Мы все-таки убрали кливер, но моряку не стоило бы объяснять, что убран он был не лучшим образом. Марбл взял на себя самую тяжелую часть работы, и я прежде не видел, чтобы мой помощник усердствовал так, как в тот день. Он обладал удивительной способностью сливаться всем телом с рангоутом и снастями и двигался, словно его поддерживал сам воздух.
Наконец мы убавили парусов, оставив только форстеньстаксель и грот-марсель, взятый на два рифа. Пора уже было полностью зарифить марсель (у парусов «Рассвета» было по четыре рифа), но мы надеялись, что паруса выдержат, пока мы не захотим совсем убрать их. Однако начинало уже штормить, и я предвидел, что вот-вот нам придется за них взяться.
Судно в скором времени подошло к оконечности мыса, где лот показал глубину сорок фатомов. Я прежде спрашивал
Майкла, какой нам ждать глубины, но он честно признался, что этого он сказать не может. Что корабли иногда бросали там якорь, он был уверен, но какая там глубина, понятия не имел. Даром предвидения он не обладал, а строить предположения опасался, так что предпочел промолчать. Это было рискованное предприятие для капитана — вести судно к берегу с таким лоцманом. Я бы, конечно, и теперь сделал поворот через фордевинд, если бы не открытое море под ветром, а туда мы всегда могли выйти с той же легкостью, с какой сейчас, гонимые ветром, шли к берегу.
Мы с Марблом стали допытываться у нашего рыбака, в каком именно месте он намеревается остановиться. Майкл слегка забеспокоился, и стало очевидно, что его познания носят весьма поверхностный характер. К тонкостям своего ремесла он относился с холодным безразличием. Правда, в свои юные годы он много плавал, но в основном на военных судах, где боцман лишь вкладывал ему в руки ту или иную снасть, а все мыслительные операции производились командирами. Он знал места, где корабли бросали, а где не бросали якорь, но не знал, на чем основывался их выбор. Одним словом, его познания в навигации были подобны тем представлениям о мире, какие приобретает человек, живя в провинции, где он узнает жизнь в общих чертах, а во всем, что касается ее тонкостей, доверяет журналам и романам.
Лот оказался лучшим советчиком, чем Майкл, и, увидев недалеко от берега буруны, я отдал приказ взять грот-марсель на гитовы и идти в бейдевинд, не дожидаясь, пока судно убавит ход. Наши ирландцы тянули снасти с усердием, когда им объясняли, что делать; это позволило мне и Марблу по очереди стоять у стопора. Оба становых якоря были уже на весу (канаты мы привязали, когда увидели землю), и оставалось только отпустить их. Наб был у руля, готовый бежать к канатам, как только услышит, что те травятся, и все стояли наготове. Я скомандовал: «Отдать якорь», и оба наших якоря разом пошли вниз в воду глубиной двадцать два фатома. Канат майнался с бешеной скоростью, но, поскольку Марбл с Диогеном стояли у одного якоря, а мы с Набом у другого, нам удалось застопорить их примерно в двадцати фатомах от клюзов. Была минута, когда мне почудилось, что наша старая ладья вот-вот вырвется из рук, однако отчаянным усилием нам удалось обуздать громаду; но и тогда казалось, что она может сбросить с себя брашпиль. Мы, не теряя времени, положили стопора и убрали грот-марсель.
Майкл и его товарищи подошли пожелать нам удачи, взять деньги за работу и попрощаться. На море поднялось такое волнение, что они могли спуститься в свою лодку лишь спрыгнув с конца гика. Я пытался уговорить двух-трех рыбаков остаться на судне, но тщетно. У всех были семьи, и их нынешний образ жизни служил им своего рода охранной грамотой; если бы какое-нибудь военное судно случайно обнаружило ирландцев на нашем корабле, им, вероятно, пришлось бы проститься со свободой, а рассказы Майкла о прошлом своем житье никоим образом их не соблазняли.
Когда ирландские рыбаки, покинув нас, направились к берегу, нам снова пришлось рассчитывать только на свои силы. Однако я успел растолковать Майклу, что у нас не хватает рук, объяснив это обстоятельство несчастными случаями и насильственной вербовкой; он прикинул, что мог бы уговорить четверых или пятерых парней прийти к нам на подмогу, как только утихнет шторм, при условии, что после разгрузки в Гамбурге мы заберем их в Америку. Правда, речь шла всего лишь о простых крестьянах, ибо моряков трудно было найти в этом уголке земли; но это было лучше, чем ничего. Полдюжины крепких молодых ирландцев взяли бы на себя порядочную часть тяжелой работы, тем самым сохраняя нам физические и душевные силы, чтобы противостоять новым испытаниям. Я дал Майклу понять, что он сам получит по гинее за каждого молодца, присланного на судно; засим мы расстались со старым Майклом, который с тех пор, вероятно, не прокладывал курс кораблям. Впрочем, не думаю, что ему и раньше приходилось подвизаться на этом поприще.
ГЛАВА XXI
Господня сила властвует над всеми,
И все стихии — под ее пятой,
Господня сила подчиняет время
И все пространство сферы мировой.
Пред ней смиряются сердца, и души
Чтут силу Господа на море и на суше.
Дуоnote 129
Я точно не знал, у какого места побережья Ирландии мы бросили якорь. Оно находилось где-то между Странгфордом и заливом Дандрем, хотя, как назывался мыс, за которым мы укрылись, я так и не узнал. В этой части острова берег тянется главным образом с севера на юг; но там, где мы бросили якорь, его изгиб как раз совпал с направлением ветра в начале шторма: с северо-северо-востока на юго-юго-запад. Когда мы бросили якорь, ветер поменялся на северный, устроив для нас более надежное прибежище, но, к моему великому огорчению, лишь только Майкл покинул нас, он снова подул прямо с северо-востока, точно вдоль пролива. После этого мы остались почти без укрытия — мыс давал нам небольшую защиту, да мы и не успели как следует зайти за него. Я справился по своим картам и пришел к заключению, что мы находимся у графства Даунnote 130 — в той части королевства, которая, по крайней мере, была цивилизованной и где мы могли рассчитывать на хорошее обхождение, если корабль разобьется о скалы. Наши рыбаки сказали нам, что они родом из какого-то Балли… дальше не припомню, если я вообще понял их речи. Они говорили с таким чудовищным ирландским акцентом, что не всегда можно было разобрать слова.
Итак, «Рассвет» стал на якорь после полудня, и примерно через полчаса ветер подул с северо-востока. Нечего было и думать о том, чтобы снова пускаться в путь при таком сильном ветре и с такой слабой командой. Если бы море было совершенно спокойное, а течения и ветра не было бы вовсе, и то нам понадобилось бы полдня, чтобы поднять оба наши якоря. При нашем же местоположении сама мысль об этом казалась нелепой. Оставалось только отстояться на якоре.
Прошло несколько часов томительного ожидания, ветер все усиливался. Как острая болезнь, он стремительно приближался к кризису. Незадолго до заката, однако, произошел случай, который сам по себе немало встревожил меня, хотя дурные предчувствия не покидали меня с самого начала бури. С наветренного борта появились два паруса, идущие вдоль ирландского побережья; они подошли уже довольно близко, когда мы на борту «Рассвета» заметили их. Впереди по ветру под зарифленным прямым парусом, расположенным так низко, что с некоторого расстояния его легко можно было принять за морскую пену, шло военное судно, куттер. Он обогнул мыс и удалялся от берега, очевидно ища пространство для маневрирования, как вдруг, отклонившись от курса, устремился в нашу сторону. Будто бы недоумевая, что могло заставить такое крупное судно с прямым парусным вооружением, как «Рассвет», избрать столь неподходящее место для стоянки, этот куттер прошел в каких-нибудь пятидесяти ярдах от нас со стороны побережья. Мы подверглись внимательному осмотру, но попыток окликнуть нас не последовало. Меня не тревожила близость этих двух крейсеров; я знал, что никакая шлюпка не могла бы выдержать такого шторма — наше судно при своих якорях то и дело ударялось мартин-гиком об воду.
За куттером следовал фрегат: он прошел мимо «Рассвета» со стороны моря, подойдя даже ближе, чем конвойное судно. Я составил себе верное понятие о силе шторма, только когда увидел, как этот большой корабль, идя точно по ветру, пронесся мимо под зарифленным фоком и полностью зарифленным грот-марселем. Спускаясь под ветер, он отклонился от курса, как бывает, когда судно идет с попутным штормом в открытом море, и в какое-то мгновение я испугался, что он сейчас ринется прямо на нас, но он вовремя взялся за руль и едва успел миновать «Рассвет». Дюжина офицеров на борту фрегата смотрела на нас с мостика, от орудий на шканцах и с вант. Всем им приходилось крепко держаться, чтобы не упасть; и недоумение, казалось, изобразилось на всех лицах. Я видел их черты всего полминуты или даже меньше, но явственно различил это выражение на каждой физиономии. Одни осматривали наш рангоут, как будто проверяя, все ли там цело, другие оглядывались на мыс, который они только что обогнули, словно изучая рейд. Многие, обмениваясь впечатлениями, качали головой. Капитан — скорее всего это был он — окликнул нас. «Что вы здесь делаете?» — спросил он в рупор довольно отчетливо; но ответить мне не пришлось. Прежде чем я успел поднести рупор к губам, фрегат, вспенивая воду, унесся вдаль и оказался вне пределов слышимости. Чьи-то головы еще некоторое время виднелись над гакабортом, и нам показалось, что эти люди с военного корабля смотрели на нас, как мудрецы смотрят на глупцов, которые по неведению попали в беду. Марбл посмеивался над любопытством, которое выказали экипажи этих двух судов, но я чрезвычайно встревожился. По их поведению я заподозрил, что они знали побережье и поэтому изумились незнакомцу, который бросил якорь в таком неподходящем месте.
В ту ночь я почти не спал. Марбл составил мне компанию, а Наб и Диоген были так спокойны, будто почивали на хороших французских матрасах — волосяных, не пуховых — за стенами крепости. Ничто не могло потревожить этих негров, вручивших нам свою судьбу со слепым доверием, которое обычай и воспитание внушили им. Если употребить столь распространенное нынче выражение, происходящее из лексикона лавочников, они буквально «были окрашены в пряже».
К середине ночи шторм несколько стих, но с рассветом на корабль с воем обрушились ветры, сила которых свидетельствовала о том, что нас ждет свирепая буря. Мы все были теперь на палубе и занимались судном со всевозможным усердием. Больше всего я опасался, что ветром сорвет какие-либо паруса, ведь их убирала горстка утомленных людей. Этого, однако, не случилось — наши сезниnote 131 и найтовы держали крепко. Мы все, как полагается, позавтракали, а потом мы с Марблом отправились на бак и стояли там, наблюдая за дыханием стихии, подобно верным стражам, которые жаждут оказаться там, где опаснее.
Как судно качало, не передать! То и дело Аврораnote 132 совершенно исчезала под водой, и водяные массы всей мощью обрушивались на бак, со следующей волной заливая всю палубу до самой кормы, так что оставаться над водой можно было только стоя на битенге или забравшись на самую середину гроташтага. Все вымокли насквозь; мы пытались уклоняться от волн лишь для того, чтобы удержаться на месте, а зачастую, чтобы просто вдохнуть воздуха. То недоуменное внимание, с которым куттер и фрегат рассматривали наше судно, больше не удивляло меня. Мне было совершенно ясно: рыбаки ровным счетом ничего не смыслили в поиске стоянки для кораблей, и мы с равным успехом могли бросить якорь посреди пролива Святого Георга, если бы наш якорь достал там до дна.
Около девяти часов мы с Марблом сошлись на кофель-планке и стали совещаться относительно наших планов на будущее. Хотя мы оба держались за один и тот же марса-шкот, мы вынуждены были громко кричать, чтобы слышать друг друга, — от завывания ветра тяжелые снасти превратились в гигантскую эолову арфу, а рокот волн был басовым аккомпанементом в этой музыке океана. Марбл вызвал меня туда, он первым и начал разговор.
— Послушай, Майлз, — закричал он, хотя его губы находились в каких-нибудь трех футах от моего уха, — он скачет, как кит с гарпуном в спине! Боюсь, как бы у него не оторвало форштевень.
— Этого можешь не бояться, Мозес, — меня больше беспокоит вон тот якорный канат с правого борта — нагрузка на него гораздо больше, чем на левый борт, видишь, как натянулись стренди.
— Да, да, испытание на прочность, если обобщить. А что, если мы положим лево руля и попробуем отвернуть в сторону?
— Я думал об этом, ведь течение сильное, и, может выть, нам удастся…
Не успел я договорить, как три исполинских вала обрушились на нас один за другим, подобно трем гулякам, бесчинствующим средь угрюмой толпы; первый поднял нос «Рассвета» так высоко в воздух, что сердце у нас замерло. Затем мы погрузились на глубину, равную высоте предшествовавшего взлета; мне даже почудилось, будто что-то надломилось от этого страшного напора. Из-за потока воды, который устремился на бак, ничего нельзя было разглядеть; но вот нос корабля еще раз вздернуло вверх, еще раз погрузило в воду, а потом судно как будто потеряло в весе.
— Нас сорвало с якоря, Майлз, — закричал Марбл, подавшись вперед, чтобы я мог слышать его. — Канаты лопнули как нитки, мы очертя голову несемся к земле!
И правда! Канаты разорвало, и судно стало отворачивать нос от шторма, словно бешеный скакун, который сбрасывает узду, прежде чем пуститься в свой неистовый карьер! Я огляделся в поисках негров, но Наб уже стоял у штурвала. Сей доблестный муж, преданный мне до конца, понял, что произошло, не хуже нас с Марблом и бросился туда, где в нем более всего нуждались. Хоть он и не был семи пядей во лбу, моряк он был превосходный. Движением руки я приказал ему положить руль на ветер, и он ответил мне кивком. Более мы ничего не могли предпринять и только в ужасе ожидали последствий.
Нос «Рассвета» все уваливался до тех пор, пока судно не стало лагом, отчего его начало швырять из стороны в сторону, так что ноки нижних реев с подветренного борта едва не погружались в воду. Затем оно выбралось из бурлящего штормового котла и с трудом повлеклось вперед. Но, прежде чем оно стало хоть немного слушаться руля, три волны пронеслись поперек его палуб, унося все, что не было крепко-накрепко принайтовлено, все неодушевленные предметы, которые своей волей не могли переместиться к подветренному борту. Волны вырвали пять бочек с водой из найтовых, словно те были скручены из обычного шпагата. Камбуз тоже унесло с последним гигантским валом, а саму печь спас только ее огромный вес да мощное крепление. Одним словом, волны унесли все, что попалось им на пути, кроме баркаса, грунтовы которого выдержали натиск.
К тому времени, как это опустошение закончилось, судно почти развернулось по ветру и его ход стал весьма ощутимым. Сначала оно устремилось к берегу, пройдя в этом направлении где-то полмили по косой, прежде чем повернулось кормой к ветру — курс, который позволял ему идти почти параллельно берегу. Мы с Марблом теперь без труда добрались до кормы и положили руль немного вправо с тем, чтобы по мере возможности отходить к середине пролива. Ветер дул с севера, вдоль пролива, так что, если бы он был достаточно широк, нам нечего было бы опасаться, но не прошло и трех-четырех часов после того, как судно стремительно понеслось под штормовым ветром, мы увидели впереди землю — в этой части острова берег тянется с севера на юг. Марбл предложил использовать благоприятный момент и, поставив грот-марсель, заставить судно отойти от земли — на подветренной скуле простиралось побережье, прилегающее к Дублину. Прежде чем убрать марсель, мы предусмотрительно полностью зарифили его, и я сам забрался на марс, чтобы спустить парус. Если уже на палубе буря казалась мне весьма свирепой, то теперь, когда я забрался на грот-марса-рей, порывы ветра обрушились на меня прямо-таки с неистовой яростью. Удержаться на рее было совсем не просто, а чтобы работать, требовалось немалое мужество и сила. Тем не менее я распустил парус, а потом слез и помог Марблу и коку натянуть шкоты. Туго натянуть их мы не смогли, но поставить парус нам удалось, и довольно недурно.
Судно тотчас ощутило присутствие этого небольшого лоскута. Благодаря совместному действию громоздких снастей и этого единственного обрывка паруса «Рассвет» помчался вперед с огромной скоростью, делая, наверное, одиннадцать — двенадцать узлов. Его очень сильно сносило ветром, и мне казалось, что и течение засасывает его и несет к берегу; но в общем судно держалось на том же расстоянии от берега, что и прежде, и шло параллельно ему, вспенивая вокруг себя волну, подобно фрегату, который мы видели накануне. При той скорости, которую развил «Рассвет», через двенадцать — пятнадцать часов мы оказались бы в проливе между Холихедомnote 133 и Ирландией, где у нас было бы больше пространства для маневрирования, так как суша там снова изгибается к западу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Наконец мы убавили парусов, оставив только форстеньстаксель и грот-марсель, взятый на два рифа. Пора уже было полностью зарифить марсель (у парусов «Рассвета» было по четыре рифа), но мы надеялись, что паруса выдержат, пока мы не захотим совсем убрать их. Однако начинало уже штормить, и я предвидел, что вот-вот нам придется за них взяться.
Судно в скором времени подошло к оконечности мыса, где лот показал глубину сорок фатомов. Я прежде спрашивал
Майкла, какой нам ждать глубины, но он честно признался, что этого он сказать не может. Что корабли иногда бросали там якорь, он был уверен, но какая там глубина, понятия не имел. Даром предвидения он не обладал, а строить предположения опасался, так что предпочел промолчать. Это было рискованное предприятие для капитана — вести судно к берегу с таким лоцманом. Я бы, конечно, и теперь сделал поворот через фордевинд, если бы не открытое море под ветром, а туда мы всегда могли выйти с той же легкостью, с какой сейчас, гонимые ветром, шли к берегу.
Мы с Марблом стали допытываться у нашего рыбака, в каком именно месте он намеревается остановиться. Майкл слегка забеспокоился, и стало очевидно, что его познания носят весьма поверхностный характер. К тонкостям своего ремесла он относился с холодным безразличием. Правда, в свои юные годы он много плавал, но в основном на военных судах, где боцман лишь вкладывал ему в руки ту или иную снасть, а все мыслительные операции производились командирами. Он знал места, где корабли бросали, а где не бросали якорь, но не знал, на чем основывался их выбор. Одним словом, его познания в навигации были подобны тем представлениям о мире, какие приобретает человек, живя в провинции, где он узнает жизнь в общих чертах, а во всем, что касается ее тонкостей, доверяет журналам и романам.
Лот оказался лучшим советчиком, чем Майкл, и, увидев недалеко от берега буруны, я отдал приказ взять грот-марсель на гитовы и идти в бейдевинд, не дожидаясь, пока судно убавит ход. Наши ирландцы тянули снасти с усердием, когда им объясняли, что делать; это позволило мне и Марблу по очереди стоять у стопора. Оба становых якоря были уже на весу (канаты мы привязали, когда увидели землю), и оставалось только отпустить их. Наб был у руля, готовый бежать к канатам, как только услышит, что те травятся, и все стояли наготове. Я скомандовал: «Отдать якорь», и оба наших якоря разом пошли вниз в воду глубиной двадцать два фатома. Канат майнался с бешеной скоростью, но, поскольку Марбл с Диогеном стояли у одного якоря, а мы с Набом у другого, нам удалось застопорить их примерно в двадцати фатомах от клюзов. Была минута, когда мне почудилось, что наша старая ладья вот-вот вырвется из рук, однако отчаянным усилием нам удалось обуздать громаду; но и тогда казалось, что она может сбросить с себя брашпиль. Мы, не теряя времени, положили стопора и убрали грот-марсель.
Майкл и его товарищи подошли пожелать нам удачи, взять деньги за работу и попрощаться. На море поднялось такое волнение, что они могли спуститься в свою лодку лишь спрыгнув с конца гика. Я пытался уговорить двух-трех рыбаков остаться на судне, но тщетно. У всех были семьи, и их нынешний образ жизни служил им своего рода охранной грамотой; если бы какое-нибудь военное судно случайно обнаружило ирландцев на нашем корабле, им, вероятно, пришлось бы проститься со свободой, а рассказы Майкла о прошлом своем житье никоим образом их не соблазняли.
Когда ирландские рыбаки, покинув нас, направились к берегу, нам снова пришлось рассчитывать только на свои силы. Однако я успел растолковать Майклу, что у нас не хватает рук, объяснив это обстоятельство несчастными случаями и насильственной вербовкой; он прикинул, что мог бы уговорить четверых или пятерых парней прийти к нам на подмогу, как только утихнет шторм, при условии, что после разгрузки в Гамбурге мы заберем их в Америку. Правда, речь шла всего лишь о простых крестьянах, ибо моряков трудно было найти в этом уголке земли; но это было лучше, чем ничего. Полдюжины крепких молодых ирландцев взяли бы на себя порядочную часть тяжелой работы, тем самым сохраняя нам физические и душевные силы, чтобы противостоять новым испытаниям. Я дал Майклу понять, что он сам получит по гинее за каждого молодца, присланного на судно; засим мы расстались со старым Майклом, который с тех пор, вероятно, не прокладывал курс кораблям. Впрочем, не думаю, что ему и раньше приходилось подвизаться на этом поприще.
ГЛАВА XXI
Господня сила властвует над всеми,
И все стихии — под ее пятой,
Господня сила подчиняет время
И все пространство сферы мировой.
Пред ней смиряются сердца, и души
Чтут силу Господа на море и на суше.
Дуоnote 129
Я точно не знал, у какого места побережья Ирландии мы бросили якорь. Оно находилось где-то между Странгфордом и заливом Дандрем, хотя, как назывался мыс, за которым мы укрылись, я так и не узнал. В этой части острова берег тянется главным образом с севера на юг; но там, где мы бросили якорь, его изгиб как раз совпал с направлением ветра в начале шторма: с северо-северо-востока на юго-юго-запад. Когда мы бросили якорь, ветер поменялся на северный, устроив для нас более надежное прибежище, но, к моему великому огорчению, лишь только Майкл покинул нас, он снова подул прямо с северо-востока, точно вдоль пролива. После этого мы остались почти без укрытия — мыс давал нам небольшую защиту, да мы и не успели как следует зайти за него. Я справился по своим картам и пришел к заключению, что мы находимся у графства Даунnote 130 — в той части королевства, которая, по крайней мере, была цивилизованной и где мы могли рассчитывать на хорошее обхождение, если корабль разобьется о скалы. Наши рыбаки сказали нам, что они родом из какого-то Балли… дальше не припомню, если я вообще понял их речи. Они говорили с таким чудовищным ирландским акцентом, что не всегда можно было разобрать слова.
Итак, «Рассвет» стал на якорь после полудня, и примерно через полчаса ветер подул с северо-востока. Нечего было и думать о том, чтобы снова пускаться в путь при таком сильном ветре и с такой слабой командой. Если бы море было совершенно спокойное, а течения и ветра не было бы вовсе, и то нам понадобилось бы полдня, чтобы поднять оба наши якоря. При нашем же местоположении сама мысль об этом казалась нелепой. Оставалось только отстояться на якоре.
Прошло несколько часов томительного ожидания, ветер все усиливался. Как острая болезнь, он стремительно приближался к кризису. Незадолго до заката, однако, произошел случай, который сам по себе немало встревожил меня, хотя дурные предчувствия не покидали меня с самого начала бури. С наветренного борта появились два паруса, идущие вдоль ирландского побережья; они подошли уже довольно близко, когда мы на борту «Рассвета» заметили их. Впереди по ветру под зарифленным прямым парусом, расположенным так низко, что с некоторого расстояния его легко можно было принять за морскую пену, шло военное судно, куттер. Он обогнул мыс и удалялся от берега, очевидно ища пространство для маневрирования, как вдруг, отклонившись от курса, устремился в нашу сторону. Будто бы недоумевая, что могло заставить такое крупное судно с прямым парусным вооружением, как «Рассвет», избрать столь неподходящее место для стоянки, этот куттер прошел в каких-нибудь пятидесяти ярдах от нас со стороны побережья. Мы подверглись внимательному осмотру, но попыток окликнуть нас не последовало. Меня не тревожила близость этих двух крейсеров; я знал, что никакая шлюпка не могла бы выдержать такого шторма — наше судно при своих якорях то и дело ударялось мартин-гиком об воду.
За куттером следовал фрегат: он прошел мимо «Рассвета» со стороны моря, подойдя даже ближе, чем конвойное судно. Я составил себе верное понятие о силе шторма, только когда увидел, как этот большой корабль, идя точно по ветру, пронесся мимо под зарифленным фоком и полностью зарифленным грот-марселем. Спускаясь под ветер, он отклонился от курса, как бывает, когда судно идет с попутным штормом в открытом море, и в какое-то мгновение я испугался, что он сейчас ринется прямо на нас, но он вовремя взялся за руль и едва успел миновать «Рассвет». Дюжина офицеров на борту фрегата смотрела на нас с мостика, от орудий на шканцах и с вант. Всем им приходилось крепко держаться, чтобы не упасть; и недоумение, казалось, изобразилось на всех лицах. Я видел их черты всего полминуты или даже меньше, но явственно различил это выражение на каждой физиономии. Одни осматривали наш рангоут, как будто проверяя, все ли там цело, другие оглядывались на мыс, который они только что обогнули, словно изучая рейд. Многие, обмениваясь впечатлениями, качали головой. Капитан — скорее всего это был он — окликнул нас. «Что вы здесь делаете?» — спросил он в рупор довольно отчетливо; но ответить мне не пришлось. Прежде чем я успел поднести рупор к губам, фрегат, вспенивая воду, унесся вдаль и оказался вне пределов слышимости. Чьи-то головы еще некоторое время виднелись над гакабортом, и нам показалось, что эти люди с военного корабля смотрели на нас, как мудрецы смотрят на глупцов, которые по неведению попали в беду. Марбл посмеивался над любопытством, которое выказали экипажи этих двух судов, но я чрезвычайно встревожился. По их поведению я заподозрил, что они знали побережье и поэтому изумились незнакомцу, который бросил якорь в таком неподходящем месте.
В ту ночь я почти не спал. Марбл составил мне компанию, а Наб и Диоген были так спокойны, будто почивали на хороших французских матрасах — волосяных, не пуховых — за стенами крепости. Ничто не могло потревожить этих негров, вручивших нам свою судьбу со слепым доверием, которое обычай и воспитание внушили им. Если употребить столь распространенное нынче выражение, происходящее из лексикона лавочников, они буквально «были окрашены в пряже».
К середине ночи шторм несколько стих, но с рассветом на корабль с воем обрушились ветры, сила которых свидетельствовала о том, что нас ждет свирепая буря. Мы все были теперь на палубе и занимались судном со всевозможным усердием. Больше всего я опасался, что ветром сорвет какие-либо паруса, ведь их убирала горстка утомленных людей. Этого, однако, не случилось — наши сезниnote 131 и найтовы держали крепко. Мы все, как полагается, позавтракали, а потом мы с Марблом отправились на бак и стояли там, наблюдая за дыханием стихии, подобно верным стражам, которые жаждут оказаться там, где опаснее.
Как судно качало, не передать! То и дело Аврораnote 132 совершенно исчезала под водой, и водяные массы всей мощью обрушивались на бак, со следующей волной заливая всю палубу до самой кормы, так что оставаться над водой можно было только стоя на битенге или забравшись на самую середину гроташтага. Все вымокли насквозь; мы пытались уклоняться от волн лишь для того, чтобы удержаться на месте, а зачастую, чтобы просто вдохнуть воздуха. То недоуменное внимание, с которым куттер и фрегат рассматривали наше судно, больше не удивляло меня. Мне было совершенно ясно: рыбаки ровным счетом ничего не смыслили в поиске стоянки для кораблей, и мы с равным успехом могли бросить якорь посреди пролива Святого Георга, если бы наш якорь достал там до дна.
Около девяти часов мы с Марблом сошлись на кофель-планке и стали совещаться относительно наших планов на будущее. Хотя мы оба держались за один и тот же марса-шкот, мы вынуждены были громко кричать, чтобы слышать друг друга, — от завывания ветра тяжелые снасти превратились в гигантскую эолову арфу, а рокот волн был басовым аккомпанементом в этой музыке океана. Марбл вызвал меня туда, он первым и начал разговор.
— Послушай, Майлз, — закричал он, хотя его губы находились в каких-нибудь трех футах от моего уха, — он скачет, как кит с гарпуном в спине! Боюсь, как бы у него не оторвало форштевень.
— Этого можешь не бояться, Мозес, — меня больше беспокоит вон тот якорный канат с правого борта — нагрузка на него гораздо больше, чем на левый борт, видишь, как натянулись стренди.
— Да, да, испытание на прочность, если обобщить. А что, если мы положим лево руля и попробуем отвернуть в сторону?
— Я думал об этом, ведь течение сильное, и, может выть, нам удастся…
Не успел я договорить, как три исполинских вала обрушились на нас один за другим, подобно трем гулякам, бесчинствующим средь угрюмой толпы; первый поднял нос «Рассвета» так высоко в воздух, что сердце у нас замерло. Затем мы погрузились на глубину, равную высоте предшествовавшего взлета; мне даже почудилось, будто что-то надломилось от этого страшного напора. Из-за потока воды, который устремился на бак, ничего нельзя было разглядеть; но вот нос корабля еще раз вздернуло вверх, еще раз погрузило в воду, а потом судно как будто потеряло в весе.
— Нас сорвало с якоря, Майлз, — закричал Марбл, подавшись вперед, чтобы я мог слышать его. — Канаты лопнули как нитки, мы очертя голову несемся к земле!
И правда! Канаты разорвало, и судно стало отворачивать нос от шторма, словно бешеный скакун, который сбрасывает узду, прежде чем пуститься в свой неистовый карьер! Я огляделся в поисках негров, но Наб уже стоял у штурвала. Сей доблестный муж, преданный мне до конца, понял, что произошло, не хуже нас с Марблом и бросился туда, где в нем более всего нуждались. Хоть он и не был семи пядей во лбу, моряк он был превосходный. Движением руки я приказал ему положить руль на ветер, и он ответил мне кивком. Более мы ничего не могли предпринять и только в ужасе ожидали последствий.
Нос «Рассвета» все уваливался до тех пор, пока судно не стало лагом, отчего его начало швырять из стороны в сторону, так что ноки нижних реев с подветренного борта едва не погружались в воду. Затем оно выбралось из бурлящего штормового котла и с трудом повлеклось вперед. Но, прежде чем оно стало хоть немного слушаться руля, три волны пронеслись поперек его палуб, унося все, что не было крепко-накрепко принайтовлено, все неодушевленные предметы, которые своей волей не могли переместиться к подветренному борту. Волны вырвали пять бочек с водой из найтовых, словно те были скручены из обычного шпагата. Камбуз тоже унесло с последним гигантским валом, а саму печь спас только ее огромный вес да мощное крепление. Одним словом, волны унесли все, что попалось им на пути, кроме баркаса, грунтовы которого выдержали натиск.
К тому времени, как это опустошение закончилось, судно почти развернулось по ветру и его ход стал весьма ощутимым. Сначала оно устремилось к берегу, пройдя в этом направлении где-то полмили по косой, прежде чем повернулось кормой к ветру — курс, который позволял ему идти почти параллельно берегу. Мы с Марблом теперь без труда добрались до кормы и положили руль немного вправо с тем, чтобы по мере возможности отходить к середине пролива. Ветер дул с севера, вдоль пролива, так что, если бы он был достаточно широк, нам нечего было бы опасаться, но не прошло и трех-четырех часов после того, как судно стремительно понеслось под штормовым ветром, мы увидели впереди землю — в этой части острова берег тянется с севера на юг. Марбл предложил использовать благоприятный момент и, поставив грот-марсель, заставить судно отойти от земли — на подветренной скуле простиралось побережье, прилегающее к Дублину. Прежде чем убрать марсель, мы предусмотрительно полностью зарифили его, и я сам забрался на марс, чтобы спустить парус. Если уже на палубе буря казалась мне весьма свирепой, то теперь, когда я забрался на грот-марса-рей, порывы ветра обрушились на меня прямо-таки с неистовой яростью. Удержаться на рее было совсем не просто, а чтобы работать, требовалось немалое мужество и сила. Тем не менее я распустил парус, а потом слез и помог Марблу и коку натянуть шкоты. Туго натянуть их мы не смогли, но поставить парус нам удалось, и довольно недурно.
Судно тотчас ощутило присутствие этого небольшого лоскута. Благодаря совместному действию громоздких снастей и этого единственного обрывка паруса «Рассвет» помчался вперед с огромной скоростью, делая, наверное, одиннадцать — двенадцать узлов. Его очень сильно сносило ветром, и мне казалось, что и течение засасывает его и несет к берегу; но в общем судно держалось на том же расстоянии от берега, что и прежде, и шло параллельно ему, вспенивая вокруг себя волну, подобно фрегату, который мы видели накануне. При той скорости, которую развил «Рассвет», через двенадцать — пятнадцать часов мы оказались бы в проливе между Холихедомnote 133 и Ирландией, где у нас было бы больше пространства для маневрирования, так как суша там снова изгибается к западу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58