— Да, здесь как в холодильнике, — согласился Нериг. — Но боюсь, что подобный режим здесь просто необходим. Если мы включим отопление, то от наших друзей может пойти сильная вонь. А это вам вряд ли понравится.
Вайкслер подавил в себе желание ответить колкостью, которая вертелась у него на языке. Нериг говорил о мертвых без всякого пиетета, и Вайкслера злила пошлость его слов. Но лейтенант сдержал свой гнев и только спросил:
— Почему их не увозят отсюда?
Этот вопрос он задавал себе постоянно в течение последних двух дней,
— С каких это пор военный человек начал вдруг обсуждать приказы? — спросил Нериг вместо ответа и ухмыльнулся, однако его глаза оставались серьезными, Через секунду ухмылка исчезла с его лица и он продолжал: — Все уже организовано для отправки трупов. Она начнется завтра вечером. А до тех пор вам придется стоять здесь на часах и внимательно следить за тем, чтобы никто из ваших постояльцев не встал и не убежал, ясно?
Последнее замечание Нерига не показалось Вайкслеру забавным, он был все так же серьезен. Более того, новая волна ужаса накатила на лейтенанта.
— На что вы намекаете? — напрямик спросил он Нерига.
Шорохи, шуршание черных пластиковых мешков, посторонние шумы — все это наводило на мысль о том, что трупы шевелятся, меняют позы, пытаются выбраться наружу. Ему, конечно, объясняли причины этих странных звуков: они возникали из-за происходивших в трупах процессов гниения и разложения, из них выходили газы, и могло возникнуть впечатление, что мертвецы, пролежавшие здесь уже несколько дней, шевелятся. Но все это было научным объяснением, а оно в данный момент не удовлетворяло Вайкслера. Его все равно тревожили эти посторонние звуки, они слышались и сейчас, хотя Вайкслер старался к ним не прислушиваться.
— Не понял, — сказал Нериг, однако его голосу не хватало убедительности.
— Вы действительно опасаетесь, что подобное может произойти? — спросил Вайкслер. — То есть что мертвые могут встать и уйти отсюда?
На этот раз Нериг уставился на лейтенанта с неподдельным изумлением, а затем начал смеяться. Через несколько секунд Вайкслер присоединился к нему, однако его смех был похож на песню, которую горланит человек, идущий ночью по кладбищу и пытающийся развеять свой страх. Однако очень скоро их смех оборвался.
— И все же давайте говорить всерьез, — продолжал Нериг. — Вы должны смотреть в оба. Всего лишь час назад мы задержали поблизости отсюда двух репортеров, которым каким-то образом удалось пробраться сквозь заградительный кордон. Поэтому будьте бдительны и сразу же докладывайте обо всем, что покажется вам необычным.
Это замечание старшего лейтенанта, по мнению Вайкслера, было совершенно излишним. У него и без того был приказ докладывать об обстановке каждые полчаса на командный пост, который находился в пятидесяти метрах отсюда, на другой стороне школьного двора. И Вайкслер неукоснительно выполнял этот приказ.
— А что я должен делать, если здесь вдруг появится журналист? — спросил он. — Расстрелять его на месте?
— Просто будьте бдительны. Этого достаточно. Спокойной ночи, — ответил Нериг. Он загасил окурок, наступив на него каблуком своего сапога, и вышел.
Вайкслер прикрыл за ним дверь, но не плотно. Сквозь узкую щель, из которой ему в лицо дул ледяной ветер, Вайкслер наблюдал за тем, как Нериг, согнувшись, быстро пробежал под дождем к одному из двух грузовиков, стоявших напротив спортивного зала с работающими двигателями.
Вся эта сцена показалась лейтенанту очень странной. Казалось, эти громоздкие грузовики не вписывались в окружающий призрачный мир. Это был самый глухой час ночи, тьма, словно черное покрывало, опустилась над землей. За сплошной пеленой проливного дождя не было видно даже светящихся окон школьного здания. Единственным источником света были фары грузовиков, сейчас медленно тронувшихся с места задним ходом, чтобы затем развернуться на школьном дворе, который, впрочем, был очень просторным. Громоздкие машины с массивными покрышками и с заляпанными грязью прямоугольными ветровыми стеклами походили на древних, давно вымерших ископаемых животных. Когда оба грузовика исчезли из вида за пеленой дождя, Вайкслеру показалось, будто бы за ними захлопнулись ворота времени, отделив их навсегда от этого мира.
Что за безумные мысли! И все же в них не было ничего смешного или забавного. Более того, они по-настоящему испугали Вайкслера, в чем он, впрочем, не хотел себе признаваться. Эти мысли всколыхнули всю его душу, затронув в ней тайный уголок, где обитала неведомая ему самому доселе истина.
Вайкслер готов был уже отогнать от себя эти мысли и хотел отвернуться от двери, но тут его внимание привлекло какое-то движение: ему показалось, что во дворе мелькнула чья-то тень. Хотя он не мог быть до конца уверен в этом. Видимость была слишком плохой. И все же Вайкслер не мог отделаться от впечатления, что он только что видел за пеленой дождя человека — очень рослого, стройного, одетого в какой-то странный наряд. Незнакомец целое мгновение смотрел на Вайкслера, но лейтенант моргнул — и видение тут же исчезло.
“Нет, — думал Вайкслер, — вряд ли найдется такой сумасшедший, который вздумает гулять под проливным дождем. Даже репортер в погоне за сенсацией не станет красться ко мне в такую непогоду”. По всей видимости, у него уже начинались галлюцинации — что, было неудивительно после проведенных в этом спортивном зале двух предыдущих ночей.
Вайкслер понял, что если он немедленно не закроет дверь, то сильно простудится, и, щелкнув замком, обернулся. Кожа на его лице занемела от холода, а левый глаз сильно слезился. Лейтенант протянул руку к выключателю, но, так и не дотронувшись до него, тут же отдернул ее. Часть своего дежурства — до приезда Нерига — он провел при скудном свете лампы аварийного освещения, но теперь Вайкслер не хотел сидеть впотьмах и решил оставить зажженными лампы неонового света, хотя и терпеть их не мог за слепящую резкость.
Затем Вайкслер достал из кармана свою предпоследнюю сигарету и закурил. На этот раз привкус дыма показался ему еще отвратительнее, чем прежде, однако Вайкслер так глубоко затянулся, что у него даже закружилась голова.
И тут внезапно он понял, что означало выражение лица Нерига. Вайкслер принимал его за выражение крайней усталости, однако это было не так.
Лицо Нерига выражало страх.
* * *
Бреннер проснулся с тяжелым чувством того, что его вновь ожидает кошмар наяву. Однако уже через секунду он понял: в его жизни произошли кардинальные изменения. Зрение снова вернулось к нему!
Правда, он видел не очень хорошо, но все же он мог видеть! Эта новость сразу же заставила его забыть свой ночной кошмар — на этот раз ему приснилась какая-то запутанная история о незнакомой девушке и пожаре, в огне которого мелькало лицо бородатого мужчины, и до слуха Бреннера в том сне постоянно доносился чей-то тревожный шепот. Бреннер оторвал голову от подушки и тут же вспомнил, что любое резкое движение может отсоединить его от медицинских приборов, к которым он был подключен, и те, словно бдительные электронные сторожа, тут же подадут соответствующий сигнал тревоги. В этот момент у перепуганного Бреннера, широко раскрывшего глаза, был очень смешной и нелепый вид, однако в палате, как всегда, никого не было.
Как и раньше, в момент своего пробуждения Бреннер находился совершенно один. Но все же что-то переменилось — он больше не воспринимал одиночество и тишину как нечто угрожающее ему. Напротив, он чувствовал себя в полной безопасности, хотя, с другой стороны, эта безопасность и защищенность была сродни той, в которой находится заключенный. Если выражаться точнее, Бреннер испытывал сейчас облегчение, похожее на чувство облегчения подвергаемого пыткам узника, которого его палачи оставили на время в одиночестве, и именно это одиночество воспринимается несчастным как самая надежная защита. Это было чувство временной защищенности от заплечных дел мастеров, которые, однако, рано или поздно придут и снова начнут его мучить.
Бреннер осторожно приподнялся — он научился так двигаться, что высоко поднятая над полом сетка его кровати не скрипела — и постарался избавиться от этого странного чувства, но вместо этого только укрепился в нем. Это было совершенно абсурдное чувство, такое нелепое, что Бреннер, наверное, посмеялся бы над ним, если бы оно одновременно не было и пугающим. Все эти приборы и аппараты, весь больничный режим и мощное оборудование с его машинами, операционными, рентгеновскими установками, компьютерами и датчиками, и, наконец, все врачи, санитары и медсестры были призваны защищать его, оберегать и лечить. Но, несмотря на это, Бреннер чувствовал себя скованным по рукам и ногам и ощущал грозящую ему опасность.
Может быть, это состояние было связано с недавним сновидением? Он попытался припомнить его, но ничего, кроме сильно бьющегося сердца и неприятного привкуса во рту в момент пробуждения, вспомнить не мог. В его памяти вставали какие-то разрозненные образы, но они не хотели соединяться в законченную картину. Вероятно, это происходило потому, что такой картины вообще не существовало. По всей видимости, ему и сегодня снова пригрезилась какая-то сумятица, как и в предыдущие ночи, и впечатление от этого сумбурного сна он перенес в действительность.
Очень медленно и осторожно Бреннер продолжал приподниматься, пока не оперся на локти. Теперь он мог окинуть взглядом большую часть комнаты. Он все еще видел перед собой серую пелену тумана, но она уже поредела. Бреннер мог теперь различить мебель, стоявшую в комнате: Дешевый стол, три пластмассовых стула и черный прямоугольник над ним — окно с затемнением, из-за которого он так долго сходил с ума. Рядом было расположено размытое пятно меньших размеров и более светлых тонов — вероятно, здесь висела картина, какая-нибудь дешевая гравюра, как это обычно бывает во второразрядных больничных палатах.
Бреннера охватили противоречивые чувства и мысли. Чувство, что он находится в своего рода заточении, все еще не покидало его, но одновременно он испытывал облегчение, граничащее с эйфорией, и почти истерическую радость жизни, которую он привык за тридцать лет существования на этом свете воспринимать как нечто само собой разумеющееся. Он так явственно и отчетливо, как никогда, воспринимал свое тело — каждый квадратный сантиметр своей кожи, каждый волосок, каждый электрод подключенного прибора, каждую введенную в него иглу, каждый наложенный бинт. И в этот момент Бреннер понял, сколько болевых точек в нем гнездится до сих пор. Но даже эта боль в некотором смысле была приятна, потому что давала ему ощущение жизни, свидетельствуя о том, что он все еще существует на этом свете. Боль — это, конечно, — зло, но куда большее зло для человека — вообще ничего не чувствовать. Бреннер, кроме того, замечал теперь то, чего три дня назад не заметил бы, даже если бы его ткнули в это носом: он различал каждую мельчайшую пылинку на прикроватном столике, тончайшие царапинки на хромированной поверхности спинки кровати, каждое отдельное волокно на своих бинтах.
Конечно, о полном восстановлении функции зрения еще не могло быть и речи. Зона видимого Бреннером пространства расширилась всего лишь с четырех метров до пяти. Но врач был прав: зрение постепенно возвращалось к нему.
Он очень осторожно повернул голову и взглянул направо. В этом направлении видимый им мир тоже расширился на один метр, и теперь Бреннер вместо пелены серого тумана явственно различил стену, оклеенную белыми обоями, и стоявший рядом с ней медицинский столик из хромированного металла.
Вид этой просто обставленной палаты подействовал на Бреннера отрезвляюще. Технические медицинские средства, используемые для его лечения, были не столь впечатляющими, как ему казалось. На столике стояли три прибора размером с коробку из-под обуви, которые были соединены проводами между собой и подключены к нему. Один из приборов выглядел очень старым и потертым. Бреннер даже был слегка разочарован. После всего, что он пережил, Бреннер, по его мнению, заслуживал все же большего внимания. Хотя, с другой стороны, мог ли он ожидать лучшего ухода, будучи обыкновенным пациентом, не имеющим туго набитого кошелька?
Приободрившись, он сделал еще одно усилие для того, чтобы сесть на постели. Один из хромированных аппаратов на столике тут же сердито запикал, и несколько контрольных красных лампочек лихорадочно замигали. Однако это, по всей видимости, вовсе не был сигнал тревоги, поскольку реакции медперсонала на показания медицинских приборов не последовало. Или приборы вышли из строя, или Бреннер в эти дни навоображал себе невесть что — придумав какие-то фантастические аппараты, к которым он якобы был подключен, но которых, как оказалось, вовсе не существовало в природе. Бреннер медленно подтянул ноги, сел поудобнее и попробовал поднять руки. Левое плечо Бреннера страшно болело, а в тыльной стороне правой ладони торчала игла, которая затрудняла каждое движение больного, так что при попытках шевельнуть рукой у Бреннера на глазах навертывались слезы. Он никогда не умел мужественно переносить боль.
И все же Бреннер сжал зубы и, превозмогая жгучую боль в левом плече, попытался вытащить иглу из руки. Но его попытка не увенчалась успехом. Боль была такой сильной, что даже не столь отъявленный трус, как Бреннер, не смог бы ее вытерпеть.
Оставив иглу в покое, Бреннер после секундного размышления вырвал из капельницы тонкую пластмассовую трубочку, крепившуюся иглой к его руке. Из нее на простыни полилась струйка бесцветной жидкости.
Бреннер несколько мгновений наблюдал за этим, а потом, будучи человеком, любящим порядок, завязал на конце трубки узел, чтобы из нее не капала жидкость. Бросив взгляд на приборы, он убедился, что мерцание красных огоньков прекратилось.
Возможно, сигнал тревоги до сих пор звучал где-нибудь в помещении для санитаров, расположенном в другом конце коридора, но оттуда никто не явился.
Бреннер осторожно отбросил в сторону край одеяла, опустил ноги и поморщился, когда его голые подошвы коснулись ледяного пола. Пальцы ног Бреннера свела судорога, так что он вынужден был оторвать на секунду ступни от пола и затем опереться лишь на пятки. Поколебавшись несколько секунд, он довольно неловко сорвал левой рукой датчики, прикрепленные пластырем к груди в области сердца и к правому виску.
Теперь уже непременно приборы должны были забить тревогу, но хромированные ящики, стоявшие рядом с его кроватью, оставались все такими же безучастными. Вот вам и чудеса техники!
У Бреннера слегка кружилась голова, но это было неудивительно, ведь он три дня пролежал без движения и впервые за это время сел на кровати. Бреннер два раза сделал глубокий вдох и выдох, а затем снова храбро поставил свои ступни на ледяной пол и попробовал встать.
Кто осмелится утверждать, что на свете больше не существует чудес? Бреннер, оказывается, мог не только совершенно самостоятельно стоять, но и чувствовал себя способным совершить небольшую прогулку, на которую он сразу же и отправился. Судорога перестала сводить пальцы его ног Результат предпринятых им усилий был потрясающим — он дошел до окна и при этом совершенно не устал. Более того, он чувствовал себя более бодрым. Теперь он мысленно сравнивал свой организм с машиной, которая работала на холостом ходу до тех пор, пока не получила небольшой толчок, после чего легко тронулась с места. Может быть, его вообще зря отправили в больницу? Может быть, его скорее следовало отправить в авторемонтную мастерскую?
Его мысли все еще путались, вращаясь по замкнутому кругу нелепых сравнений и ассоциаций, как у шизофреника. Однако сквозь них все слышнее становились другие голоса, свидетельствующие о серьезных сдвигах его сознания. Эти голоса вели между собой замысловатые разговоры, смысл которых не всегда был приятен Бреннеру.
Так, например, один голос внушал ему, что у него в голове настоящая каша, и вообще он, пожалуй, скоро получит еще пару ушибов, и ему из-за этого придется задержаться в больнице. Другой же голос настаивал на том, что он находится вовсе не в больнице, а в заточении, хотя этот голос умалчивал, где именно, у кого и по какой причине.
Бреннер поморщился, приказывая нестройному хору голосов, одолевавших его, молчать, и сосредоточился на окне. Оно было закрыто черным экраном, поставленным здесь, по-видимому, совсем недавно и в страшной спешке. Это были, по существу, дешевые бумажные жалюзи, которые поднимались при помощи обыкновенной веревки. Бреннер попытался поднять их, но это было не так-то просто сделать одной рукой. Экран перекашивался, но ни йоту не приподнимался. Однако в конце концов Бреннеру удалось сделать небольшую щелку внизу, сквозь которую он, пригнувшись, мог выглянуть во двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53