, если не для души. После этого трудовой день был мне нипочем.
– Эйдан, мальчик мой, хочу вам кое-что предложить. – Альфригг откинулся назад в своем "деловом кресле" – просторном сооружении, обитом кожей с латунными гвоздиками. Он был взволнован: только что ему удалось заключить великолепную сделку с шорной мастерской в Валлиоре. – Я чувствую себя перед вами в долгу. Мы договорились об оплате, и не годится пересматривать договоры раньше срока, но вы здорово поработали. А помощник говорит, что вы все время переселяетесь из одних наемных комнат в другие. Не нравится мне это…
– Ну что вы, не стоит об этом беспокоиться…
– В общем, я поговорил с женой, и мы решили – перебирайтесь к нам. У нас полно места, лучшей еды вы поблизости не найдете, а работы у вас поприбавилось – так лучше вам быть здесь. Да мы так и познакомимся получше. – Он взмахнул рукой, приглашая меня сесть на простой деревянный стул с другой стороны стола, словно решил прямо тут же и обсудить все условия.
Дом Альфригга был большой и шумный, а жена у него слыла дамой разумной, предприимчивой и превосходной хозяйкой. Удемские обычаи поощряют преуспевающих дельцов селить у себя самых ценных работников. Но эти работники обычно тоже были удемы, так что мне оказывали великую честь. К тому же думать о том, что я буду жить в уютном доме, меня будет окружать комфорт и приятное общество, да и вообще помечтать о жизни среди своих было очень заманчиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40