Я не мог позволить ей и далее пребывать в неведении и, осторожно подготовив ее к тому, что собирался сказать, сообщил ей, что человек, которого она видела перед собой, — ее сын. Так после полувековой разлуки непостижимая сила судьбы вновь бросила мать и сына в объятия друг друга! Читатель, разумеется, с нетерпением ожидает подробностей последовавшей за тем сцены объяснений. Когда мать и сын поведали друг другу все, что знали, мы увидели, сравнив их рассказы, что все сходилось. Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что это мать и сын. Миссис Уэтмор выведала у вероломной кормилицы, что было с ее ребенком до как он вышел из приюта, но, что происходило с ним в течение последующих тридцати лет, она не ведала, и ей так и не удалось узнать, под каким именем сын ее покинул сие богоугодное заведение. Когда она обратилась туда в надежде выяснить это, революция только закончилась, и ей сказали, что несколько книг с записями исчезли: некто, бежавший из страны прихватил их с собой. Но всегда найдется множество людей готовых поделиться своими догадками и сообщить все известные им слухи, нашлись таковые и на этот раз. Миссис Уэтмор и ее супруг так сильно желали проверить сии беспочвенные слухи, чтобы подтвердить или опровергнуть их, что растратили много времени и денег в этих бесплодных попытках. Наконец нашлась одна старая служительница детского приюта, которая утверждала, что знает все про ребенка, которого принесли со двора мраморщика. Она, без сомнения, была честна, но память подвела ее. Она сказала, что ребенка звали не Марбл, а Стоун — ошибка сама по себе вполне объяснимая, кроме того, другой ребенок по имени Стоун в самом деле покинул заведение за несколько месяцев до Мозеса. Уэтморы стали искать этого Аарона Стоуна и узнали, что сначала он был подмастерьем у некоего ремесленника, затем служил в пехотном батальоне британской армии, который вместе с другими войсками был выведен из страны 25 ноября 1783 года.
Уэтморы вообразили, что наконец напали на след своего чада. Сведения о Стоуне прерывались за год до того, как они бросились на поиски, и искать его нужно было в Англии, где он все еще состоял на службе у короля. После долгих обсуждений безутешные родители порешили на том, что Джордж Уэтмор на корабле отправится в Англию, чтобы отыскать там сына. Но к тому времени деньги уже почти иссякли. На своей маленькой ферме достойная чета жила не тужила, но наличных денег у них было немного. Все имевшиеся средства были растрачены на поиски сына и даже немного пришлось влезть в долги, чтобы получить все необходимые сведения. Ничего другого не оставалось, как заложить дом. Они пошли на это весьма неохотно, но чего только не сделает родитель ради своего чада? Сельский юрист по имени Ван Тассел согласился ссудить им пятьсот долларов под дом, стоивший почти три тысячи. Этот человек принадлежал к одиозной породе сельких ростовщиков, стае хищников, которые много хуже своих родских коллег, потому что когда их жертвы попадают в беду, то беда эта не мнимая, а настоящая, и эти несчастные столь же неопытны в делах, сколь и бедны. Поистине удивительно, с каким паучьим терпением подобный негодяй ожидает подходящего момента, чтобы завладеть вожделенным имуществом. Маленькая ферма миссис Уэтмор была лакомым кусочком для сквайра Ван Тассела не только по причине ее действительной стоимости, и посему многие годы он был сама любезность, сама обходительность. Из-за ссудного процента долг постепенно возрастал, пока вся сумма не достигла тысячи долларов. Тем временем Уэтмор отправился в Англию, после многих хлопот нашел солдата и выяснил, что Стоун знал своих родителей, один из которых умер в доме призрения; это путешествие съело последние деньги Уэтмора.
Потянулись годы нужды и тревог, удары судьбы наконец свели в могилу несчастного отца. Единственная их дочь тоже умерла, завещав Китти своей овдовевшей матери: отец девочки умер еще до ее рождения. Так Кэтрин Ван Дюзер, нашей старой хозяйке, пришлось одной, с юной внучкой на руках, на закате жизни бороться за существование, справляясь с каждодневно возраставшей нуждой и старостью. Незадолго до смерти, однако, Джорджу Уэтмору удалось продать часть своей фермы, которой он менее всего дорожил, и на вырученные от продажи деньги он выкупил закладную у Ван Тассела. Так он сам рассказывал и даже показывал расписку в том, что деньги были выплачены в некоем городе того округа, правда, получилось так, что долговое обязательство и закладную Ван Тассел не выдал Уэтмору на руки. Это было незадолго до последней болезни Уэтмора. Спустя год после его смерти вдове посоветовали потребовать у Ван Тассела долговое обязательство и связанные с закладной бумаги. Однако ей не удалось найти дома расписки Ван Тассела. Будучи, как всякая женщина, несведущей в делах подобного рода, вдова не стала скрывать этого обстоятельства; когда же она обратилась к Ван Тасселу за документом, который освободил бы ее от обязательств, он, в свою очередь, потребовал от нее бумагу, подтверждающую уплату долга. С тех пор Ван Тассел стал строить козни против миссис Уэтмор, и дело дошло до того, что она лишилась права выкупа заложенного имущества и поместила в газете объявление о продаже дома. В это-то время добрая женщина и обрела чудесным образом своего сына.
ГЛАВА III
Вы знаете закон; решенье ваше
Прекрасно. Именем того закона,
Которому вы служите опорой,
Прошу — кончайте суд. Клянусь душою,
Ничей язык меня разубедить
Не в силах; я за вексель мой стою.
Шекспир. Венецианский купецnote 12
Нелегко описать, какое действие возымело сие открытие на обе заинтересованные стороны. После того как выяснились все относящиеся к делу факты, ни у кого не осталось ни тени сомнения в подлинности их кровного родства, ибо доказать это было так просто, что оное обстоятельство стало совершенно очевидным. Миссис Уэтмор представляла своего пропавшего сына невинным улыбающимся младенцем, перед ней же сидел краснолицый, огрубелый, видавший виды морской волк, уже стареющий, с ухватками весьма грубыми, если не вульгарными. Она, разумеется, не могла сразу разглядеть его достоинств и вынуждена была принимать этот подарок судьбы таким, каков он есть. Все же не так легко умалить или сокрушить материнскую любовь, и, когда я покидал дом, я увидел, что устремленный на Марбла взгляд пожилой женщины был полон участия и нежности, хотя раньше, до того как ей открылась истина, она не обнаруживала таких чувств.
Что до помощника, теперь, когда самое заветное его желание так нежданно исполнилось, Марбл был совершенно ошеломлен, он как будто думал, что ему даже чего-то недостает. Его мать оказалась уважаемой вдовой достойного человека, занимавшего примерно такое же положение в обществе, как и он сам, жила она с имения, разумеется небольшого, и к тому же заложенного, но издавна принадлежащего ее семье. Происшедшее взывало к сокрытым в глубинах его существа нежным чувствам, и Марблу, человеку суровому, было непонятно, как отвечать на этот зов, а упрямый нрав подсказывал ему, что надо сопротивляться, но никак не поддаваться таким необычным для него эмоциям. Все в его матери нравилось ему, но сам е он нравился едва ли, и, желая помочь обоим почувствовать себя более естественно, я попросил Мозеса спуститься к реке и взглянуть на шлюпку, а сам остался наедине с его вновь Ре ^н ж»1Р0 Дите -^н ицей. Разумеется, он покинул дом только после того, как были выяснены все интересовавшие обе стороны подробности, и после того, как мать его благословила и оросила слезами чело своего дитяти. Я попросил Марбла уйти главным образом затем, чтобы помочь ему справиться с гнетом нахлынувших на него чувств.
Оказавшись наедине с миссис Уэтмор, я объяснил ей, что связывало меня с Марблом, и произнес нечто вроде апологетической речи о жизни и характере его, приуменьшив недостатки и расписав достоинства. Я сразу же успокоил ее относительно фермы, сказав, что если случится худшее, то у ее сына вдвое больше денег, чем необходимо для того, чтобы уплатить долг по закладной.
— Вы брали в долг деньги ради него, моя дорогая миссис Уэтмор, и он будет рад воздать вам. Я бы посоветовал вам сразу заплатить эти деньги. Если когда-нибудь найдется расписка, этот Ван Тассел будет вынужден вернуть их; хотя правосудие нередко смотрит сквозь пальцы на многие неправды, оно не допустит такого вопиющего зла, при условии что вы представите доказательства. Я оставлю Мозеса…
— Его имя Олоф, или Оливер, — с жаром перебила меня старушка, — я назвала его в честь моего отца и в должное время, прежде чем мы вверили ребенка кормилице, крестила в надежде, что это тронет сердце его деда, когда он узнает о моем замужестве. Его настоящее имя Олоф Ван Дюзер Уэтмор.
Я улыбнулся при мысли о том, что Марбл отправится в плавание под таким именем, и собрался было предложить нечто среднее, когда возвратился наш герой. Помощник вполне овладел собой за те полчаса, что его не было с нами; по сердечному взгляду, брошенному на мать, которая ответила на него более естественно, чем я ожидал, я увидел, что все улаживается, и, дабы устранить неловкость, порожденную чрезмерной чувствительностью, я возобновил разговор.
— Когда ты вошел, Мозес, мы говорили о твоем настоящем имени, — сказал я. — Не годится тебе называться одним именем, когда твоя мать называет тебя другим. Тебе придется навсегда расстаться с Мозесом Марблом.
— Если уж придется, то тогда я хочу…
— Тсс! Ты забываешь, где ты и в чьем присутствии находишься.
— Надеюсь, мой сын вскоре поймет, что всегда находится в присутствии Всевышнего, — печально заметила мать.
— Да, да, все в порядке, мамаша, и, пожалуйста, делайте со мной все, что захотите, но чтобы мне не быть Мозесом Марбл? — вы бы лучше попросили меня не быть самим собой. Я стану другим человеком, если мне поменять имя. Человек без имени все равно что без одежды, а мое досталось мне тяжело, что я вовсе не хочу с ним расстаться. Нет, нет, случись так, что моими родителями оказались бы король с королевой и что мне нужно было бы стать их преемником на оне я стал бы править как король Мозес Марбл, а не то не стал бы вовсе.
— Ты переменишь свое мнение, тебе запишут в метрику твое новое, законное имя.
— Я скажу вам, матушка, как я поступлю, чтобы все остались довольны. Я привяжу старое имя к новому и стану плавать под двумя именами.
— Не суть важно, как тебя зовут, сын мой, лишь бы никому не пришлось стыдиться имени, которое ты носишь. Этот джентльмен сказал мне, что ты честный и благородный человек, и за этот дар я никогда не перестану благодарить Господа.
— А, Майлз пел мне дифирамбы? Так я скажу вам, матушка, надобно вам быть настороже — язык у Майлза такой… Ему на роду написано быть юристом, а то, что он моряк, — это чистая случайность, хотя моряк он отличный. Но каково же мое законное имя?
— Олоф Ван Дюзер Уэтмор Мозес Марбл, согласно твоему замыслу — ты ведь решил плавать под всеми твоими именами. Однако ты можешь менять их местами и называться Мозес Олоф Марбл Ван Дюзер Уэтмор, если тебе так больше нравится.
Марбл захохотал, а я, увидев, что теперь ему и его вновь обретенной матери было так хорошо вдвоем, что вполне можно было оставить их и что до захода солнца оставалось час или два, — я поднялся, чтобы уйти.
— Ты оставайся сегодня у твоей матушки, Марбл, — предложил я, — я подержу шлюп на якоре до утра, и тогда мы поговорим о будущем неспешно.
— Я бы не хотела потерять своего сына, когда я только обрела его, — встревожилась старушка.
— Обо мне не беспокойтесь, мамаша, я сегодня брошу якорь под вашей крышей, да и впредь много-много дней буду у вас, так что вы еще захотите избавиться от меня.
Я покинул дом, Марбл проводил меня до шлюпки. Когда мы спустились на берег, я услышал сдавленные рыдания, — вернувшись к помощнику, я пришел в изумление, увидев слезы струившиеся по его обожженным солнцем щекам. Клокотавшие под спудом переживания вдруг выплеснулись наружу, и это грубое, но благородное существо просто не выдержало их наплыва, сей дикой смеси радости, изумления, стыда и подлинного чувства. Я взял его за руку, крепко сжал ее, но ничего не сказал; все же я остановился, не желая приближаться к Набу, пока к моему спутнику не вернется самообладание. Через пару минут он пришел в себя и мог уже говорить.
— Это похоже на сон, Майлз, — наконец пробормотал Мозес. Это еще чуднее, чем стать отшельником.
— Ты скоро привыкнешь к перемене, Марбл, тогда все будет казаться привычным и естественным.
— Подумать только — я сын, у меня есть настоящая мать и она жива!
— Что родители у тебя когда-то были, ты, должно быть, предполагал. Хотя тебе повезло, что ты застал одного из них живым в твоем-то возрасте.
— И она порядочная женщина! Самому президенту Соединенных Штатов или первому коммодору флота не было бы стыдно иметь такую мать!
— Все это, конечно, замечательно, особенно первое.
— К тому же она чертовски благообразная старушка. Я скажу, чтобы она принарядилась, и отвезу ее в город при первой же возможности.
— Зачем причинять престарелой женщине такое беспокойство? Надеюсь, ты потом передумаешь и не станешь этого делать.
— Передумаю? Да, я, пожалуй, отвезу ее в Филадельфию и, может быть, в Балтимор. Там сады, и театры, и музеи, и пропасть вещей, которых добрая старушка в жизни не видела.
— Или я заблуждаюсь относительно твоей матери, или она предпочтет церковь всем этим увеселениям, вместе взятым.
— Ну, во всех городах есть церкви. Если уж говорить о религии, то тогда я должен отвезти свою мать в Йорк как можно скорее. Она ведь стара и не может жить вечно, чтобы только угодить мне, а в этих краях она всю жизнь привязана к одной церкви и у нее не было ни выбора, ни случая увидеть другие. Я думаю, разнообразие так же хорошо в религии, как и во всем остальном.
— Здесь ты ближе к истине, чем тебе, может быть, кажется. Но мы поговорим обо всем этом завтра. Хороший сон остудит наши головы.
— Я и глаз не сомкну. Нет, старая леди уложит вещи перед завтраком, и мы отплывем на шлюпе. В городе мы сядем на «Рассвет» и прекрасно устроимся в его каютах. На нем такие же отличные каюты, как на яхте.
В те дни еще не было лайнеров, и судно с двумя каютами считалось верхом комфорта.
— Вряд ли твоя мать и судно придутся друг другу по нраву,
Мозес.
— Как может кто-либо из нас знать об этом, пока мы не попробуем? Если я пошел в их породу, они поладят друг с другом, как ром и вода. Если мне придется еще отправляться в плавание, я вовсе не уверен, что не возьму старушку с собой.
— Ты, быть может, останешься дома теперь, когда у тебя есть дом, и мать, и другие обязанности. Я со своими заботами с этих пор для вас не главное, мистер Уэтмор.
— Уэтмор! Черта с два! Не хочешь ли ты сказать, Майлз, что я должен оставить свои занятия, оставить море, оставить тебя?
— Ты однажды хотел стать отшельником и нашел это занятие слишком унылым, ты говорил, что, если бы у тебя были один-два товарища, ты был бы доволен. Итак, теперь у тебя есть все, что ты только можешь пожелать: мать, племянница, дом, ферма, амбары, службы, огород и сад; сидя вон на том крыльце, ты можешь курить сигары, пить твой грог, смотреть на суда, идущие вниз и вверх по Гудзону…
— Одни только проклятые шлюпы, — прорычал помощник. — Эти косые паруса, эти их гики, их не расчалить, даже если бы ты старался изо всех сил и использовал трос.
— Ну, шлюп для моряка — совсем неплохо, когда нет ничего лучше. Потом еще нужно уладить дела с этим мистером Ван Тасселом: тебе, может быть, предстоит судебный процесс лет на десять, чтобы было не так скучно.
— С этим негодяем я в два счета расправлюсь, когда с ним повстречаюсь. Ты прав, Майлз, это дело надо уладить, прежде чем я снимусь с якоря. Моя мать сказала мне, что он живет недалеко отсюда и его можно видеть в любое время, добираться до него четверть часа. Я зайду к нему сегодня же вечером.
Это заявление заставило меня призадуматься. Я слишком хорошо знал Марбла, чтобы не предвидеть неприятностей, предоставив его самому себе в таком деле, и подумал, что нужно поподробней узнать обо всем. Моряки все делают сгоряча, когда я вернулся в дом, чтобы расспросить миссис Уэтмор, она подтвердила намерение сына и предложила нам воспользоваться старомодным одноконным фаэтоном, в котором один-единственный на ферме наемный работник собирался отправиться за Китти. Я воспользовался этой возможностью, взял газету с объявлением о продаже, чтобы прочесть его по дороге, узнал, куда ехать, и мы с Марблом отправились на поиски ростовщика. Времени на исполнение всех наших намерений у нас было предостаточно. Лошадь, правда, была стара, равно как и дом, и его владелец, и работник, и фаэтон, и все, что мы до сих пор видели в Уиллоу-Ков — а именно так, как мы выяснили, называлось это место, — но тем спокойней и размеренней был ее шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Уэтморы вообразили, что наконец напали на след своего чада. Сведения о Стоуне прерывались за год до того, как они бросились на поиски, и искать его нужно было в Англии, где он все еще состоял на службе у короля. После долгих обсуждений безутешные родители порешили на том, что Джордж Уэтмор на корабле отправится в Англию, чтобы отыскать там сына. Но к тому времени деньги уже почти иссякли. На своей маленькой ферме достойная чета жила не тужила, но наличных денег у них было немного. Все имевшиеся средства были растрачены на поиски сына и даже немного пришлось влезть в долги, чтобы получить все необходимые сведения. Ничего другого не оставалось, как заложить дом. Они пошли на это весьма неохотно, но чего только не сделает родитель ради своего чада? Сельский юрист по имени Ван Тассел согласился ссудить им пятьсот долларов под дом, стоивший почти три тысячи. Этот человек принадлежал к одиозной породе сельких ростовщиков, стае хищников, которые много хуже своих родских коллег, потому что когда их жертвы попадают в беду, то беда эта не мнимая, а настоящая, и эти несчастные столь же неопытны в делах, сколь и бедны. Поистине удивительно, с каким паучьим терпением подобный негодяй ожидает подходящего момента, чтобы завладеть вожделенным имуществом. Маленькая ферма миссис Уэтмор была лакомым кусочком для сквайра Ван Тассела не только по причине ее действительной стоимости, и посему многие годы он был сама любезность, сама обходительность. Из-за ссудного процента долг постепенно возрастал, пока вся сумма не достигла тысячи долларов. Тем временем Уэтмор отправился в Англию, после многих хлопот нашел солдата и выяснил, что Стоун знал своих родителей, один из которых умер в доме призрения; это путешествие съело последние деньги Уэтмора.
Потянулись годы нужды и тревог, удары судьбы наконец свели в могилу несчастного отца. Единственная их дочь тоже умерла, завещав Китти своей овдовевшей матери: отец девочки умер еще до ее рождения. Так Кэтрин Ван Дюзер, нашей старой хозяйке, пришлось одной, с юной внучкой на руках, на закате жизни бороться за существование, справляясь с каждодневно возраставшей нуждой и старостью. Незадолго до смерти, однако, Джорджу Уэтмору удалось продать часть своей фермы, которой он менее всего дорожил, и на вырученные от продажи деньги он выкупил закладную у Ван Тассела. Так он сам рассказывал и даже показывал расписку в том, что деньги были выплачены в некоем городе того округа, правда, получилось так, что долговое обязательство и закладную Ван Тассел не выдал Уэтмору на руки. Это было незадолго до последней болезни Уэтмора. Спустя год после его смерти вдове посоветовали потребовать у Ван Тассела долговое обязательство и связанные с закладной бумаги. Однако ей не удалось найти дома расписки Ван Тассела. Будучи, как всякая женщина, несведущей в делах подобного рода, вдова не стала скрывать этого обстоятельства; когда же она обратилась к Ван Тасселу за документом, который освободил бы ее от обязательств, он, в свою очередь, потребовал от нее бумагу, подтверждающую уплату долга. С тех пор Ван Тассел стал строить козни против миссис Уэтмор, и дело дошло до того, что она лишилась права выкупа заложенного имущества и поместила в газете объявление о продаже дома. В это-то время добрая женщина и обрела чудесным образом своего сына.
ГЛАВА III
Вы знаете закон; решенье ваше
Прекрасно. Именем того закона,
Которому вы служите опорой,
Прошу — кончайте суд. Клянусь душою,
Ничей язык меня разубедить
Не в силах; я за вексель мой стою.
Шекспир. Венецианский купецnote 12
Нелегко описать, какое действие возымело сие открытие на обе заинтересованные стороны. После того как выяснились все относящиеся к делу факты, ни у кого не осталось ни тени сомнения в подлинности их кровного родства, ибо доказать это было так просто, что оное обстоятельство стало совершенно очевидным. Миссис Уэтмор представляла своего пропавшего сына невинным улыбающимся младенцем, перед ней же сидел краснолицый, огрубелый, видавший виды морской волк, уже стареющий, с ухватками весьма грубыми, если не вульгарными. Она, разумеется, не могла сразу разглядеть его достоинств и вынуждена была принимать этот подарок судьбы таким, каков он есть. Все же не так легко умалить или сокрушить материнскую любовь, и, когда я покидал дом, я увидел, что устремленный на Марбла взгляд пожилой женщины был полон участия и нежности, хотя раньше, до того как ей открылась истина, она не обнаруживала таких чувств.
Что до помощника, теперь, когда самое заветное его желание так нежданно исполнилось, Марбл был совершенно ошеломлен, он как будто думал, что ему даже чего-то недостает. Его мать оказалась уважаемой вдовой достойного человека, занимавшего примерно такое же положение в обществе, как и он сам, жила она с имения, разумеется небольшого, и к тому же заложенного, но издавна принадлежащего ее семье. Происшедшее взывало к сокрытым в глубинах его существа нежным чувствам, и Марблу, человеку суровому, было непонятно, как отвечать на этот зов, а упрямый нрав подсказывал ему, что надо сопротивляться, но никак не поддаваться таким необычным для него эмоциям. Все в его матери нравилось ему, но сам е он нравился едва ли, и, желая помочь обоим почувствовать себя более естественно, я попросил Мозеса спуститься к реке и взглянуть на шлюпку, а сам остался наедине с его вновь Ре ^н ж»1Р0 Дите -^н ицей. Разумеется, он покинул дом только после того, как были выяснены все интересовавшие обе стороны подробности, и после того, как мать его благословила и оросила слезами чело своего дитяти. Я попросил Марбла уйти главным образом затем, чтобы помочь ему справиться с гнетом нахлынувших на него чувств.
Оказавшись наедине с миссис Уэтмор, я объяснил ей, что связывало меня с Марблом, и произнес нечто вроде апологетической речи о жизни и характере его, приуменьшив недостатки и расписав достоинства. Я сразу же успокоил ее относительно фермы, сказав, что если случится худшее, то у ее сына вдвое больше денег, чем необходимо для того, чтобы уплатить долг по закладной.
— Вы брали в долг деньги ради него, моя дорогая миссис Уэтмор, и он будет рад воздать вам. Я бы посоветовал вам сразу заплатить эти деньги. Если когда-нибудь найдется расписка, этот Ван Тассел будет вынужден вернуть их; хотя правосудие нередко смотрит сквозь пальцы на многие неправды, оно не допустит такого вопиющего зла, при условии что вы представите доказательства. Я оставлю Мозеса…
— Его имя Олоф, или Оливер, — с жаром перебила меня старушка, — я назвала его в честь моего отца и в должное время, прежде чем мы вверили ребенка кормилице, крестила в надежде, что это тронет сердце его деда, когда он узнает о моем замужестве. Его настоящее имя Олоф Ван Дюзер Уэтмор.
Я улыбнулся при мысли о том, что Марбл отправится в плавание под таким именем, и собрался было предложить нечто среднее, когда возвратился наш герой. Помощник вполне овладел собой за те полчаса, что его не было с нами; по сердечному взгляду, брошенному на мать, которая ответила на него более естественно, чем я ожидал, я увидел, что все улаживается, и, дабы устранить неловкость, порожденную чрезмерной чувствительностью, я возобновил разговор.
— Когда ты вошел, Мозес, мы говорили о твоем настоящем имени, — сказал я. — Не годится тебе называться одним именем, когда твоя мать называет тебя другим. Тебе придется навсегда расстаться с Мозесом Марблом.
— Если уж придется, то тогда я хочу…
— Тсс! Ты забываешь, где ты и в чьем присутствии находишься.
— Надеюсь, мой сын вскоре поймет, что всегда находится в присутствии Всевышнего, — печально заметила мать.
— Да, да, все в порядке, мамаша, и, пожалуйста, делайте со мной все, что захотите, но чтобы мне не быть Мозесом Марбл? — вы бы лучше попросили меня не быть самим собой. Я стану другим человеком, если мне поменять имя. Человек без имени все равно что без одежды, а мое досталось мне тяжело, что я вовсе не хочу с ним расстаться. Нет, нет, случись так, что моими родителями оказались бы король с королевой и что мне нужно было бы стать их преемником на оне я стал бы править как король Мозес Марбл, а не то не стал бы вовсе.
— Ты переменишь свое мнение, тебе запишут в метрику твое новое, законное имя.
— Я скажу вам, матушка, как я поступлю, чтобы все остались довольны. Я привяжу старое имя к новому и стану плавать под двумя именами.
— Не суть важно, как тебя зовут, сын мой, лишь бы никому не пришлось стыдиться имени, которое ты носишь. Этот джентльмен сказал мне, что ты честный и благородный человек, и за этот дар я никогда не перестану благодарить Господа.
— А, Майлз пел мне дифирамбы? Так я скажу вам, матушка, надобно вам быть настороже — язык у Майлза такой… Ему на роду написано быть юристом, а то, что он моряк, — это чистая случайность, хотя моряк он отличный. Но каково же мое законное имя?
— Олоф Ван Дюзер Уэтмор Мозес Марбл, согласно твоему замыслу — ты ведь решил плавать под всеми твоими именами. Однако ты можешь менять их местами и называться Мозес Олоф Марбл Ван Дюзер Уэтмор, если тебе так больше нравится.
Марбл захохотал, а я, увидев, что теперь ему и его вновь обретенной матери было так хорошо вдвоем, что вполне можно было оставить их и что до захода солнца оставалось час или два, — я поднялся, чтобы уйти.
— Ты оставайся сегодня у твоей матушки, Марбл, — предложил я, — я подержу шлюп на якоре до утра, и тогда мы поговорим о будущем неспешно.
— Я бы не хотела потерять своего сына, когда я только обрела его, — встревожилась старушка.
— Обо мне не беспокойтесь, мамаша, я сегодня брошу якорь под вашей крышей, да и впредь много-много дней буду у вас, так что вы еще захотите избавиться от меня.
Я покинул дом, Марбл проводил меня до шлюпки. Когда мы спустились на берег, я услышал сдавленные рыдания, — вернувшись к помощнику, я пришел в изумление, увидев слезы струившиеся по его обожженным солнцем щекам. Клокотавшие под спудом переживания вдруг выплеснулись наружу, и это грубое, но благородное существо просто не выдержало их наплыва, сей дикой смеси радости, изумления, стыда и подлинного чувства. Я взял его за руку, крепко сжал ее, но ничего не сказал; все же я остановился, не желая приближаться к Набу, пока к моему спутнику не вернется самообладание. Через пару минут он пришел в себя и мог уже говорить.
— Это похоже на сон, Майлз, — наконец пробормотал Мозес. Это еще чуднее, чем стать отшельником.
— Ты скоро привыкнешь к перемене, Марбл, тогда все будет казаться привычным и естественным.
— Подумать только — я сын, у меня есть настоящая мать и она жива!
— Что родители у тебя когда-то были, ты, должно быть, предполагал. Хотя тебе повезло, что ты застал одного из них живым в твоем-то возрасте.
— И она порядочная женщина! Самому президенту Соединенных Штатов или первому коммодору флота не было бы стыдно иметь такую мать!
— Все это, конечно, замечательно, особенно первое.
— К тому же она чертовски благообразная старушка. Я скажу, чтобы она принарядилась, и отвезу ее в город при первой же возможности.
— Зачем причинять престарелой женщине такое беспокойство? Надеюсь, ты потом передумаешь и не станешь этого делать.
— Передумаю? Да, я, пожалуй, отвезу ее в Филадельфию и, может быть, в Балтимор. Там сады, и театры, и музеи, и пропасть вещей, которых добрая старушка в жизни не видела.
— Или я заблуждаюсь относительно твоей матери, или она предпочтет церковь всем этим увеселениям, вместе взятым.
— Ну, во всех городах есть церкви. Если уж говорить о религии, то тогда я должен отвезти свою мать в Йорк как можно скорее. Она ведь стара и не может жить вечно, чтобы только угодить мне, а в этих краях она всю жизнь привязана к одной церкви и у нее не было ни выбора, ни случая увидеть другие. Я думаю, разнообразие так же хорошо в религии, как и во всем остальном.
— Здесь ты ближе к истине, чем тебе, может быть, кажется. Но мы поговорим обо всем этом завтра. Хороший сон остудит наши головы.
— Я и глаз не сомкну. Нет, старая леди уложит вещи перед завтраком, и мы отплывем на шлюпе. В городе мы сядем на «Рассвет» и прекрасно устроимся в его каютах. На нем такие же отличные каюты, как на яхте.
В те дни еще не было лайнеров, и судно с двумя каютами считалось верхом комфорта.
— Вряд ли твоя мать и судно придутся друг другу по нраву,
Мозес.
— Как может кто-либо из нас знать об этом, пока мы не попробуем? Если я пошел в их породу, они поладят друг с другом, как ром и вода. Если мне придется еще отправляться в плавание, я вовсе не уверен, что не возьму старушку с собой.
— Ты, быть может, останешься дома теперь, когда у тебя есть дом, и мать, и другие обязанности. Я со своими заботами с этих пор для вас не главное, мистер Уэтмор.
— Уэтмор! Черта с два! Не хочешь ли ты сказать, Майлз, что я должен оставить свои занятия, оставить море, оставить тебя?
— Ты однажды хотел стать отшельником и нашел это занятие слишком унылым, ты говорил, что, если бы у тебя были один-два товарища, ты был бы доволен. Итак, теперь у тебя есть все, что ты только можешь пожелать: мать, племянница, дом, ферма, амбары, службы, огород и сад; сидя вон на том крыльце, ты можешь курить сигары, пить твой грог, смотреть на суда, идущие вниз и вверх по Гудзону…
— Одни только проклятые шлюпы, — прорычал помощник. — Эти косые паруса, эти их гики, их не расчалить, даже если бы ты старался изо всех сил и использовал трос.
— Ну, шлюп для моряка — совсем неплохо, когда нет ничего лучше. Потом еще нужно уладить дела с этим мистером Ван Тасселом: тебе, может быть, предстоит судебный процесс лет на десять, чтобы было не так скучно.
— С этим негодяем я в два счета расправлюсь, когда с ним повстречаюсь. Ты прав, Майлз, это дело надо уладить, прежде чем я снимусь с якоря. Моя мать сказала мне, что он живет недалеко отсюда и его можно видеть в любое время, добираться до него четверть часа. Я зайду к нему сегодня же вечером.
Это заявление заставило меня призадуматься. Я слишком хорошо знал Марбла, чтобы не предвидеть неприятностей, предоставив его самому себе в таком деле, и подумал, что нужно поподробней узнать обо всем. Моряки все делают сгоряча, когда я вернулся в дом, чтобы расспросить миссис Уэтмор, она подтвердила намерение сына и предложила нам воспользоваться старомодным одноконным фаэтоном, в котором один-единственный на ферме наемный работник собирался отправиться за Китти. Я воспользовался этой возможностью, взял газету с объявлением о продаже, чтобы прочесть его по дороге, узнал, куда ехать, и мы с Марблом отправились на поиски ростовщика. Времени на исполнение всех наших намерений у нас было предостаточно. Лошадь, правда, была стара, равно как и дом, и его владелец, и работник, и фаэтон, и все, что мы до сих пор видели в Уиллоу-Ков — а именно так, как мы выяснили, называлось это место, — но тем спокойней и размеренней был ее шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58